Невил Шют 16 страница

– Встанете спозаранку? – спросил Дуайт.

Второй мельком взглянул на него.

– Попозже ляжем спать. Сезон ловли открывается в полночь.

– И вы сразу пойдете? – с любопытством переспросил Дуайт.

– Если не повалит сильный снег. Лучшее время для ловли. – Рыбак показал большую белую искусственную муху, привязанную к крохотному крючку. – Вот моя наживка. Верное дело. Надо опустить в воду раза два, чтоб намокла и пошла вглубь, а потом забросить подальше. Действует наверняка.

– А у меня так не ловится, – сказал второй. – Предпочитаю лягушат. Выходишь к знакомой заводи до рассвета, часа в два, с маленьким лягушонком, крючок поддеваешь ему под кожу на спине и забрасываешь, пускай плавает… Вот как я ловлю. Вы сегодня пойдете?

Дуайт взглянул на Мойру, ответил с улыбкой:

– Пожалуй, нет. Мы рыбачим при дневном свете, мы не такие мастера – до вас нам далеко. И улов наш невелик.

Собеседник кивнул.

– Раньше и я был такой. Смотришь на птиц, на реку, да как на воде солнце играет, поймаешь что‑ нибудь, не поймаешь – неважно. Иной раз и теперь так посижу. Но потом я втянулся в ночной лов – вот это да! – Он вскинул глаза на американца. – Тут в заливчике пониже, за излучиной есть одна рыбина – громадина, я на нее уже два года охочусь. Позапрошлый год я ее поймал было на лягушку, так она размотала половину всей моей лески, а потом оборвала ее и ушла. В прошлом году поздно вечером еще раз клюнула, наживка у меня была вроде искусственного жука, так эта зверюга опять оборвала леску – новенькую, прочнейшую, чистый нейлон. Эта рыбина весит двенадцать фунтов, не меньше. Но уж теперь она от меня не уйдет, хоть бы пришлось сидеть каждую ночь до самого конца.

Тауэрс перегнулся к Мойре.

– Есть у вас желание идти на реку в два часа ночи?

Девушка засмеялась.

– Я хочу лечь спать. А вы ступайте, если хотите.

Он покачал головой.

– Я не такой страстный рыболов.

– Вы рыболов из породы выпивающих. Давайте бросим монетку – кому идти и с боем добывать еще выпивку.

– Сейчас я вам принесу, – сказал Дуайт.

Мойра покачала головой.

– Сидите на месте, вникайте в премудрости рыбной ловли. Я сама принесу вам выпить.

Взяв оба стакана, она пробилась через толпу к стойке и вскоре вернулась к столику подле очага. Дуайт встал ей навстречу, спортивная куртка на нем распахнулась. Передавая ему бокал, Мойра сказала тоном строгого судьи:

– У вас на джемпере не хватает пуговицы!

Дуайт оглядел себя.

– Знаю. Она отлетела, пока мы сюда ехали.

– И потерялась?

– Нет, я ее подобрал в машине.

– Отдайте мне вечером пуговицу и джемпер, я ее пришью.

– Пустяки, неважно.

– Еще как важно. – Она мягко улыбнулась. – Не могу же я отослать вас к Шейрон в таком виде.

– Она не будет недовольна, детка…

– Зато я буду недовольна. Отдайте мне вечером джемпер, завтра утром я вам его верну.

Около одиннадцати, прощаясь с Мойрой у ее двери, Дуайт отдал ей джемпер. Почти весь вечер они просидели в людном баре, курили и пили, как все остальные, с удовольствием предвкушая завтрашнюю ловлю, рассуждая, идти ли с удочками на один из ручьев или на озеро. Решили попытать счастья на берегу реки Джемисон, ведь лодки у них нет. Принимая джемпер, Мойра сказала:

– Спасибо вам, Дуайт, что привезли меня сюда. Вечер был чудесный, и завтра будет чудесный день.

Он постоял перед ней, спросил нерешительно:

– Вы правда так думаете, детка? Вы не будете на меня в обиде?

