![]()
|
|||
ЧАСТЬ III 5 страницаОщущения от твердой почвы под ногами были самые странные. А лица встречавших нас людей – и того страннее. Попадалось много черных. А некоторые, как мне показалось, принадлежали китайцам. – О чем задумался, парень? – спросил меня, широко улыбаясь, Мармадьюк, пока мы шли вдоль берега бухты. – Я думаю, сэр, о земле под ногами, о кочанной и цветной капусте, о дынях и апельсинах, о чистой свежей воде, в которой нет червей… Еще я думаю о милосердии этих людей, потому что об испанцах мне рассказывали, что они… – Мы подняли флаг перемирия, паренек, – перебил меня мистер Уайт. – Так точно, – отозвался сэр Ричард. – А в качестве подкрепления у меня есть несколько пушек. Если испанцы вздумают сжечь парочку еретиков, пушки нас не спасут – в этом я не сомневался ни секунды. Но счел разумным промолчать. Нас сопровождал конвой – по-другому и не скажешь – из доброй дюжины вооруженных до зубов испанских солдат. Прямо по запруженным народом улицам бегали козы. Какой-то священник осенил нас крестным знамением. Уютней мне от этого не стало. Многие зеваки были одеты самым удивительным образом: яркие красно-желтые куртки, красочные платки, у одних повязанные вокруг шеи, у других – вокруг головы. Мы пришли к церкви. Над ступенями был сделан навес. Там нас ждал дородный властный испанец. Вокруг него толпились военные и чиновники. Обмен любезностями перешел в долгий разговор на испанском, в ходе которого Фернандес переводил для сэра Ричарда. Меня в тень навеса не пригласили, так что я мучался от жажды и обливался потом в стороне. В дополнение к жарящему солнцу, меня донимали две молодые девушки: они улыбались, хихикали, а мои штаны и куртка привели их, насколько я мог судить, в полный восторг. Наконец мистер Уайт знаком велел мне подойти. – Иди за этим мальчиком, – сказал он. – Отбери двух быков, десять самых лучших коров и пригони их на пристань. Маленький мальчик вел меня по пыльным улицам мимо выкрашенных яркой краской деревянных домов. Среди них попадались поистине величественные строения. На балконах стояли мужчины и женщины и что-то кричали. Я не понимал ни слова, однако не сомневался, что в их криках не было ничего для меня лестного. На окраине города был устроен загон для сотни голов скота. С такой породой я до сих пор не сталкивался. Если честно, я не мог сказать, какие из них лучше, а какие хуже, и выбрал самых крупных (из тех соображений, что в них больше мяса). Мой спутник и я, орудуя палками и увертываясь от острых рогов, пробивали себе путь сквозь стадо. Потом я выбрал еще с десяток коров, и мы погнали их вдоль улиц обратно к пристани. Задача была не из простых, потому что здешние коровы не менее тупы, чем их сородичи на моей родине, но куда более воинственны. Испанское судно уже ждало у берега, и мы по широким сходням загнали животных на палубу. Потом мы отправились в другой загон, за быками, с которыми я натерпелся еще больше, чем с коровами. День выдался долгий, тяжелый, но к его концу у меня был повод почувствовать удовлетворение. На борт „Тигра“ было погружено десять коров, два быка, двенадцать свиней, столько же овец, около сотни кур, а также корм для них всех, которого должно было хватить на месяц. Ночь напролет, при свете фонарей, я возился с хомутами и устраивал скотину, а с берега тем временем доносились смех и музыка. На берегу установили столы, и джентльменам был оказан радушный прием. Остальные моряки таскали на корабль свежую воду, пиво, чудесные зеленые овощи и прекрасные свежие фрукты. Всем грозило наказание за самовольные пробы. Я сам не удержался от греха, принявшего форму дыни – столь прекрасной, что она казалась даром Всевышнего. К рассвету я справился со своим заданием и поспешил к гамаку. Я был совершенно обессилен, но доволен. Мы провели на Испаньоле три дня. Страшные рассказы моряков об аутодафе никак не вязались с гостеприимностью, ждавшей меня при сходах на берег. Двух девушек, смеявшихся тогда над моей одеждой, звали Изабелла и Регина де Ангуло. Они были дочерьми местного военачальника. По-английски ни одна из них не говорила, тем не менее, когда я приходил в великолепный дом их отца, полный изящной мебели и картин столь прекрасных, что описать их я не в силах, они научили меня играть в раскрашенные куски плотной бумаги, а еще – в странную игру, в которой мяч отбивался чем-то вроде лопатки и перекидывался через натянутую сетку. Жара стояла изнуряющая, но я был счастлив. Признаюсь, я покидал Испаньолу с сожалением. А еще я подумал, что всю жизнь приглядывать за овцами в Туидсмьюре было бы… пресновато как-то.
