Наталья ОСОЯНУ. Жемчужная гавань

Наталья ОСОЯНУ

Жемчужная гавань

Что в воду упало — то не пропало.

Всякий раз после очередной неудачи, очередного невпопад сказанного слова или не вовремя сделанного шага, Глинну Тамро снилась Эльга-Заступница, и сны эти были так похожи друг на друга, словно он попадал внутрь хитроумной краффтеровской машины и превращался в механического голема, обреченного вечно повторять одни и те же движения. Сначала он шел по берегу; справа от него море длинными пальцами волн перебирало разноцветную гальку, слева вздымались синие горы, чьи вершины прятались в густом тумане. Он был один. Потом впереди обнаруживалась фигура в белом, и чем ближе он подходил, тем лучше мог разглядеть её — стройную молодую женщину в длинном платье, с распущенными тёмно-русыми волосами. Она стояла лицом к морю и как будто пыталась что-то разглядеть посреди бескрайних владений Великого шторма. У неё было красивое, но грустное лицо с тонкими чертами — лицо, как две капли воды похожее на статую в портовой церкви родного города Глинна.

Он замирал, потрясённый осознанием того, что видит богиню.

Она вздыхала, небрежным жестом смахивала слезу — должно быть, от солёного морского ветра?..

Вместо возгласа “Подожди! ” из его горла вырывался тихий хриплый шепот, а ноги отказывались подчиняться, словно он и впрямь был големом с шестерёнками в голове и искрой звёздного огня вместо сердца. Механическим тварям, как известно, к воде лучше не приближаться.

Эльга поворачивалась к нему спиной и уходила, исчезала среди острых скал, похожих на зубы чудовища. Так повторялось до тех пор, пока Глинн не уверился в том, что она его ненавидит.

— Тамро? Тамро? Опять спите, негодник вы этакий?

— Нет, профессор, я просто задумался.

— А-а, так вы умеете думать. Осмелюсь спросить — хотя мне заранее страшно услышать ответ, — какие мысли роятся в вашей голове? Связаны ли они с Договором Семерых, которому посвящена сегодняшняя лекция? Или вы просто предаётесь воспоминаниям о том времени, когда с вашим другом – как бишь его звали? – развлекались в тавернах Ниэмара, сорили чужими деньгами? Даже странно, что это вас так увлекло, ведь в вашем родном Лейстесе нечем было заниматься, кроме всё тех же грабежей… то есть, я хотел сказать, кутежей.

— Ошибаетесь, профессор, я думал совсем о другом.

— Так просветите же меня, умник вы наш!

— Союзный договор — я предпочитаю называть его именно так, ведь вы же знаете, что в течение десяти лет после того, как он был подписан старейшинами семи кланов, ещё три семейства объявили о желании к нему присоединиться — так вот, Союзный договор был на самом деле не более чем ловушкой, которую клан Корвисс устроил для капитана-императора Аматейна. Они с самого начала знали, что его величество не устоит перед соблазном и нарушит тайный протокол о запрете на магию полужизни. Они всё продумали. Это их следует благодарить за развал Империи, и тот факт, что обе битвы при Росмере…

— Стоп, стоп! Я, знаете ли, встречал немало завиральных теорий по поводу Договора и того, что ему предшествовало, но это уже переходит всякие границы! Тамро, откуда вы взяли этот бред? У Дарриона? У Саразина Ламарского?

— Н-нет. Я пришел к выводу, что…

— Тамро, вы оглохли? Я задал вполне конкретный вопрос — где вы прочитали то, о чём изволили нам поведать с таким воодушевлением, словно сами всё написали? Только не надо вешать мне на уши морскую капусту, я никогда не поверю в мыслителя родом из Лейстеса. Зачем вы вообще выбрались из пиратского гнезда, а, Тамро? Сидели бы там, под боком у отца и старших братьев, они бы обязательно нашли вам какое-нибудь дело — ведь пираты своих не бросают, хе-хе. Ну так что?

— Мне нечего добавить к сказанному, профессор.

— Понятно. Вот вам задание, Тамро: завтра в это же время я жду от вас документальных подтверждений тому, что клан Корвисс и в самом деле знал о предстоящем нарушении Договора Семерых и осознанно использовал нарушение в своих целях. Достаточно будет одной строчки, одного слова, но я должен его увидеть завтра. Иначе я задействую правило Трёх провалов — а это ведь будет третий провал, не так ли? — и вы вылетите из Университета быстрее, чем ядро вылетает из пушки. Всё понятно? Отлично. Теперь продолжим. Итак, Союзный… гм… кракен вас побери, Тамро… итак, Договор Семерых является одним из примеров…

~Подожди! ~

Глинн вздрогнул и проснулся.

В библиотеке было очень тихо и темно — горела только одна краффтеровская лампа — на столе, посреди беспорядочного нагромождения книг, оказавшихся на этот раз совершенно ненужными. Сколько часов он проспал, уткнувшись лбом в раскрытый третий том “Истории морей и суши” Саразина Ламарского? Он подумал: “Чудо, что страницы не помялись…” — а потом криво улыбнулся и покачал головой. За подпорченную книгу угрожал штраф, но это уже не имело никакого значения, потому что невыполнимое задание профессора Эллекена гарантировало: в самом скором времени в Ниэмарском университете станет на одного студента меньше. Лучше бы он и впрямь снова испортил книгу — за это наказывали, но не исключали. Те времена, когда каждый рукописный фолиант ценился на вес звёздного огня, давно прошли, хвала Краффтерам и их машинам, в особенности печатным.

Рукописи…

Он поднялся и украдкой огляделся, делая вид, будто разминает затёкшие плечи и шею. В читальном зале — одном из тринадцати залов громаднейшей библиотеки Ниэмарского университета, самой большой библиотеки Десяти тысяч островов — по-прежнему было тихо, и даже со стороны коридора не доносилось ни звука; в какой-то момент он краем глаза заметил, как что-то шевельнулось на галерее, опоясывавшей зал на уровне второго этажа, и насторожился, но потом с облегчением понял — померещилось. Вероятно, он проснулся в тот момент, когда часы у входа в Библиотеку пробили полночь и из глубин искусственного моря выбрался первый механический Пожиратель, которому на протяжении часа предстояло тихонько подбираться к одному из шести безымянных Городов, чтобы у его стен сразиться с фрегатом-защитником и убраться восвояси, поджав израненные щупальца. Скоро какой-нибудь из ночных сторожей заглянет в читальный зал и выпроводит припозднившегося студента вон. Глинн понятия не имел, сколько времени на самом деле осталось в его распоряжении, но опасная идея, родившаяся в его голове, была слишком притягательна, чтобы просто так от неё отказаться. Чем он теперь рисковал? Исключить дважды его не сумеет даже Эллекен.

Подкрутив ручку краффтеровской лампы так, чтобы холодный белый огонёк в её хрустальном сердечнике почти погас, Глинн сунул руку в карман и нащупал вещь, которую предпочитал каждый день носить с собой, не желая, чтобы её обнаружил в его вещах какой-нибудь не в меру любопытный сосед. Случись такое, из «пиратского сына» он превратится в «вора и пирата». Это было бы вдвойне несправедливо: предки Глинна Тамро вовсе не были первопоселенцами, они перебрались в Лейстес из разрушенного до основания Мариона, выбрав город, более-менее сохранившийся после нашествия пожирателей — а сохранился он, стоило бы заметить, благодаря самоотверженной храбрости тех самых пиратов, над которыми так любил потешаться достопочтенный профессор Эллекен, — и, самое главное, эту штуковину Глинн получил уже в Ниэмаре. Она принадлежала его другу.

“Что же ты медлишь? — сказал бы этот друг. — Вперёд, пиратский сын! Покажи покрытым пылью и плесенью сухопутным шебаршилам, на что ты способен! ”

Не давая себе времени на раздумья, Глинн вышел из читального зала и оказался в широком коридоре, освещённом зеленоватыми краффтеровскими лампами, размещёнными под самым потолком. Где-то далеко раздавалось ритмичное постукивание — Глинн насторожился, а потом перевёл дух, сообразив, что это всего лишь ночной дождь барабанит в окно. Его цель располагалась близко, почти что в двух шагах: неприметная дверь на замке, с которым нетрудно справиться при помощи лежавшего у него в кармане складного ножа с узким лезвием и множеством секретов — ножа, который неспроста называли воровским.

Он время от времени навещал это странное место по ночам, каждый раз рискуя быть пойманным и изгнанным из Университета с позором, и всё никак не мог понять, отчего столь ценные вещи держали именно здесь. В маленькой неохраняемой комнате, заставленной стеллажами, между которыми мог протиснуться лишь худощавый человек вроде самого Глинна, хранились не книги, а журналы, дневники, письма и прочие документы тех лет, когда Союзный договор готовился, подписывался первыми семью участниками и распространялся, вовлекая кланы в игру, затеянную хитроумными воронами из клана Корвисс. Глинну хотелось верить, что именно здесь он узнал такие подробности о договоре, о каких никогда не говорили в лекционных залах, — прочитал в какой-нибудь старой тетради, а потом забыл, — хотя существовало ещё одно объяснение, о котором он предпочитал не думать. Впрочем, сейчас уже не имело значения, каким образом сведения просочились в его память. Если бы Эльга-Заступница подарила ему хотя бы неделю, чтобы во всём как следует разобраться, он бы смог выбраться из западни, он бы что-то нашел…

Но недели у него не было. И даже дня не было.

Полчаса и слепая удача — вот и всё, на что он мог рассчитывать.

В хранилище царили зловещие сумерки — его освещала только одна вечная лампочка кроваво-красного цвета, — и если бы Глинну действительно выпала возможность провести здесь столько времени, сколько хотелось, он бы точно испортил зрение. Содержимое стеллажей не было рассортировано ни по годам, ни по авторам, однако в прошлый раз он случайно обнаружил дневники Айлантри-младшего из рода Корвисс — того самого Айлантри, последнего секретаря Рейнена Корвисса, Духа Закона. Дневники занимали целую полку, и наверняка хоть в одном из них должен был упоминаться Союзный договор, будь он проклят на суше, на море и в облаках.

~Что же ты медлишь, пиратский сын? ~

Он зажмурился и крепко сжал кулаки, пытаясь унять внезапную дрожь. Внутри него проснулся ребёнок — мальчишка, единственный раз в жизни осмелившийся пойти против воли грозного отца. “Тебя не примут в Ниэмаре, — сказал три года назад Джельен Тамро своему младшему сыну. — Ты не такой, как они. Не думай, будто дело лишь в том, что Ниэмар мнит себя преемником Облачного города; просто есть пиратский Лейстес — и все остальные города. Наша семья поселилась здесь позже многих других, и у нас совсем иная история, но тебе всё равно припишут чужие подвиги”. Теперь-то Глинн понимал: отец позволил ему уехать, заранее зная, что всё закончится разбитыми мечтами, испорченной репутацией, позорным возвращением домой. И как же глупо думать, будто в самый последний момент он обнаружит в этом скопище древних бумаг что-то полезное!

