Невил Шют 13 страница

– А что это?

Мойра засмеялась:

– Угадывайте до трех раз, а утром увидите, которая догадка верна.

– Я хочу посмотреть сейчас.

– Завтра.

– Нет, сейчас.

Она поднесла ему сверток и, стоя подле кровати, смотрела, как он срывает бумагу. Главнокомандующий военно‑ морскими силами Соединенных Штатов, в сущности, просто мальчишка, подумала она.

В руках у него, на одеяле, лежал новенький, сверкающий «кузнечик». Деревянная рукоятка отлакирована и блестит, металлическая подножка лоснится красной эмалью. На рукоятке красной краской четко выведено: ЭЛЕН ТАУЭРС.

– Вот здорово, – севшим от волнения голосом вымолвил Дуайт. – Никогда таких не видал, да еще с именем. Она будет в восторге. – Он поднял глаза на Мойру. – Где вы его раздобыли, детка?

– Нашла мастерскую, где их делают, это в Элстернвике. Теперь‑ то их больше не выпускают, но для меня сделали.

– Даже не знаю, как вас благодарить, – пробормотал Дуайт. – Теперь у меня для всех есть подарки.

Мойра собрала рваную оберточную бумагу.

– Пустяки, – небрежно сказала она. – Забавно было заниматься поисками. Я поставлю его в угол?

Дуайт покачал головой.

– Оставьте тут.

Мойра кивнула и пошла к двери.

– Я погашу верхний свет. Засыпайте скорей. У вас правда есть все, что нужно?

– Конечно, детка, – был ответ. – Теперь у меня все есть.

– Спокойной ночи, – сказала Мойра. Вышла и затворила за собой дверь.

Некоторое время Дуайт лежал при свете камина, думал о Шейрон и об Элен, о солнечных днях и о кораблях, что высятся у набережных Мистика, об Элен, которая скачет на «кузнечике» по расчищенной – дорожке между двумя снежными грядами, о Мойре – какая добрая девушка… и понемногу сон одолел его, а рука так и осталась на лежащем под боком детском тренажере.

На другой день Питер Холмс обедал с Джоном Осборном в офицерском клубе.

– Утром я звонил на корабль, – сказал физик. – Хотел поймать Дуайта и показать ему черновик доклада, прежде чем перепечатаю. А мне сказали, что он гостит у Дэвидсонов.

Питер кивнул.

– Он заболел гриппом. Вчера вечером мне звонила Мойра и сказала, что постарается не пускать меня к нему целую неделю, а то и дольше.

Осборн озабоченно нахмурился.

– Я не могу так долго тянуть с докладом. Йоргенсен уже прослышал о данных, которые мы привезли, и твердит, будто мы плохо вели наблюдения. Я должен отдать доклад в перепечатку не позже завтрашнего утра.

– Если хотите, я его просмотрю, и, может быть, нам удастся поговорить с первым помощником, хоть он сейчас и в отпуске. Но Дуайту надо бы тоже прочесть, прежде чем доклад пойдет дальше. Может быть, позвоните Мойре, и пускай она свезет его в Харкауэй?

– А она там бывает? Я думал, она все время сидит в Мельбурне, обучается машинописи и стенографии.

– Не болтайте чепуху. Конечно же, она дома.

Физик оживился:

– Я могу сегодня же все отвезти Тауэрсу на «феррари».

– Вы скоро останетесь без горючего, если станете его тратить на такие прогулочки. Можно прекрасно доехать поездом.

– Я поеду по службе, по делам флота, – возразил Джон Осборн. – Имею право получить горючее из флотских запасов. – Он наклонился к Питеру, понизил голос. – Известен вам авианосец «Сидней»? В одной из его цистерн имеется примерно три тысячи галлонов эфиро‑ спиртовой смеси. Там пытаются с нею поднять в воздух самолет на поршневой тяге, только пока ничего не получается.

– Но это горючее не про вас! – возмутился Питер.

