Annotation 3 страница

Незапечатанный конверт с письмом княгини лежал во внутреннем кармане сюртука и шуршал при каждом движении, пока Трон направлялся по Рива делла Скьявони к генерал-лейтенанту Палфи. Поскольку Трон считал личную переписку делом сокровенным и далее тайным, ему и в голову не приходило прочесть письмо – хотя из него, конечно, можно было бы сделать важные выводы о том, какого рода отношения установились между княгиней и генерал-лейтенантом. Однако, перейдя на мост Палья, Трон решил, что при определенных обстоятельствах тайна переписки относится только к письмам запечатанным. И вообще… как-никак речь идет о двойном убийстве! Зайдя под аркады Дворца дожей, он прочел письмо княгини генерал-лейтенанту Палфи. Содержание письма подтвердило его предположение: княгиня явно была на дружеской ноге с генерал-лейтенантом. Она писала ему: «Дорогой Палфи, пожалуйста, устройте встречу комиссарио Трона с лейтенантом Грильпарцером. Это связано с преступлением, которое произошло минувшей ночью на одном из судов «Ллойда». Комиссарио Трон объяснит сам, почему полковник Перген ничего об этом знать не должен. Увидимся ли мы с Вами завтра вечером у Контарини? Мария Монтальчино»Не воспользовалась ли княгиня им как почтальоном? На какой-то миг Трон с неприязнью представил себе этого светского льва в генеральском мундире – высокого роста, стройного, с пышными подкрученными усами и блестящими глазами. Двадцать минут спустя адъютант, которому Трон вручил письмо для генерала, пригласил его в кабинет Палфи. Генерал-лейтенант Палфи оказался отнюдь не светским львом, а обыкновенным худощавым мужчиной высокого роста, которому было никак не меньше шестидесяти лет. Голова его облысела, а оттопыренные уши напоминали маленькие паруса. Облик Палфи был бы даже комичен, если бы не глаза – умные, ироничные. Он пригласил Трона сесть, с любопытством оглядел его, а потом без всякого вступления, словно продолжая разговор, спросил: – Вы читаете «Стампу», комиссарио? По-итальянски Палфи говорил без малейшего акцента, голос у него был звучный, приятного тембра. Он указал рукой на итальянскую газету перед собой на столе. Видимо, он только что ее перелистывал. «Стампа» – крупнейшая газета, издаваемая в Турине. Продавать ее в Венеции и перевозить через границу было запрещено. Трон не знал, какого ответа Палфи от него ожидает. – Туринская «Стампа» находится в списке запрещенных изданий, господин генерал-лейтенант, – осторожно ответил он. – Мы получили приказ конфисковать все экземпляры. – И часто вам приходится делать это? – В кафе на городских площадях посетители читают эту газету, ничего не опасаясь. – Но ваши люди, разумеется, ее изымают? – Всенепременно. – И куда попадают конфискованные экземпляры? – К вечеру их приносят в управление полиции. – Чтобы вы могли ознакомиться с ними? – вдруг располагающе улыбнулся Палфи. Трон неожиданно почувствовал к нему что-то вроде симпатии. – Я действую в рамках моих служебных обязанностей по сбору информации, – ответил Трон, улыбнувшись в ответ. – Читали вы «Стампу» за пятницу? Трон отрицательно покачал головой. – Пока нет, господин генерал-лейтенант. – Во время поездки Гарибальди по Ломбардии на прошлой неделе его принял епископ Кремоны, – сказал Палфи серьезно и веско. – Он выступает на собраниях с большим подъемом, и публика, восторженно поддерживает его, скандируя «Рим и Венеция! » – Он выдержал паузу. – Как вы думаете, Гарибальди нападет на нас? – Несколько сотен человек – вот все, что он может собрать под свои знамена. – Однако Сицилию он завоевал с одной тысячей. А У противника было тридцать тысяч солдат, – напомнил Палфи. – Венеция не Палермо. И императорскую армию нельзя сравнивать с армией короля обеих Сицилий. Уж это Гарибальди известно. Кроме того, ему обязательно потребуется поддержка Турина, которую он вряд ли получит. – А что говорят венецианцы об этой его поездке по Ломбардии? Трон постарался выразиться дипломатично: – Заметна некоторая склонность присоединиться ко вновь созданному итальянскому королевству. – Вы того же мнения? Будьте со мной откровенны, комиссарио. Почему-то у Трона появилось ощущение, что с генералом можно говорить начистоту. – Мы просто