Он ринулся к шкафу с дневниками Айлантри и на некоторое время позабыв об осторожности принялся шумно и торопливо листать один ветхий журнал за другим. На пол сыпались отделившиеся от переплёта листы и какие-то бумаги, вложенные между страниц; Глинн ничего не видел. Его взгляд скользил по строчкам — почерк у ворона был витиеватый, но читался легко, — а его разум лихорадочно сортировал новые сведения по невидимым полкам. Надежда что-то найти таяла с каждой секундой, и он как будто видел краем глаза пожирателя, воздевшего щупальца над крепостными стенами…

Что-то стукнуло и разбилось с громким звоном, а потом раздались торопливые шаги и приглушенные ругательства – приближался ночной сторож. Глинн затаил дыхание и зажмурился, а когда все звуки стихли, открыл глаза и осознал, что впервые учинил в хранилище заметный беспорядок. Первым его побуждением было прибраться, но потом он понял, что это лишь пустая трата времени.

Лист бумаги, сложенный вчетверо, лежал чуть в стороне от общей кучи. Глинн, повинуясь ещё одному внезапному порыву, поднял его и сунул в карман. Мелкая кража, безобидная пакость — раз уж смотрители не позаботились о более достойном хранилище для документов, пусть пожинают плоды. А он уедет домой, увозя с собой частичку прошлого — документ, написанный рукой самого Айлантри-младшего или кого-то из тех, с кем знаменитый ворон был знаком.

В тумане показался берег, и вскоре нашим глазам открылось зрелище, подобного которому не доводилось видеть ни мне, ни кому-либо ещё из команды “Гончей”, ни даже самому капитану. Все мы год назад побывали в Гнезде Феникса и с трепетом наблюдали за ползущими по склонам Громовой горы реками живого огня, но теперь всё было совсем по-другому: сквозь нагромождение гранитных утёсов пробивались сверкающие реки льда и тянулись до самой воды. Мы любовались их великолепием битый час и лишь потом продолжили путь.

Дальнейшее путешествие обошлось без приключений — по крайней мере, не случилось такого, о чём стоило бы рассказывать тебе, моя дорогая Рильма, — и вот теперь мы в городе под названием Альтимей, отдыхаем после долгого пути, будучи в шаге от цели. “Гончая” в доке (я уже два года прожил внутри неё, но по-прежнему удивляюсь тому, насколько она, как и все прочие рыбокорабли, живая), команда разбрелась по местам, о которых мне ничего не известно, а сам я сижу в гостиничном номере и пишу это письмо. Гостиница называется “Золотая раковина”, в Альтимее она считается самой приличной. Надо признаться, город этот выглядит странно: он не похож ни на шумный Ламар, ни на зловещий Росмер, ни на помпезный Ниэмар; он сам по себе. В считанных милях от него находятся руины так называемого Старого Альтимея, около тысячи лет назад разрушенного землетрясением — да-да, тем же самым землетрясением, что опустошило Жемчужную гавань, в которую мы так стремимся попасть! Только вот здесь оно принесло куда более существенный ущерб самому городу: каменистый берег, на котором стоял Старый Альтимей, пополз к морю, и от всех городских построек тех времён уцелел один лишь маяк — впрочем, местные жители почему-то перестали пользоваться им ещё до Великого перемирия и даже сейчас избегают о нём говорить. После катастрофы люди покинули остров и вернулись не сразу, но всё-таки построенный ими Новый Альтимей выглядит не новым, а таким, будто видел пришествие Основателей. Здесь все улицы неправильные — каждая делает, по меньшей мере, пять крутых поворотов, не считая остальных, плавных и незаметных, — а дома временами наползают друг на друга, так что ступени, ведущие к порогу одного жилища, располагаются на крыше другого. Повсюду растут грании; сейчас весна, и их кроны полыхают от несметного множества ярко-красных цветов с одуряющим ароматом. Одно такое дерево стучит веткой в окно, и мне всё время кажется, что это ты стучишь, зовёшь меня. Я так скучаю, Рильма, я так скучаю! Но всё будет хорошо, вот увидишь: мы вернёмся из Жемчужной гавани богатыми и знаменитыми людьми, и я найму фрегат, чтобы мы с тобой на нём объездили весь свет и увидели все чудеса, какие только…

Глин сидел на ступеньках узкой каменной лестницы, что спускалась к самому Университетскому каналу, и смотрел на безмятежную зеленовато-голубую поверхность воды. Он часто приходил сюда, чтобы поразмыслить о чём-нибудь в одиночестве: этим причалом давно не пользовались, лодки здесь проходили редко, и чаще всего единственным чужим взглядом, который мог отвлечь его от раздумий, был взгляд покрытой мхом статуи на противоположном берегу. Иногда он погружался в странное полудремотное состояние и слышал, как вода что-то шепчет на незнакомом языке; ему было тревожно, и всё-таки он возвращался сюда снова и снова, как любопытный ребёнок возвращается к клетке, в которой заперт опасный хищник.

Дом по левую руку от него принадлежал профессору Барзи. Эллекен и Барзи были заклятыми врагами — уже никто не помнил, что стало причиной их вражды, но каждый студент знал, насколько опасно в присутствии одного из них ссылаться на труды другого или хотя бы упоминать ненавистное имя. Барзи обратил внимание на Глинна после одной неприятной сцены в лекционном зале и стал покровительствовать “пиратскому сыну”, то и дело вытаскивая его из разнообразных неприятностей, наслаждаясь бешенством Эллекена. Ещё Глинна иногда приглашали на семейные ужины, благодаря которым он познакомился с женой Барзи и его дочерью, темноволосой красавицей Марией — она должна была пройти вступительные испытания только через год, но по знаниям и сообразительности заметно опережала большинство студентов, с которыми учился Глинн, да и его самого. Рядом с этой девушкой он чувствовал себя неуютно и особенно переживал, когда приходилось обращаться к ней за советом.

Но сейчас ни Мария, ни её отец не могли ему помочь.

— Ты почему не зашел к нам? Отец, знаешь ли, беспокоится.

Глинн сложил украденное письмо вчетверо, сунул за пазуху и только после этого обернулся. Мария спускалась по древним осыпающимся ступенькам, опасливо держась за каменные перила; лицо у неё было бледное, под глазами лежали тени, а из тяжелого узла волос выбилось несколько длинных прядей.

— Ты не ложилась спать этой ночью, — заметил Глинн и запоздало прикусил язык — говорить о таком с юной девушкой было неприлично, пусть даже он знал наверняка, что тёмное время суток она провела за книгами.

Мария Барзи не осталась в долгу.

— Ты тоже, — сказала она, улыбаясь, и села рядом с Глинном, на пару ступенек выше. Он вздохнул и потёр ладонями усталое лицо. — Нашел что-нибудь подходящее, чтобы предъявить этому злыдню Эллекену? Правило Трёх провалов — серьёзная вещь, с ним не шутят.

Будто он об этом не знал!..

Письмо без начала и конца — то самое, что лежало у Глинна под рубашкой и жгло кожу, словно пропитанное звёздным огнём — было поразительной находкой, но рассказывать о ней Марии или её отцу не следовало по двум причинам.

“…тем же самым землетрясением, что опустошило Жемчужную гавань, в которую мы так стремимся попасть”.

Жемчужная гавань.

Глинн забрал этот листочек из хранилища, будучи уверенным в том, что истинная его ценность невелика — в конце концов, разве мало в Библиотеке бумаг, чей единственный смысл в том, что к ним когда-то прикасалась знаменитая рука? Но на самом деле он впервые в жизни совершил кражу.

Саваррен — такое имя носил этот город давным-давно, в ту эпоху, когда мир ещё не был разделён на две части, принадлежащие магусам и меррам соответственно; теперь его называли только “Жемчужной гаванью”, и на то имелись причины. Глинн знал две главные версии того, что случилось в Саваррене примерно тысячу двести лет назад: почтенные авторы научных трудов считали, что во время сильного землетрясения сквозь трещины в земле вырвался некий ядовитый газ, за считанные минуты отправивший почти всех жителей в Заоблачные сады Эльги-Заступницы или на Крабьи луга Великого шторма; в народе же рассказывали другое — будто бы один из уроженцев Саваррена имел неосторожность обмануть влюблённую в него русалку, и Меррская мать отомстила за дочь, как умела — наслала на горожан жуткую жемчужную болезнь. Легенда была популярнее правды; впрочем, никто не знал, что там произошло на самом деле, потому что немногие выжившие быстро затерялись в бескрайнем океане, потому что вскоре после гибели Саваррена началась двухсотлетняя война с меррами, потому что Великому Шторму угодно было стереть все сведения о месте расположения этого города из памяти фрегатов и навигаторов… К тому моменту, когда о нём вспомнили, никто уже не мог со всей уверенностью сказать, где именно следует искать опустевшую Жемчужную гавань, и стали рождаться легенды, одна причудливее другой. Саваррен был богат, а Жемчужная гавань хранила несметные сокровища; Саваррен был большим, а Жемчужная гавань занимала целый остров; в Саваррене имелось много домов высотой в пять-шесть этажей, а Жемчужная гавань славилась перламутровыми башнями, упиравшимися в облака, и об этих башнях многие готовы были рассказывать часами, хотя никогда их не видели и даже не надеялись увидеть.

“…мы вернёмся из Жемчужной гавани богатыми и знаменитыми людьми, и я найму фрегат, чтобы мы с тобой на нём объездили весь свет”.

На обороте письма была нарисована карта.

На карте был отмечен остров к северо-востоку от Альтимея.

— Я нашел кое-что, — медленно проговорил Глинн, не глядя на Марию. — Сомневаюсь, что из этого выйдет толк, но попробовать-то стоит. У меня всё равно нет другого выхода.

— Верно, — сказала она. — Попробовать стоит.

Глинн машинально сунул руку в карман, где лежал воровской нож, а потом повернулся к своей собеседнице. Дочь профессора Барзи смотрела на него со странным выражением лица. Она его жалела? Она ждала, что он расскажет подробнее о своей находке?

— Я помню те события, которыми тебя попрекает Эллекен, — сказала Мария, внимательно глядя ему прямо в глаза. — Честно говоря, ты был тогда совсем другим человеком. Потом ушел твой друг Кайт, и всё изменилось, однако иногда мне кажется, что Кайт забрал с собой часть тебя… какую-то важную часть. — На мгновение её взгляд переместился с его лица на руку — ту самую, что сжимала нож в кармане. — Но я, скорее всего, ошибаюсь.

~Что же ты сидишь, словно каменный болван у входа в Росмерскую гавань? Решайся, пиратский сын! ~

Он с трудом улыбнулся и кивнул.