Она рассмеялась.

– Я не обижаюсь, Дуайт. Я знаю, что вы женатый человек. Идите спать. Утром джемпер будет в порядке.

– Хорошо. – Он повернулся, прислушался к гомону и обрывкам песен, еще доносящихся из бара. – Там по‑ настоящему веселятся, – сказал он. – Мне все еще не верится, что так больше никогда не будет, что эти суббота и воскресенье неповторимы.

– Может, они еще и повторятся, – возразила Мойра. – В каком‑ то другом измерении, что ли. А пока давайте развлекаться, будем завтра ловить рыбку. Говорят, погода будет прекрасная.

Он улыбнулся.

– А в другом измерении, по‑ вашему, бывает дождь?

– Не знаю, – сказала Мойра. – Очень скоро мы это выясним.

– Тогда там должна быть вода и реки, – задумчиво промолвил Дуайт. – Иначе какая же рыбная ловля… – Он отвернулся. – Спокойной ночи, Мойра. Давайте завтра отлично проведем время.

Она закрыла за собой дверь и несколько минут стояла, прижав к груди его джемпер. Дуайт есть Дуайт, женатый человек, и сердцем он в Коннектикуте с женой и детьми; от нее он навсегда останется далек. Будь у нее побольше времени – как знать, возможно, все обернулось бы по‑ другому, но на это нужны годы. Лет пять, не меньше, должно бы пройти, пока станут блекнуть в его памяти образы Шейрон, и сына, и Элен; тогда, быть может, он и обратился бы к ней, и она создала бы для него новую семью и вновь сделала бы его счастливым. Но ей не дано пяти лет; скорее всего остается каких‑ нибудь пять дней. Вдоль носа поползла слеза. Мойра сердито ее смахнула; глупо себя жалеть, а может, это виноват коньяк? В сумрачной маленькой спальне с единственной лампочкой пятнадцати ватт, ввинченной в потолок, слишком темно, чтобы пришивать пуговицы. Мойра порывисто разделась, облачилась в пижаму и легла, пристроив рядом на подушке джемпер Дуайта. В конце концов она уснула.

На другой день после завтрака они отправились ловить рыбу на берегу Джемисона, невдалеке от гостиницы. Был паводок, и река словно замутилась; Мойра неумело шлепала удочкой с искусственной мухой на крючке по стремительным струям и все без толку, но Дуайту на новенький спиннинг, когда еще и утро не кончилось, попалась двухфунтовая форель, и Мойра помогла ему переправить добычу в садок. Ей хотелось, чтобы он поймал еще одну, но Дуайт, удостоверясь, что удилище и вся снасть безупречны, теперь больше заботился о том, чтобы и Мойра не осталась без улова. Около полудня они увидели одного из вчерашних соседей по столику в баре – он не удил, просто шел вдоль берега и всматривался в воду. Поравнялся с ними и приостановился.

– Недурная рыбка, – сказал он про улов Дуайта. – Поймали на живую муху?

Тауэрс покачал головой.

– На искусственную. Сейчас пробуем на живую. А вам ночью повезло?

– Я поймал пять штук, – ответил тот. – Самая большая потянет фунтов на пять. А потом глаза стали слипаться, и около трех я пошел спать. Только сейчас поднялся. В такой воде ничего вы на муху не поймаете. – Он вынул из кармана пластиковую коробочку, пошуровал в ней указательным пальцем. – Вот, попробуйте это.

И подал им крохотную блесенку, кусочек блестящего металла величиной с шестипенсовик в форме ложечки, украшенной единственным крючком.

– Попытайте это в какой‑ нибудь заводи, откуда выбегает быстрая струя. В такие дни, как сегодня, на нее всегда клюет.

Они поблагодарили, и Дуайт привязал приманку к Мойриной леске. Сперва Мойре не удавалось ее забросить: будто целая тонна свинца тянула удилище вниз, блесна падала в воду у самых ее ног. Но вскоре она приноровилась забрасывать приманку подальше, в струю, выбегающую из заводи. На пятый или шестой раз леска дернулась, удилище изогнулось, и тонкая прочная нить зазвенела, сбегая с катушки. Мойра ахнула:

– Кажется, одна попалась, Дуайт!