поменяли бы зависимость от Австрии на зависимость от Турина. – А плебисциты? На Сицилии и в Неаполе? Разве они не свидетельствуют о склонности к единству Италии? – В известной степени – да, но это вовсе не объяснение в любви к Турину. – Без Турина ни о каком политическом единстве и помыслить нельзя. – Возможно. Но если мы присоединимся к Италии, Венеция подпадет под управление туринского префекта, а мэра Венеции будет назначать король. – Вы говорите об октябрьских декретах? Трон кивнул. – Это несомненный шаг назад по сравнению с реформами Марии-Терезии. У органов местного самоуправления отберут всю власть. – Я не услышал в ваших словах запальчивости итальянских патриотов, – снова улыбнулся генерал-лейтенант. – Однако полагаю, вы пришли ко мне не для того, чтобы пуститься в рассуждения о политике. Княгиня написала, что вы хотели бы поговорить с лейтенантом Грильпарцером? – Он здесь? – Нет. – Лицо Палфи посуровело. – Так что произошло на судне? Трон рассказал все. Упомянул он и о том, по какой причине Перген отстранил его от расследования. – А что вы хотите узнать от Грильпарцера? – спросил Палфи, когда Трон закончил свой рассказ. – Каюта Грильпарцера была рядом с каютой надворного советника. Не исключено, он что-то видел или слышал Кроме того, в ресторане между лейтенантом и надворным советником произошла размолвка. По мнению официанта, эти господа были знакомы и прежде. Палфи встал так резко, что свернувшаяся у его ног кошка отпрыгнула в сторону. – Это правда, – подтвердил он. – Они действительно были знакомы. – Он умолк, обдумывая, что еще стоит сказать Трону, потом провел ладонью по голове, словно приглаживая волосы, от которых остались одни воспоминания. – Послушайте, комиссарио, – произнес он наконец. – У меня нет привычки распространяться о личных делах моих подчиненных. Но княгиня почему-то заинтересована в том, чтобы вы какое-то время еще участвовали в расследовании. Почему ей так хочется, я, повторяю, не знаю. Однако чаще всего она отдает себе полный отчет в том, что для нее важно, а что нет. – Он помолчал и продолжил. – Лейтенант – игрок. У него долги, и весьма значительные. В «Ридотто» ему уже запрещено делать ставки. Сейчас он играет преимущественно в подпольных казино. – Здесь, в Венеции? – Я отдал приказ о его переводе в другой гарнизон. Но Тоггенбург мой приказ не завизировал. – Откуда лейтенант берет деньги для игры? – У него есть кредит. Он убедил многих, что вскоре невероятно разбогатеет. Брат его матери, человек весьма и весьма состоятельный, смертельно болен: сердце… А Грильпарцер – его единственный наследник. – Палфи согнал со стула взобравшуюся туда кошку, сел и продолжил, словно речь шла о сущих пустяках. – Похоже на то, что сейчас заветное желание лейтенанта исполнилось. Убитый надворный советник и был этим самым дядюшкой Грильпарцера. Трон почувствовал учащенное биение пульса. – Классический мотив, – сказал он. – Допускаете ли вы, что Грильпарцер убил своего дядю? Палфи ответил не задумываясь: – Срок моей службы в декабре этого года завершается, – сказал он. – Не думаю, что мне стоит сейчас занимать свое время подобными проблемами. Вы найдете Грильпарцера в казино «Молин». – Это подпольное казино у залива Мизерикордиа? – Именно оно, – подтвердил Палфи. – И вот что, комиссарио… Вы, по-моему, об этом еще не догадываетесь. – Он помолчал, прежде чем сделать признание. – Моосбруггер содержит на «Эрцгерцоге Зигмунде» нечто вроде борделя. Капитану это неизвестно. А клиентуру Моосбруггер подобрал самую солидную. Как правило, эти господа оповещают его о своем прибытии по телеграфу. Дамы попадают на борт по билетам во второй класс, а потом Моосбруггер отводит их в каюты. На какой-то момент Трону показалось, что он ослышался. – И долго он уже этим занимается? Палфи пожал плечами. – Началось с того, что Моосбруггер якобы не заметил, как один из пассажиров первого класса провел в свою каюту девушку. Со временем стюард принял решение взяться за это дело самому и поставил все на широкую ногу. Думаю, что надворный советник тоже принадлежал к числу постоянных клиентов Моосбруггера. – Боже правый, ничего подобного мне и в голову прийти но могло! – Трон вспомнил, как