— Вот и славно! — Мария встала, отряхнула пыль с юбки, поправила шаль на плечах. От воды тянуло сыростью, и Глинн тоже начал дрожать, но не от холода, а от внезапного понимания того, что именно ему надо было сделать, причём как можно быстрее. — Мы ждём тебя к обеду. Расскажешь отцу, что нашел в Библиотеке — думаю, у него найдётся для тебя парочка важных советов. Я приду на вечернюю лекцию.

“Чтобы посмотреть на мой позор? ” — подумал Глинн, а вслух сказал:

— Я обязательно пообедаю с вами сегодня.

По сравнению с кражей ложь была совсем нестрашным грехом.

— Куда вы направляетесь?

— В Ламар. А тебе чего надо, малый? Пассажиров не берём.

— Вам деньги не нужны? Я, может, и выгляжу как бедный студент…

— Ты и есть бедный студент. Я тебя видел недели три назад в конторе Фабиарни — ты переписывал для них какие-то испорченные плесенью бумаги. У меня память ого-го, Шторму на зависть. Иди отсюда, не мешай. Ну-ка, шебаршилы, чего рты раскрыли? Ждёте, когда у бочек вырастут ноги?

Всё имущество, что Глинн скопил за три года студенчества, поместилось в небольшую дорожную сумку. Сменная рубашка, одеяло, две тетради с заметками, краффтеровская зажигалка и нож. В Университете кормили хоть и скромно, да бесплатно, однако почти всё, что ему удавалось заработать, выполняя обязанности счетовода или писца в какой-нибудь лавке, уходило на оплату комнаты в гостинице.

Ещё имелась небольшая сумма, оставленная на хранение в Краффтеровском королевском банке в первый же день в Ниэмаре. Это была страховка, которой он не хотел пользоваться. “Если вдруг придётся возвращаться раньше, чем ты рассчитываешь”, — сказала его мать в тот день, когда они прощались, а Глинн услышал: “Когда придётся возвращаться раньше, чем ты рассчитываешь”. Лара Тамро, как и её супруг, не верила в ниэмарское будущее сына, но готова была помочь ему с обратной дорогой.

Она вряд ли догадывалась, на что он потратит эти деньги.

— День добрый! Мне сказали, что “Вертихвостка” сегодня ночью уходит в Облачный город, и я хотел узнать…

— Пассажиров не берём.

— Но я заплачу!

— Пассажиров не берём.

— Почему?!

— Слушай, друг, шел бы ты своей дорогой, пока тут не появился наш очень злой капитан. Он уже почувствовал, что рядом водогляд, просто слишком занят, чтобы прогонять тебя лично. И, поверь мне, даже если бы ты был не тем, кто ты есть — место на борту “Вертихвостки” студенту не по карману.

Глинн впервые услышал словечко “водогляд”, когда ему было восемь лет. Все четыре старших сына Джельена и Лары Тамро в силу удивительного стечения обстоятельств оказались навигаторами и в довольно раннем возрасте обрели свои корабли, причём самому старшему, Ройсу, досталась “Хохотунья”, ранее принадлежавшая Риггеру Малене, покойному главе соперничавшей с “Домом Тамро” торговой компании. Эта неслыханная удача позволила Джельену Тамро за несколько лет подмять под себя всю торговлю в окрестностях Лейстеса, а также запустить хваткие щупальца в воды отдалённой Лазурной гавани, где клиенты ходили косяками в любое время года. От Глинна — не то в шутку, не то всерьез, — ожидали того же дара, которым были наделены его братья. Но месяцы и годы сменяли друг друга, он рос обычным ребёнком, и лишь когда шутки о пятом навигаторе уже всем наскучили, случилось странное.

Лара взяла младшего сына с собой, отправившись на пристань, чтобы встретить фрегат Ройса, и там мальчик от скуки принялся бросать в воду собранные по дороге камешки. “Хохотунью” удалось подвести к причалу только с третьей попытки, потому что она вдруг начала дёргать всеми парусами, обрывая снасти, и тем самым привлекла к себе всеобщее внимание. Взбешенный Ройс слетел по трапу, будто сам Великий шторм, и к величайшему удивлению вольных и невольных зрителей обрушился на младшего брата с обвинениями в том, что именно из-за него живой фрегат вёл себя столь непривычным образом.

“Что ты сделал? — кричал он. – Дрянной маленький водогляд, как ты это сделал?! ”

Глинн, конечно, разревелся. Он понятия не имел, что произошло, но одно понял сразу: брат его ненавидит и боится. На следующий день грозный Джельен Тамро позвал сына к себе в кабинет и завёл с ним разговор о море и моряках.

“Есть такие люди, — сказал Джельен, — которые не могут ни управлять фрегатами при помощи единения душ, ни читать в их рыбьих сердцах мысли и чувства, но всё-таки они гораздо теснее всех прочих связаны с Океаном… нет, не с ним. С водой. Их так и называют — водогляды. Они встречаются чрезвычайно редко, я вот за всю свою жизнь ни одного не видел, и мой отец тоже. Но если верить тому, что рассказывал дед, водогляды способны видеть и слышать то, что происходит очень-очень далеко, и ещё их иногда посещают видения о прошлом». «Значит, они помогают людям? » — спросил Глинн. Отец, против всех его ожиданий, помрачнел и ответил: «Ты ещё слишком мал, чтобы понять одну простую и страшную вещь: Океан и Великий шторм – не одно и то же. Океан нам не враг, он просто нас не замечает, как шаркат не замечает мальков размером с полмизинца, которые бесстрашно снуют возле самой его морды. А вот Великий шторм – совсем другое дело. Когда он на тебя глядит из грозовых туч, из бушующих волн, ты сразу вспоминаешь о своём месте в этом мире, о том, что в любой момент твоя жизнь может закончиться, а что будет дальше – Сады Эльги или Крабьи луга? – только самому Шторму известно. Водогляд – он как Шторм, только маленький. Он денно и нощно, одним лишь своим присутствием, напоминает о том, чего помнить не нужно, если не хочешь сойти с ума». Тут осёкся, вспомнив, с кем говорит и почему, но было уже поздно — маленький Глинн всё усвоил и решил, что проклят от рождения.

— Эй, подождите!

— Чего тебе? Мы уходим из Ниэмара, нет времени болтать.

— В Облачный город?

— Да.

— А меня возьмёте с собой? Я заплачу!

Низкорослый лысоватый моряк оценивающе уставился на Глинна, хмыкнул и приподнял бровь, но ничего не сказал. Глинн затаил дыхание. За последние три часа он исходил Ниэмарский порт вдоль и поперёк, напугал полтора десятка фрегатов, узнал немало нового, но малоприятного о самом себе. “Роза ветров” — готовая к отплытию торговая “бочка” у близлежащего причала, к которой и направлялся этот коротышка — была его последним шансом покинуть Ниэмар раньше, чем до Эллекена дойдёт, что студент Тамро не собирается ничего объяснять.

— Зачем тебе в Облачный город? Хочешь попроситься на службу к Белой ведьме?

— Нет-нет. Мне вообще-то нужно в… Альтимей. — Глинн чуть помедлил, называя свою истинную — или почти истинную — цель. А если этот незнакомец спросит, что ему понадобилось в Эльгой забытом месте, расположенном в стороне от торговых путей? Ведь среди людей моря, как он помнил с детства, многие чувствовали ложь… — Из Ниэмара туда не попасть, вот я и решил направиться сначала в Облачный город.

— Разумно, — сказал моряк, и его лицо вдруг приобрело отрешенное, слегка пугающее выражение. Глинн знал, что это значит, но уже успел забыть, каким тяжелым становится взгляд члена команды, когда его глазами смотрит сам фрегат. — А койка в кубрике тебя устроит? Мы пассажиров не возим, знаешь ли, кают свободных нету. Я и сам вместе с матросами ночую, хоть зовусь помощником шкипера.

Глинн от радости потерял дар речи и закивал, чувствуя, как на губах рождается широкая улыбка, которой позавидовал бы шаркат. Получилось! У него получилось! И даже если путешествие на “Розе ветров” будет стоить ему большей части тех денег, что удалось собрать, он станет ближе к Жемчужной гавани, чем кто бы то ни было!

— Двадцать пять лемаров, — сказал помощник шкипера “Розы ветров”, и эта цена была в два раза меньше той, которую втайне опасался услышать Глинн. — Давай-ка за мной, пока капитан не передумал. Нам ещё не приходилось брать на борт водоглядов, но, клянусь свистком Великого шторма, всё когда-то происходит впервые!

— Водогляд. В огромном городе, где тысячи нищих, о которых никто не будет плакать, и сотни молодых и здоровых бездельников-студентов, только и мечтающих о приключениях, ты выбрал именно водогляда, Катри. Это как, забери меня Шторм, называется?

— Успокойся, шкипер. Прежде всего, не я его выбрал, а он остановил меня сам, на причале, за четверть часа до того, как мы собирались уходить из Ниэмара пустыми. И, раз уж на то пошло, не стоило бы тебе забывать о том, что слухи расходятся быстро. Уже ни для кого не тайна, что на границе Симмера и Изумрудных островов опять полыхает пожар, и туда по доброй воле сунется только ненормальный. На меня смотрели косо, когда я говорил, что мы идём в Облачный город через Симмер… Пора заняться чем-то другим, дружище Карион. Ты ведь меня понимаешь?

— Ну да, понимаю. Жаль… это было очень прибыльное дело.

— И мы неплохо на нём заработали, хвала Шторму.

— Ты прав.

— Я всегда прав. Главное теперь, чтобы наш юный друг не догадался, что к чему, пока мы не прибудем в Диннат. Ты уж позаботься, чтобы “Роза” не выдала себя и нас, а то может случиться беда — если она почует водогляда на борту, когда мы будем посреди открытого моря, придётся пойти на крайние меры.

— Об этом можешь не беспокоиться. Мне ещё ни разу не приходилось выбрасывать за борт товар… особенно тот, который можно продать втридорога.

Шкипер “Розы ветров” и его помощник были похожи друг на друга почти как братья — оба низенькие, лысеющие, с широкими плечами и сильными ручищами. Ещё они оказались немногословны — и, как Глинн вскоре убедился, вся команда состояла из угрюмых молчунов. Его это не удивило, он помнил с юных лет, по рассказам отца и братьев, что навигатор всегда подбирает людей, с которыми у него много общего, и потому команды рыбокораблей, как правило, очень дружны и работают слаженно, словно краффтеровские механизмы. Он как-то задумался о том, что будет, если навигатором фрегата станет по-настоящему плохой человек, но история с Ройсом и “Хохотуньей” приключилась раньше, чем нашелся повод с кем-то об этом поговорить.

Он обрадовался, когда Катри, безмолвно посовещавшись со своим капитаном, позволил ему взойти на борт “Розы ветров”, но в глубине души всё ещё не верил в удачу — ведь водогляды вызывали неприязнь, в первую очередь, у самих кораблей, а не у их экипажей, состоявших из людей или магусов. Все сомнения оказались напрасными: “Роза ветров” не обратила на гостя никакого внимания, как будто его не существовало. Он поднялся по трапу, и ничего не случилось; он поздоровался с капитаном, удостоился хмурого кивка, и опять ничего не случилось; молодой рыжий матрос со сломанным носом провёл его в кубрик и указал на одну из коек… и снова ничего особенного не произошло. Когда он плыл в Ниэмар, всё было совсем иначе, и каждый день на борту мог оказаться последним днём его жизни, потому что фрегат никак не желал смириться с его присутствием.