– Разве? Я поеду по делам флота, а может быть, и поважней, чем только для флота.

– Ладно, расскажите и мне про эту смесь. Годится она для малолитражного «морриса»?

– Придется помудрить с карбюратором и повысить сжатие двигателя. Выньте прокладку, замените ее тоненькой медной пластиной и закрепите. Попытка не пытка.

– А не опасно гонять в вашей машине по дорогам?

– Ничуть, – сказал Осборн. – На дорогах сейчас и наскочить не на что, разве только на трамвай. И на прохожих, конечно. Я всякий раз беру с собой запасные свечи, а то при трех тысячах оборотов в минуту их забрасывает маслом.

– А какая у нее скорость при трех тысячах?

– Ну, на самой большой скорости гонять не стоит. А так она делает миль сто в час или немного больше. Начинает с сорока пяти миль, потом, конечно, разгоняется; надо, чтоб впереди дорога хоть ярдов на двести была свободна. Я обычно выталкиваю ее из гаража на Элизабет‑ стрит вручную и потом дожидаюсь перерыва между трамваями.

Так он и поступил в этот день после обеда, и Питер Холмс помог ему толкать машину. Осборн втиснул папку с черновиком доклада сбоку сиденья, на глазах собравшихся восхищенных зрителей влез в машину, застегнул ремень безопасности и надел шлем.

– Ради бога никого не угробьте, – негромко сказал ему Питер.

– Все равно месяца через два все перемрут, и мы с вами тоже, – заметил физик. – Вот я и хочу прежде получить от своей тачки толику удовольствия.

Мимо прошел трамвай, и Осборн попробовал запустить остывший мотор стартером, но неудачно. Мимо прошел еще трамвай, и тотчас десяток добровольцев принялись подталкивать «феррари», но вот мотор заработал, и с оглушительным треском выхлопа, заверещав шинами, обдав запахом жженой резины и облаком дыма, гоночная машина ракетой вырвалась из рук Осборновых помощников. У «феррари» не было гудка, да ему и незачем сигналить – его слышно за добрых две мили; Джона Осборна больше заботило, что у него и фар никаких нет, а к пяти часам уже темно. Чтобы доехать до Харкауэя, показать капитану доклад и обернуться засветло, надо шпарить вовсю.

На скорости пятьдесят миль в час он обогнал трамвай, круто свернул на Лонгсдейл‑ стрит и, усевшись поудобнее, промчался по городу на скорости семьдесят миль. Автомобили теперь стали редкостью, и, если б не трамваи, на улицах не встретишь никаких помех; пешеходов немало, но они расступаются перед ним; не то в предместьях: на пустынных дорогах привыкла играть детвора, понятия не имеющая, что автомобиль надо пропустить; Осборну не раз пришлось изо всей силы жать на тормоза, а если нога соскальзывала с педали и машина с ревом проносилась дальше, у него сердце сжималось от страха перед возможным несчастьем, и он утешался только мыслью, что тормоза‑ то особые, для гонок.

Он домчался до Харкауэя за двадцать три минуты при скорости в среднем семьдесят две мили в час и ни разу не переключил скорость на высшую. Срыву обогнул клумбы, подкатил к дому, заглушил мотор; из дверей торопливо вышли фермер с женой и дочерью и смотрели, как он снимает шлем и неуклюже – все суставы одеревенели – вылезает из машины.

– Я к Дуайту Тауэрсу, – объяснил он. – Мне сказали, что он здесь.

– Он как раз пытается уснуть, – отрезала Мойра. – До чего мерзкая машина, Джон. Какая у нее скорость?

– Что‑ то около двухсот в час. Мне нужно видеть Тауэрса по делу. У меня тут бумаги, он должен их посмотреть перед тем, как я отдам в перепечатку. А перепечатать надо не позднее завтрашнего дня.

– Ну ладно. Не думаю, чтобы он сейчас спал.

И она повела Осборна в запасную спальню. – Дуайт не спал, сидел в постели.

– Так и думал, что это вы, – сказал он. – Уже кого‑ нибудь угробили?