безукоризненно одет был Моосбруггер и как корректно он себя вел. – Как же мне теперь быть? – Поговорите все-таки с лейтенантом Грильпарцером. Сообщите ему, что его дядя убит. Если Грильпарцер действительно сошел на берег в числе первых, как вы сказали, он, возможно, ничего об этом не знает. Увидите, как он отреагирует на скорбную весть. – Вряд ли меня впустят в это казино без проблем. Для Трона, конечно, не было секретом существование в Венеции десятков подпольных казино. Их владельцы обычно исполняли роль осведомителей полиции; поэтому Трону приходилось соблюдать определенные правила игры. – Известен ли вам отель «Пенсионе Сегузо»? Трон кивнул. – Спросите у тамошнего портье о гондольере Карло, – сказал Палфи. – Попросите Карло доставить вас в Каннареджио. При этом упомяните о канале Сан-Феличе, и он высадит вас у речных ворот палаццо Молин. Лейтенант Грильпарцер – усач. Вы узнаете его еще и по небольшой красной родинке над левой бровью. Он играет только в рулетку. 11

С тех пор как три года назад Трона назначили комиссарио района Сан-Марко, он на своем участке закрыл четыре подпольных казино, а пятое – по указанию Шпаура – оставил для наблюдения за самыми азартными игроками. Четыре казино, которые приказал закрыть Трон, были захудалыми игорными залами с тремя-четырьмя столами и полом, посыпанным опилками. А в пятом подпольном игорном доме заправлял бывший драгунский ротмистр, и помещался он в палаццо Дуодо. Крупье в нем все до одного носили фраки. Казино «Молин», несомненно, было того же уровня; ливрейный лакей, принимавший в вестибюле верхнюю одежду у гостей, бросил скептический взгляд на поношенный сюртук Трона. Худощавый, элегантно одетый господин, стоявший у гардероба и показавшийся Трону знакомым, тоже посмотрел на него с некоторым недоумением. В бальном зале Трон понял, что на него обратили бы внимание, даже будь его сюртук не таким поношенным. Все присутствующие были либо во фраках, либо в военных мундирах. Некоторые были в костюмах «сеттеченто»: ^[4] мужчины – в панталонах по колено и с короткими саблями у пояса, а сопровождавшие их дамы – в шелковых платьях на кринолинах. Такие одеяния говорили о намерении игроков отправиться после казино на один из многочисленных маскарадов. Бальный зал казино «Молин» по своим размерам значительно превосходил бальный зал в палаццо Тронов. Кому бы ни принадлежало казино, денег на отделку зала хозяин не пожалел: стены были затянуты светло-красным шелком с золотистой узкой каймой по низу и верху; на каждой стене, над зеркалами в рамах из червленой меди, висело по полдюжины канделябров. От сотен огоньков горящих свечей золотистые полоски на стенах весело блестели, а лица гостей в прекрасных нарядах казались просто ликующими на фоне празднично-красных шелковых стен. Быстро оглядев толпу, Трон прикинул: в зале никак не меньше ста пятидесяти человек. Большинство толпилось посреди зала у пяти столов для игры в рулетку, остальные разбились на небольшие группы и что-то живо обсуждали. Недалеко от себя Трон увидел графиню Ветцлер, в чем-то убеждавшую князя Шварценберга. За ними стоял прусский консул граф Бюлов, который беседовал с лысым генерал-полковником инсбрукских егерей. Консул, похоже, только что рассказал какой-то анекдот, потому что генерал-полковник разразился оглушительным хохотом. «Удивительно, – подумал Трон, – до чего свободно эти господа чувствуют себя в казино, отлично зная, что азартные игры властями запрещены». Две минуты спустя Трон увидел за одним из игорных столов лейтенанта Грильпарпера. Лейтенант был в белом вечернем мундире хорватских егерей; по красной родинке над бровью его действительно было легко узнать. Внешность Грильпарцера – широкоплечего, с открытым волевым лицом и молодецкими усищами – полностью соответствовала всем требованиям, которые предъявлялись к императорским офицерам. «Вероятно, – предположил Трон, – Грильпарцер отменный танцор». Лейтенант сидел между двумя господами во фраках. Перед ним на столе лежали две солидные кучки выигранных жетонов. Очевидно, лейтенанту сегодня везло – всякий раз, когда шарик останавливался, лопаточка крупье подгребала к двум этим кучкам очередную порцию. Трон вдруг ощутил всю