– Ясно, попалась. Держите удилище стоймя, детка. И понемногу подводите ее к нам. – Форель прыжком взметнулась над водой. – Неплохая рыбка, – одобрил Дуайт. – Не давайте леске ослабнуть, но если форель будет очень рваться, немного ее поводите. Спокойствие – и она ваша.

Пять минут спустя усталая, измотанная форель лежала на берегу у ног рыбачки, и Дуайт уложил ее в садок. Он прикончил форель, ударив с маху о камень, и оба полюбовались Мойриной добычей.

– Полтора фунта, – сказал Дуайт, – а может быть, и чуть побольше. – Он осторожно извлек изо рта форели хитроумную блесну, крохотную ложечку с крючком. – А теперь поймайте еще одну.

– Эта меньше вашей, – сказала Мойра, но ее переполняла гордость.

– Следующая будет не меньше. Попытайте счастья еще разок.

Но время близилось к обеду, и Мойра решила отложить попытку. Гордые, они с трофеями вернулись в гостиницу, вылили перед обедом пива и потолковали об улове с другими удильщиками.

Среди дня опять пошли на то же место, и опять Мойра поймала форель, на сей раз двухфунтовую, а Дуайту попались две помельче, и одну он пустил обратно в реку. Под вечер, прежде чем вернуться в гостиницу, довольные и усталые, они отдыхали, разложив подле себя пойманную рыбу. Сидели на берегу, прислонясь к большому валуну, наслаждались последними лучами солнца, пока оно еще не скрылось за горой, покуривали. Становилось холодновато, но очень уж не хотелось уходить от мирно журчащей реки.

Внезапная мысль поразила Мойру:

– Дуайт, а ведь гонки, наверно, уже кончились.

Глаза его округлились.

– Фу, пропасть! Я же хотел слушать репортаж по радио. Совсем забыл!

– И я тоже. – Мойра помолчала, потом прибавила: – Жаль, что мы не слушали. Какая же я эгоистка.

– Мы все равно ничего не могли бы поделать, детка.

– Знаю, но… сама не знаю. Надеюсь, с Джоном ничего не случилось.

– В семь передают последние известия. Тогда послушаем, – сказал Дуайт.

– Хотела бы я знать… – Мойра посмотрела вокруг: тихо зыблется река, протянулись длинные тени, золотится вечерний свет. – Тут чудесно. Можете вы поверить, по‑ настоящему поверить, что больше мы никогда этого не увидим?

– Я возвращаюсь домой, – негромко сказал Дуайт. – Ваша страна – замечательная, и мне здесь очень нравится. Но это не моя страна, и теперь я вернусь в мои родные места, к моим родным и близким. Мне нравится в Австралии, но все равно я рад буду вернуться наконец домой, в Коннектикут. – Он повернулся к Мойре. – Я ничего этого больше не увижу, потому что возвращаюсь домой.

– Вы расскажете про меня Шейрон?

– Конечно. А может быть, она уже знает.

Мойра пристально смотрела на камешки под ногами.

– Что вы ей скажете?

– Много всего, – негромко промолвил Дуайт. – Скажу, что мне пришлось бы худо, если б вы не скрасили мне самое трудное время. Скажу, что вы так поступали, хотя знали с самого начала – вам это радости не принесет. Скажу, что это благодаря вам я возвратился к ней таким же, как был, а не опустившимся пьяницей. Скажу, что вы помогли мне остаться ей верным и далось это вам нелегко.

Мойра встала.

– Идемте в гостиницу, – сказала она. – Вам очень повезет, если Шейрон поверит вам хоть на четверть.

Дуайт тоже поднялся.

– Не согласен, – сказал он. – Я думаю, она поверит всему с начала и до конца, потому что все это правда.