Рыжий матрос ушел, а Глинн, оставшись в одиночестве, без сил рухнул прямо на палубу и схватился руками за голову.

В недрах рыбокорабля что-то дрогнуло. “Роза ветров” отчаливала. Она покидала Ниэмар, и он уходил вместе с ней — бросался в погоню за новой мечтой, на этот раз ещё более безумной, чем учёба в самом знаменитом университете Десяти тысяч островов. Только теперь ему и впрямь не на кого рассчитывать, кроме самого себя. В далёком Альтимее он будет чужаком, без знакомых, друзей и, по всей вероятности, без денег; чтобы нанять даже самую маленькую лодку для путешествия к одному из островов, расположенных по соседству, ему придётся долго работать, откладывая каждый грош. В его душе боролись страх и восторг, но страх постепенно проигрывал. Одуряющий воздух свободы кружил ему голову, и он это понимал, но даже не пытался сопротивляться.

Потянулись длинные дни, которые нечем было заполнить. Хотя “Роза ветров” перевозила не пассажиров, а грузы — он видел в трюме загадочные и, похоже, довольно тяжелые ящики, но понятия не имел, что в них, — матросы вели себя с ним уважительно и отстранённо. Глинн был здесь чужим, как и в Ниэмаре, среди отпрысков богатых и знаменитых семейств, но это не очень-то его задевало, потому что в Облачном городе, дней этак через двадцать, им с “Розой ветров” предстояло расстаться навсегда.

Первое время он бездельничал: много спал — Эльга-Заступница ни разу ему не приснилась, и это было хорошо, — предавался размышлениям о Жемчужной гавани, Старом и Новом Альтимее и землетрясении, изменившем столь многое, о безымянном авторе письма, его подруге или, быть может, жене по имени Рильма, о фрегатах, навигаторах и водоглядах. Время тянулось густой смолой, постепенно его стало слишком много, и тогда Глинн начал думать о том, что хотел бы утопить на самом дне своей памяти — о тех, кто остался в Ниэмаре, о Марии, её отце и даже об Эллекене, о Лейстесе и семье, с которой, возможно, ему уже не суждено встретиться. От этих мыслей ему делалось тревожно, и он вновь начинал дрожать всем телом — как тогда, возле дома Барзи, где ему в голову впервые пришла мысль о том, что письмо незнакомца могло бы изменить всю его жизнь.

Потом пришел черёд неприятных вопросов, которые он задавал самому себе и никак не мог ответить. Что он будет делать, если в Облачном городе не найдётся подходящего фрегата, идущего в сторону Альтимея, и придётся ждать? Как он расплатится с капитаном, если закончатся деньги? Какие опасности поджидают его в Альтимее, не говоря уже о самой Жемчужной гавани? И почему “Роза ветров” совершенно не испытывает недовольства от того, что у неё на борту водогляд?..

В конце концов, он отважился на то, о чём и помыслить не смел в первый день — заговорил с помощником шкипера, когда утром повстречался с ним на палубе.

— Скажите, господин Катри…

— Ну какой я “господин”? — перебил моряк с усмешкой. — Для своих я “папаша Катри”, а для тебя — просто Катри.

Глинн чуть-чуть помедлил.

— Скажите, Катри, а почему “Роза ветров” не пытается избавиться от меня? Вы же знаете, кто я такой на самом деле, вы сами сказали об этом тогда, на причале. Почему ваш фрегат относится ко мне не так, как большинство остальных?

Помощник шкипера посмотрел на Глинна, как тому почудилось, с лёгкой жалостью. Должно быть, настоящему моряку такой вопрос показался глупым. Глинн смутился ещё сильнее и уже хотел было, извинившись, убраться куда-нибудь подальше, но Катри взял его за руку и подвёл к борту “Розы ветров”.

— Что ты видишь вокруг, парень?

Глинн честно огляделся, прежде чем ответить. Солнце только начало свой путь по безоблачному небу; “Роза ветров” шла под всеми парусами на северо-восток и была одна-одинёшенька посреди Океана, казавшегося по-настоящему бескрайним. Когда он плыл в Ниэмар, погода стояла пасмурная, грозовые тучи предвещали недоброе, а теперь попутный ветер подталкивал его в спину.

— Я вижу пустоту, — сказал он и прибавил, краснея: — Я читал… в одной старой книжке… это ведь был вопрос из “Семи качеств настоящего морехода”, верно? Впрочем, я не мореход, я просто…

— Водогляд, — снова перебил Катри, и на этот раз Глинну показалось, что моряк слегка занервничал. Наверное, ему не стоило хвастаться своей учёностью перед человеком, который в последний раз держал в руках книгу лет этак в десять, в эльгинитской бесплатной школе. — Ты просто водогляд, только вот в чём закавыка — не обучен ничему. Родные не знали, что с тобой делать, и потому-то ты здесь, на борту потрёпанной грузовой “бочки”, которая таскается по не самым оживлённым морским дорогам и берёт на борт пассажиров, чтобы хоть на жалование матросам хватило… Эй, ты чего такой сердитый стал? Мы, настоящие мореходы, народ простой и говорим то, что думаем, а если хочешь вилять – будь добр, сойди на берег.

— Я не сержусь, — сказал Глинн, окончательно сбитый с толку. – И… да, всё верно, меня ничему не учили. Я просил… я умолял! За братьями бегал хвостом, они ведь навигаторы – все четверо, — и им столько всего известно о море, о фрегатах, о самом Великом шторме. Но меня лишь ругали да отправляли прочь. Пока я не ушел совсем.

— Четыре брата-навигатора, подумать только. – Катри обхватил рукой небритый подбородок и покачал головой. – И отец – тоже из наших? Да-а, нелегко тебе пришлось, парень. Навигаторы ведь недолюбливают водоглядов не из-за пустых суеверий. Фрегаты в вашем присутствии перестают выполнять приказы, начинают чудить, а то и чего похуже. Водогляд на борту – значит, капитана ждут бессонные ночи и тревожные дни. Мой друг Карион оказал тебе большую услугу, когда согласился отвезти в Облачный город. У него сильная воля, у Кариона. Но скажи-ка мне вот что: неужели ты ни разу не попытался применить свой дар на суше?

— Отчего же, пытался, — ответил Глинн, криво ухмыльнувшись. – Не вышло.

Катри уставился на него с сомнением во взгляде.

— Отец как-то взял меня на встречу с одним человеком, — начал объяснять Глинн, и воспоминания вдруг захлестнули его, так что к горлу подкатила тошнота. – Много рассказывал о том, до чего же это важная персона, и просил быть внимательным, очень внимательным… Я всё никак не мог взять в толк, зачем нас знакомить, если от меня в конторе меньше пользы, чем от какого-нибудь посыльного. Но когда мы с этим торговцем пожали друг другу руки, я испытал такое чувство, будто… будто поменялся с ним местами.

— Этого твой отец и добивался, — понимающе проговорил Катри. – Это полезно для дела!

— Возможно. Только ничего не получилось – спустя всего мгновение я упал и начал биться в конвульсиях, так что встречу пришлось отложить. – Вторая и третья попытки окончились столь же бесславным образом, что и первая, но рассказывать об этом чужаку всё же не стоило. – А потом… потом я уехал, чтобы поступить в Ниэмарский университет. Отец сопротивлялся, но если бы он и впрямь хотел, чтобы я остался, то не ограничился бы словесными угрозами. Что ж, без меня им всем спокойнее.

— Эх, бедолага… — Помощник шкипера сочувственно похлопал Глинна по плечу. – Похоже, твой папаша знал о водоглядах немногим больше тебя. А ведь когда-то их было много! “Когда-то” — это тысячи и тысячи лет назад, до пришествия Основателей и некоторое время после. Они были уважаемыми людьми, и не зря: в мире, где почти везде вода, тот, кто может видеть в ней недоступное остальным, способен многого добиться. Хоть и говорят, что кровь не вода, но на самом деле в человеке — да и в магусе — воды хватает, и чтобы в этом убедиться, достаточно проверить, сколько дней ты сможешь прожить, не выпив ни глотка. Вода у нас под ногами, вода окружает “Розу ветров”, и если вдруг пойдёт дождь, то с неба тоже польётся вода. Можно спрятаться под крышей или забраться высоко в горы, можно построить плотину и даже изменить очертания берега, но если вода найдёт где-нибудь хоть одну маленькую дырочку… Словом, одной силы не хватит, чтобы совладать с нею, – нужны ещё ум и хитрость! Ну ничего, ничего. Не всё ещё потеряно. Ты правильно сделал, что сбежал из этого вашего у-нир-вер-сер… искусай меня медуза… из Ниэмара. Тебе там не место. Ты должен учиться читать воду, и я знаю хороших людей, которые тебе в этом помогут.

— Кто эти люди? – тотчас же спросил Глинн, но Катри в ответ лишь покачал головой — дескать, всему своё время, — и отвлёкся, чтобы отчитать матроса, не слишком усердно драившего палубу. А потом Глинн понял, что время интересных разговоров подошло к концу и решил набраться терпения.

Спустя сутки они прибыли в город под названием Диннат. Это был уже третий порт, куда “Роза ветров” заходила за последние десять дней, но если предыдущие два не вызвали у Глинна интереса, то Диннат сразу же показался ему привлекательным. Здесь начинались владения одного из двоих Королей-Орлов, и хоть в орлиных краях не было собственных умельцев вроде краффтеровских мастеров-механиков или алхимиков из клана Корвисс, внушительная казна позволяла здешним магусам покупать то, что они считали необходимым.

Властитель Динната, определенно, купил услуги архитекторов и инженеров из всё того же семейства Краффтер: почти все дома в городе были высокими, в пять-шесть этажей или и того больше. Даже в Ниэмаре, хоть он и славился своими десятью башнями, дома выше трёх этажей были редкостью, но Диннат выглядел настоящим лесом из камня! Сами дома и мостовые, сделанные из почти одинаковых желтых блоков, происходивших из местных каменоломен, знаменитых на много миль и лиг вокруг, сначала показались Глинну однообразными, но когда солнце перевалило через зенит, что-то изменилось: сквозь поверхность каменных плит, шершавых и отполированных множеством ног за множество столетий, проступили узоры, похожие не то на ветвящиеся молнии, не то на лишенные листьев ветви. Они слабо светились и даже как будто пульсировали; желтые диннатские улицы и дома теперь казались погруженными в мёд. Город преобразился, и Глинн бродил по нему, словно заколдованный, пока часы в порту не пробили пять.

Он вернулся к причалу, запыхавшись от спешки.