– Пока нет, – ответил физик. – Надеюсь, первой жертвой буду я сам. Не желаю провести последние дни своей жизни в тюрьме. Хватит с меня двух месяцев в «Скорпионе».

Он открыл папку и объяснил, зачем приехал.

Дуайт взял доклад и стал читать, изредка задавая вопросы. В какую‑ то минуту он сказал:

– Жаль, что мы отключили ту радиостанцию. Может быть, нам еще разок дал бы знать о себе старшина Суэйн.

– Станция от него далеко.

– У него ведь моторная лодка. Может, однажды надоела рыбалка и он причалил бы там, подал весточку.

– Не думаю, чтоб он мог протянуть так долго, сэр. По‑ моему, ему оставалось никак не больше трех дней.

Капитан кивнул.

– Да, пожалуй, он не стал бы тратить на это время. Я бы не стал, будь это мой последний день, да еще если рыба хорошо клюет.

И продолжал читать, изредка задавая вопросы. Под конец сказал:

– Все хорошо. Только лучше выкиньте последний пункт, насчет меня и лодки.

– Я предпочел бы это оставить, сэр.

– А я предпочитаю, чтобы вы это вычеркнули. Мне не нравятся такие слова, когда человек просто‑ напросто исполняет ивой долг.

– Как вам угодно. – И физик вычеркнул последний абзац.

– Ваш «феррари» здесь?

– Я на нем приехал.

– Да, верно. Я же слышал. Смогу я увидеть его отсюда, из окна?

– Да, он тут, рядом.

Тауэрс поднялся и в пижаме подошел к окну.

– Черт подери, вот это машина! Что вы будете с ней делать?

– Участвовать в гонках. Времени осталось мало, так что гоночный сезон откроют раньше обычного. Обычно начинают не раньше октября, когда дороги просохнут. Хотя и зимой понемножку состязались. Я тоже до нашего рейса два раза гонял.

– Да, вы говорили. – Дуайт снова лег. – А я никогда не участвовал в гонках. Никогда не водил такую машину. Какое при этом у гонщика чувство?

– Душа в пятках. А как только все позади, хочется начать сызнова.

– Вы и прежде этим занимались?

Физик покачал головой.

– Не было ни денег, ни времени. Но я всю жизнь об этом мечтал.

– И таким способом вы хотите со всем покончить?

Короткое молчание.

– Да, хотелось бы так. Чем издыхать в грязи и рвоте или глотать те таблетки. Только неохота мне разбивать машину. Это ведь настоящее произведение искусства. У меня не хватит духа умышленно ее уничтожить.

– Пожалуй, вам и не придется сделать это умышленно, если вы будете гонять по непросохшим дорогам на скорости двести миль в час, – усмехнулся Дуайт.

– Ну, об этом я тоже думал. Пускай теперь это, случится в любой день, я не против.

Тауэрс кивнул. Потом спросил:

– Не может случиться, что то движение замедлится и даст нам передышку, такой надежды нет?

Джон Осборн покачал головой.

– Ни малейшей. Никаких признаков, пожалуй, наоборот – процесс немного ускоряется. Вероятно потому, что чем дальше от экватора, тем меньше пространство, поверхность планеты; от широты к широте радиация продвигается быстрее. Видимо, последний срок – конец августа.

Тауэрс опять кивнул.

– Что ж, приятно знать. По мне пускай бы и раньше.

– Вы собираетесь опять выйти в море на «Скорпионе»?

– Такого приказа у меня нет. К началу июля лодка будет в полной готовности. Я намерен до последнего оставить ее в распоряжении австралийских властей. Наберется ли у меня достаточно команды, чтобы выйти в плаванье, – другой вопрос. Большинство обзавелось тут в Мельбурне подружками, примерно четверть женились. Может быть, им и думать противно о новом рейсе, кто их знает. Думаю, не пойдут.

Помолчали.