Они вернулись со своим уловом в гостиницу. Привели себя в порядок, переоделись и снова встретились в баре, чтобы выпить перед пятичасовой трапезой; ели быстро, надо было не опоздать к передаче последних известий. Вот она и началась, новости были главным образом спортивные; оба слушали затаив дыхание, и вот диктор объявил:

– На автодроме в Турадине сегодня разыгрывался Большой приз Австралии, победил мистер Джон Осборн на «феррари». Вторым пришел…

– Он все‑ таки выиграл! – воскликнула Мойра. Оба подались вперед, внимательно слушая.

Гонки омрачило большое количество аварий и несчастных случаев. Из восемнадцати гонщиков после восьмидесяти кругов финишировали только трое, шестеро погибли при авариях; а многие, в разной степени пострадавшие, отправлены в больницу. Победитель, мистер Джон Осборн, поначалу был осторожен и к сороковому кругу отставал от передовой машины мистера Сэма Бейли на три круга. Вскоре после этого мистер Бейли потерпел аварию на повороте под названием Оползень, и с этой минуты «феррари» начал набирать скорость. На шестидесятом круге он был уже впереди всех, к этому времени борьбу продолжали всего пять участников, и у мистера Осборна не осталось серьезных соперников. На шестьдесят пятом круге он поставил рекорд скорости – 97, 83 мили в час, замечательное достижение для этой трассы. Затем мистер Осборн сбавил скорость до 89, 61 мили в час. Мистер Осборн – сотрудник Британской Организации Научных и Промышленных Исследований, с автомобильной промышленностью не связан – на любительских гонках прежде не участвовал.

Позже Дуайт и Мойра перед сном постояли несколько минут на веранде гостиницы, смотрели на горы, будто вырезанные черным силуэтом в звездной ночи.

– Я рада, что Джон добился, чего хотел, – сказала девушка. – Он так жаждал победить. Наверно, для него это своего рода завершение.

Дуайт кивнул.

– Я бы сказал, в эти часы для всех нас все завершается.

– Знаю. Осталось совсем мало времени. Завтра я хотела бы вернуться домой, Дуайт. Мы провели здесь чудесный день, и рыбу половили. Но надо еще очень многое сделать, а времени почти не осталось.

– Ну конечно, детка. Я и сам об этом думал. Но вы рады, что мы сюда съездили?

Она кивнула.

– Это был для меня очень счастливый день, Дуайт. Не знаю почему… не только оттого, что поймалась форель. Я чувствую… наверное, и у Джона такое же чувство… будто я одержала победу. Только сама не знаю, над чем.

Дуайт улыбнулся.

– И не старайтесь разобраться, – сказал он. – Просто чувствуйте себя победительницей и будьте за это благодарны. Я тоже был счастлив. Но я согласен, завтра нам надо вернуться. Возможно, там уже происходит всякое.

– Плохое?

Стоя рядом с нею в темноте, Дуайт наклонил голову:

– Я не хотел испортить вам эту поездку. Но вчера, перед тем как мы выехали, Джон Осборн сказал мне, что к вечеру четверга в Мельбурне несколько человек свалила лучевая болезнь. Думаю, сейчас больных много больше.

Во вторник утром Питер Холмс на своей машине отправился в Мельбурн. Дуайт Тауэрс по телефону назначил ему на десять сорок пять встречу в приемной адмирала Хартмена. В это утро радио впервые сообщило о случаях лучевой болезни в городе, и Мэри волновалась – не опасно ли ему туда ехать.

– Будь осторожен, Питер, – просила она. – Как бы ты не подхватил эту заразу. Может быть, не так уж тебе обязательно ехать?

Он не мог заставить себя в который раз повторить ей, что зараза – здесь же, вокруг, в их славной уютной квартирке: Мэри то ли не могла, то ли не хотела это понять.

– Ехать надо, – сказал он. – Но я не задержусь ни минуты лишней.

– Не оставайся обедать. Я уверена, здесь у нас воздух не такой вредный.

– Я сразу вернусь, – пообещал Питер.

Тут ее осенило.