И увидел пустоту.

— А ты уверен, что тебя обманули? Может, всё вышло случайно? Может, ты сам забыл, в котором часу надо было вернуться в порт, и они ушли, потому что не могли больше ждать?

— Я совершенно уверен, что “Роза ветров” должна была отсюда уйти в шесть часов вечера, так что я нарочно решил вернуться в пять, чтобы не опоздать… Но их уже не было — они вообще ушли сразу же после того, как я отправился бродить по Диннату, будь он неладен…

— Хватит ныть. Что поделать, иногда мы ведём себя как полоумные крабы! Но Диннат и впрямь хороший, здесь добрые люди живут, и тебя не оставят в беде. Говоришь, вещи твои уплыли вместе с “Розой”? Но деньги-то с тобой?

— Есть кое-что. Деньги. И нож.

— Ну вот, это уже неплохо! За это надо выпить! Давай, не стесняйся — я плачу!

— Не стоит, что вы…

— Не вздумай меня обидеть отказом, парень! Я ведь, можно сказать, твой первый и пока что единственный друг в Диннате. Сейчас мы ещё немного посидим, выпьем, а потом я о тебе позабочусь. Нельзя бросать хороших людей, когда приходит Шторм. Давай, давай, выпей ещё.

— Спасибо… Ух! Что это за зелье такое?

— Горлодёр. Нигде такого не найдёшь.

— Х-ха… ну и название, не в бровь, а в глаз… а как вас зовут, добрый человек? Я что-то забыл…

— Арли меня зовут. Это ничего, от горлодёра даже собственное имя можно забыть, хе-хе. Его-то ты помнишь?

— П-п-помню. Меня зовут Глинн… Глинн Тамро. Да…

— Славненько. Будем знакомы, Глинн Тамро. Пожмём друг другу руки?

— …

— А теперь вашу руку, капитан. Вот так, отлично. Всё готово, забирайте его и побыстрее тащите на борт “Стервы”. Он водогляд, а это значит, что моя петля продержится примерно четверть часа. Если опоздаете хоть на одно мгновение, фрегат всё почувствует и… словом, лучше не опаздывать.

— Не учи меня, Арли, это не первая моя рыба.

— Прошу прощения, капитан. Мой длинный язык…

— В следующий раз я его обязательно подкорочу. Да, чуть не забыл! Нож этого бедолаги можешь оставить себе, а кошелёк давай сюда. Тебе и Кариону и так достаточно заплатили. Ты хотел что-то ещё сказать? Нет? Вот и молодец. Эй, парни, у нас новый груз! Тащите-ка его побыстрее на борт, пока не протух.

Он просыпается в темноте и, шевельнувшись, скользит в сторону и вниз, с плеском падает в яму с водой. Вода чуть тёплая, а яма совсем неглубокая — захлебнуться в ней можно, только если потеряешь сознание, — однако всё равно он вздрагивает всем телом и пытается вскочить, но ноги не слушаются, и он снова падает. У воды металлический привкус, а дно ямы на ощупь кажется мягким и как будто… живым.

Стоит об этом подумать, как темнота вокруг начинает рассеиваться. Всего лишь через несколько мгновений он понимает, что находится в очень маленьком и тесном помещении — раскинув руки, можно коснуться кончиками пальцев противоположных стен, покрытых губчатой материей, чей вид вызывает болезненные спазмы в желудке. Пол губчатый на две трети, и та его часть, что выглядит гладкой и твёрдой, похожей на камень, слегка приподнята; видимо, как раз оттуда он и свалился, когда пришел в себя.

Что это за место? Как он сюда попал?..

Тело отказывается повиноваться. Голова тяжелая, глаза с трудом удаётся держать открытыми; даже для того, чтобы дышать, приходится прилагать немалые усилия. Сердце бьется неровно, устало. Он прячет лицо в ладонях и пытается вспомнить, что случилось перед тем, как наступила тьма.

В памяти дыра величиной с весь мир.

Он кусает себя за руку и чувствует боль; нет, это не сон. Его мысли несутся одна за другой, но все они — лишь о текущем моменте, лишь о том, что происходит сейчас. Как его зовут? Кто он такой? Что с ним происходит?!

Он слышит чей-то сдавленный стон и понимает, чей.

— Ты очнулся, — произносит чужой голос. — Что ж, это хорошо.

Он поднимает голову — мгновение длится целую вечность — и видит, что комната стала больше, хотя и не изменилась во всех остальных отношениях. У дальней стены стоит кто-то. Мужчина. Коренастый, с шапкой седых волос, с тяжелым лицом, будто вырубленным из серого камня. Он в высоких сапогах, его одежда сделана из какой-то тёмной и плотной на вид ткани; на поясе слева висит абордажная сабля, а справа — миниатюрный стреломёт. Новые слова выскальзывают из ниоткуда, точно вёрткие рыбки, и паника отступает, как море во время отлива. Сердцебиение ускоряется — он слышит, слышит каждый удар, и почему-то этот ритмичный звук его успокаивает. Мгновения по-прежнему летят одно за другим, но теперь он видит, как они приближаются и как исчезают, он чувствует их — и свою собственную — протяженность.

— Меня предупреждали, что с тобой будет сложно, — говорит незнакомец, — но я не думал, что… Впрочем, неважно. Ты очнулся. Теперь можно действовать.

Действовать?..

— Ты будешь читать воду для меня, — продолжает незнакомец, как будто не замечая его растерянность. — Я знаю, что ты не обучен и не пользовался до сих пор своим даром, но мне известно, как с этим справиться и превратить тебя в оружие. Ты поможешь мне… ты поможешь моему королю выиграть эту войну.

— Войну? — Звук собственного голоса вынуждает его опять вздрогнуть всем телом. Он повторяет: — Войну?

— Да. — Незнакомец улыбается. — Ты появился очень вовремя, Глинн Тамро.

Имя обрушивается на него, рассыпаясь на звуки — каждый подобен каменной глыбе, которая дробится и множится, падает, падает, падает. Он кричит. Пол уходит из-под ног, и открывается бездна; он замирает на самом краю, ощущая сквозь боль и беспамятство чьи-то руки, чью-то спасительную крепкую хватку. Он слышит знакомый голос и почему-то знает, что обладатель этого голоса мёртв, но не помнит ни имени, ни лица. Он закрывает глаза. Он отсекает все запахи и звуки, все ощущения, и позволяет себе просто перестать быть.

Но лишь на время. Потому что у мгновений по-прежнему есть протяженность, и он знает, что однажды всё вспомнит, а ещё в его голове вертится бессмысленная, но очень важная фраза: “Мы вернёмся из Жемчужной гавани богатыми и знаменитыми людьми, и я найму фрегат, чтобы мы с тобой на нём объездили весь свет…”

~Чёрный фрегат летит над волнами. ~

В какой-то момент он понимает, что комната со стенами из живой материи — это каюта на борту рыбокорабля, и даже находит в себе силы удивиться тому, что ни один из кораблей, с которыми ему доводилось встречаться, не демонстрировал столь откровенным образом свою истинную суть, предпочитая маскировать лжеплоть под дерево, металл или другие, более привычные людям поверхности.

Когда в голове у Глинна возникают образы, приходит Капитан и открывает его память, словно запертый на замок сундук, а потом забирает всё, что кажется ему интересным.

Глинн позволяет ему это делать, потому что силы воли в нём осталось столько же, сколько в неглубокой луже.

~Чёрный фрегат летит над волнами. ~

~Три рыбокорабля выходят из пролива между двумя островами; у одного из них паруса ярко-красного цвета, а другой заваливается на правый борт, потому что в левом глубокая рана, наспех зашитая матросами и кое-как залепленная пёстрыми рыбами-заплатками. ~

Капитан, посмеиваясь, говорит: “Вот вы где прячетесь! ”

~Маленькая рыбачья лодка подходит к причалу; в трюме лодки лежит ящик, о котором её навигатор старается даже не думать, потому что в ящике спрятано что-то обжигающее, опасное. ~

Капитан хмурится, забирает и этот образ тоже.

~Трёхмачтовый фрегат летит над волнами, раскрыв все паруса. Вокруг него бескрайний океан, над ним безоблачное небо. Где это? Что это за рыба? Глинн не знает. Фрегат чёрный — паруса, корпус, снасти, — как будто его окунули в чернила. Человек, который управляет им, тоже одет в чёрное. ~

“Где он? Где он, покажи мне хоть что-то, чтобы я мог его найти! ”

Океан и небо.

Океан и…

“Жемчужная гавань, в которую мы так стремимся попасть”.

Глинн открыл глаза.

Он сидел, привалившись к губчатой стене, из которой сочилась жидкость с резким неприятным запахом. Тюремная каюта на борту «Стервы» — имя рыбокорабля без труда всплыло из глубин памяти, а имя Капитана где-то затерялось – была всё той же, но вот сам узник изменился. Он как будто проснулся, опять стал самим собой… хоть на какое-то время. И почти всё вспомнил.

В Диннате случайный прохожий, увидев его отчаяние, завёл разговор, пригласил в таверну, угостил выпивкой, в которую что-то подмешали. Воспоминание, снулая рыбина: однажды Ройс произнёс слова “петля корабела” и как-то вдруг помрачнел. Видимо, это была ловушка, в которую он, сухопутный шебаршила, нырнул головой вперёд.

И вот теперь он до конца своих дней прикован к фрегату, который воюет… с кем-то. Вновь поплыли рыбы-воспоминания, мутные, бессвязные, чужие, и он прогнал их. Вспомнилось другое: “Они были уважаемыми людьми, и не зря: в мире, где почти везде вода, тот, кто может видеть в ней недоступное остальным, способен многого добиться”. Вот зачем он был нужен Капитану — чтобы видеть в воде тех, с кем нужно было сражаться, предугадывать их действия и побеждать.

Глинн с трудом поднялся и оглядел себя. Одежда, в которой он был в Диннате, висела на его исхудавшем теле, словно на вешалке. Он чувствовал себя грязным и мокрым, словно только что выбрался из лужи. Весь этот кошмар длился, должно быть, не меньше месяца. Даже хорошо, что он до такой степени потерял себя и почти ничего не помнил о случившемся.

Он вдруг зашатался от внезапной слабости и упёрся рукой в стену, чтобы не упасть. Это было ошибкой — “Стерва”, до сих пор старательно избегавшая прикасаться к своему пленнику, окружившая его непроницаемым коконом тишины, как это уже делала до неё “Роза ветров”, обрушилась на него потоком ослепительного света, оглушительных звуков и ощущений, о существовании которых он даже не догадывался. Вслед за ней появился и Капитан — точнее, его эфемерный двойник, который уже не раз являлся к Глинну за образами, увиденными в воде. Капитан был мрачен, словно туча, и Глинн не удивился, когда услышал: “Покажи мне её”. Не нужно было уточнять, о ком шла речь. Чёрный фрегат. Стоило Глинну подумать об этом рыбокорабле, как он сразу же увидел чёрные паруса над волнами, и на этот раз на горизонте виднелись очертания какого-то острова. Капитан ворвался в его разум, точно шторм, но каким-то чудом Глинн сумел остановить его, не позволил забрать видение.