– Я почти завидую вам с вашим «феррари», – негромко сказал Дуайт. – А вот мне предстоит нервотрепка и работа до самого конца.

– А почему, собственно? – возразил физик. – Вам надо бы взять отпуск. Поездить, посмотреть Австралию.

Американец усмехнулся:

– Не так много от нее осталось, что уж смотреть.

– Да, верно. Хотя есть еще горы. По Маунт‑ Баллер и по Хотэму лыжники носятся как угорелые. Вы ходите на лыжах?

– Уже лет десять не ходил, отвык. Не хотел бы я сломать ногу и встретить конец прикованным к постели… Послушайте, – прибавил он не сразу, – а там в горах не ловится форель?

Джон Осборн кивнул.

– Рыбная ловля у нас отличная.

– Только в определенное время разрешается или можно рыбачить круглый год?

– В Эйлдон Уэйр окуня берут круглый год. На блесну, с лодки. А в небольших горных речках хорошо ловится форель. – Он слабо улыбнулся. – Но сейчас не время для форели. Ловля разрешается только с первого сентября.

Оба минуту помолчали.

– Да, времени в обрез, – сказал наконец Дуайт. – Я не прочь бы денек‑ другой поудить форель, но, судя по вашим словам, тогда мы будем слишком заняты другим.

– По‑ моему, невелика разница, если в этом году вы начнете на две недели раньше.

– Вот этого я не хочу, – серьезно сказал американец. – У себя в Штатах – пожалуй. Но в чужой стране, я считаю, надо строго соблюдать все правила.

Время шло, на «феррари» не было фар, а медленней пятидесяти миль в час его не поведешь. Джон Осборн собрал бумаги, уложил в папку, простился с Тауэрсом и собрался в город. И уходя, в гостиной Дэвидсонов встретил Мойру.

– Как он, по‑ твоему? – спросила девушка.

– В порядке, – ответил физик. – Разве что свихнулся малость.

Мойра чуть нахмурилась, это уже не о детских игрушках.

– А в чем дело?

– Пока мы еще не отправились к праотцам, он хотел бы день‑ другой порыбачить, – отвечал двоюродный брат. – Но ловить форель разрешается только с первого сентября, и он не желает нарушать правила.

Мойра ответила не сразу:

– Ну и что тут такого? Он соблюдает закон. Не то что ты со своей мерзкой машиной. Где ты достаешь бензин?

– Она заправляется не бензином. Я добываю горючее из пробирки.

– Подозрительно попахивает твоя добыча, – заявила Мойра.

Она следила, как он уселся на низком сиденье и застегнул шлем, злобно затрещал оживший мотор, и машина умчалась, оставив на клумбе двойную полукруглую вмятину – след разворота.

Спустя две недели, в двадцать минут первого, мистер Алан Сайкс вошел в маленькую курительную клуба «На природе», намереваясь выпить. Обед подавали начиная с часу дня, и в комнате еще никого не было; мистер Сайкс налил себе джину и стоял в одиночестве, обдумывая некую задачу. Будучи директором департамента по делам охоты и рыболовства, он в своих действиях, невзирая ни на какие политические соображения, неизменно соблюдал благоразумные правила и законы. Нынешние смутные времена перевернули привычный порядок, и теперь он маялся, выбитый из колеи.

В курительную вошел сэр Дуглас Фрауд. Что‑ то походка у него нетвердая и лицо еще краснее обычного, мысленно отметил мистер Сайкс.

– Доброе утро, Дуглас, – сказал он. – Могу составить вам компанию.

– Спасибо, спасибо, – обрадовался старик. – Выпьем с вами испанского хереса. – Он налил себе и Сайксу, рука его тряслась. – Знаете, я считаю, в нашей клубной комиссии по винам все посходили с ума. У нас больше четырехсот бутылок великолепного хереса, сухой Руи де Лопес 1947 года, и комиссия, похоже, собирается так и оставить все это в погребе. Дескать, члены клуба все не выпьют, слишком высока цена. Я им сказал – не можете продать, говорю, так раздавайте даром. Не пропадать же добру. Так что теперь этому хересу одна цена с нашим австралийским. – И через минуту прибавил: – Дайте я налью вам еще, Алан. Качество выше всяких похвал.