неловкость своего положения. Вот так взять и, отозвав лейтенанта в сторону, сообщить об убийстве его дяди? Именно сейчас, когда судьба, казалось бы, улыбается Грильпарцеру? Если Трон обратится к нему именно сейчас, то не пройдет и минуты, как его, Трона, чего доброго, вышвырнут из казино. Лейтенант, само собой разумеется, отправится завтра утром прямиком к Пергену с жалобой, а тот первым делом сообщит об этой жалобе Шпауру. Вся эта ситуация – предельно абсурдна и неуместна, как неуместен и сам Трон в своем жалком сюртуке среди этих блестящих господ во фраках. Неожиданно кто-то коснулся его плеча и вежливо, но настойчиво проговорил: – Синьор, руководство казино хотело бы побеседовать с вами. Оглянувшись, Трон увидел широкоплечего человека с выбритым до синевы лицом – служителя казино. На миг Трон смущенно замялся: – Кто-кто, вы сказали, желает со мной поговорить? – Хозяин казино. Вынужден просить вас следовать за мной, синьор, – сказал ливрейный лакей. К служителю казино скоро присоединился его коллега весьма угрожающего вида Они проводили Трона через весь зал обратно в вестибюль, протиснулись там мимо шумной толпы австрийских офицеров и свернули в тихий безлюдный коридор. В конце его виднелась приоткрытая дверь. Один из слуг распахнул ее. Подобно большинству венецианских палаццо, Молин в течение веков неоднократно перестраивалось. Поэтому ничего удивительного не было в том, что из бального зала, декорированного в стиле XVIII века, Трон вышел на лестницу, построенную век спустя, а она вела в помещения, оборудованные и обставленные еще позже. Комната, в которой он оказался, была, похоже, обустроена в те времена, когда в городе у лагуны побывал Альбрехт Дюрер. Потолки здесь были ниже, чем в других комнатах палаццо, а стены затянуты поблекшим, выцветшим шелком. В пяти шагах от него за большим столом, засыпанным жетонами и монетами, восседал худощавый мужчина. Тот самый, с подозрительно знакомым лицом, которого Трон заприметил еще в вестибюле. Мужчина внимательно и цепко рассматривал его. – Тебе стоило бы одеться получше, Трон. – Он встал, расхохотался и протянул для пожатия руку. – Садись! – Цорци? – воскликнул Трон. Воспоминание щелкнуло в нем. Боже мой, как давно это было! Сорок лет назад? Почти пять лет они сидели рядом в Патриаршей семинарии в ненавистных им обоим унылых черных школьных формах – как маленькие священники; почти пять лет записывали что-то в тетради своими покрасневшими от холода пальцами… Дружили они тогда? Скорее всего, да. Сейчас Трон не мог вспомнить точно. Как не мог бы вспомнить, когда они потеряли друг друга из виду. В какой-то момент Цорци исчез из города. Трон даже забыл его имя. Впрочем, они всегда звали друг друга по фамилиям. – С каких пор ты в Венеции? – все еще не веря своим глазам, спросил Трон. – С год примерно, – сказал Цорци. – Я жил в Турине. – А как палаццо Цорци? – спросил Трон и вспомнил еще кое-что. – Как библиотека твоего отца? – После смерти моей матери ее продали. А дом должны снести. – Цорци хотел улыбнуться, но вышла нелепая гримаса. – Это твое казино? – Я отвечаю перед несколькими людьми, которые вложили в это заведение деньги. – Ты легко узнал меня? – спросил Трон. – Сразу как увидел тебя в вестибюле. Могу предположить, чем именно ты занимаешься. Когда я велел моим людям привести тебя, мне не составило труда описать твой костюм. – Цорци улыбнулся, невольно еще раз оглядев сюртук Трона. – Я и понятия не имел, до чего у вас тут все благопристойно, – попытался оправдаться Трон. – Ты здесь по делам службы? – Что-то в этом роде. Цорци передвинул несколько жетонов от одной кучки к другой. – Если у меня верная информация, то прошлой ночью убили дядю лейтенанта Грильпарцера. На судне, на котором и у лейтенанта была каюта. – Ты с лейтенантом знаком? – Мы с ним договорились встретиться здесь в двенадцать. Потом он уехал, а часа два спустя опять вернулся. Он мне должен довольно значительную сумму. Следствие ведешь ты? – Полковник Перген отстранил меня. – Потому что подозревает Грильпарцера? – Перген считает, что он не виноват. – А ты? – Надворный советник был богатым человеком, – сказал Трон. – Грильпарцер – единственный его наследник. – И тем не менее Перген исключает его причастность к убийству? Трон кивнул. – Вот именно. Хотя я не понимаю, почему. – Тогда тебя должно заинтересовать, что час назад у нас побывал Перген. Он искал Грильпарцера. – Ты был здесь, когда он приезжал? – Я стоял в вестибюле. – А потом? – Перген нашел лейтенанта, зашел вместе с ним ко мне и спросил, где бы они могли поговорить без помех. Я предложил им мой кабинет. Беседа протекала в тонах, которые дружескими не назовешь. Затем полковник в бешенстве сбежал вниз по лестнице и, еще не покинув здания, громко позвал своего гондольера. – А Грильпарцер? – Он вернулся к игорному столу. Ты по-прежнему собираешься поговорить с ним? – Не знаю даже. Я уже узнал больше, чем рассчитывал. – А о чем ты хотел спросить его? – Я хотел посмотреть, как он отреагирует, когда услышит о смерти своего дядюшки. Цорци о чем-то задумался, а потом сказал: – Не думаю, чтобы это был он. Грильпарцер не из тех, кто идет на риск. Он никогда больших ставок не делает, не зарывается и выходит из игры в самый подходящий для себя момент. – Что, тем не менее, не идет ему на пользу. – Ты о том, что он чаще проигрывает, чем выигрывает? – Цорци рассмеялся. – Но это ж в порядке вещей. И тем не менее он проигрывает куда меньше других азартных игроков. – Цорци снова задвигал жетонами по столу. – Ты сам поигрываешь? – Ты, наверное, можешь предположить, сколько я зарабатываю. – Ну, а чтобы взбодрить кровь? – Пока я этого удовольствия не испытывал. – Ну так попробуй. Вот, возьми. – Цорци протянул ему пригоршню жетонов. – Пять белых и пять черных. Будешь уходить, обменяешь в кассе на наличные. – А если проиграю? – Тогда наши жетоны к нам же и вернутся. – А если выиграю? – спросил Трон. – Ты должен казино пять белых и пять черных жетонов, – сказал Цорци. – Сверх этого – ничего. Иди в задний салон, – добавил он, не давая Трону времени возразить, – к столу для рулетки у окна. Начнешь играть не раньше, чем придет другой крупье. И прекращай игру после трех проигрышей кряду. – Это шутка такая? – Мы все так делаем, Трон, – обиженно улыбнулся Цорци. – Что значит – все? Перген тоже? – Все без исключения. А как иначе мы могли бы тут продержаться? А? – Он пожал плечами и вздохнул. – Ну, ладно. Чем еще я могу быть тебе полезен? – Цорци снова улыбнулся, но на сей раз это была улыбка старого друга, готового при случае прийти на помощь. Трон улыбнулся в ответ: – Смотри в оба и не забывай обо мне. – Ты и в самом деле думаешь, что Грильпарцер убил своего дядю? – Я знаю только, что от этой истории дурно пахнет, Цорци. – От убийств всегда дурно пахнет. – Меня интересует, покрывает Перген лейтенанта или нет, – сказал Трон. – А если да, мне хотелось бы узнать, почему. – Выходит, ты считаешь, что это – дело рук Грильпарцера. – У него, по крайней мере, был мотив. – Трон поднялся и зевнул. Цорци сказал: – У нас всегда есть наготове две гондолы для высоких гостей. Одна из них в твоем полном распоряжении. – Я могу вернуться и пешком. – К чему эти жертвы? Я настаиваю на своем предложении. – Ну хорошо, – согласился Трон, уступая настойчивости старого друга. Несколько минут спустя он сидел в гостевой гондоле (она была оборудована с подчеркнутой роскошью: небольшая каюта внутри обтянута красным шелком). Теперь Трон досадовал на себя: ну почему он отказался от любезного предложения Цорци попытать счастья за одним из игорных столов? Разве ему не нужны деньги? Как бы не так! Выходит, он хотел продемонстрировать свою неподкупность? Тоже нет. Маленькими побочными делами, если они не очень сильно выходили за рамки закона, Трон не гнушался. Или он отреагировал так, чтобы дать Цорци понять, что ни в каких подачках не нуждается? Пожалуй – да или что-то в этом роде. Нелепо, конечно: ведь Цорци известно, что семья Тронов разорилась. А если он этого не знал раньше, то теперь догадался по виду его поношенного сюртука. 12