В каюте сделалось темно, стены сдвинулись, как будто он попал в желудок огромной твари. Вода стала прибывать и поднялась до колен быстрее, чем он понял, что всерьёз разозлил Капитана.

А потом он осознал, что для злости и впрямь был повод.

Черный корабль был в его памяти, в его голове, от которой у Капитана ещё совсем недавно был ключ, но теперь он проснулся и всё изменилось — ключ сделался бесполезен. Глинн был теперь не лужей, не озером и даже не морем, он был рекой, и мог унести то, что хотел спрятать, очень далеко от того, кто…

Кто владел им и мог причинить ему боль.

“Ты не знаешь, на что я способен, глупый мальчишка”.

Стены сдвинулись ещё сильнее, и продолжили сдвигаться.

Но чёрный корабль был уже совсем…

— Это ещё что такое, Бага?

— Э-э, капитан, как ни странно, но это человек… или, может быть, магус, я не знаю. Мы вытащили его из трюма “Стервы” перед тем, как вы расправились с Шамоли и отпустили её в свободное плавание. Пепел решил, что раз уж бедолага так сильно разозлил изумрудных орлов, что они сделали с ним… такое, он может оказаться нашим другом. Пепел ошибся? Вы только прикажите, капитан, и я обо всём позабочусь.

— Нет, он не ошибся… просто кое-что упустил, как и ты, а я был слишком занят в тот момент. Ладно, несите его вниз. Передай Пеплу – раз уж он решил быть добрым, пусть теперь позаботится о том, чтобы наш гость побыстрее пришел в себя.

— Воля ваша, капитан. Пепел, дружище, иди-ка сюда!..

Сначала он шел по берегу; справа от него море длинными пальцами волн перебирало разноцветную гальку, слева вздымались синие горы, чьи вершины прятались в густом тумане. Он был один. Потом впереди показалась фигура в белом, и чем ближе он подходил, тем лучше мог разглядеть её — стройную молодую женщину в длинном платье, с распущенными тёмно-русыми волосами. Она стояла лицом к морю и как будто пыталась что-то разглядеть посреди бескрайних владений Великого шторма. У неё было красивое, но грустное лицо с тонкими чертами…

“Сейчас она отвернётся от меня и уйдёт”.

Эльга-Заступница вздохнула, небрежным жестом смахнула слезы, выступившие на глазах от солёного морского ветра, а потом посмотрела ему прямо в глаза и улыбнулась. Он успел увидеть, как её губы шевельнулись, но не расслышал, что она сказала. Он проснулся.

Через миг после пробуждения нахлынула боль. Болело всё, как будто его сначала избили так, что в теле не осталось ни одной целой кости, а потом протащили через подводные заросли хмарь-травы, от которой на коже неудачливых пловцов оставались подолгу незаживающие язвы. Он попытался открыть глаза — и не смог.

— Тише, тише, не дёргайся! Я не за тем возился с повязками, чтобы ты их сейчас срывал!

— Я ничего не вижу… — прохрипел Глинн. — Я ничего…

Он почувствовал прикосновение к лицу.

— Подожди, я вытру мазь, — сказал тот же голос. — Вот так, хорошо.

Глинн разомкнул веки и поначалу увидел пляшущие разноцветные пятна с размытыми краями. Он моргнул несколько раз, зажмурился, глубоко вздохнул и попробовал опять, медленнее и осторожнее. Когда мельтешение пятен угомонилось, он увидел просторный кубрик, погруженный в уютный полумрак, который разгоняли несколько краффтеровских ламп. Одна из них стояла неподалёку от койки, на которой лежал Глинн, и превращала склонившегося над ним человека в чёрную фигуру без лица.

— Кто вы? — спросил Глинн.

— Это хороший вопрос, — сказал незнакомец. — Но первым на него ответишь ты.

Глинн чуть помедлил, облизнул пересохшие губы.

— Меня зовут Глинн Тамро. Я был сыном торговца из Лейстеса. Я был студентом в Ниэмаре. Я был… кажется, я был водочтецом на фрегате под названием “Стерва”. Кто я теперь… — Он закрыл глаза и вздохнул. — Наверное, вы это знаете лучше меня.

Незнакомец тихонько рассмеялся.

— Сейчас ты гость. — Его голос звучал спокойно, однако Глинн явственно расслышал интонации, которыми обладали только люди, умевшие командовать. — Этот фрегат называется “Чёрная звезда”, он принадлежит капитану Коршуну. Мы обнаружили тебя в трюме “Стервы” пять дней назад и думали, что ты не выживешь. Но страшное позади, теперь твоей жизни ничего не угрожает. С капитаном ты познакомишься позже… а меня здесь все называют Пеплом.

Глинн попробовал приподняться на локтях и взвыл от боли; Пепел даже не шелохнулся, чтобы помочь, но наблюдал за каждым его движением очень внимательно — Глинн кожей чувствовал его пристальный взгляд. Со второй попытки удалось сесть, и голова тотчас же пошла кругом. Он вспомнил: камера с живыми стенами, чёрный корабль, голос Капитана. “Ты не знаешь, на что я способен”. Кажется, его хлестали выросшие из стен плети, его швыряли из стороны в сторону, его душили и топили… а потом всё прекратилось.

— Капитан “Стервы”…

— Его звали Шамоли, — подсказал Пепел. Звали. Глинн ощутил внезапный прилив сил.

— Капитан Шамоли пытался выследить некий совершенно чёрный фрегат, и я… помешал ему это сделать. Сам не знаю, почему. Как, вы сказали, называется этот корабль?

— “Чёрная звезда”. — Пепел наклонился, подобрал с пола лампу и поднял её так, что свет упал ему на лицо — худое, очень загорелое, изборождённое морщинами и шрамами, с повязкой через левый глаз. Он был просто одет, он выглядел старым и, в то же время, опасным, словно нож с потёртой рукоятью, чьё лезвие потускнело от времени, но не утратило остроты. — Шамоли давно за нами охотился, но иногда случается так, что рыбка ловит рыбака на крючок. Можешь забыть о нём и о “Стерве”.

— Он говорил, что идёт война, — сказал Глинн. — Вы — другая сторона?

Пепел оскалился.

— Третья сторона. Точнее, сами себе сторона. Мы пираты, юный Глинн, если ты ещё не…

— Он догадался, — раздалось позади. Глинн попытался обернуться, и рёбра тотчас же отозвались жуткой болью, от которой потемнело в глазах. Когда он вновь обрёл способность видеть, рядом с Пеплом стоял ещё один моряк — моложе, стройнее, с ног до головы одетый в чёрное. У него были светло-русые волосы, выгоревшие почти добела, и что-то в лице с тонкими, красивыми чертами выдавало в нём магуса. — Он чуткий, как и положено настоящему чтецу воды.

— Я уже понял, что эта чуткость в большой цене у моряков, — проговорил Глинн и какая-то его часть удивилась смелости произнесённых слов. Пепел скосил единственный глаз на капитана и ничего не сказал; Коршун слегка нахмурился, но тоже промолчал. — Вы собираетесь засунуть меня куда-нибудь в тёмное место прямо сейчас или подождёте, пока я поправлюсь?

— Такого места на ~Чёрной звезде~ нет, — сказал Коршун. — Но, должен признать, ты правильно оцениваешь то, насколько важен водочтец на корабле, особенно… — он не договорил, но Глинн и так всё понял. Особенно на пиратском корабле. Особенно во время войны. — Я разберусь с тобой потом. А пока что отдыхай, набирайся сил.

Это был очень своевременный совет: Глинн лишь теперь начал понимать, что ещё не очень далеко ушел от Последнего берега, где поджидает Великий шторм. Он закрыл глаза. Спать. Сейчас ему хотелось только спать. А что будет потом — пусть решает Эльга-Заступница.

Одна из воюющих стран называлась Симмер, другая — Каттарион, однако чаще о ней говорили как об Изумрудных островах. Управляли этими странами братья, Короли-Орлы, и о том, насколько непримиримой была вражда между этими братьями, уже начали сочинять легенды, хотя в первый раз они повздорили всего-то лет пятнадцать назад.

— Уже никто точно не может сказать, с чего всё началось, — сообщил Глинну второй помощник капитана Коршуна, словоохотливый Бага. — Как я слышал, они были оба приглашены на пир к леди Марлин Краффтер, и там хорохорились, демонстрируя свою особую силу, которой завидуют даже прочие магусы. Кто-то из них предложил устроить показательный бой с одним из механических големов, ну, ты ведь знаешь лучше меня про все эти краффтеровские штучки, раз прожил три года в Ниэмаре.

— Я ни разу не видел големов.

— Да? Ну, неважно. В общем, голем уделал братьев, обоих разом. Опозорились они славно, перед всей небесной братией, и начали валить вину за случившееся друг на друга. А поскольку нрав у орлов крутой, словами дело не ограничилось, и в конце концов получилось то, что получилось… впрочем, не могу сказать, что меня это расстраивает.

Никого на “Чёрной звезде” случившееся не расстраивало – если капитан Коршун и пребывал в мрачном настроении большую часть времени, то у него могли найтись особые причины, — и многие, как Бага, успели обеспечить себе безбедную жизнь по меньшей мере на год. “Чёрная звезда” сновала из Симмера в Каттарион, грозная и неуловимая, и хотя Короли-Орлы, действуя чаще врозь, чем сообща, бросили все силы на то, чтобы расправиться с облюбовавшим их воды хищником, схватить пиратский фрегат было так же трудно, как отыскать рыбу-иглу в зарослях хмарь-травы. Капитан Шамоли подобрался к Коршуну ближе прочих, но… с водочтецом ему, в конечном итоге, не повезло. Глинн боялся, что пираты будут относиться к нему, как к врагу, однако опасения оказались напрасными — моряки с “Чёрной звезды” вели себя так, будто он был одним из них. Его опекали, как могли, помогали передвигаться, пока раны на ногах и на спине не зажили до конца, и охотно беседовали, делясь собственными и чужими историями.

А “Чёрная звезда” наблюдала, держась всё время за его левым плечом. Он чувствовал её почти что кожей, и с трудом сдерживался, чтобы не оборачиваться — ведь позади никого не было. Этот фрегат вёл себя совсем не так, как все те, с которыми ему доводилось встречаться раньше, и хотя привыкнуть к её молчаливой вездесущности было совсем непросто, в какой-то момент он всё-таки понял, что привык.

— Я обязан жизнью вашему капитану, Бага.

— Нет, не ему. Пеплу. Это Пепел вытащил тебя оттуда, если бы не он — был бы ты сейчас у Шторма в гостях.

— Как мне его отблагодарить?