Седьмого июня „Тигр“ и „Элизабет“ вышли в море. Через две недели мы со всей осторожностью приблизились к огромному континенту и стали продвигаться к северу. Амадас и Барлоу оказались здесь не впервые, так что береговая линия была нам знакома. Здешние воды таили в себе неисчислимые опасности: вдоль берега баррикадами выстроились песчаные отмели. А еще эта часть Атлантики славилась неожиданными бурями. Теперь обязанности штурмана принял на себя капитан Фернандес. Он должен был провести корабль между отмелями, в воды, ими же и защищенные. К несчастью, он допустил роковую ошибку, неправильно оценив глубину. „Тигр“ сел на мель, сдвинуть его никак не удавалось. „Элизабет“ и два других не менее замечательных корабля вскоре разделили нашу судьбу. Тут и буря подоспела. „Тигр“ стоял к огромным волнам бортом, и два часа кряду они нещадно его трепали. Казалось, огромный корабль сейчас распадется на куски. Когда начался прилив и громадная волна сняла нас с мели, все вознесли хвалу Господу. Жестокая буря наконец улеглась, и урон стал виден невооруженным глазом. Домашний скот бросился в воду и уплыл на берег, а повреждения киля были столь велики, что в трюм хлынула морская вода. Галеты, рис, зерно, семена для посадок – не уцелело ничего. Теперь о том, чтобы выращивать урожаи и самим себя прокормить, не шло и речи. Колония с населением более сотни душ попала в полную зависимость от милосердия туземцев. Невероятными усилиями „Тигр“ и остальные корабли были восстановлены. Мы вновь загрузили их и прошли еще десять лиг к северу, до большого промежутка между отмелями. На этот раз корабли оставили на безопасном расстоянии от берега, после чего на шлюпках перевезли грузы в хранилище на Дальних отмелях, с тем чтобы позже переместить их на остров Роанок, где мы и собирались основать колонию. Остров отличался плодородием. От любопытных испанских глаз его отделяли Дальние отмели, а от континента – полоска воды шириной около лиги. Последнее препятствие защищало нас от туземцев. Мы стояли на виду у их деревень. С этого момента власть перешла к Ральфу Лейну. Он построил на Дальних отмелях дом и наблюдал за продолжавшимся перевозом грузов с кораблей на Роанок. На севере острова была возведена крепость – около двух лиг в длину и пол-лиги в ширину. Точнее, не крепость, а некое сооружение из песка и бревен, которое не шло ни в какое сравнение с замками, знакомыми мне по моей Шотландии. Только после этого мы занялись устройством собственного жилья. Для джентльменов выстроили изящные дома, зато жилье, доставшееся матросам, солдатам и простым поселенцам, было еще более убогим, чем туидсмьюрские лачуги. Я не стану описывать все наши беды. Джентльмены не работали, будучи заняты исследованиями, набросками и измерениями. А остальные колонисты отказались на них трудиться. Солдаты вели себя словно дикие звери. Впрочем, Ральф Лейн вскоре установил жесткий порядок. Не один солдат был повешен и остался гнить на дереве. Главными же нашими опасностями были голод, тающие запасы еды и отношения с туземцами, начавшиеся хорошо, но затем испортившиеся. Все это время я был предельно внимателен: вдруг мне откроется истинная цель экспедиции? В том, что это как-то связано с присутствующими в ней джентльменами, я не сомневался. Людей, менее приспособленных для выращивания урожая, рытья канав и строительства, нельзя было и представить. В безоблачные ночи мистер Хэрриот наблюдал за звездами. В одну из таких ночей меня и посетила эта мысль. Мы вышли к океану: я – с грифельной доской и фонарем, мистер Хэрриот – с градштоком и компасом. Он определял положение одной восходящей звезды из созвездия Тельца, которая называется Альдебаран. – Сэр, – обратился я к нему. – Вы говорили, что для определения долготы вам нужны часы, которые показывали бы время в Англии, а его вы бы сравнивали с местным временем. – Именно так, Огилви. – Мой наставник прищурился, определяя положение стрелки компаса. – А еще я сказал, что человека, построившего такие часы, ждут слава и