– Я выпью позже. Послушайте, если я не ошибаюсь, вы однажды упоминали, что Билл Дэвидсон вам родня?

Старик закивал трясущейся головой.

– То ли родственник, то ли свойственник. Кажется, свойственник. Его мать вышла за моего… за моего… Нет, забыл. Что‑ то у меня память стала сдавать.

– А вы знаете его дочь Мойру?

– Славная девочка, только слишком много пьет. Правда, говорят, она предпочитает коньяк, это другое дело.

– У меня из‑ за нее неприятности.

– Как так?

– Она была у министра, и он послал ее ко мне с запиской. Ей, видите ли, угодно, чтобы мы в этом году пораньше разрешили ловить форель, иначе эта форель вовсе никому не достанется. Полагаю, он уже заботится о будущих выборах.

– Разрешить ловлю форели раньше срока? То есть до первого сентября?

– Вот такая идея.

– Прескверная идея, скажу я вам. Рыба еще не кончит метать икру, а если и кончит, будет еще очень плоха. Если учинить такое, мы останемся без форели на годы. Когда он намерен разрешить ловлю?

– Он предлагает с десятого августа, – сказал мистер Сайкс и, помедлив, прибавил: – Это ваша родственница, девица эта затеяла. Едва ли министру пришло бы такое в голову, если бы не она.

– По‑ моему, затея дикая. Совершенно безответственная. Бог весть до чего мы докатимся…

Они продолжали это обсуждать, а между тем появлялись еще и еще члены клуба и тоже вступали в беседу. И мистер Сайкс убедился, что большинство – за перенос заветной даты.

– В конце концов, – заявил кто‑ то, – по вкусу вам это или не по вкусу, если погода хороша и люди могут выбраться в августе, они все равно начнут рыбачить. И вам не удастся ни оштрафовать их, ни засадить в тюрьму: на суд не останется времени. С таким же успехом можете установить более раннюю дату, и неизбежность обернется благоразумием. Конечно, – рассудительно прибавил оратор, – порядок будет изменен только на один год.

– По‑ моему, прекрасная мысль, – заметил известный врач, специалист по глазным болезням. – Если рыба попадется плохая, не обязательно брать ее; просто выпустим обратно в речку. Если начать пораньше, форель не станет клевать на муху, придется нам ловить на блесну. Но все равно я за ранний лов. Уж если помирать, так я хотел бы умереть в солнечный денек на берегу, с удочкой в руках.

– Как тот матрос, которого потеряла американская подводная лодка, – подсказал кто‑ то.

– Да, вот именно. По‑ моему, тот парень поступил очень разумно.

Итак, мистер Сайкс ознакомился с мнением наиболее влиятельных личностей в городе, и на душе у него полегчало; он возвратился к себе в кабинет, позвонил министру и в тот же день набросал для передачи по радио сообщение из тех, что знаменуют быстрые перемены в политике, продиктованные требованиями времени, легко осуществляемые в небольших, высокоразвитых странах и весьма характерные для Австралии. Дуайт Тауэрс услышал новость в тот же день в гулкой безлюдной кают‑ компании британского авианосца «Сидней» и возликовал, нимало не подозревая о связи между этим событием и своим недавним разговором с Джоном Осборном. Он тотчас начал строить планы, хорошо бы испытать удочку сына. Вопрос – как добраться, с транспортом трудно, однако Главнокомандующему военно‑ морским флотом Соединенных Штатов под силу одолеть трудности.