– Придумала! – сказала она. – Возьми с собой формалиновые таблетки, помнишь, которые я принимала от кашля, и время от времени соси. Они замечательно помогают при всякой инфекции. Предохраняют от любой заразы.

Что ж, он послушается, ей будет спокойнее.

– Неплохая мысль, – сказал Питер.

До Мельбурна он ехал погруженный в раздумья. Теперь счет идет уже не на дни, счет идет на часы. Неизвестно, о чем будет речь на совещании у Главнокомандующего военно‑ морскими силами, но ясно, что его, Питера, служба завершается. Когда он сегодня поедет домой, с моряцкой жизнью, вероятно, будет уже покончено, а скоро будет и вовсе покончено с жизнью.

Он оставил машину на стоянке и прошел в Адмиралтейство. Здание, казалось, совсем обезлюдело; в приемной Питер застал одного только Дуайта в полной военной форме и отлично настроенного.

– Привет, дружище!

– Доброе утро, сэр, – отозвался Питер и огляделся. Конторка секретаря заперта, приемная пуста. – А разве капитан‑ лейтенант Торренс не приходил?

– Как будто нет. Наверно, взял на сегодня отпуск.

Дверь кабинета распахнулась, на пороге стоял сэр Дэвид Хартмен. Никогда на памяти Питера это румяное улыбчивое лицо не было таким серьезным, поистине адмирал на себя не похож.

– Входите, господа, – сказал сэр Дэвид. – Моего секретаря сегодня здесь нет.

Они вошли, им предложено было сесть в кресла у письменного стола, напротив хозяина.

– Не знаю, касается ли то, что я должен сказать, капитан‑ лейтенанта Холмса, – заговорил Тауэрс. – Возможно, в порту понадобится кое‑ какая помощь офицера связи. Может быть, вы предпочитаете, чтобы он подождал в приемной, сэр?

– Незачем, – сказал адмирал. – Если так мы быстрее покончим с делом, пусть он останется. Что именно вы хотите, капитан?

Дуайт чуть поколебался, подбирая слова.

– По‑ видимому, теперь я – старший по чину во всем военно‑ морском флоте Соединенных Штатов, – сказал он. – Никогда не думал достичь столь высокого положения, но так уж случилось. Прошу простить, если я выразил это не а надлежащей форме и не теми словами, сэр. Но я должен сказать, что вывожу свою подводную лодку из‑ под вашего командования.

Адмирал медленно наклонил голову.

– Очень хорошо, капитан. Угодно вам покинуть территориальные воды Австралии или остаться здесь в качестве нашего гостя?

– Я хочу вывести «Скорпион» из территориальных вод, – был ответ. – Не могу сейчас сказать точно, когда это будет, вероятно, еще до конца недели.

Адмирал кивнул. И обратился к Питеру:

– Распорядитесь в порту, чтобы подводную лодку снабдили всем необходимым и отбуксировали, – сказал он. – Капитану Тауэрсу надо обеспечить наилучшие условия.

– Слушаю, сэр.

– Вот не знаю точно, как с платежами, сэр, – обратился американец к адмиралу. – Прошу извинить, у меня нет опыта по этой части.

Тот слабо улыбнулся:

– Будь у вас такой опыт, капитан, едва ли он был бы нам очень полезен. Пусть сохранится обычный порядок. Общая сумма всех издержек подсчитывается здесь, документы и дубликаты за надлежащими подписями предъявляются военно‑ морскому атташе вашего посольства в Канберре, и он пересылает их в Вашингтон для окончательного утверждения. Думаю, по этому поводу вам незачем беспокоиться.

– То есть я просто могу сняться с Якоря и уйти? – спросил Дуайт.

– Вот именно. Рассчитываете вы еще вернуться в австралийские воды?

Американец покачал головой.

– Нет, сэр. Я намерен вывести свою подводную лодку в Бассов пролив и затопить ее.