— Тут я тебе не советчик, парень. Придумай что-нибудь сам, только учти — угодить старине Пеплу совсем не просто, он у нас… со странностями.

И действительно, Пепел неуловимо отличался от остальных моряков. Он ничего о себе не рассказывал, и, как заметил Глинн, никто его об этом не просил даже в шутку. С капитаном Коршуном Пепел вёл себя не как помощник или друг, а, скорее, как старший брат или отец. У Глинна было четверо старших братьев, и он даже с завязанными глазами безошибочно чуял эту непринуждённую готовность в любой момент вытащить незадачливого малыша из любой ямы, в которую того угораздит свалиться… только вот Коршун не был малышом. Он был магусом, причём, как теперь начал догадываться Глинн, довольно-таки старым. Клан не имел особого значения — может, он вообще был из бескрылых, — потому что лет этак в сто пятьдесят все небесные дети превращались в шаркатов, пугавших рыбок-людей одним своим видом.

И, что бы там ни твердил Бага, благодарить за спасение своей шкуры Глинну следовало не только загадочного Пепла, но и жуткого капитана Коршуна…

Он размышлял над этим несколько дней, ковыляя по кубрику от койки до койки, заново овладевая собственным телом. Оказалось, что в трюме “Стервы” он провёл не месяц, а всего лишь две недели; вероятно, ещё через две недели капитан Шамоли отправил бы его к Великому шторму. “Раны заживут, шрамы со временем разгладятся, — задумчиво сказал как-то раз Пепел, наблюдая за его передвижениями. — Но ты уже никогда не станешь прежним”. И ушёл. Глинн в тот момент впервые понял, что изменился: дело было вовсе не в том, что его кожа была теперь исполосована шрамами — даже на правой щеке и на лбу остались отметины, — а в том, что он стал тем, кем боялся стать всю свою жизнь.

“…в мире, где почти везде вода, тот, кто может видеть в ней недоступное остальным, способен многого добиться…”

В тот день, когда он наконец-то решил, что готов поговорить с Коршуном и Пеплом, “Чёрная звезда” повстречала торговый фрегат. После схватки с Шамоли прошло двенадцать дней, и пираты успели заскучать. Когда “Чёрная звезда” догнала бедолагу-торговца и вцепилась ему в борт абордажными крючьями, они яростно бросились в атаку, и вскоре палубы обоих кораблей оказались залиты кровью. Когда Глинн выбрался из трюма, всё уже закончилось… Правда, на захваченном фрегате оказался пассажир, привлекший внимание Коршуна. Глинн впервые увидел капитана “Чёрной звезды” таким взволнованным. Куда только подевалось его ледяное спокойствие? Коршун, выглядевший лишь самую малость растрёпанным, словно не ему только что пришлось как следует помахать саблей, ходил вокруг пленника, не сводя с него яростного взгляда. А тот стоял, горделиво расправив плечи, и улыбался, презирая опасность; он был магусом, как и Коршун, и их явно что-то связывало. Но Глинн даже не успел как следует приглядеться, потому что Коршун, остановившись напротив незнакомца, что-то ему сказал — и тот вдруг побледнел, схватился за горло и рухнул на палубу, как подкошенный.

Глинн побрёл обратно в кубрик, разом утратив былую решимость. Он хотел побыть в одиночестве, но увидел Пепла, который лежал на его койке, закинув руки за голову, и задумчиво глядел куда-то вверх.

— Мне показалось, или ты хотел о чём-то поговорить? — будничным тоном поинтересовался моряк, продолжая лежать.

Глинн пожал плечами и присел на соседнюю койку.

— Вчера вечером мы с капитаном, Багой и ещё кое-кем обсудили твою судьбу, — сказал Пепел, не дождавшись ответа. – Он хотел тебя оставить. Не в качестве трюмного раба, нет… Коршун умеет влиять на людей по-другому, он отдаёт приказы, которым нельзя не подчиниться.

— И что же? – хрипло спросил Глинн.

— Его отговорили. Бага сказал, что мы отлично справлялись и без водочтеца – незачем, дескать, держать на борту того, чьими глазами смотрит Великий шторм. – Пепел ухмыльнулся. – Как видишь, даже пираты становятся поэтами, когда вспоминают о смерти. В общем, мы приняли другое решение. Твоему отцу и братьям принадлежит торговая компания, верно?

От этих слов Глинн похолодел. Он и не подумал, что может вернуться домой столь позорным образом, да и может ли? Узнав о его бегстве из Ниэмара и о том, что последовало, Джельен Тамро и его сыновья наверняка предпочтут забыть о кровном родстве навсегда. Пиратам это не понравится.

— Раз уж водогляд… — тихонько сказал он, не поднимая глаз. — Водочтец… для людей вроде вас так ценен, я мог бы…

Он не смог договорить.

Пепел рассмеялся.

— Ты считаешь, что мог бы отработать свою свободу? — с горечью спросил он. — Мог бы и впрямь стать одним из нас, помочь нам выследить какой-нибудь лакомый кусочек, а потом отправиться обратно в Ниэмар или куда-то ещё? Видишь ли, мальчик, если уж ты становишься пиратом, то, как правило, не на время, а навсегда. И скажи-ка мне, положа руку на сердце, ты и впрямь считаешь, что сможешь это сделать?

На этот вопрос Глинн мог ответить. Он ощутил ответ, когда увидел, как Коршун убивает словом; в тот же миг его новообретенные чувства, сделавшиеся такими привычными, что он перестал их замечать, отказали все разом. Он ослеп и оглох, замер в пустоте, будто висельник над водой, и окружавшие его моряки превратились в чудовищ, странным образом похожих на людей. С чего он взял, что понимает их? Как он мог их не бояться? Почему вообще он не умер от страха, когда понял, куда попал?..

— Так я и думал, — сказал Пепел, вставая. — Капитан ждёт тебя в своей каюте после ужина. Я там тоже буду. Приходи… расскажешь нам о компании твоего отца, чтобы Коршун смог понять, сколько стоит твоя голова.

Он ушел, и Глинн наконец-то остался в одиночестве.

А когда настало время поговорить с капитаном, он рассказал совсем не то, что пираты ожидали услышать.

— Жемчужная гавань? Забери меня Шторм, ты поверил? Ты, Пепел? Я знаю тебя десять лет…

— Больше.

— Какая разница?! Я и не думал, что ты веришь в бредни про несметные сокровища Саваррена. О нём чего только не рассказывали за всё это время… Подумать только, целый потерявшийся город! Остров, который стёрли из памяти всех навигаторов! И кто его стёр? Да сам Великий шторм! Нам, простым смертным, не стоило бы туда соваться.

— О, что я слышу? Неужели ты хоть на миг поверил, что он всё-таки существовал?

— Глупости! Я лишь пытаюсь рассуждать…

— Увиливаешь.

— Пепел, хватит! Ты пытаешься втянуть меня в какое-то странное приключение, от которого точно не будет пользы. Хоть Альтимей от нас не так уж далеко, если пойти напрямую через… нет! Я даже слышать об этом не хочу! И хватит ржать!..

Чтобы попасть в Жемчужную гавань, “Чёрной звезде” понадобилась неделя. Глинн забросил попытки нарисовать в уме карту островов, мимо которых они проплывали, и запомнил лишь одно: если не идти проторенными дорогами, путешествие может стать весьма недолгим.

Ещё, конечно, им повезло с ветром.

“Так часто бывает, — сказал Пепел, усмехаясь, — стоит замыслить какую-нибудь глупость, и тебя как будто кто-то подталкивает в спину. У Шторма, знаешь ли, тоже есть чувство юмора — и он не прочь посмеяться, когда кто-то ведёт себя как полный краб”. И, тем не менее, они с Коршуном оба повели себя как обезумевшие крабы, согласившись проверить ту историю, которую Глинн им рассказал. Они не видели письма, они никогда не бывали в Библиотеке и не трепетали при мысли о том, что можно протянуть руку и коснуться слов, написанных столетия назад. Вряд ли это вообще могло их тронуть. Жемчужная гавань была для них потерянной сокровищницей, только и всего.

Глинн испытывал двойственные чувства. Он хотел и не хотел увидеть древний город именно там, где тому полагалось быть. Это была его мечта, это была его находка, и грязные пиратские лапы не должны были к ней прикасаться… Но, желая сберечь иллюзию, он мог причинить боль живым людям.

И вот однажды утром Глинн проснулся, ощутив приближение земли, пока ещё скрытой в тумане. Он быстро оделся и выбрался на палубу как раз в тот момент, когда фрегат тихонько загудел, сообщая всем о том, что чтецу воды уже было известно. Он не мог найти себе места, пока “Чёрная звезда” неторопливо подходила к острову с юго-запада, и почти не слышал Пепла, который отпускал одну за другой шуточки о мечтательных студентах, которые открывают не те двери и читают не те книги.

Потом шутки стихли.

Саваррен, Жемчужная гавань, был волшебным видением в розоватом сиянии рассвета, он был настоящим — из камня и дерева, — но выглядел так, словно вырос из недр затерянного в Океане острова, на который полторы тысячи лет не ступала нога человека. Он ждал их, достаточно удачливых, чтобы обнаружить подсказку, достаточно безумных, чтобы отправиться в путь, достаточно смелых, чтобы не повернуть обратно при виде цели. Его башни, конечно, не пронзали облака, но всё-таки поднимались высоко над кронами древних деревьев, словно иглы из молочно-белого стекла. Эти башни свидетельствовали, что открывшийся их взглядам город был старше, чем считалось — ведь построить такое могли только Основатели, пришельцы из другого мира.

Уже в самой гавани они стряхнули наваждение и вспомнили, что когда-то здесь произошла катастрофа. Теперь её следы были хорошо заметны — значительная часть домов оказалась разрушена, набережная вздыбилась, будто её приподняло подземное чудовище, а зелень отвоевала себе изрядную часть кварталов, где раньше обитали люди и магусы. Но даже изувеченный и ослабевший, Саваррен производил такое сильное впечатление, что и хладнокровный Коршун не сразу пришел в себя.

— Дно покрыто осколками окрестных скал, отколовшимися во время землетрясения — слишком мелко, ~Звезде~ не пройти, — проговорил он севшим голосом. — Доберёмся до берега на лодках

Пепел посмотрел на Глинна и кивком приказал идти следом.

Лишь ступив на берег, он по-настоящему осознал, что произошло. Это и впрямь была Жемчужная гавань, Саваррен. Это было, наверное, самое удивительное открытие за последние сто лет. И где же удалось найти ожившую легенду? Чуть ли не под носом у альтимейцев, которые за время, минувшее после загадочного исчезновения Саваррена, успели дважды отстроить свой город, прославиться во всех окрестных морях и вновь соскользнуть в пучину забвения. И никто, никто ничего не заметил…

Глинн зашагал вперёд, не проверяя, идёт ли кто-то следом за ним. Так уже бывало раньше — его очаровывали улицы Ниэмара, его заколдовали дома в Диннате, — хотя на этот раз сила воздействия была несоизмерима с той, которую ему уже доводилось испытывать. Он шел, всё глубже погружаясь в море древней магии, словно пил вино тысячелетней выдержки, пьянея ещё до того, как вожделенная жидкость попадала на язык. Он был каждой каплей тумана, который ещё не успел полностью рассеяться, и чувствовал всё: каждый покрытый пылью сундук с драгоценным содержимым, каждую золотую монету, закатившуюся в щель между каменными плитами.