В той части Австралии, где жизнь в этом году еще продолжалась, на переломе зимы люди как бы расслабились. К началу июля, когда кончились Брокен‑ Хилл и Перт, в Мельбурне работали только немногие, и лишь там, где без этого не обойтись. Без перебоев действовало электричество, производились основные продукты питания, но, чтобы раздобыть топливо для очага и предметы весьма относительной роскоши, людям, не обремененным другими делами, надо было изловчиться. С каждой неделей все заметнее брала верх трезвость; еще случались шумные пирушки, еще попадались спящие в канаве пьяные, но куда реже прежнего. И, словно гонцы наступающей весны, понемногу появились на пустынных дорогах автомобили.

Сперва трудно было понять, откуда они взялись и откуда взяли бензин, при ближайшем рассмотрении оказывалось, каждый случай – единственный в своем роде. Владелец дома, который арендовал Питер Холмс, явился однажды с фургончиком «холден» забрать на дрова сваленные когда‑ то деревья и не без смущения пояснил, что сохранил немножко драгоценной жидкости для чистки одежды. Некий родич Холмсов, военный летчик, приехал навестить их с Лавертонского аэродрома на быстроходной военной малолитражке и пояснил, что экономил бензин, а дольше его беречь нет смысла: явный вздор, Билл отродясь ничего не экономил. Один механик с нефтеперегонного завода фирмы Шелл в Корайо уверял, что умудрился купить немного бензина на черном рынке в Фицрое, но решительно отказался назвать негодяя продавца. Точно губка, под давлением обстоятельств Австралия начала по капле выжимать из себя бензин, шли недели – и капли слились в струйку.

Однажды Питер Холмс, прихватив канистру, съездил в Мельбурн навестить Джона Осборна. В этот вечер он впервые за два года услышал, как работает мотор его маленького «морриса», машина извергала клубы черного дыма, и наконец Питер выключил мотор и мудрил над «моррисом», покуда не избавился от такого неряшества. И покатил по дороге, рядом сидела ликующая Мэри, на коленях у нее – Дженнифер.

– Мы как будто только‑ только заполучили свою первую машину! – воскликнула Мэри. – Чудесно, Питер! А ты не сможешь достать еще бензина?

– Мы его сберегли, – ответил муж. – Сэкономили. В саду зарыто еще несколько жестянок, но никому нельзя говорить сколько.

– Даже Мойре?

– Боже упаси. Ей – ни в коем случае. – Он задумался. – Теперь еще закавыка – покрышки. Ума не приложу, как с этим быть.

Назавтра он отправился в Уильямстаун, въехал в ворота порта и поставил машину на пристани рядом с почти совсем обезлюдевшим авианосцем. А вечером на машине вернулся домой.

Его обязанности на верфи теперь были чисто символические. Ремонт подводной лодки подвигался черепашьим шагом, и присутствие Питера требовалось не чаше двух раз в неделю, что было очень кстати при том, сколько хлопот доставляла собственная малолитражка. Дуайт Тауэрс проводил в порту почти каждое утро, но и он тоже обрел свободу передвижения. Однажды утром за ним послал адмирал Хартмен, с непроницаемым видом объявил, что Главнокомандующему военно‑ морскими силами Соединенных Штатов не подобает обходиться без личного транспорта, и Дуайт получил в подарок свежевыкрашенный в серый цвет «шевроле» и при нем водителя – старшину Эдгара. На этой машине Дуайт чаще всего ездил в клуб обедать, либо в Харкауэй, где шагал за волом, разбрасывая по выгонам навоз, а старшина перелопачивал силос.

Конец июля почти для всех прошел очень славно. Погода, как полагается в эту пору, была неважная – сильный ветер, частые дожди, температура упала почти до сорока, но люди отбросили прежние досадные ограничения. Еженедельное жалованье не стоило большого труда и не имело особого значения: если явишься в пятницу на службу, скорее всего получишь свою пачку бумажек независимо от того, работал ты или нет, а получив, едва ли найдешь им применение. Если сунуть в кассу в мясной лавке деньги, их возьмут, а не сунуть – никто не огорчится, и если мясо есть, попросту возьмешь, сколько надо. Если его нету, пойдешь и поищешь в другом месте. Весь день в твоем распоряжении.

