ВИЗАНТИЙСКИЙ КРЕСТ 5 страница

Такое объяснение мне было не по душе, но взамен я ничего предложить не мог. А вскоре я вообще отвлекся, потому что игра закончилось в мою пользу. Мистер Хангер называл такое поражение „шах и мат“.

Жизнь на корабле шла своим чередом, и загадочные смерти начали забываться. Вообще смерть, как я вскоре убедился, была неотъемлемой частью корабельного быта.

Некоторым матросам – из тех, что поопытней – было лень спускаться с одной мачты, чтобы тут же подняться на другую. Они пристрастились скакать по воздуху, что очень и очень опасно. Как-то раз я услышал глухой удар и, оглянувшись, увидел лежащего на палубе матроса. Я с первого взгляда понял, что он мертв: у него была сломана шея. Сверху смотрели его оробевшие товарищи. В тот же день погибшего завернули в парусину, привязали несколько камней и, совершив весьма поверхностный обряд, выбросили за борт. Казалось, что этого человека никогда и не существовало.

Каждый день, ближе к полудню – или к тому времени, которое я считал полуднем, – я отправлялся в кормовую часть судна. Полдень наступал, когда солнце достигало наивысшей точки, и мистер Хэрриот, измеряя его высоту, мог определить широту, на которой находился „Тигр“ и остальные корабли. Но стоило нам миновать острова, известные как Канарские, небо потемнело и не стало ни мистера Хэрриота, ни солнца – лишь низкие, темные, быстро несущиеся облака, качка и вселяющее страх бормотание матросов. Даже старшие из них – тот же мистер Боулер – помрачнели, и мне стало совсем не по себе.

Днем Хог передал, что меня требует к себе мистер Хэрриот. Я должен был подавать джентльменам выпивку и галеты. День изо дня разговоры шли об убийствах и ни о чем другом. Но на этот раз я вошел в то мгновение, когда один из джентльменов, молодой кучерявый человек по имени Мармадьюк Сент-Клер, рассказывал какую-то длинную историю, которая закончилась взрывом смеха.

Мистер Хэрриот сидел в углу и читал. Во рту у него вновь торчала короткая трубка с чашечкой на конце. Позже я узнал, что горевшая там трава привезена из разведывательной экспедиции Амадаса и Барлоу за год до этого. Запах был резким, хотя назвать его неприятным я не мог.

Эта беззаботность, которую раньше я не замечал, рассеяла мои сомнения. Они были людьми высокого происхождения, получили прекрасное образование. А те, остальные? Безграмотное стадо, завсегдатаи кабаков и тюрем! Я знал, где мое место, и беззвучно вышел вон. Из полумрака доносились разговоры мерзавцев и головорезов. Они обменивались жалобами, страхами, играли в кости и раскрашенные карты – я же читал жизнеописание Филопемена, который убил тирана Маханида в 208 году до Рождества Христова. Его подвиги меня вдохновляли. Если бы я только мог прожить свою жизнь так же, как законодатели, воители и философы далекого прошлого!

В течение всего дня качка усиливалась, ветер выл все громче, а в бормотании матросов прибавилось тревоги.

Как слуга и помощник мистера Хэрриота, я стоял рядом со столом, за которым сидели джентльмены и офицеры, или проворно ходил между камбузом и большой каютой. Я ничем не выдавал своего присутствия, и вскоре обо мне забывали. Необходимость в моих услугах возникала, только если заканчивалась выпивка или нужно было унести тарелки. Сэр Ричард прихватил в путешествие музыкантов, и, должен признаться, визг их инструментов не вызвал во мне особой любви к музыке. Но с уходом музыкантов „живая вода“ текла рекой – как, впрочем, и разговоры. Я слушал изо всех сил, и каждый вечер давал мне больше, чем годы занятий с Динвуди. А ночью, лежа в гамаке, я выслушивал совсем другие истории. Казалось, на земном шаре существуют два мира, между которыми нет ничего общего.