В комнате, где она проснулась, было абсолютно темно. Но знакомые запахи заставили вспомнить, что это спальня. Где еще так тянет сыростью от окна, от гардин? Где еще витает такой едва уловимый запах гнили, живущий в отсыревших коврах? Сырость была непобедима – даже печки, которые регулярно топили, не могли справиться с ней. Она запретила Вастль будить ее. Да и зачем ей рано просыпаться? Дети вернулись в Вену, так что нет никого, кто дожидался бы ее за дверью спальни. Елизавете нравилось это состояние сна наяву: оно не позволяло задумываться над тем, где она находится и почему. Сегодня, проснувшись внезапно посреди ночи, она несколько минут была уверена, что находится У себя дома, возле Штарнбергского озера, и невольно прислушалась: когда же пробегут, стуча лапами, мимо двери собаки и когда она услышит дыхание – У кого ровное, а у кого прерывистое – своих братьев и сестер? В Поссенхофене день начинается с лая собак. А здесь, в Венеции, ее будил крик чаек. Чайки просыпались в сумерках и сразу начинали крикливо препираться. Они стремительно пикировали вниз и крутили пируэты перед стрельчатыми окнами замка, задернутыми гардинами. Около семи раздался звон колоколов с Кампанильи – такой громкий, что стакан на ее ночном столике задрожал. Елизавета села на постели. В темноте нащупала колокольчик у подушки.
Когда дверь открылась, на огромный французский ковер упал длинный прямоугольник тусклого света и появилась Вастль с подносом в руках. Принесла завтрак. На подносе были кофейник, чашка и поджаренные хлебцы на серебряной тарелке, а рядом пачка писем разного формата – утренняя почта. Вастль – в ожидании дальнейших распоряжений – замерла, опустив глаза. – Я буду завтракать за столом, – сказала Елизавета. – А почту оставь здесь. С неохотой она подумала, что придется встать и подойти к столу, стоящему у самого окна. В солнечные дни отсюда открывается отличный вид на окрестности Сан-Марко, но сегодня воздух за окном был как молоко. Елизавета усомнилась, что увидит что-нибудь хотя бы метров за сто. Она встала и, не прибегая к помощи Вастль, набросила пеньюар. Взяв с ночного столика пачку писем, Елизавета просмотрела их. Все, что ее не интересовало, она бросила на пол: письмо от кузины, меню на сегодняшний день, программа концерта военного оркестра на центральной городской площади, послание от патриарха Венеции. – Где почта из Вены? – Ничего не было, ваше императорское величество – Вастль повернулась к ней и присела в странном подобии реверанса – от смущения. – Что это значит? Как это «ничего не было»? Вастль поставила на стол молоко и хлебцы. Это она сделала совершенно беззвучно, что было крайне важно, потому что Елизавета по утрам, после сна, особенно болезненно воспринимала посторонние шумы. – Кое-что произошло, ваше императорское величество. – Вастль нервничала так, что у нее даже колени дрожали. – Что? – Это я о надворном советнике, ваше императорское величество. – Она снова присела в странном реверансе. – О каком надворном советнике? И перестань наконец все время приседать. – Который вез почту, ваше императорское величество… – Вастль вновь собралась поклониться, но вовремя сдержала этот порыв. – Я ничего не понимаю. – Елизавета слабо улыбнулась, чтобы показать Вастль: на нее не сердятся. – Попроси ко мне Кёнигсэгг. Вастль было всего восемнадцать лет. Кругленькая, в черном платье с белым передником и в белой наколке – она производила весьма приятное впечатление. У нее были ровные белые зубки, вызывающие зависть молодой императрицы, и маленькие карие глазки, как у мышки. Воду в ванной она всегда – ни разу не измерив температуру – напускала самую подходящую и так ловко, так нежно мыла волосы Елизаветы – никогда не потянет их, не дернет. Вастль была идеальная камеристка, но на вопросы отвечала с трудом – всякий раз начинала краснеть и запинаться. Прошло минут пятнадцать, прежде чем появилась Кёнигсэгг, что удивило Елизавету: было уже начало десятого. Вчера вечером Кёнигсэгги откланялись около десяти; она – потому что у нее якобы разболелась голова, а он – сославшись на то, что в кафе «Квадри» должен встретиться с офицерами своего полка, хотя всему городу известно о его связи с субреткой из театра «Ла Фениче». Имей Елизавета перед глазами идеальных супругов, ее замучила бы зависть. Так что Кёнигсэгги ее вполне устраивали – как пара из свиты. После того как брачный союз самой Елизаветы дал крен и продолжал существовать исключительно из государственных соображений, она находила известное удовлетворение в том, что замечала нелады в жизни других супружеских пар. Елизавета понимала, что ничего хорошего в этом нет, и злилась на себя, но не могла совладать со своей слабостью. Не то чтобы она не ценила свою обер-гофмейстершу – скорее наоборот! Глядя на нее, Елизавета всякий раз вспоминала о победе, которую одержала над свекровью. В январе Кёнигсэгг сменила эту ужасную Эстергази, которую свекровь навязала ей, когда в 1854 году, сразу после бракосочетания, она переехала в Вену. И конечно, победой мололо было считать то, что, возвращаясь с Корфу, она не поехала прямо в Вену, а остановилась в Венеции, куда к ней на целых три месяца привозили детей – все это вопреки отчаянному противодействию эрцгерцогини Софии. Если посмотреть с этой стороны, Елизавета могла быть довольна собой, но… увы. В Венеции ее многое раздражало. Утром туман, и вечером туман, и нет ему конца и краю. А если не густой туман, то снегопад и долгие сумрачно-темные дни, такие бесконечные и унылые, что Елизавета почти всерьез задавалась вопросом: можно ли умереть от сильнейшей тоски? И случалось ли, что из-за невыносимой скуки у кого-нибудь навсегда прерывалось дыхание? Особенно томительны бывали вечера: в то время как все светские люди развлекались на балах-маскарадах, ей не оставалось ничего иного, как перебирать фотографии, писать письма или играть с супругами Кёнигсэггами в карты. На официальные маскарады, которые устраивались военными властями, ездить не хотелось, а на венецианские маскарады, настоящие маскарады, на которые в разные дворцы ежедневно съезжалось множество гостей, ее не приглашали по политическим причинам. Это Елизавета понять могла, но было все-таки немного обидно… Елизавета считала, что по тому, как: человек нажимает на ручку двери, можно очень многое сказать о нем. Франц-Иосиф, например, прежде чем войти в помещение, в котором она находилась, непременно стоял некоторое время в нерешительности перед дверью. Иногда Елизавета слышала его тяжелое дыхание или кашель. Она предполагала, что в такие моменты он держит ладонь над ручкой двери, не решаясь открыть ее сразу. Вероятно, Францу-Иосифу не было безразлично то, как именно он переступит порог и какой у него при этом будет вид. Он резко – но не слишком – надавливал на ручку, причем делал это беззвучно, что свидетельствовало об умении императора соизмерять свои силы. Если бы существовал механический аппарат по открыванию дверей, он двигался бы с таким же спокойствием и четкостью. В выражении лица императора было тоже что-то механическое – эта улыбка, сиявшая, как узоры парадного мундира, эта широкая, можно сказать, геометрически безукоризненная улыбка… Шесть лет назад она казалась Елизавете милой, а теперь вот больше не кажется. Ну а Кёнигсэгг, наоборот, никогда не может открыть дверь, чтобы не войти в противоборство с дверной ручкой. До Кёнигсэгг никак не дойдет, что, если не надавить на ручку до упора, а отпустить, едва коснувшись, дверь не откроется. Таковы уж они, эти ручки… И Кёнигсэгг приходилось постоянно убеждаться в этом на практике: дверь с первого раза никогда не открывалась, ручка же, неприятно щелкнув, возвращалась в исходное положение. Но Кёнигсэгг делала попытку за попыткой и наконец добивалась успеха – возникала на пороге комнаты со словами: – Что-то с этой ручкой не в порядке, ваше императорское величество. Сегодня утром на графине был наряд из темно-красного бархата в восточном вкусе, нечто среднее между утренним халатом и платьем. Он напоминал домашнее одеяние, что было неприемлемо для статс-дамы императрицы, по протоколу второй дамы в империи. Столь небрежный наряд ей не подобало носить даже в утренние часы, когда первая дама – императрица – была еще не одета и беззаботно прихлебывала горячий шоколад. Но Елизавета ничего не сказала. Во-первых, прошлая ночь и так сложилась для Кёнигсэгг в высшей степени неудачно; во-вторых, Елизавете очень хотелось узнать о происшествии с надворным советником. Может быть, штормовой ветер, который свистел вчера над крышей палаццо, унес почту в море? И уж не вместе ли с самим надворным советником? Елизавета хотела немедленно услышать увлекательную историю, ей так хотелось, чтобы предстоящий