Высоко в горах лыжники катались в будни не меньше, чем по воскресеньям. Мэри и Питер Холмс разбили в своем садике новые клумбы, обнесли забором огород и посадили вокруг страстоцвет: вырастет и обовьет колья сплошной завесой. Никогда прежде у них не находилось столько досуга для работы в саду и для подобных новшеств.

– Будет так красиво, – с удовольствием говорила Мэри. – У нас будет самый красивый маленький садик во всем Фолмуте.

В городском гараже Джон Осборн с кучкой добровольных помощников увлеченно трудился над своим «феррари». В те времена главными автомобильными состязаниями в южном полушарии были гонки на Большой приз Австралии, и в этом году решено было вместо ноября назначить их на семнадцатое августа. Прежде гонки происходили в мельбурнском Альберт‑ парке, это примерно то же, что Центральный парк в Нью‑ Йорке или лондонский Гайд‑ парк. Организаторам хотелось и эти последние гонки провести в Альберт‑ парке, но они столкнулись с неодолимыми трудностями. С самого начала стало ясно – не хватит ни распорядителей, ни рабочих, чтобы обеспечить простейшие меры безопасности для зрителей, которых, вероятно, наберется тысяч полтораста. Вполне возможно, что какую‑ нибудь машину занесет, она сорвется с трассы и убьет нескольких зрителей, а на будущие годы разрешение проводить автомобильные гонки в парке, пожалуй, дано не будет, но это никого особенно не волновало. Однако вряд ли наберется достаточно распорядителей, чтобы удержать толпу, готовую хлынуть на дорогу и оказаться на пути мчащихся машин, а сколь ни необычные настали времена, редкий водитель способен врезаться в толпу зевак на скорости сто двадцать миль в час. Гоночная машина быстроходна, но хрупка и при столкновении даже с одним человеком выбывает из состязаний. Итак, с сожалением порешили, что проводить Большие гонки в Альберт‑ парке непрактично и следует перенести их на трассу в Турадине.

Тем самым гонки становились как бы развлечением только для самих участников: при теперешних трудностях с транспортом едва ли много зрителей сумеют выехать за сорок миль от города. Против ожиданий, желающих участвовать оказалась уйма. Едва ли не каждый житель Виктории и Нового Южного Уэлса, кто владел быстроходной машиной, новой ли, старой ли, вызвался соперничать за обладание главным австралийским призом, а машин сыскалось около двухсот восьмидесяти. Такое множество немыслимо было сразу выпустить на трассу, они лишь помешали бы настоящим гонщикам, и перед великим днем по воскресеньям дважды заранее устраивались отборочные заезды для машин разных классов. Эти пробы устраивались по жребию, и Джону Осборну выпало состязаться с трехлитровым «мазерати» опытного Джерри Коллинза, парочкой «ягуаров», «буревестником», двумя «бугатти», тремя «бентли» давних выпусков и чудищем – метисом, состряпанным из шасси от «лотоса» и авиамотора «джипси куин» мощностью почти в триста лошадиных сил, при очень малом переднем обзоре; смастерил и водил эту диковину молодой авиамеханик Сэм Бейли, и слыла она очень резвой.

Из‑ за дальности расстояния от города зрителей вдоль трехмильной трассы набралось не густо. Дуайт Тауэрс прибыл в служебном «шевроле», прихватив по пути Мойру Дэвидсон и чету Холмс. В этот день намечались заезды пяти классов, начиная с самых маленьких машин, каждый – на пятьдесят миль. Еще до конца первого заезда организаторы спешно вызвали по телефону из Мельбурна две добавочные санитарные кареты – две обеспеченные заранее не справлялись.