~В этом мире всё устроено просто, да, Глинн? ~

~Богатые хитрецы управляют умными бедняками вроде нас с тобой. ~

~Впрочем, ты особый случай — ты был богатым, но явился в Ниэмар, чтобы получать знания; выходит, ты умный и одновременно дурак. Но ничего, мы это исправим. Всё дело в том, что я-то хитрый, Глинн. Видишь вот это? Всегда есть способ открыть дверь, даже если у тебя нет ключа. ~

Он остановился, ощутив, как сердце забилось чаще обычного. Почему именно сейчас? Почему воспоминание о Кайте вернулось к нему именно в этот миг, в этом городе, посреди этого растрескавшегося, заросшего плющом и покрытого пылью великолепия?

~А ты подумай, Глинн. Ты знаешь все ответы. ~

~Просто подумай. ~

~И вспомни. ~

~Вспомни меня таким, каким я был. ~

Они познакомились почти сразу же после вступительных испытаний и решили, что снимать одну комнату на двоих будет дешевле. Им обоим было по семнадцать лет, и хотя Глинн происходил из богатой семьи, что-то неуловимое выдавало в нём изгоя, и поэтому Кайт, сын матроса, пробивавшийся сквозь все препятствия с тем же упрямством, с каким его отец драил палубу, безоговорочно принял Глинна за своего. Они вместе ходили на лекции и в Библиотеку, а потом вместе выпивали в каком-нибудь из трактиров поблизости от Университета и шутили с красивыми студентками, надеясь, что им повезёт. И им везло не только в этом. Глинн притворялся, что не замечает той лёгкости, с которой Кайт проникает сквозь запертые двери, и тех денег, что иной раз появляются у него, словно из пустоты.

~Хорошее было время. ~

А потом Кайт исчез.

Молва твердила, будто он сбежал, устав от трудностей учёбы; ещё говорили, что в прошлом у него обнаружилось некое тёмное пятно, вызвавшее недовольство самого ректора, ревностно следившего за строгим соблюдением Устава. Вскоре про Кайта забыли, как должны были забыть и про самого Глинна — студенты, словно вода, текли мимо каменных университетских берегов, чтобы слиться с бескрайним морем жизни, до которой самому Университету не было никакого дела. Забывали иной раз даже лучших, а чем они двое заслужили, чтобы их помнили?

~Но ты-то не забыл. ~

Нет, он не забыл…

Тем вечером Кайт с горящими глазами сообщил ему, что не пройдёт и дня, как вся их жизнь круто изменится. Я знаю нужную дверь, то кричал, то шептал он, я смогу её открыть! И после этого можно будет забыть о лекционных залах, об испытаниях и угрозе Трёх провалов; можно будет читать книги лишь для собственного удовольствия, можно будет купить себе столько книг, сколько захочется. Ты веришь мне, Глинн? Веришь, друг? Ты просто поверь!

У Глинна болела голова; он махнул рукой и велел Кайту убираться.

Больше они не виделись.

~Это ведь так грустно, да? Понимать, что случилась беда, которую ты мог бы предотвратить. Про такое говорят – «камень на сердце», но на самом деле там не камень, а песчинка. Песчинка, которую сердце – или, может, душа? — слой за слоем обволакивает перламутром, чтобы избавиться от тупой саднящей боли. Получается жемчужина. Небольшая. Возможно, всего одна. Но время — забавная штука, и скоро их оказывается много…~

Глинн долго искал своего друга, расспрашивал всех, кто мог знать, что с ним произошло, и однажды обнаружил его воровской нож у себя под дверью. Это было послание от людей, с которыми связался Кайт, это был намёк: прекрати. И он подчинился, опустил руки, перестал думать о чём-то, кроме учёбы — это принесло плоды довольно быстро, хотя Эллекен всё равно не поверил, что он исправился.

~…и вот ты – раковина, уродливая колючая штуковина, в которой спрятана красота. Кто-то возьмёт в одну руку тебя, а в другую – острый нож, и в самом скором времени твоя душевная боль станет ожерельем на чьей-то тонкой шее, а сам ты станешь пищей – крабов, рыб, людей или магусов, да какая разница? Это твоя судьба, потому что ты превратился в раковину, хотя мог бы остаться человеком. ~

Глинн замер посреди улицы, по обеим сторонам которой возвышались полуразрушенные дома, оставленные жителями… полторы тысячи лет назад? Не знай он историю Саваррена, решил бы, что город пустует полвека, не больше. Туман, который давно должен был исчезнуть, сгустился и стёр развалины, закрасил белым; теперь Глинн стоял посреди пустоты. Он вдруг понял, что это конец всех дорог, что дальше уже идти не надо — здесь его место, наедине с призрачным голосом человека, который погиб из-за несказанных слов. Он закрыл глаза и сквозь туман, который был водой, ощутил Коршуна, Пепла, Багу и всех остальных пиратов — они разбрелись по городу, разделились, и пали жертвами той же силы, что сейчас одолевала его. Была ли это их собственная память, бескрайней и безжалостней Океана, или некая сущность, поселившаяся в Саваррене много веков или тысячелетий назад – какая разница?..

Он закрыл глаза, не желая видеть, что произойдёт дальше; в темноте его чувство воды усилилось, и он стал городом, спрятавшимся под покровом тумана, а потом — островом, который со всех сторон окружало море, и в этом море были другие острова — и Альтимей с его двуликим старым-новым городом, и безымянные клочки земли, необитаемые или ставшие приютом для скромных рыбаков, и далёкие тёмные громадины, поросшие лесом, открытые всем ветрам, устремившие к небу острые пики скал — такие разные и такие похожие, готовые сражаться с Великим штормом вместе и по отдельности. Он увидел громадный Ниэмар с его десятью кружевными башнями и статуями в вуалях из мрамора; он увидел шумный Лейстес, пристанище торговцев и пиратов; он увидел Облачный город, всё ещё озарённый огнями былой славы, не убоявшийся явных и скрытых врагов.

Он увидел…

Осыпающаяся каменная лестница, у подножия которой плещутся волны; на ступеньках сидит девушка — зябко кутается в шаль, длинная прядь волос, выбившись из узла на затылке, падает ей на лицо, но она ничего не замечает, лишь с печалью смотрит на воду, как будто надеясь там что-то прочитать.

Дом с плоской крышей, огражденной перилами; немолодая женщина стоит, устремив взгляд на взволнованное море, не замечая дождя, который уже успел намочить ей волосы и платье. Мужчина — ещё не старый, но с суровым, обветренным лицом моряка — обнимает её за плечи и уводит прочь; она всё время оборачивается, как будто ждёт, что посреди бушующих волн появится парус.

Берег, усеянный острыми осколками скал; волны шелестят по песку, где-то далеко слышны громовые раскаты. Стройная молодая женщина в длинном платье, с распущенными тёмно-русыми волосами, стоит лицом к морю и как будто… нет, она не пытается что-то разглядеть посреди бескрайних владений Великого шторма. Она просто смотрит на море, а море смотрит на неё. У неё красивое, но грустное лицо. Она улыбается, глядя Глинну прямо в глаза…

~Я жду. ~

Он чувствует в пальцах правой руки знакомую рукоять воровского ножа, что был украден у него, а в левой — колючую поверхность крупной раковины. Жемчужница? Нож? До чего примитивно. Той воды, что была в начале всего, когда звёзды ещё не зажглись над бескрайним океаном Вечной ночи, ему хватит.

Хватит, чтобы всё исправить без помощи острого лезвия.

— Хоть я и не понимаю, как именно ты сделал то, что сделал, должен признать — ты спас мне жизнь. Мне и моим людям, а также моему кораблю.

— Да. Но спаслись не все.

— Опять ты за своё. У меня нет и не было помощника по имени Пепел, и матроса такого на ~Чёрной звезде~ тоже никогда не было. Не заставляй меня думать, что ты…

— Я не сошел с ума, капитан. Впрочем, думайте что хотите. Всё равно я сначала завёл вас всех туда, и уже потом спас.

— Не имеет значения. Ты… ты ведь не знал, что поджидает нас в Саваррене. Ты мог сам погибнуть. Прошлое следует оставить в прошлом, не так ли?

— Вы изменились, капитан Коршун…

— Ты тоже изменился, водоплёт Глинн Тамро.

Он находит её именно там, где хочет найти — дремлющей на ступеньках каменной лестницы, у тихого канала, под грустным взглядом древней статуи на противоположном берегу, — тихонько наклоняется и поправляет шаль, сползающую с плеча; в этот момент она просыпается, растерянно смотрит на него — не веря, что это не сон, и отчасти не узнавая, потому что он выглядит совсем не так, как раньше, — бросается ему на шею и, всхлипывая, начинает быстро-быстро шептать о том, какой же он мерзавец, потому что только мерзавец мог исчезнуть, не оставив даже короткого письма, хотя ему стоило всего лишь проявить смелость и явиться на вечернюю лекцию, чтобы увидеть, как один профессор вызывает другого на учёную дуэль, как они на глазах у пяти сотен зрителей истязают друг друга хитроумными вопросами, как что-то меняется — что-то необъяснимое, но понятное всем присутствующим, — и вчерашние непримиримые враги вдруг улыбаются друг другу, забывая все обиды; конечно, это не навсегда, но весь смысл жизни в переменах, разве нет?

Он надевает ей на шею ожерелье из крупных разноцветных жемчужин и просит позвать отца. Она убегает.

У подножия лестницы стоит высокий худощавый мужчина в простой матросской одежде. Его чёрные волосы припорошены не то пеплом, не то снегом, левый глаз закрыт повязкой, а правый смотрит выжидательно.

“Ты носил чужое имя и чужое лицо, — мог бы сказать ему Глинн. — Ты стёр память о себе, как делал, наверное, уже не раз, но я-то ничего не забыл. Теперь я понимаю, что ты всё это устроил — ты наблюдал за мной ещё до того, как я попал в Ниэмар, ты тот, о ком все знают, но с кем никто не хочет встречаться. Выходит, ты не так уж страшен, как принято считать? ”

Но говорит он совсем другое:

— Она ждёт на пустынном берегу, там, где ничего нет, кроме воды, песка и камней. Иди же к ней скорее, не трать на меня время — я всё понял.

Тот, кто называл себя Пеплом, кивает ему и исчезает.

Глинн садится на изгрызенную временем ступеньку. Впереди него — пустота, а позади — те, рядом с кем не страшно глядеть в эту пустоту, и так теперь будет всегда.

Он улыбается и закрывает глаза.