день стал веселее прошедших. – Вастль утверждает, что моя почта пропала, – произнесла Елизавета. Кёнигсэгг стояла перед столом, за которым завтракала императрица, и нервно мяла носовой платок. Глаза у Кёнигсэгг были красные от слез. – Садитесь, графиня. – Елизавета могла бы сказать ей, что ни один мужчина не стоит того, чтобы из-за него так горько плакать. Но это вылилось бы в разговор, от которого она в данный момент сочла за благо отказаться. Сейчас самое главное – выяснить, при каких обстоятельствах пропала почта – Вастль говорит, что с надворным советником что-то случилось. Кёнигсэгг кивнула и села на стул, держа спину так прямо, словно она была деревянная. Елизавета отчетливо поняла, что графиня силится не думать больше о том, как граф обидел ее сегодня ночью, а пытается сосредоточиться на вопросе императрицы. – В каюте надворного советника произошло преступление. Надворный советник убит, – проговорила Кёнигсэгг слабым голосом. – Надворного советника убил человек, проникший в его каюту. Елизавета опустила веки, глубоко вздохнула и на секунду задержала дыхание. – Кто-то убивает на судне пассажира первого класса, и ему удается беспрепятственно сойти на берег? – О преступлении стало известно уже после того, как пассажиры оставили судно. – Откуда вы все это знаете? – От жениха Вастль. Он ординарец Пергена. Они вчера вечером встречались, и Вастль только что мне обо всем рассказала. – Кто такой Перген? – Полковник из штаба Тоггенбурга. Он ведет расследование. Дело имеет политическую подоплеку. А больше я ничего не знаю. – Политическую? Вастль не сказала, почему? – Она упомянула только, что сначала за дело взялась полиция Венеции. А потом полковник Перген отстранил комиссарио. – Какого комиссарио? – Который отвечает за район Сан-Марко. Он венецианец. – Что вы еще знаете? – Есть еще одна жертва преступления. Женщина, которая находилась в каюте надворного советника, – сказала Кёнигсэгг таким тоном, что было ясно: мысли ее витают где-то далеко. Елизавета вновь глубоко вздохнула Второй труп! Женщина! Выходит, и она, Елизавета, тоже причастна к этому страшному делу, потому что среди прочего пропали и письма, предназначенные лично ей! – Известно уже, кто эта женщина? – Нет. Однако Вастль сказала, что она была молода. – Кёнигсэгг высморкалась и продолжила вялым голосом, начинавшим раздражать Елизавету. – Перед смертью женщина была связана и подвергалась жестокому обращению. Елизавета в третий раз вздохнула полной грудью. – Кто жестоко обращался с молодой женщиной? Надворный советник или убийца? На лице Кёнигсэгг появилось недоуменное выражение. – Этого я сказать не могу. – Имеет ли смысл мне самой расспросить Вастль? – Думаю, она рассказала мне все, что ей известно. – Каким путем моя почта попадает в королевский дворец? – Курьерская почта проходит через канцелярию коменданта города. А потом лейтенант из комендатуры доставляет ее сюда. – Выходит, что сам Тоггенбург обязан объяснить мне, что случилось с предназначенными для меня письмами. Это был не вопрос, а констатация факта, и Кёнигсэгг понимающе кивнула. Елизавета подумала, что надо пригласить Тоггенбурга. – Есть у меня на завтра еще свободное для приема время? – спросила она. Это был странный вопрос и сама Елизавета, и Кёнигсэгг знали, что в Венеции у императрицы в распорядке дня никаких «пустот» не предусмотрено. Но Кёнигсэгг – из соображений этикета – ответила не сразу, а после небольшой паузы: – Нет, ваше императорское величество. Свободного времени у вас нет. – Напишите несколько строк Тоггенбургу, – подумав, распорядилась Елизавета. – Я хочу видеть его завтра. Упомяните, что я желаю получить разъяснения о моей почте. Упомяните также, что я ожидала писем от его величества императора. Только и всего. Кёнигсэгг присела в реверансе (двадцать минут назад она забыла о нем, что не осталось не замеченным императрицей) и подошла к двери. Но прежде чем она по своему обыкновению начала борьбу с дверной ручкой, Елизавета вспомнила еще кое о чем. – И выясните, как фамилия этого комиссарио, этого венецианца, у которого Перген отнял дело, – сказала она. – Потом пусть придет Вастль и поможет мне одеться. А ручку двери нажмите вниз до отказа 13