Начать с того, что трасса была мокрая после дождей, хотя во время первого заезда с неба еще не капало. Шесть «лотосов» состязались с восемью «Куперами» и пятью военными малолитражками «МГ», одним малышом из этой пятерки управляла молодая девушка, мисс Фэй Гордон. Трасса протянулась примерно на три мили. За длинной прямой с ремонтными пунктами посередине поджидала небольшая извилина, а за нею сворачивала влево дуга ровно в 180 градусов, с широким радиусом, огибая озерко, оно так и называлось – Дуговое. Дальше – Сенной угол, правый поворот градусов на 120 и наконец «Шпилька», крутой изгиб влево, на вершину взгорка, – здесь, казалось, тупик, а на самом деле спуском отсюда начинался обратный путь. Эта обратная дорога, легко проходимая, лишь чуть волнистая, в конце сворачивала влево и тотчас круто сбегала с холма к острому углу поворота вправо, место это называлось Оползень. Отсюда плавный левый поворот выводил назад, на финишную прямую.

С самого начала первого заезда ясно стало – состязания будут необычные. Гонщики так рванули с места, что не оставалось сомнений: они не намерены щадить ни машины, ни соперников, ни самих себя. Первый круг чудом одолели все, а потом пошла беда за бедой. Одна из «МГ» на Сенном углу завертелась, сорвалась с дороги, и ее понесло по неровной обочине, заросшей низкорослым кустарником. Водитель протаранил кустарник, не останавливаясь, круто повернул и ухитрился вновь выехать на дорогу. Шедший следом «купер» вильнул, чтобы на нее не налететь, на скользкой мокрой дороге его развернуло боком – и тут‑ то в него, в самую середину, врезался еще один «купер», настигавший сзади. Первого водителя убило мгновенно, обе машины беспорядочной грудой свалились на обочину, второго водителя отбросило прочь со сломанной ключицей и внутренними кровоизлияниями. Водитель малыша, проходя по второму кругу, мельком удивился – из‑ за чего тут случилась авария.

Во время пятого круга один из «лотосов» обогнал Фэй Гордон на финишной прямой, а потом, в тридцати ярдах перед нею, на мокрой дороге у Дугового озера, его завертело. Другой «лотос» обходил ее справа; ей оставалось только взять левее. На скорости девяносто пять миль в час она сошла с трассы, в отчаянной попытке вернуться на нее пересекла полоску земли подле озера, налетела боком на кусты и скатилась в воду. Когда опали взметнувшиеся тучей брызги и пена, маленькая машина Фэй лежала опрокинутая в десяти ярдах от берега, над водой виднелись только краешки задних колес. Лишь через полчаса спасатели вброд добрались до нее и извлекли тело.

На тринадцатом круге три автомобиля столкнулись на спуске с Оползня и загорелись. Два гонщика почти не пострадали, и, прежде чем пламя разгорелось вовсю, им удалось вытащить третьего, обе ноги у него оказались переломаны. Из девятнадцати вышедших на старт финишировали семеро, и двоих первых сочли достойными участвовать в Большой гонке.

Когда опустился клетчатый флажок, отмечая победителя, Джон Осборн закурил сигарету.

– Наши игры и забавы, – произнес он. Ему предстояло участвовать в последнем заезде этого дня.

– Да, они явно жаждут победить, – задумчиво промолвил Питер.

– Ну конечно, – сказал физик. – Такими и должны быть гонки. А если и угробишься, терять нечего.

– Разве только разобьете свой «феррари».

Джон кивнул.

– Вот это мне было бы очень, очень жаль.

Пошел мелкий дождик, заново смачивая асфальт. Дуайт Тауэрс обратился к Мойре, стоявшей чуть поодаль:

– Садитесь в машину, детка. Вы промокнете.

Она не шевельнулась. Спросила:

– Неужели они станут продолжать под дождем? После стольких несчастий?

– Не знаю, – сказал Дуайт. – Могут и продолжать. Ведь у всех впереди одно и то же. Гонщикам вовсе незачем нестись с такой бешеной скоростью. А если в это время года ждать сухой погоды… понимаете, вряд ли они успеют дождаться.

– Но это ужасно! – возразила девушка. – В первом же заезде двое погибли и человек семь покалечены. Так дальше невозможно! Что они, римские гладиаторы, что ли?