Вскоре я увидел, что к мистеру Хэрриоту некоторые из джентльменов относятся с подозрением. Его страстью была математика. Однако он удивил меня, когда рассказал, что эта наука считается чем-то вроде черной магии, хотя в новых университетах уже тогда преподавали геометрию, арифметику и астрономию. Мистер Хэрриот рассказывал о Пифагоре, утверждавшем, что есть связь между дробями, музыкальной гармонией и движением планет.

Но когда речь зашла о ереси Коперника, в которой центром мироздания было Солнце, а не Земля, я почувствовал опасность. Лица стали серьезными, люди тянулись вперед и слушали со всем вниманием. Выпив лишнего, мистер Хэрриот отважно рассуждал о странных взглядах одного итальянского монаха по имени Джордано Бруно.

– Пару лет назад он приезжал в Оксфорд. Бруно полагает, что звезды – такие же шары, как наше солнце, разбросанные в бесконечном пространстве, и что вокруг них есть свои миры, населенные всякими тварями.

– А во что веришь ты, Томас?

В голосе сэра Ричарда слышалась угроза, но мой господин, казалось, не замечал ее – или делал вид, что не замечает.

– В этом, по крайней мере, он прав.

– Для неискушенных умов такие воззрения весьма опасны, – проворчал Энтони Рауз.

– Этот человек – неаполитанский еретик! – закричал Мармадьюк. – Его изгнали из доминиканского ордена! Однажды он будет сожжен на костре!

– Я тоже слыхал его в Бейллиол-колледже, – сказал мистер Рауз. – Он здорово рассказывал о ереси Коперника – что земля вертится, а звезды стоят на месте. На самом деле это у него голова пошла кругом, а мозги никак не встанут на место!

Сэра Ричарда услышанное крайне разозлило. Взбешенный столь нелепой ересью и хмельной, он взревел, словно бык, и выстрелил в воздух. Пуля отскочила от бруса, выбив из него щепку, и попала в руку одного из музыкантов. Кровь так и хлынула, и тот с воем вылетел за дверь, а рев капитана перешел в хриплый хохот.

– Однако земной шар вы пересекли именно благодаря математике, сэр Ричард, – отважился выступить некий молодой человек по имени Абрахам Кендалл, недавно окончивший Оксфордский университет. – Где бы вы сейчас были без знаний и умений Джона Ди и Томаса Хэрриота?

Энтони Рауз, член парламента, побагровел от выпитого. Он презрительно отмахнулся.

– Да провалитесь вы с вашей „Школой Ночи“, вашим мракобесием и чертовыми треугольниками! Дайте мне шлюху на каждый день и медвежьи бои!

– Не доведут они тебя до добра, Энтони…

Хэрриот вновь набивал трубку.

– В твоих умозаключениях слишком много всякой чуши, Томас, – упорствовал Рауз. – Планеты вращаются вокруг Солнца! Другие миры и населяющие их люди! Господи, нельзя же в подобное верить!

Он вытаращился и отпил „живой воды“.

– А я верю, Энтони.

Рауз ехидно улыбнулся.

– В следующий раз ты расскажешь нам, что однажды люди полетят через океан – словно птицы.

Он помахал руками, как крыльями.

– Или на Луну! – взревел сэр Ричард, тоже побагровев.

Он откусил край своего бокала, с хрустом разгрыз стекло и выплюнул осколки, все это время не отводя сердитого взгляда от мистера Хэрриота. У капитана остался кровавый след на подбородке. Я почувствовал, что окружен умалишенными.

Музыканты еще не возобновляли своего скрипа. Оставшиеся трое стояли, сгрудившись в углу.

Эта бестолковщина не помешала мне заметить, что качка усилилась, а вой ветра в оснастке стал злее. Меня немного успокаивало то обстоятельство, что джентльмены не обращают на это внимания. Или им было все равно.

Ночь принесла с собой мрак и шквальный ветер.