Питер и раньше предполагал нечто подобное, и все же… так скоро, так неотвратимо, и эти деловитые переговоры… его как громом поразило. Он хотел было спросить, не намерен ли Дуайт вывести лодку на буксире и с ним отправить команду обратно на берег, но промолчал. Пожелай американцы получить лишних день‑ два жизни, они бы попросили буксир, но едва ли они этого хотят. Лучше пойти на дно, чем умирать от рвоты и поноса, бездомными, на чужой земле.

– На вашем месте я, вероятно, поступил бы так же, – сказал адмирал. – Что ж, остается только поблагодарить вас за сотрудничество, капитан. И пожелать вам успеха. Если до отплытия вам что‑ либо понадобится, не стесняйтесь спросить – или просто берите, что хотите. – Лицо его исказилось внезапной судорогой боли, он стиснул лежащий перед ним карандаш. Потом перевел дух, поднялся из‑ за стола. – Прошу извинить. Я на минуту вас оставлю.

Он поспешно вышел, дверь за ним закрылась. При его внезапном уходе капитан и офицер связи встали и, уже не садясь, обменялись беглым взглядом.

– Вот оно, – сказал Тауэрс.

– Вы думаете, и с секретарем то же самое? – вполголоса спросил Питер.

– Думаю, да.

Минуту‑ другую они стояли молча, невидящими глазами смотрели в окно.

– Продовольствие, – сказал наконец Питер. – На борту «Скорпиона» почти ничего нет. Ваш помощник составляет список всего, что понадобится, сэр?

Дуайт покачал головой.

– Нам ничего не понадобится. Я только выведу лодку из бухты, за пределы территориальных вод.

Тут офицер связи все‑ таки задал вопрос, который хотел задать раньше:

– Может быть, снарядить буксир, чтобы вышел со «Скорпионом» и доставил команду обратно?

– Не нужно, – сказал Дуайт.

Они стояли в молчании еще минут десять. Наконец появился адмирал, лицо его покрывала пепельная бледность.

– Вы очень любезны, что подождали, – сказал он. – Мне немного нездоровится. – Он больше не сел в кресло, так и остался стоять у стола. – Настал конец нашему долгому сотрудничеству, капитан, – сказал он. – Мы, британцы, всегда охотно работали вместе с американцами, особенно на морях. Не раз и не два нам было за что вас благодарить, думаю, взамен и вы что‑ то почерпнули из нашего опыта. Всему этому настал конец. – Он мгновенье помолчал, потом с улыбкой протянул руку – Мне осталось только проститься.

Дуайт пожал протянутую руку.

– Было очень приятно служить под вашим командованием, сэр. Говорю это не только от себя, но от имени всей команды.

Дуайт с Питером вышли из кабинета и дальше, через унылое опустевшее здание, во двор.

– Что теперь, сэр? – спросил Питер. – Поехать мне с вами в порт?

Капитан покачал головой.

– Я полагаю, вы можете считать себя свободным. Ваша помощь там больше не понадобится.

– Если я хоть чем‑ то могу быть полезен, я с радостью поеду.

– Не надо. Если помощь потребуется, я позвоню вам домой. Но теперь ваше место дома, приятель.

Вот и конец их доброму товариществу.

– Когда вы отплываете? – спросил Питер.

– Точно не знаю, – был ответ. – На сегодняшнее утро в команде заболели семеро. Думаю, мы пробудем здесь еще день или два и отчалим, вероятно, в субботу.

– Много народу уходит с вами?

– Десять человек. Я одиннадцатый.

Питер вскинул на него глаза.

– А вы пока здоровы?

Дуайт улыбнулся.

– До сих пор думал, что здоров, а сейчас не уверен. Обедать я сегодня не собираюсь. – Он чуть помолчал. – А как вы?

– Я в порядке. И Мэри тоже… так я думаю.

Дуайт повернул к машинам.

– Сейчас же возвращайтесь к ней. Незачем вам тут оставаться.

– Мы еще увидимся, сэр?

– Не думаю, – отвечал капитан. – Я возвращаюсь домой, домой в город Мистик, штат Коннектикут, и рад вернуться.