богатство. – Их не нужно строить! – радостно ответил я ему. – Они уже существуют! Мистер Хэрриот оторвался от компаса. В тусклом свете фонаря я видел любопытство в его изучающем взгляде. – Вон там, в небесах! – показал я на ущербную луну. – Разве не видите, сэр? В качестве часов можно воспользоваться луной! Ее движение по звездному небу подобно движению стрелок по циферблату. Если луна проходит какую-нибудь звезду в полночь для наблюдателя в Англии, а здесь это происходит в шесть часов вечера, тогда вот она, долгота! Четверть суток или девяносто градусов. От радости я чуть не запрыгал. Мистер Хэрриот рассмеялся: – Поостынь, Огилви. Зачем, по-твоему, нам с Кендаллом все эти наблюдения? Боюсь, твоя придумка не сработает. Мы не в состоянии с достаточной точностью предсказать движение луны относительно звезд. У нас даже нет достаточно точных карт звездного неба… Разочарованный, я съежился. Но поражение лишь наполнило меня решимостью. Однажды я решу эту грандиозную задачу! Я так и не смог понять, в чем заключалась тайная цель, и решил, что все прояснится, когда колония будет достроена. Еще я подозревал, что заговорщики решили разрушить ее изнутри: убийства продолжались, в наше сообщество проник страх. Разрастаться ему не давала только растущая враждебность со стороны индейцев. Облегчение, даже радость охватила всех нас, когда убийца наконец был найден и задержан. Ни одно приключение из выпавших на мою долю в Америке не взволновало меня до такой степени, не отпечаталось в памяти так, как суд над нашим аптекарем, Абрахамом Роузеном».
ГЛАВА 27
«Черные облака громоздились одно на другое, вот-вот должен был ударить гром… И точно, когда я выходил от мистера Барлоу, неся в руке пачку его записок, далеко в океане ослепительно блеснула двузубая молния – от высоких облаков до самой воды. Океан бурлил, и темно-зеленые, увенчанные белой пеной волны ритмично били в песчаные отмели. Я мог разглядеть раскачивавшиеся мачты „Тигра“ и „Роубака“. По утрам я, как правило, перерисовывал сделанные джентльменами наброски и расшифровывал черновые записи Хэрриота и Барлоу, но на этот раз мои занятия прервал Энтони Рауз. Он нес под мышкой какую-то толстую книгу. На его лице застыло решительное выражение. – Оставь это, юноша. Тебя ждут другие обязанности. Сейчас же бери письменные принадлежности и отправляйся в часовню. Захвати побольше. Член парламента исчез. Я едва успел собрать бумагу, перья и чернила. В часовне, на возвышении, стоял грубо сколоченный длинный стол, развернутый лицом к пастве. В воздухе пахло свежей стружкой. На передних скамейках сидела дюжина джентльменов. Пространство за их спиной занимали чернорабочие, матросы, купцы, военные – в общем, яблоку негде было упасть. Судя по давке позади, двери едва открывались. Ральф Лейн, правитель колонии, занял место в центре стола. Слева от него сел мистер Кендалл, справа – мистер Рауз. Я подумал о Святой Троице с Лейном в роли Господа, но быстро отогнал богохульную мысль. Я тоже сел к столу, с краю, по левую сторону от мистера Лейна. Теперь я понял, о каких обязанностях говорил Энтони Рауз. Я освоил скоропись, и теперь мне предстояло вести протокол суда. Что до самого процесса, то эта загадка должна была вскоре разрешиться. Передо мной лежали бумага, перья и чернила. Как и было велено, я захватил побольше. Стол был пуст, если не считать книги, которую нес тогда мистер Рауз. Она лежала перед Ральфом Лейном. Я с трепетом узнал „Malleus maleficorum“ – „Молот ведьм“. Мой наставник, Томас Хэрриот, сидел спереди, между Амадасом и сэром Эдвардом Коулом, законником. Правитель Лейн щелкнул пальцами одному из военных, Джону Вону, стоявшему позади. Капитан Вон исчез за дверью, оставив всех в напряженном ожидании. Нас разбирало любопытство. Минуту спустя раздался шум голосов, и все лица обернулись к дверям. Двое солдат локтями и плечами расталкивали толпу. Они тащили Абрахама Роузена, аптекаря. Его руки и ступни были закованы в кандалы. Один из солдат держал веревку, накинутую на шею пленника, – его вели на поводке, словно собаку. Аптекарь хромал, его тело покрывали кровоподтеки, ему было больно. Прошлой ночью я слышал крики. Теперь понятно: военные делали свое дело. Роузен был напуган. Пока его тащили к возвышению, аптекарь дико водил глазами из стороны в сторону, будто хотел сбежать. Ральф посмотрел влево, потом вправо и наконец остановил холодный взгляд на аптекаре. – Вам ясно, в чем вас обвиняют? – спросил он. – Да. И я невиновен. Голос аптекаря был тих и испуган, но в нем все равно слышалась решимость. – Зачитай обвинения. И Ральф Лейн протянул мне лист. Кажется, голос у меня немного дрожал. – Во-первых, вас обвиняют в принадлежности к Ордену ведьм и колдунов. Во-вторых, с помощью магии и ядов вы уничтожили тело Саймона Холби, родившегося в Йорке. В-третьих, используя магию, вы убили Джона Барнеса, плотника. В-четвертых, вы отравили Саймона Фладда, родившегося в Эксетере. В-пятых, вы отравили Дэвида Фолкнера. В-шестых, будучи евреем, вы вступили в связь с иезуитами, были подкуплены ими и подговорены испанскими властями разрушить нашу экспедицию изнутри, так что вы виновны еще и в государственной измене. Со всех сторон зашептали. – Тишина! – прорычал Лейн. Он кивнул сэру Эдварду Коулу, высокому человеку, одетому в черный атлас и белый круглый воротник. Сэр Эдвард носил бороду, короткую и седую, волос у него почти не осталось, а левая рука усохла. Коул встал перед Лейном, но так, чтобы говорить и ему, и пастве, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону. – Перед судом стоит вопрос, чудовищный по своей сути. Любое убийство отвратительно. Однако совершить его при помощи тайного знания и магии – это сговор с самим Сатаной, и по сути это деяние направлено против Всевышнего! Этот человек попытался помешать нашему делу, одобренному ее величеством, действуя по указке врагов ее величества, а именно Филиппа Испанского. Здесь сэр Эдвард остановил взгляд на Лейне, чья ненависть к испанцам стала притчей во языцех. Затем он указал своей здоровой рукой на аптекаря: – Негодяй должен понести наказание, предусмотренное для всех изменников. Его следует повесить, перерубить веревку, пока он дышит, отрезать ему срамные части, сжечь их у него на глазах и вырезать ему, еще живому, внутренности. Тело сжечь дотла, как всегда делают с колдунами. Руки и ноги аптекаря задрожали, раздался звон цепей. В голосе сэра Эдварда не было жалости. – Он сине религионе, сине седе, сине фиде, сине ре эт сине спе – у него нет веры, нет дома, к нему нет доверия, у него нет средств, и ему не на что надеяться. Он был подкуплен иезуитами. Мне ни разу не приходилось слышать хоть об одной измене без стоящего за ней католика. Сэр Эдвард развернулся к Ральфу Лейну. – Вы видите перед собой „Malleus maleficorum“. Мнение об Ордене ведьм и колдунов, изложенное в этой книге, признано всеми. „Malleus maleficorum“, или „Молот ведьм“, признан и католическими, и протестантскими законниками, а также величайшими умами по всей Европе. Это книга скрывает в себе большую ученость и глубокую мудрость. – О каких величайших европейских умах идет речь? – спросил Рауз. – Например, я могу отослать вас к Жану Бодену, члену французского парламента и одному из выдающихся философов наших дней. Вот что он написал. И тут сэр Эдвард начал читать по бумаге, что показалось мне странным. То ли он предвидел вопрос, то ли между законником и одним из судей имел место сговор. – „Существует великий, скрытый от глаз орден – Орден ведьм и колдунов. Богатства его неисчислимы. Во главе его стоят искусные и лукавые правители, в каждом городе и в каждой деревне Орден держит своих людей. Повсюду снуют его соглядатаи. У него куча осведомителей – от высокопоставленных придворных до простых работников. Они беспощадно ведут тайную войну против устоявшегося порядка, против религии и власти. Он владеют древним тайным знанием, куда входит и знание о ядах, берущее начало от египтян или даже в более ранних временах“. Законник поднял взгляд от листа. – Томас Хэрриот скажет вам, что не верит в ведьм. Впрочем, найдутся и такие, кто самого Томаса Хэрриота, интересующегося черной магией и состоящего в „Школе Ночи“, сочтет частью этого тайного ордена. В часовне заахали. Помрачневший мистер Хэрриот собрался было встать, но законник жестом его остановил: – Это не я говорю. Возможно, вся разница между нами кроется лишь в словах. Я считаю, что ведьмы используют сверхъестественные силы, а мистер Хэрриот, возможно, думает иначе. Возможно, Томас согласится признать существование ведьм в качестве вполне земного, но от этого не менее зловещего ордена. Я чувствовал, что слова сэра Эдварда таят в себе угрозу, однако он облек ее в такую изощренную форму… Он словно говорил мистеру Хэрриоту: „Согласись хотя бы, что ведьмы существуют, иначе тебя самого будут считать колдуном“. Времени обдумать это у меня не было, так как сэр Эдвард заговорил вновь, и я со всей своей скорописью еле за ним поспевал. – Не будем же забывать, что лучшие умы – я говорю о целой Европе – не сомневаются в существовании Ордена ведьм и колдунов. Только глупец может не обратить внимания на столь прочное единодушие, которое имеет место не первый год. Книга появилась в тысяча четыреста восемьдесят шестом году и с тех пор постоянно переиздается. Даже римские папы признали существование ведьм, особенно усердно действующих на севере Германии. Я удивился, с чего это сэр Эдвард упомянул Северную Германию, но мое любопытство вскоре было удовлетворено. Лейн поднял ладонь, останавливая обильную речь законника. – Томас, ты хочешь что-то сказать? Сидящий на передней скамейке мистер Хэрриот тряхнул головой: – Всего несколько слов. Многие уважаемые люди действительно верят в существование ведьм. Я могу сказать лишь одно: в моей картине мира для них места нет, и все больше людей науки считают так же. – Люди науки… – повторил сэр Эдвард. – Люди, погрязшие в магических штудиях? Люди, которые верят в существование атомов – вечных, неделимых, из которых и состоит все сущее в этом мире? Все то, что, по мнению людей веры, принадлежит лишь Богу? Опять неуловимая, скрытая угроза, которую я никак не мог понять до конца. – Сейчас мы не обсуждаем взгляды Томаса Хэрриота, Эдвард. Законник резко кивнул: – Я прошу суд разрешить мне задать несколько вопросов лекарю. – Приступайте. Сэр Эдвард показал пальцем в глубину помещения. Там зашевелились, и несколько моряков, проталкиваясь сквозь толпу, вывели мистера Оксендейла. На нем была тесная бархатная шапочка пурпурного цвета, закрывающая уши, и длинная пурпурная же мантия. Я услышал, как Энтони Рауз прошептал Ральфу Лейну: „Зачем этот дурень оделся судьей? “ Лекарь сел на краешек стула так, чтобы видеть и суд, и сэра Эдварда. Он волновался, и я едва понимал его говор. Кажется, он был родом то ли из Девона, то ли из Уэльса. Все же я постарался записать его слова как можно полнее, хоть мне и приходилось угадывать некоторые из них. Законник стал рядом, возвышаясь над лекарем. – Ваше имя? – Питер Оксендейл. – Ваше занятие? – Я лекарь, как вам уже известно. – Чем вы можете это подтвердить? – Я принадлежу к гильдии брадобреев-врачевателей или содружеству врачевателей – так мы назывались до того, как объединились с брадобреями. Нам дарована королевская грамота. – Этого подтверждения вполне достаточно, мистер Оксендейл. А теперь опишите, если вас не затруднит, события, предшествовавшие смерти Дэвида Фалконера. – Мистер Фалконер пришел ко мне в четверг, после обеда, за пять дней до нашего прибытия в Пуэрто-Рико. Он пожаловался на беспокойство и затрудненное дыхание. У него было сильное сердцебиение. Сперва я решил, что тому виной дурное питание. – В дальнейшем вы изменили свое мнение? – Да. Его черты исказились. Он словно ухмылялся. Я уложил его на койку, но тут его тело начало скручиваться так и эдак. Потом наступило некоторое затишье, во время которого он лежал, обессиленный и напуганный, затем его опять начало крутить. Он испытывал страшные мучения. Спина у него выгнулась так, что, казалось, она сейчас переломится, а челюсть застыла в открытом положении. Такого сердцебиения я не наблюдал ни у одного больного. Мистер Фалконер умер во время очередного припадка. Полагаю, он просто задохнулся. – Вы изучали его тело после смерти? – Изучал, сэр. – И что же вы обнаружили? – Его конечности стали серого цвета, кровь потемнела и загустела, в желудке находился какой-то красный сгусток, а под кожей имели место кровоизлияния. Печень, кишки и сердце издавали запах миндаля. – Это указывает на присутствие яда? Мистер Оксендейл искоса взглянул на аптекаря. – Мне известна ягода, сок которой способен оказать такое воздействие, причем количество требуется самое ничтожное. Он бесцветен и столь могуч, что достаточно булавочной головки, чтобы отравить человека насмерть. Мне рассказывали, что иногда смерть наступает через двадцать минут. – А сколько времени умирал мистер Фалконер? – Три часа. Большую часть этого времени он пребывал в сознании, но говорить не мог, так как его челюсть не могла двигаться. Сэр Эдвард отступил назад, показывая, что закончил. Ральф Лейн глянул прямо на Томаса Хэрриота. – Есть ли у тебя вопросы к лекарю? Мистер Хэрриот молча покачал головой. – В таком случае я задам несколько вопросов обвиняемому, – сказал сэр Эдвард. Мистер Роузен водил глазами из стороны в сторону, будто у него жар. Его лоб блестел от пота. – Ваше имя? – высокомерно, как мне показалось, спросил сэр Эдвард. – Абрахам Роузен. – Значит, вы еврей? – Да, сэр. – Как еврей оказался на корабле ее величества? – Сэр, два года назад я был принудительно взят на службу Фробишером. Полагаю, что служил я хорошо. Кроме того, я многое узнал о хворях, которые поджидают моряков на тропических широтах, а также научился залечивать разнообразные ранения. О моих умениях было известно, ко мне послали человека, и я согласился служить вновь. – И где вы занимаетесь своим ремеслом? – Я держу аптеку в Лондоне. – К северу или к югу от моста? – К югу. – В Саутворке?! Сэр Эдвард возвысил голос, словно был страшно удивлен, хотя я ни минуты не сомневался, что он знал ответ заранее. – Среди ворья и шлюх?! – Моему ремеслу находится там применение – как и в любом другом месте. Кроме того, в богатых кварталах еврея не всегда встречают дружелюбно. – Раз вы аптекарь, то вы, надо думать, разбираетесь в травах? – Разбираюсь. А также в бальзамах и лечебных повязках. – Вы являетесь последователем Клавдия Галена[17]или относите себя к преобразователям? – По правде говоря, не знаю. До сих пор ни одна трава не позволила вылечить сифилис или чуму, и я уверен, что преобразователям не следует мешать в их поисках. Я применяю любые лекарства, лишь бы они помогли вылечить болезнь, пусть это будут травы последователей Галена или химические вещества приверженцев Парацельса. [18] – Значит, вы разбираетесь в травах? – Конечно. – Считаете ли вы, что вам эти вопросы знакомы лучше, чем мистеру Оксендейлу? – По правде говоря… – Аптекарь пугливо оглянулся на Ральфа. – По правде говоря… Думаю, мистер Оксендейл плохо в них разбирается. Я чувствовал ловушку и был удивлен, что аптекарь ее не замечал. Наверное, его ум помутился от страха. Не без гордости он добавил: – Я учился у самих Питера Северинуса и Томаса Эрастуса. – Человек, так глубоко изучивший травы, знает, наверное, и яды? – захлопнул ловушку сэр Эдвард. – Яды? – переспросил дрожащим голосом аптекарь. – Яды. – Так, знаю кое-что… – Понятно. О травах он знает много, а о ядах – почти ничего. Сэр Эдвард кивнул какому-то морщинистому человеку в черной кожаной куртке, который сидел за спиной джентльменов. Тот суетливо подбежал к законнику, протянул ему маленькую черную коробку и вернулся на свое место. – Узнаете эту коробку? – спросил сэр Эдвард. В его голосе слышалось торжество. Как ни трудно было в это поверить, но на лице аптекаря, и так донельзя огорченном, выразилась совсем уж небывалая скорбь. – Это часть моих медицинских запасов. – Именно! – произнес сэр Эдвард с насмешкой. – Это было найдено вчера в вашем жилище. Он положил коробочку на стол перед Ральфом Лейном. Тот открыл ее и заглянул внутрь. Я чуть не задохнулся. Я уже видел эти листья – в секретной нише над койкой Мармадьюка! Мне тут же стало ясно, что мистер Роузен невиновен, а убийства совершали Мармадьюк, Рауз и Кендалл, двое из которых были судьями! Да, я знал это, и мистер Роузен будет спасен, если я все расскажу, но меня в таком случае ждет виселица. Я исподтишка оглянулся. Никто не заметил моей тревоги: все взгляды были устремлены на склянку. Что же делать? От ужасной дилеммы меня отвлек отрывистый голос Лейна: – Что это? – Это листья аконита, – ответил готовый упасть в обморок аптекарь. Казалось, цепи своим весом сейчас оторвут ему руки. Законник предвосхитил следующий вопрос Лейна: – Расскажите нам об аконите. – Это лекарственное растение. – А если мы предложим вас проглотить один лист? – В чрезмерных количествах это veneficia. – Veneficia? А если без латыни? – Яд. – Громче! – Яд, – повторил аптекарь и сокрушенно кивнул. Яд. Казалось, часовня набита мертвецами. Сэр Эдвард некоторое время хранил молчание. На его лице было написано презрение. Слово „яд“ миазмами повисло в воздухе. Наконец сэр Эдвард спросил: – А это растение – оно тоже ядовитое? – Да, но только в чрезмерных количествах. – Какое же количество является „чрезмерным“? Если мы захотим положить сколько-нибудь на ваш язык? Аптекарь оказался в западне. Он прошептал: – Нужна самая малость… – Еще раз! Громче! – скомандовал Лейн. – Крошечная доля? – Да. – Неужели! Выходит, говоря „чрезмерное количество“, вы имеете в виду „самую малость“? Несчастный аптекарь кивнул. – Опишите приметы, указывающие на отравление аконитом. – Смерть. Легкая волна смеха ослабила всеобщее напряжение. Взгляд Лейна опять установил тишину. – А перед смертью? Не возникает ли онемение и покалывание во рту? – Да, такие ощущения появляются через несколько минут после принятия яда. – Просто покалывание во рту? Значит, смерть легкая? Или покалывание распространяется дальше? – Оно охватывает всю глотку, а затем и все тело. Жертва теряет зрение и слух, оставаясь при этом в сознании. – Человек слеп, глух, обездвижен, однако продолжает осознавать, что с ним происходит? Аптекарь кивнул: – У него расширяются зрачки. В конце концов он умирает от удушья. – В конце концов? И сколько времени это длится? – От нескольких минут до нескольких часов, в зависимости от дозы. Законник кивнул. Ральф Лейн разглядывал содержимое коробки. На лице его был написан чуть ли не ужас. Он взял следующую склянку. Там лежали ярко-зеленые высушенные жучки. Их я тоже видел в тайнике Мармадьюка. Лоб мистера Роузена блестел от пота. – Шпанская мушка. – Шпанская мушка? Снова яд? – нахмурился Лейн. – Да, сэр, но… – А это? – Это растение завезено из Южной Америки. Я собрал его во время путешествия с капитаном Фробишером. – Разумеется, тоже яд? Взгляд Лейна исключал всякие сомнения в вине аптекаря. – Да, сэр. Аптекарь отвечал еле слышно, и я с трудом разбирал его слова. – Это? – Ягоды. – Вижу, что ягоды! – Те самые, которые, по мнению брадобрея-врачевателя, убили Саймона Фладда. Очередная склянка. – По-моему, я такие уже видел. – Верно, сэр. Это листья белладонны. Лейн вытащил пробку. – Сэр! – остановил его мистер Роузен. – Этот яд способен проникнуть внутрь и через кожу! Лейн поспешно вставил пробку и бросил склянку обратно в ящик. – Как отличить отравление белладонной? – сурово спросил он. – Человеку трудно глотать, кожа краснеет, у него все сильнее болит голова, начинаются видения… Потом – обездвиженность и смерть. – А глаза? – спросил сэр Эдвард. – Вы не упомянули самое заметное отличие смерти от белладонны. Аптекарь ненадолго закрыл лицо ладонями, словно закрываясь от чудовищных обстоятельств. – Зрачки так сильно расширены, что глаза кажутся совсем черными. По ним действительно проще всего отличить отравившегося белладонной. В небольших количествах она использовалась для придания женским глазам большей привлекательности. Отсюда и название —„белладонна“.
|
|||
|