Волны вокруг „Тигра“ не уступали ему высотой. Корабль опускался, поднимался и раскачивался словно маятник. Меня вновь замутило. Но, как и всегда, я вместе с мистером Хэрриотом отправился на корму, неся с собой градшток и фонарь. Мне не единожды пришлось цепляться то за тот канат, то за другой, чтобы не упасть, а один раз я чуть не выронил градшток. Чем бы это для меня закончилось, я боялся и думать…

Мы ступали по палубе. Раскачивался фонарь, изгибались в такт движениям корабля наши тела. Всякий раз, как мы выныривали на гребень волны, я видел крошечные огоньки остальных кораблей, однако тут же мы вновь погружались, и нас окружали черная вода и небеса, бывшие еще чернее воды.

Мы простояли на палубе добрых полчаса, вымокли до нитки, но звезды не увидели ни одной. Наконец мистер Хэрриот, к ногам которого прилип мокрый плащ, сказал:

– Очень хорошо.

И мы прекратили наши попытки наблюдений.

Забравшись в гамак, я лежал и дрожал, а сон все никак не мог меня побороть. С разных сторон раздавались скрипы и стоны корабля, которые было едва слышно за храпом и сонным бормотаньем матросов.

Лежа в темноте и слушая, как бьются о корпус корабля волны, как воет в такелаже ветер, я пытался представить себе нас посреди необъятного, бурлящего океана, которому ничего не стоит поглотить корабль. Я соскользнул в полудрему и теперь покачивался между сном и явью. Вопросы обступали меня со всех сторон. Зачем Всевышнему эта соленая бездна? Дно – далеко ли до него? А что за существа прячутся там, в глубине?.. Страх бродил где-то совсем рядом.

Меня разбудил грохот. Я совершенно растерялся и не мог в темноте понять, где нахожусь, пока не разглядел наконец, что переборки поменялись местами с полом и потолком, а мой гамак висит по-прежнему. Мне почудилось, что корабль сейчас пойдет ко дну, а сквозь решетки хлынет вода. Ничего подобного не произошло, но „Тигр“ громко, словно от боли, стонал. Длинный стол, стулья и два шкафа сгрудились у стены. Когда глаза привыкли к темноте, я заметил, что груда выпавших из шкафа вещей, большей частью – одежды, мокнет в воде. И тут вещи поползли к противоположной стене. В смятении я понял, что в трюме больше никого нет.

Я вылетел из гамака, и меня тут же то ли швырнуло, то ли покатило вдоль мокрых досок и ударило о край стола. Я заорал от боли. Бум! Клянусь, борт корабля прогнулся внутрь, будто по нему ударили гигантским молотком. Корабль начал выравниваться, и я откатился в сторону, чтобы не оказаться под одной из ножек стола. Наконец мне удалось встать. Ребра горели. Я ухватился за край стола и, спотыкаясь, побежал к лестнице. Вскарабкавшись, я повис на руках, чтобы не свалиться обратно.

Сначала я подумал, что вокруг темно, хоть глаз коли. Однако это лишь люк оказался задраен. Мне удалось его открыть, хотя с другой стороны давил ветер. После темноты в трюме серый дневной свет ослепил меня. Брызги ожгли лицо, словно осколки. Чтобы не свалиться, пришлось ухватиться за поручень, а мои ноги болтались над водой. Корабль перевалился на левый борт, и люк с грохотом закрылся.

Над волнами неслись низкие темные облака, а сами волны смахивали на небольшие горы: „Тигр“ был куда ниже их.

Матросы все как один занимались парусами, от кливера до бизани, а мистер Солтер, держась за ванты, выкрикивал ругательства и приказы. Из-за этой какофонии ни я, ни, уверен, матросы не понимали ни слова.

Глаза у Солтера почернели от усталости.

Волна перед кораблем размером не уступала холму у нас в Туидсмьюре. Я тупо смотрел и ждал, что сейчас нас разнесет на куски. Но „Тигр“, словно чайка, оседлал волну и взмыл по ее крутому склону.

Оказавшись на вершине волны-чудовища, я увидел, что кругом полно таких же волн, увенчанных шапками пены. Они тянулись до самого горизонта. Их закрывала пелена горизонтально летящих брызг и дождя. Вдали виднелась одинокая мачта. „Тигр“ ринулся вниз, и спуск его был не менее крутым, чем недавний подъем.