Больше нечего было делать и не о чем говорить. Они пожали друг другу руки, разошлись по машинам и поехали каждый своей дорогой.

В двухэтажном кирпичном, старинной постройки доме в Молверне стоял у кровати своей матери Джон Осборн. Он был еще здоров, но старая дама захворала в воскресенье утром, на другой день после того, как он выиграл Большие гонки. В понедельник ему удалось вызвать к ней врача, но врач ничем не сумел помочь и больше не явился. Приходящая прислуга тоже не появлялась, и теперь физик сам ухаживал, как мог, за больной матерью.

Впервые за последнюю четверть часа она открыла глаза.

– Джон, – промолвила она, – вот эту самую болезнь нам и предсказывали?

– Думаю, да, мама, – мягко ответил сын. – Со мной тоже так будет.

– Доктор Хемилтон так и сказал? Я что‑ то не помню.

– Это он мне сказал, мама. Едва ли он приедет еще раз. Он сказал, что и у него начинается то же самое.

Длинное молчание.

– Долго я буду умирать, Джон?

– Не знаю. Может быть, неделю.

– Какая нелепость. Слишком долго.

Она опять закрыла глаза. Джон отнес таз в ванную, вымыл его и вернулся в спальню. Мать снова открыла глаза.

– Где Мин? – спросила она.

– Я выпустил его в сад. По‑ моему, он хотел выйти.

– Мне его так жалко, – пробормотала старая женщина. – Когда нас никого не станет, ему будет ужасно одиноко.

– Ему будет не так уж плохо, мама, – сказал сын, без особой, впрочем, уверенности. – Останется сколько угодно собак, будет с кем играть.

Она заговорила о другом:

– Мне пока ничего не нужно, милый. Ступай, займись своими делами.

Джон поколебался.

– Мне надо бы заглянуть в институт. Я вернусь к обеду. Чего тебе хочется на обед?

Она опять закрыла глаза.

– Найдется у нас молоко?

– В холодильнике целая пинта, – ответил Джон. – Попробую достать еще. Правда, теперь это не так просто. Вчера молока нигде не было.

– Мину хоть немножко нужно. Молоко ему очень полезно. И в кладовке должны быть консервы, три банки крольчатины. Открой одну ему на обед, что останется, сунь в холодильник. Мин так любит крольчатину. Насчет обеда для меня не хлопочи, пока не вернешься. Если захочется есть, я сделаю себе овсянку.

– Ты уверена, что обойдешься без меня? – спросил Джон.

– Конечно. – Мать протянула руки. – Поцелуй меня, пока не ушел.

Он поцеловал увядшие щеки, и мать, улыбаясь ему, откинулась в постели.

Джон Осборн поехал в институт. Там не было ни души, но на его столе лежала ежедневная сводка – доклад о случаях лучевой болезни. К сводке приколота записка секретарши: она очень плохо себя чувствует и, вероятно, больше на службу не придет. Она благодарит его за неизменную доброту, поздравляет с победой на гонках и хочет сказать, как приятно ей было служить под его началом.

Осборн отложил записку и взялся за сводку. Сообщалось, что в Мельбурне, судя по всему, болезнь охватила примерно половину населения. Семь случаев отмечены в Хобарте (Тасмания), три – в Крайстчерче (Новая Зеландия). Доклад – вероятно, последний, какой ему довелось получить, – был много короче обычного.

Джон Осборн прошел по пустым комнатам, брал и мельком просматривал бумаги то с одного, то с другого стола. Вот и эта полоса его жизни кончается, как все предыдущие. Он не стал здесь задерживаться, мучила тревога о матери. Вышел на улицу и отправился домой в случайном переполненном трамвае, изредка они еще ходили. Вагоновожатый был на месте, но кондуктора не оказалось, времена платы за проезд миновали. Осборн заговорил с вожатым. Тот сказал:

– Я буду водить эту чертову коробку, покуда не захвораю, приятель. А когда затошнит, отгоню ее в Кью, в тамошнее депо и пойду домой. Я там живу, в Кью, понятно? Тридцать семь лет я водил трамвай во всякую погоду и не брошу до последнего.