На бушприте, вцепившись руками и ногами, держались четверо, тянувшие за канаты. „Тигр“ разогнался, люди ушли под воду, а когда бушприт появился вновь, матросов на нем осталось лишь трое. Через несколько секунд на поверхности воды показалась голова, неистово замахала рука, но корабль начал взбираться на очередную волну, и человека унесло назад. Я узнал мистера Тренора, ирландца. Нас разделяло всего несколько ярдов. Он кричал, захлебывался, я видел ужас в его глазах, однако голос уносило бурей. Помочь ему было нечем. Он исчез за ближайшим гребнем.

Порыв ветра повернул корабль, почти уложив его на борт.

– Лезь наверх, слышишь?! – заревел Солтер, указывая на матросов, держащихся на ноках реев фок-мачты. – Шевелись, шотландский ублюдок! Полезай к ним, помоги разобраться с парусом!

Его голос сорвался, он был почти в истерике. Я понятия не имел, о чем он говорил, но, глядя, как Солтер, согнувшись пополам, с топором в руке, идет ко мне, видя его лицо, я понял: чем не подчиниться, лучше сразу броситься в воду. Он всучил мне топор, я дождался, пока палуба очередной раз качнется, побежал к мачте и вцепился в нее. Вода оказалась от меня всего в нескольких дюймах. Еще одна пробежка по скользкой палубе, наперегонки с волной, и вот я уже карабкаюсь по треплющейся на ветру веревочной лестнице. Ругань Солтера за воем ветра была едва слышна.

Лысая голова Турка блестела, на шее пульсировали вены. Он выхватил из моей руки топор и принялся рубить канат, зацепивший край паруса. Мне приходилось изо всех сил цепляться за рангоутное дерево, а Турок каким-то чудом умудрялся одной рукой держаться, а другой рубить. Мачта при этом раскачивалась страшно! Ветер здесь дул сильнее, бьющая в лицо вода даже на такой высоте была соленой – что брызги, что дождь. Теперь я видел величественное море и разбросанные по нему мачты других кораблей. Мистер Солтер что-то вопил. Мы летели вниз. Я сидел на рее фок-мачты и смотрел на приближающуюся исполинскую волну. Она прокатилась по палубе, мистер Солтер оказался по пояс в воде, не удержался, и волна увлекла его за собой. Его протащило по палубе и ударило головой о фальшборт. Он остался недвижим и, казалось, не мог подняться. Подоспела вторая волна. Палуба накренилась ей навстречу. Мистер Солтер делал отчаянные попытки встать, но его вот-вот должно было накрыть.

Я заторопился вниз, наперегонки с приближающейся стеной воды. Волна добралась до Солтера первой, и на какое-то мгновение он исчез в бурном водовороте. Когда вода отступила, он висел, уцепившись за фальшборт, а его тело раскачивалось над океанской бездной.

На лбу у Солтера вздулась большая фиолетовая шишка. Я попытался втащить его обратно, но вместе с намокшей одеждой в нем было, наверное, два моих веса. Как он смог удержаться – этого мне понять не дано. Тут подоспел туземец Мантео, и мы втащили тяжеленное тело Солтера на палубу. Из его рта лилась вода, глаза закатились. С Божьей помощью и ценой многих усилий мы оказались у люка, открыли его, спустили бездыханное тело по лестнице и уложили в мой гамак.

Я отправился в обратный путь, к каютам джентльменов, по дороге переступая через солдат с посеревшими лицами. Мне был нужен лекарь, мистер Оксендейл.

Я нашел его храпящим в койке, закутанным в простыни. Голова лекаря в такт движениям корабля билась о переборку. По полу катались две пустых бутыли из-под вина. Его сосед, Энтони Рауз, стоял, вцепившись в потолочную балку. Он смотрел на меня глазами загнанного животного и не говорил ни слова. Я презирал их, сам того не желая. Я повернулся и ушел.

Не знаю, сколько времени мы провели в темноте, держась за балки. Время от времени казалось, что мистер Солтер не дышит, и я гадал, не умер ли он. Тогда дикарь подносил палец к носу моряка и бурчал что-то успокаивающее. Я почувствовал тошноту, зубы у меня застучали. Сначала я решил, что виновата качка, но дальше стало еще хуже: меня начало бросать то в жар, то в холод – по очереди.

Где-то за час до рассвета сверху полетели брызги. Непорядок в моем животе перерос в сильную боль. Сначала я подумал, что люк открыло ветром, но тут по лестнице, держась обеими руками, спустился капитан. Хватаясь за верхние балки, он дошел до нас и молча посмотрел на мистера Солтера. Я не знал, позволено ли мне говорить, и все-таки сказал:

– Он жив, сэр.

Сэр Ричард держался за край гамака. Его синие пронзительные глаза молча меня рассматривали.

– Паренек, у тебя жар. Раз ты счел возможным уступить мистеру Солтеру свой гамак, найди его койку и устройся там.

Дикарь, похоже, все понял. Он кивнул и помахал мне, чтобы я уходил. Я вскарабкался наверх и опять пробрался мимо спящего лекаря и перепуганного мистера Рауза к каюте мистера Солтера и Саймона Фладда, архитектора.

Саймон Фладд лежал на полу. Его лицо было пурпурным, вывалившийся язык – почти черным. Глаза, казалось, вот-вот выскочат из орбит. Они тоже были черными. Потом я понял, что это так расширились его зрачки. Руки и ноги вытянулись, как у скандалящего ребенка, их сотрясала крупная дрожь. Дышал Фладд с большим трудом. Его глотка исторгала звуки, похожие на кашель.

Я понял, что Сатана еще не закончил с нами. „Тигр“ вот-вот должен был перевернуться. Он стонал и сотрясался от ударов, мистер Фладд хрипел и кашлял, а меня била дрожь. По-моему лицу катился пот, к горлу подступала блевотина. Я решил, что стал очередной жертвой. Мне пришло в голову, что все это теперь неважно – отравитель и его жертвы, капитан и остальные джентльмены, матросы и солдаты… Корабль сейчас пойдет ко дну и унесет с собой все наши тайны и умыслы. Бездна не пощадит никого и ничего».

ГЛАВА 12

«Потом мне рассказали, что жар не отпускал меня три дня. Я смутно припоминал сухость во рту, горящий пищевод, тряпку, промокавшую лоб и лицо, а когда я открывал глаза – как Мантео подносит чашку к моим губам и льющееся в глотку теплое козье молоко…

Утром четвертого дня я проснулся в собственном гамаке, слабый как девочка, но уверенный, что хворь – яд ли, жар ли – покинула мое тело. Матросы, оставив нарды, помогли мне выбраться из гамака и довели до лестницы. Я медленно поднялся на палубу. Паруса наполнились свежим ветром, посветлевшие облака хоть и закрывали небо, но держались высоко. Воздух был теплым, а море – спокойным. Мистер Чандлер, уроженец Девона, приветственно помахал мне рукой.

– Тут нескольких повесили. Двоих. Да уж, пока ты болел, мы времени даром не теряли…

– Повесили?

– Двоих солдат. Они вздумали устроить мятеж – заявили, что корабль проклят и живым до Нового Света никто не доберется. Что ж, они и не добрались.

Я спустился в каюту мистера Хэрриота, который вместе с Фернандесом изучал карту.

– Готов приступить к своим обязанностям, Огилви?

– Да, сэр.

– Хорошо. Сегодня днем ты нам понадобишься.

Вскоре я понял, что готовится весьма необычная встреча. На борту „Тигра“ собирались капитаны других кораблей. У всех застыло на лицах озабоченное, угрюмое, решительное выражение. На камбузе были предупреждены, и по судну распространился запах поджаренной свинины. Он заполнил все лестницы, проник через все люки, добрался до каждого трюма.

Капитанов было пять. Разумеется, сам сэр Ричард Гренвилл, капитан „Тигра“. Джордж Раймонд, капитан „Лайона“, поднялся первым. За ним последовал Джон Кларк с „Роубака“, быстроходного судна голландской постройки. Размерами оно не уступало „Тигру“, но Фернандес говорил Турку, что править им в шторм – сущее наказание. Мистер Кларк был маленький, кругленький, с презрительно поджатыми губами. Он чем-то напомнил мне отчима.

Меня отозвали на камбуз, так что я не увидел прибытия Артура Барлоу, капитана маленького барка по имени „Дороти“, и краснолицего Томаса Кавендиша, капитана „Елизаветы“.

Помимо капитанов за столом сидело еще шестеро джентльменов. Джон Уайт, художник. Рядом с ним – Филип Амадас, чей крутой нрав не уступал таковому сэра Ричарда; с этим человеком старались лишний раз не связываться. По левую руку от сэра Ричарда сидел Ральф Лейн, военачальник. Человека суровей я не встречал. Из-под стола доносилось ворчание двух его громадных мастифов, с хрустом грызших кости. Справа от сэра Ричарда сидел Фернандес, португальский моряк и человек небывалого высокомерия. Моряки за глаза обзывали его кабаном. А рядом с ним сидел тот, кто постепенно становился моим наставником и учителем, – Томас Хэрриот. Замыкал ряд Мармадьюк Сент-Клер.

Моя роль на этой встрече была более чем скромной – подливать офицерам и джентльменам вино и более крепкие напитки. И все равно меня распирало от радости: я попал на совет избранных, пусть и в роли покорного слуги.

Повод для встречи стал ясен с самого начала, после первых же слов сэра Ричарда, сказанных, как только все расселись:

– Сначала Холби, потом плотник… Первое могло быть несчастным случаем: возможно, Холби свалился за борт спьяну. Вторая смерть вызывает подозрения.

Я до сих пор не могу понять, как тело плотника оказалось погребенным под бочками. Но чтобы трижды?

Три загадочные смерти? Смерть мистера Фладда, которого отравили, не оставила места для сомнений. На борту „Тигра“ находится убийца. Что скажете, Хэрриот? Кто он? Иезуит? Или колдун?

– Или и то, и другое, – заметил Раймонд и показал, что его кубок пуст.

Я поспешил выполнить это желание, а потом медленно пошел вокруг стола, держа в руках бутыль с красным вином. Слуге надлежало вести себя как можно незаметней, однако я задерживался при каждом удобном случае, стараясь не пропустить ни слова.

– Чую иезуита, который стоит за этими смертями! – объявил во всеуслышание Ральф Лейн, не дав мистеру Хэрриоту начать говорить.

Сэр Ричард издал рычание. Оно шло откуда-то из глубины и очень напоминало собачье.

– А за ним – испанский трон! И что же, я действительно должен поверить, что один из нас – убийца?

Что кто-то не желает, дабы наши замыслы претворились в жизнь? И возможно, убийца сидит сейчас за этим самым столом?

Ледяной взгляд сэра Ричарда медленно переходил с одного лица на другое, словно он хотел заглянуть в душу каждого из присутствующих. Все смущенно молчали. Щеки Мармадьюка Сент-Клера так и горели. Первым заговорил Джон Уайт.

– Тело плотника было раздавлено бочками. Ни иезуит, ни кто-либо другой не способен поднять такую тяжесть, а потом опустить ее на подложенное тело. Сила здесь нужна поистине чудесная! Мое мнение, это дело рук колдуна. Такого, который в состоянии призвать на помощь нечистого.

– У нас была цель: сохранить тайну, – сказал Джордж Раймонд. – Как же о ней стало известно постороннему?

Сэр Ричард встал и прошел к шкафу. Он извлек из-под одежды большой медный ключ, взял с полки кремневый пистолет, какую-то коробку и вновь сел, положив пистолет рядом с кубком.

– Не будь дураком, Раймонд. Мендоса и его лазутчики…

– Ричард, ее величество изгнала Мендосу как раз перед…

– Этой змеи больше нет. Но готов ли ты поклясться, что среди рабочих на плимутской пристани, поставщиков продовольствия и виноторговцев, присутствовавших при погрузке, не было ни одного агента испанского короля? Разве не видели они сундуки с сушеными бобами, мешки с гессенским горохом и другими семенами для посадки? Дураку ясно, что мы собираемся основать колонию во имя Елизаветы!

Об этом я уже и так догадался, пока бродил по трюмам „Тигра“. Однако права обладать подобным знанием у меня не было. То ли они решили, что я не стою беспокойства, то ли – и это более вероятно – просто забыли обо мне. Я отступил назад и стоял тише воды ниже травы.

– Умный заговорщик прикинулся бы, что его привели силой на корабль, – предположил мистер Уайт.

– Возможно, – кивнул мистер Хэрриот. – Но если кто-то в самом деле решил нам помешать, ему следовало начать приготовления за месяцы до нашего отплытия. И он знал о нашей экспедиции. Получается, это кто-то из приближенных королевы.

– Боже милостивый, Хэрриот! Вы сами-то слышите, что говорите? Один из придворных – предатель?

Щеки Амадаса стали кирпичного цвета. Он отпил и, даже не взглянув на меня, щелкнул пальцами. Я торопливо наполнил его бокал успокоительным пойлом.

Один из мастифов Лейна грозно зарычал.

Я почувствовал неуверенность мистера Хэрриота. Похоже, он прикидывал, не выйдет ли из себя сэр Ричард. Капитан сейчас казался спокойным, но этот человек был похож на Стромболи – гору, о которой мне рассказывал Динвуди. Его непредсказуемые приступы ярости заставляли всех нас относиться к нему с опаской.

– Не все иезуиты и католики – предатели, Ричард, – сказал Хэрриот. – Саймон, например, католик под маской протестанта.

– Он португалец.

Это прозвучало как „он слуга“ или даже „он вор“. Фернандес с улыбкой пожал плечами, однако на мгновение – возможно, мне это только почудилось, – в темных глазах моряка сверкнула лютая ненависть.

– Полагаю, моя преданность ни у кого не вызывает сомнений, – сказал Мармадьюк Сент-Клер. – При этом я католик.

– Да, и будь ты проклят! Впрочем, ты, по крайней мере, не отказываешься присутствовать на наших службах.

Ричард спокойно засыпал в ствол порох и умял его шомполом. Ральф глянул через стол на Хэрриота.

– Колдовство? По-вашему, такое возможно?

Сэр Ричард зловеще улыбнулся.

– Иногда я подозреваю в колдовстве Томаса.

– Я не верю в духов, – заявил мистер Хэрриот без обиняков.

Мармадьюк Сент-Клер весь подался вперед. Его лицо горело, а кубок, который я ему только что налил, был, кажется, уже четвертым.

– Разве вы не слыхали об изгнании злых духов в Тулузе и Каркасоне? Происходившем на глазах у тысяч зрителей? Раз возможно изгнание злых духов, значит, духи существуют!

Сэр Ричард нахмурился.

– Иезуитские бредни! Разыграно попами, дабы поразить воображение гугенотов и вновь забить головы ложным учением.

– И, как я слышал, им это вполне удалось, – добавил Раймонд.

Взволнованный Мармадьюк отпил вина.

– Марта Брозье доказала, что одержимость злыми духами – не выдумка!

– Слыхал о ней… – скривился Раймонд.

– Говорила на латыни и на греческом – на языках, которыми до этого не занималась! Узнавала тайны, доступа к которым не имела! Когда ей читали Священное Писание или прыскали на нее святой водой, с ней случались судороги!

– Ты что, оставил свои мозги на плимутской пристани, Мармадьюк? Думаешь, я проглочу вместе с вином побасенки европейских католиков?

Ненависть сэра Ричарда к испанцам не уступала его вспыльчивости. Я молился, чтобы Мармадьюк не вздумал упоминать изгнания злых духов в Кадисе и Мадриде.

– А что до Уильяма Уэстона…

– Ну? Еще один иезуит – и, следовательно, еще один лгун!

Голос сэра Ричарда понемногу креп. Я опасался очередного извержения „Стромболи“. Капитан загонял в ствол пулю, но Мармадьюк будто не чувствовал, чем пахло в воздухе, и лез напролом.

– А еще – Джон Даррел…

– Разрази тебя гром! Даррел – пуританин!

Сэр Ричард швырнул пистолет на стол. А у Мармадьюка, похоже, отвага окончательно вытеснила рассудок. Он все больше краснел.

– Если не бывает ни одержимых, ни колдовства, тогда кто же поверит в бесов? А если нет бесов – кто поверит в ангелов? Подумайте, сэр! Без веры в Создателя вы – не лучше клочка бумаги!

Стало тихо. Даже Сент-Клер понял, что зашел слишком далеко. Он побледнел, а сэр Ричард, наоборот, начал медленно багроветь.

Положение спас Томас Хэрриот:

– Я слышал о растениях, дым которых способен вызывать видения. Вы или летите, или разговариваете – с кошкой, с собакой… Хотя внешний наблюдатель не видит ничего подобного.

– Орудие Дьявола, – предположил Мармадьюк.

– Вряд ли, – ответил мистер Хэрриот. – Употребление растений одобрено Библией. Вспомните псалом сто четвертый [10], стих четырнадцатый, где говорится об их пользе. Не сомневаюсь, что вера в колдунов своим существованием обязана в первую очередь этим растениям. Наиболее падки на такое женщины – создания легковерные и склонные к кликушеству.

– Верно! По крайней мере, в этом мы можем согласиться, – успокоился капитан. – По-вашему, здесь поработал отравитель, а не заклинатель или колдун со своими демонами?

– Все известные мне случаи колдовства и черной магии объясняются самым естественным образом, без потустороннего вмешательства. Да и вообще, как может существовать мир духов? – воскликнул Мармадьюк, задыхаясь от ярости.

– Бестелесные сущности водятся лишь там, где нет места материи. Но материю можно измерить. Следовательно, совершенная пустота невозможна, ибо она не будет иметь ни длины, ни ширины, ни высоты.

А если нет пустоты, то нет и бестелесных сущностей. Бесам Мармадьюка просто нет места. Среди мыслящих людей ни о чем сверхъестественном речи идти не может.

– Тут единая цепь! – настаивал Мармадьюк. – Если мы решим побаловать себя и задумаемся, верить нам в колдовство или не верить, то следом мы задумаемся о бесах, духах, воскресении, бессмертии души и – о Создателе. Стоит разрушить одно звено, и мы подвергаем опасности главные догматы нашей веры!

Теперь заговорил Филип Амадас. Его говор был мне едва понятен.

– Мармадьюк прав. Только дурак может подрывать веру. Вы считаете вещь несуществующей на том основании, Томас, что доказательства обратного вам неизвестны. Но тысячи людей видели действие потусторонних сил! Отрицая колдовство, вы ставите себя выше свидетельств людей, дошедших до нас через века! Вы отказываете в праве на существование мира неведомого, недоступного нашим чувствам. Это говорит не о разумности, а о заносчивости и самодовольстве!

В ответ мистер Хэрриот откинул голову и расхохотался.

Я не мог припомнить, чтобы мои земляки говорили о чем-либо, кроме цен на овец. Ставить под сомнение то, о чем в моем мире отродясь не слыхивали, постигать эти вещи своим умом – и каким умом! Дух, которым были пропитаны „Жизнеописания“ Плутарха, жив; философы, существовавшие до Христа, живы!

Они здесь, в этой каюте!

Не удержавшись, я выпалил:

– Разве не утверждал Демокрит, что мир складывается из невидимых глазу частиц, которые непрестанно ударяются одна о другую? Возможно, духи занимают место между этими частицами…

Кочан капусты заговорил. Пораженные слушатели умолкли. Было слышно, как один из мастифов под столом грызет кость.

Амадас, на лице которого мешались ужас и недоверие, произнес:

– Повесьте его!