В Молверне Джон Осборн сошел и пустился на поиски молока. Оказалось, это безнадежно; то немногое, что еще имелось в молочных, оставляли детям. Домой к матери он вернулся с пустыми руками.

Он вошел в дом, прихватив из сада китайскую собачку, – наверно, матери приятно будет ее видеть. Поднялся на второй этаж, Мин прыгал по ступеням, опережая его.

В спальне мать лежала на спине, закрыв глаза, постель чиста и опрятна, на одеяле ни складочки. Дуайт подошел ближе, тронул мать за руку… мертва. Рядом на ночном столике стакан с водой, несколько строк карандашом на листке, маленькая красная коробочка и пустой пластиковый пузырек. Дуайт не знал, что у матери это было припасено.

Он взял записку и стал читать:

Сынок мой, было бы слишком нелепо испортить последние дни твоей жизни, цепляясь за свою, она мне теперь так тяжка. Не хлопочи о похоронах. Просто закрой дверь и оставь меня на моей постели, в моей комнате, среди вещей, которые меня окружают. Так мне будет хорошо.

С маленьким Мином поступи как считаешь нужным. Мне его очень, очень жаль, но я ничего не могу поделать.

Я очень рада, что ты победил на гонках.

Нежно любящая тебя мама.

Скупые редкие слезы поползли по его щекам и тотчас же иссякли. Мама всегда бывала права, сколько он себя помнил, и сейчас она тоже права. Он вышел из спальни, глубоко задумавшись, прошел в гостиную. Пока он еще не болен, но, возможно, это настигнет его через считанные часы. Маленькая собака шла за ним по пятам; Джон сел, взял ее на руки, ласково потрепал шелковистые уши.

Немного погодя он поднялся, оставил собаку в саду и пошел в соседнюю аптеку на углу. К своему удивлению, он еще застал здесь девушку‑ продавщицу; она протянула ему красную коробочку.

– Все за ними приходят, – сказала она с улыбкой. – Очень бойкая у нас торговля.

Он улыбнулся в ответ:

– Я предпочел бы в шоколаде.

– Я тоже, – сказала девушка, – но, по‑ моему, таких не делают. Я свои запью фруктовой водой с мороженым.

Джон Осборн снова улыбнулся и оставил девушку за аптечной стойкой. Вернулся домой, взял из сада в кухню собаку и принялся готовить ей ужин. Открыл банку крольчатины, слегка подогрел в духовке и смешал с четырьмя облатками нембутала. Поставил это угощенье перед Мином, который жадно накинулся на еду, оправил его постель в корзинке и поуютней придвинул ее к печке.

Потом из прихожей позвонил по телефону в клуб и заказал там себе комнату на неделю. Поднялся к себе и стал укладывать чемодан.

Через полчаса он спустился в кухню; Мин, совсем сонный, мирно лежал в своей корзинке. Физик внимательно прочел наставления, напечатанные на картонной коробке, и сделал собаке укол; она и не почувствовала иглу.

Убедившись, что собачка мертва, Джон отнес ее наверх и поставил корзинку на пол возле постели матери.

И вышел из дому.

Вечер вторника в доме Холмсов выдался беспокойный. Около двух часов ночи малышка заплакала и уже не умолкала до рассвета. Молодым родителям было не до сна. Около семи утра девочку вырвало.

День наступал дождливый, холодный. При хмуром свете муж и жена посмотрели друг на друга, оба измучились, обоим нездоровилось.

– Питер… по‑ твоему, это то самое и есть, да? – спросила Мэри.

– Не знаю. Но очень может быть. Видимо, сейчас все заболевают.

Она устало провела рукой по лбу.

– Я думала, здесь, за городом, с нами ничего не случится.

Питер не знал, какими словами ее утешать, а потому спросил:

– Выпьешь чаю? Я поставлю чайник.

Мэри опять подошла к кроватке, посмотрела на дочурку – та как раз притихла. Питер повторил: