Послесловие 9 страница

Лично я испытывала ликование при виде лесной реки, зеленых волнистых холмов, овеянных былой славой, крутых утесов, камней, покрытых серо-зеленым мхом, и бесчисленных горных хребтов. Прямо дыхание перехватило от счастья, когда грациозный коричневый олень с легкой неторопливостью пересек нашу тропу.

Но Лёня, как начальник экспедиции, был, конечно, настороже.

— Слушай, — говорит он, — здесь вообще-то безопасно? Все дорогой идут, а мы лесом. Эта обстановка внушает тревогу. Особенно мне, уральцу: лес у нас на Урале считается враждебным человеку.

Или он вдруг спрашивал:

— Вон те, белые — чайки или кто? Может, это беркуты?

А там птицы кружат в тишине — над верхушками деревьев. Неведомые нам птицы белые — с весьма приличным размахом крыльев, классические орлы и жутковатые стервятники. Безо всякого преувеличения можно сказать, что над нами нависла туча птиц довольно внушительных размеров. Лёня говорит:

— Чегой-то орлы так низко парят? Орлы не нападут на нас?

— …И никого! — Лёня встревожился не на шутку. — Хоть бы грибник какой-нибудь прошел. Смотри: лес стоит — не колышется. Чувствуешь себя героем миров Роберта Шекли. Прилетел на другую планету — ничего не понятно, только ощущение опасности.

— Все ты, все ты!.. — он давай ругаться. — Вечно тебе хочется путь сократить. А его не надо сокращать! Он уж какой есть, такой весь и придется пройти — до каждого малейшего на твой непосвященный взгляд излишнего изгиба!..

Я предложила сделать привал. Но он не согласился.

— Тут надо сидеть на привале — спина к спине, чтобы видеть, откуда возникнет угроза. Но лучше все-таки отдыхать не в сердце джунглей, а на открытых местах: ляжешь на краю какой-нибудь полянки, — мечтательно говорит, — а там индийцы играют в гольф.

И вот наконец мы достигли края громадной долины, именуемой «площадкой для гольфа».

Я просто рухнула, не в силах больше сделать ни шага.

А Лёня кричит:

— Вставай! Вставай! Пойдем дальше! Смотри, все куда-то бегут — и взрослые, и дети… Наверняка тут есть что-то такое, что раз увидишь и не забудешь никогда! Всю жизнь потом будешь вспоминать!.. Как тогда — эти снежные горы!..

Жара, многие с зонтами, все действительно куда-то идут. Правда, в разных направлениях. Мы заметались: в одну потащились сторону, потом в другую, а это ж огромные расстояния! Опять забурились в лес, продираемся сквозь бурелом в надежде, что вот-вот, сейчас-сейчас… откроется неописуемый пейзаж — водоем или ущелье… То, что отныне и до конца будет нам сниться длинными московскими ночами.

Пересекая заросли боярышника и бамбука, мы обнаружили картонный щит. Там было написано, к счастью, по-английски (о, майн Готт, как говорила моя бабушка Мария, немка, а ведь могли бы написать на хинди!.. ):

— ОСТОРОЖНО! ТИГРЫ!!!

Ни слова не говоря, мы кинулись обратно.

— В чем тут секрет? — стал Лёня разгадывать тайну этой необъяснимой достопримечательности. — Ну, поляна для гольфа, спортивная площадка. И что?..

Я говорю:

— Да просто их радует открытое пространство!

— Что ты говоришь такое?!! — возмутился он. — Ты соображаешь, что ты говоришь??? Семь километров пилили, чуть не попали в лапы тигру, все ноги стерли — и вышли… на поляну! Я таких полян, знаешь, сколько навидался?

— Сэр! Сэр! — мы услышали. — Леди! Остановитесь!..

Оборачиваемся: за нами гонятся какие-то старшеклассники.

Мы сначала делали вид, что не обращаем на них внимания. Но когда толпа здоровых тинейджеров с воплями несется за тобой, нервы не выдерживают, даже если это миролюбивые лица индийской национациональности. Мы с Лёней дрогнули и обратились в позорное бегство. Вижу, они нас догоняют. Я резко затормозила и обернулась к ним с улыбкой.

Тут все начали со мной здороваться, знакомиться, жать руку. Окружили меня, хлопают в ладоши и просят:

— Мадам! Данс!!! [15]

И надо же! Среди этих обалдуев тоже хлопал в ладоши — громче всех и кричал «Мадам, данс! » их учитель. Ну — туземцы! Лёня еле отвлёк эту теплую компанию: сказал, чтобы все сосредоточились, он сейчас будет делать фотоснимок на память. А индийцы как раз очень любят фотографироваться. Правда, наша фотография для них совсем получилась бесполезной (он снимал на свой аппарат), не важно, они приосанились, сделали серьезные физиономии. Короче, мы еле от них отделались.

Я сняла сандалии, пошла босиком. Земля горячая, трава мягкая, повсюду какашки оленей. Когда так идешь, ни о чем не хочется думать, только чувствовать, что ты ступаешь по Земле!

Ты ей свое тепло отдаешь, она тебе свое. Как говорили древние иудеи: «Под нами простерты вечные объятия…» Тогда у тебя совсем другая походка. (…Или, например, чудо человеческой улыбки! Перед отъездом в Москве ходила на почту за переводом, забыла паспорт, стою — руки развела, улыбаюсь. И незнакомая женщина, работник почты, мне деньги выдала без паспорта…)

Тут Лёню осенило:

— Да, да, действительно, им, видимо, нравится открытое пространство! Индийцы все норовят обожествить, а здесь им кажется, что это храм природный!

— Я в шоке, просто в шоке! — говорил он. — Вот это поле — оно ничего для нас не значило. А теперь я понял: это для них экзотическое место, радость всей Горной Индии! И не только Горной! Они любят эту поляну, приезжают сюда, играют в разные игры, веселятся, устраивают пикники, они видят на плоскости маленькими других людей, и для них это чудо.

Главное, подъезжает автобус за автобусом, оттуда с криком выскакивают люди и бросаются бежать по этой поляне. Но все равно они друг от друга бесконечно далеки, такой простор — невозможно приблизиться!

Странно, что к нам опять подгребли школьники со школьницами, на сей раз культурные, воспитанные дети с хорошими манерами из Дели. Расселись вокруг и начали спрашивать, откуда мы и куда, трудно ли быть художником в России и что нас поманило в эти края. Они хорошо говорили по-английски, а слушали серьезно, внимательно. Видимо, ученики особенной школы, похожей на славную «Шантиникетон», [16] которую в начале века открыл, ухнув на это дело всю свою Нобелевскую премию, великий поэт Рабиндранат Тагор.

Там обучали в парках и садах, под сенью дерев, среди поющих птиц. Тагор считал, в такой обстановке ребенку легче выразить скрытые сокровища своей одаренности. (Сынок мой, Серёня, в школьные годы восхищался учителем по литературе: «Ой, он такой образованный — Пушкина от Гоголя с первого взгляда может отличить! »)

— Истинное воспитание, — говаривал Рабиндранат Тагор, седой, длинноволосый великан, бенгальский гений, философ глубочайших прозрений, — не в том, чтобы ребятам что-то вдалбливать из внешних источников. Но вывести на поверхность вашего существа бездонные родники внутренней мудрости.

Почему-то мне важно, что Рабиндранат лично учил детей петь, — естественно и без усилий, как поют птицы. Сам он переложил на музыку сотни индийских стихотворений, своих собственных и сочиненных в древности.

(«Опьяненный блаженством пения, — я забываюсь и зову Тебя своим другом, о мой Господь! »)

Интересно, что ученики в Шантиникетоне, хотя и не проходили специальную подготовку в йоге, соблюдали длительные периоды молчания.

Время от времени нам встречались в Индии такие утонченные люди. Тогда мы просто расслаблялись и отдыхали в их присутствии.

Лёжа в тени единственного на всю поляну гигантского дерева, уходившего ветвями в самый космос, посреди бесподобной, изумрудной, залитой солнцем долины, вобравшей все мыслимые красоты этого мира: увенчанная горами, обрамлённая озерами, усыпанная цветами, — мы думали, какие мы дураки, что в первый момент не оценили ее красоты и величия.

— А вон семейка — прямо на солнце лежит! — говорит Лёня. — Им-то что! У них носы не обгорят. У них носы две тысячи лет назад обгорели…

— Земля тут какая разогретая! — он говорил. — Метра на полтора, наверно, прогрелась! Она излучает энергию, дает, а не забирает, как будто держит тебя на своих ладонях. От этой земли жар так и пышет, а на Урале — там тянет прохладцей.

Так мы лежали, улавливая трепет здешней земли, и от избытка чувств я запела старую бенгальскую песню Тагора «Зажги светильник своей любви! ». Вокруг спаривались кузнечики, мухи, стрекозы и жуки, уж очень здесь буйно торжествует жизненная сила, отовсюду струятся будоражащие токи, сам воздух наэлектризован, каждая твоя клетка насыщается неразрушимым светом.

Везде ползают огромные черные муравьи, блестящие на солнце. Увидят, что ты присел, подкрадываются и вынюхивают, не собираешься ли ты подкрепиться, — любая крошка вызывает сонмище муравьев.

Древнегреческий географ Страбон посвятил муравьям Индии немало волнующих строк. Что это-де мифический зверь — полулев, полумуравей, он меньше собаки, но больше лисицы. Шкуры таких муравьев похожи на леопардовы шкуры, а заняты они тем, что роют в горах золотой песок, требующий только незначительной плавки. Люди тайком приезжают за этим песком на вьючных животных. Если муравьи заметят непрошеных гостей — то храбро вступают в борьбу и преследуют убегающих, а если догонят, то похитителям несдобровать.

(«Это непостижимо, но всё, вплоть до тел муравьев, есть земля незагрязненных чудес…» — говорили древние. )

А Лёня так сказал:

— Что нам бояться муравья? Взял его рукой, рассмотрел повнимательней и выбросил подальше.

Внезапно прилетели бабочки и стали садиться к Лёне на лицо. Он шевельнется, они взлетят, а протянет руку, и бабочка опускается к нему на ладонь. Тогда он велел мне взять камеру и быстро снять полнометражный фильм на эту тему.

— «Даблусфильм» представляет, — объявил Лёня, — документальный сериал «Насекомые». Фильм первый: «Бабочка».

(Весной в Москве он снял фильм второй, «Червяки», — о том, как он, Лёня, ходит под проливным дождем и спасает от неминуемой гибели под подошвами москвичей доверчивых дождевых червяков. )

— А может, это вообще особенность бабочек — садиться на светлые руки и лица?.. — пытался он докопаться до истины. — Ведь она не знает, что руки бывают белые!..

— Какое облако живое! — он продолжал удивляться. — Меняется каждым своим миллиметром: в микроскопическую долю секунды — мельчайшей долей дюйма!.. Поэтому оно все движется и живет. И там орлы парят, видишь две черные точки?

Вдруг в небе возникла голова. В чалме, глаза карие, чуть-чуть навыкате, щетка черных усов, она парила в облаках не хуже орла — до того тут сместились все масштабы и расстояния, мы даже не сразу поняли, что над нами склонился незнакомый дядька.

— Шанти-шанти! [17] — приветливо сказал он. Из-за спины у него выглядывало многочисленное семейство.

Мы нехотя поднялись, опять пошли расспросы: откуда, кто да какими судьбами?

— Ах, из России?!! — закричал этот любознательный домохозяин. — Вау! Из самой Москвы??? Тогда я обязан станцевать вам танец Шивы!

Мы ахнуть не успели, как он принял изначальную позу, на миг застыл, а потом запел и затанцевал…

Вот это был номер! Мы прямо обалдели. Жена, теща, дети, брат, сват — все притоптывают, прихлопывают, а этот новоявленный Шива, раскинув множество рук, отплясывает свой самый первый на земле божественный танец, где каждый жест, взгляд, любая вещица означает что-то космически грандиозное: рука, держащая барабан, символизирует созидание, ни больше и ни меньше; вторая рука с полностью раскрытой ладонью и вытянутыми пальцами — защиту мира; зато взметнувшийся к небесам огонь в третьей руке намекает на грядущее разрушение Вселенной согласно Его непререкаемой воле в ночь конца всех времен.

Прямо у нас на глазах барабан, который эта семья самым непочтительным образом таскала в тряпичной затрапезной сумке, дал импульс началу движения материи, рождению космических ритмов и языку Галактик.

Волосы пляшущего Шивы, случайно встреченного мной и Лёней на поляне для гольфа, были украшены неподдельными звездами, в одном глазу сияло солнце, в другом — луна, месяц над головой говорил о полном самоконтроле, а священная Ганга, стекавшая по волосам, несла в своих водах нектар бессмертия.

Мы бурно зааплодировали. Леня подарил «Шиве» — вылитому, надо сказать, Пушкину Александру Сергеевичу — значок с изображением профиля Пушкина, русский рубль и открытку с красным даблоидом.

Обратно мы возвращались по шоссе, никуда не сворачивая, вокруг ни души, ни машин, ни автобусов. Лес на обочине замер, и вдруг ветви, листья, трава — все вскипело, это сверху с горы к нам спускалось полчище обезьян.

Я снова вспомнила Страбона: как македоняне, прибывшие завоевать Индию, увидели на холмах бесчисленные войска. Имя им было легион. Греки двинули туда свои полки, но при ближайшем рассмотрении обнаружили, что это обезьяны!

Ну, мы испугались. Тем более они с малышами. Юнцы, гоняясь друг за другом, перебегали через дорогу, забирались на деревья. Взрослые вышагивали солидно, с высоты своего положения взирая на подрастающее поколение…

Среди обезьян выделялся крупный старый самец исключительно криминального вида. Издали приметив меня и Лёню, он шествовал по земле, параллельно дороге, всё в более и более опасной близости с нами. Даже чуть-чуть обгонял, стараясь заглянуть в глаза, и брови поднимал, пугал. Другие обезьяны держались от него на почтительном расстоянии, но вся команда покорно следовала за ним.

— Где мой штатив от камеры? — грозно спросил Лёня. — А ну-ка дай мне его, я им буду обороняться от обезьян!

Он произнес это нарочно громко, чтоб обезьяний авторитет принял к сведению: мы не так уж беззащитны. Тогда тот вышел на асфальт, преградив нам путь, и стал демонстративно чесать себе пятерней грудь, а также громко зевать, обнажая воинственные клыки.

Мы с Лёней до того приуныли, стоим — а темнеет, звезды уже зажигаются. И опять, опять, как манна небесная, с гор — едет, громыхая, спасительный фанерный фургончик.

Мы:

— Эй! Эй! Друг!..

Прыгнули туда, дверь захлопнули, вздохнули с облегчением и покатили в Раникет.

— …Что? Съел? — крикнул Лёня нашему обидчику и потряс из окна штативом.

Тот ответил оскорбительным жестом: нехотя встал, повернулся, задрал хвост трубой и продемонстрировал нам свою вызывающую боевую раскраску.

Глава 18. «Поющий камень» и «счастливая вода»

Пришла пора подумать о подарках.

— Приедем домой, — сказал Лёня, — а все будут стоять и ждать — что мы вынем из сумки.

И предложил дарить друзьям в Москве придорожные камни Индии да бутылочки со святой водой Ганги.

Как наш Серёга, когда был маленький, сделал концептуальную работу «Поющий камень».

— Открываешь коробку — и он поет, — говорил. — Неслышно. Однако человек хорошо понимает его песню.

Также были созданы «Невидимый камень» («В ящике лежит камень, но его не видно») и «Счастливая вода» («Кто выпьет всю — тот попадет в ад, кто — чуть-чуть, попадет в рай; а кто — нормально отопьёт, останется на земле»).

— Надену желтую кофту, красные штаны, шапку кшатрия, — говорит Лёня, — и пойду на встречу с Курицыным — камень отдавать!

Мы сидели на рюкзаках среди высочайших гималайских сосен, ноги утопали в изумрудной траве, перед глазами расстилались синие горы, тающие в белилах туч и небесном кобальте фиолетовом, в самом воздухе здесь витало благословение, которое не может быть ни найдено, ни дано.

Вот где должен жить человек, возвышаясь над миром, размышляя о Причинах Всего Сущего, думала я, смотрела — и не могла насмотреться, мое сердце было объято печалью, ибо я понимала, что вижу Гималаи в последний раз.

Как говорится, грех жаловаться, все сбылось и состоялось, слава Божественному Водителю, я иду по этой земле тропами своей любви. Что вело меня сюда? Несколько историй, несколько мелодий и непоколебимая вера в сны о чем-то большем…

Эх, жаль, мало где побывали. Мне-то хотелось легко, как летучая мышь, перемещаться по Индии, все исходить Гималайские горы, отправиться в цветущую долину Кулу, где обитали Рерихи, в Шимлу — там живет далай-лама, которого мы почитаем, я с ним собиралась встретиться и поговорить. Хотя бы коснуться рукою высокогорных глетчеров — гималайских ледников… Пройти нескончаемую долину Ассам, омываемую Брахмапутрой и грозно окаймленную хребтами Дулэ и Нага во всем их величии. Я слышала, из этой долины к северу в королевство Бутан ведет на протяжении четырехсот верст лишь одна горная дорога. Далее к западу следуют магические места — королевства Сикким и Непал, Кемаун, Гервал, страна пяти рек Северный Пенджаб и Кашмир.

(…Те самые королевства, о которых грезит много лет великий писатель Владислав Отрошенко, сосед наш по Орехово-Борисову.

Однажды он позвонил и говорит:

— Марина! Приходи, у меня есть печенье, конфеты и мед, я сварю тебе кофе по-турецки. Будешь пить кофе и слушать мой новый рассказ. Я хочу с тобой посоветоваться.

И давай мне читать удивительную историю о некоем тамбурмажоре. Того шальным образом занесло в королевство Бутан. Весь рассказ — это вдохновенная, грандиозная, неслыханная лекция, тамбурмажор оглашает ее в Бутане прямо на русском языке. Но из всего потока красноречия только единственный слушатель раскумекал одно слово «барабан», то есть в конце концов становится ясно, что никто ничего не понимает.

— Я хочу свой рассказ послать королю Бутана, — сказал возбужденно Владик, сверкая глазами. — …Это страна моей мечты! )

От гор и до моря, от моря — до гор идти месяцами, добраться до холмов Бомбея, а там переплыть Индийский океан на арабском судне и двинуться дальше, туда, куда направляет тебя в сумерках доброе небо, охраняющее путников…

Но судьба (индийцы зовут судьбу «кисмат») распорядилась иначе, подарив нам маршрут, который уж был уготован. И я горько заплакала от радости, как говорит мама карикатуриста Олега Теслера.

— Все-таки ты не понимаешь ничего, — сказал мне Лёня. — Иногда ты силишься понять, но в целом… Главное, не горевать по таким пустякам. Главное, генеральную линию держать. Я обещаю, ты веришь мне или нет? Даю тебе слово, что мы сюда вернемся.

(Биолог и художник Женя Тумаков, увлеченный Востоком, рассказывал: он был в семинаре, там изучали технику «Лицо Будды» — если что-то тебя огорчает, сделай лицо Будды, вспомни и воспроизведи. От этого сразу приходит спокойствие.

— А в последнее время, — сказал мне Женя, — я начал вспоминать лицо Лёни, его взгляд и улыбку. Я не знаю, какой он в семье, но к нему, как ни придешь, никогда он не покажет, что ему некогда или что-то не так…

Этот Женя приобрел себе автоответчик. Если ты звонишь ему, а Женя Тумаков где-то шляется, в трубке раздается его голос. «Каждый из нас, — произносит он, — обладает изначальным счастьем. Вот и я страшно счастлив. Смейтесь вместе со мной: «Ха-ха-ха-ха!!! »)

Пора, пора возвращаться домой, все друзья и родные уже вспоминаются на каждом шагу. Да и в гостиницу нет пути назад. Мы с Лёней оттуда бежали, с вещами, зажав носы. После полудня к нам в келью явился паренек с ведром навоза, вывалил и начал старательно натирать им полы.

Что делать, старинный обычай! В «порядочном» доме пол натирается каждый день коровьим калом. Если не натереть пол перед званым обедом или вечеринкой, ты просто намеренно оскорбишь гостей. Они увидят в этом неуважение к их особам. Ходят слухи, что даже европейцы, дорожащие деловыми отношениями с индийцами, должны придерживаться этого этикета хотя бы у себя в приёмной.

Вообще я заметила, здесь очень высоко ценится кал!

— Да кал везде ценится, — говорит Лёня. — Кроме России. Потому что у нас его навалом. Хоть ты его на экспорт вывози!..

Затем мы поговорили о мирских вещах. О билетах на автобус. Словом, стали решать, как добираться в Дели.

Местный экспресс отправлялся через полтора часа, мы купили билеты.

Лёня приволок откуда-то сломанный стул, и мы по очереди на нем сидели, вспоминая заветный стул Лёни Пурыгина Гениального из Нары. В конце восьмидесятых этот стул выставлялся в Доме художников на Кузнецком мосту. Прямо на сиденье там были начертаны ласковое приглашение присесть и разные заманчивые обещания: кого терзают страхи — очистится; кого — одолели муки совести, они умолкнут; кто ищет просветления — просветлится; кто хочет ребенка — забеременеет и так далее. «Но если ты работник министерства, — грозно предупреждала надпись на стуле, — гомосексуалист, наркоман или искусствовед — то тебя прохватит понос! »

На остановке начал собираться народ. Все весело приветствовали друг друга — отъезжающие, провожающие. Предстояло нешуточное путешествие по горным дорогам, экспресс отправлялся вечером, а собирался прибыть в Дели утром. Больше часа я с наслаждением впитывала мелодию этой речи, такой дружелюбной, мягкой, что неискушенный путешественник мог бы подумать: в ней нет не только ругательств, но и обидного слова!

Однако в Индии распространен жестокий обычай, когда именно слово используется, как оружие, разящее наповал. Скажем, кто-то тебя обидел, ты так и пышешь злобой, жаждой мщенья, а эта обида не подлежит законному рассмотрению. Ладно, ты идешь на базар и нанимаешь там пару старух, известных глубокими познаниями в науке чудовищных оскорблений и ругательств. Они берут хороший задаток, усаживаются у двери твоего обидчика и обрушивают на бедного хозяина неистощимые запасы брани. Для пущей язвительности нанятые фурии поносят все его семейство, особенно, как водится в нашем лучшем из миров, бедную, ни в чем не повинную, маму.

Причем считается, что свидетелем этого позора спокойно может быть кто угодно, кроме самого объекта преследования. Но если хоть одна живая душа узнает, что это слышал адресат, — плакала его репутация.

Чтоб, не дай бог, ничего не услышать, хозяин осажденного дома прячется в отдаленнейшую комнату и оказывается в строгом заточении.

Полицейские не вмешиваются в подобные дела, несчастный пленник остается без всякой помощи и поневоле должен вступить в переговоры с тем, кого обидел…

Подъехал автобус. Почему-то автобусы в Индии, даже дальнобойные экспрессы, мне вспоминаются громоздкими, разболтанными, сооруженными из фанеры, с частично закрывающимися дверьми и навсегда открытыми окнами.

Мы сдали в багаж сумку с нашими ботинками — Лёнины замечательные кроссовки и мои французкие белые башмаки, мягкие, удобные, которые я прочила себе на черную старость, сели у такого заклинившего распахнутого окна на первом сиденье поближе к водителю, и, памятуя о том, как мы ехали по этой дороге сюда, приготовились к самому худшему.

Народ набился в автобус до отказа. Что интересно, с нами уезжали обратно в Дели двое японцев, которых мы встретили в ашраме Бабаджи. Они тогда, ночью, сидели на парапете и покуривали травку. Мы встретились, как родные. И я сказала, чтобы поддержать разговор:

— До чего же все-таки у разных народов нашей Земли разнообразные носы!

На что Лёня строго отозвался:

— У всех людей носы совершенно одинаковые. Это углубление около носов различной величины.

— А японцы?! — воскликнула я запальчиво.

— Японец — другой вопрос, — исчерпывающе ответил Лёня.

Как дипломированный медик, он всегда делает очень компетентные заявления, касающиеся плоти. Например, он сказал мне однажды:

— Моё сердце принадлежит только тебе, но остальные части тела…

Глава 19. Да поможет нам «Камасутра»!

Автобус тронулся. Вечер, попахивающий дымком вечер, окрасил горные склоны тусклой медью и бирюзой. Кстати, горы тут чуть ли не целиком состоят из железной руды. Именно в этом районе когда-то впервые в Индии было выплавлено железо. Топливом служили дрова. Опасаясь, что в топках будут сожжены все леса Кумаона, англичанин Генри Рамзей данной ему властью закрыл плавильни.

Красный бык пасся на зеленом поле. Быстро темнело. Аромат сандалового дерева проникал в автобус сквозь запах бензина и гашиша, который курили несколько индусов, дружно сидя в ряд в кабине водителя! Мне было не видно, курил ли вместе с ними водитель, но Лёня был полон опасений, что курил!

Мы мчались вдоль глубоких ущелий, здесь это называют кхад — что значит пропасть, обрыв, дорога не имела никаких заградительных валиков, сгущалась темнота ночи, деревья в своих фантастических очертаниях стали далекими, отстраненными и замкнутыми, то тут, то там появлялись светящиеся точки: это в домах зажигали фонарь или разводили огонь в очаге.

Ежеминутно подавая сигналы (на каждом повороте — наскальный рисунок огромного клаксона), шофер вместе с пассажирами несся вниз, только ветер свистел в ушах. Лёня около рапахнутых в черную бездну окон бормотал взбудораженно:

— Лишь бы ехать, все равно на чем, по этим горным дорогам! Все равно куда — справа пропасть, слева камни… Крутые виражи!.. Еще бы марихуану за щеку заложить… и все уже все равно!

Где-то за полночь автобус, громыхая, спланировал в Наини Тал: довольно многолюдное место на берегу озера. Музыка, разноцветные огни, работают увеселительные заведения, народ прогуливается на берегу — вполне курортная обстановка… При этом во всей округе, как всегда, ни одного туалета! Я туда, я сюда — нигде и ничего!

— Мэм, — обратилась ко мне пышнотелая индианка из нашего автобуса, — вы, случайно, не знаете, где тут туалет?

— Она у меня спрашивает! — сказала я Лёне.

А впереди дальняя дорога! И вряд ли предусмотрены еще остановки. Я говорю ей решительно:

— Идем!

Она:

— Куда? Куда?.. — а сама бежит уже за мной, окрыленная надеждой.

Я — в подворотню. Там роятся какие-то типчики, зато по крайней мере темно. Мы с ней присели с краю, а этот дворик оказался проходной, как муравьиная тропа.

Она кричит мне:

— Ай! Мужчины! — и голову накрыла сари, при этом обнажив свою круглую темную попу.

Ночь, воздух, напоенный разнотравьем, пенье цикад, звездное небо… Что ж это за цвет у звезд в Наини Тале — ну, прямо непереносимая голубизна! Давно еще на эту тему Лёня Тишков сочинил стих:

Идет старуха по дороге,

Из звездных дырок смотрят боги…

Вот моя жизнь: в скалистом дворике гималайском, в безумной дали от родного дома судьба свела меня с индийскою подругой, и я стою — сторожу ее от нескромных взглядов случайного ночного прохожего.

Все буддийские истины и вещи мира слились в одно целое, чистыми глазами глядела я вокруг, со всех сторон ко мне подступал незнакомый мир, где царило безмолвие, которое никогда не прекратится, какой бы шум мы ни поднимали, где необязательно стареть и умирать, а мысль о том, что мы не умеем летать, просто не имеет реальной основы… И наконец-то ясна как никогда глубинная сущность неба, земли и людей.

Индийская женщина — чудо нашей планеты. Ее сотворение в Индии имеет потрясающую историю. Когда божественный творец Тваштри взялся за это дело, он обнаружил, что израсходовал все материалы на мужчину и плотного сырья не осталось. Тогда, повествуют древние мифы Индии, Тваштри взял округлость луны, изгибы ползучих растений, цепкость усиков вьюна, трепет листьев, гибкость тростника, невесомость травы, форму слоновьего хобота, взгляд лани и сплоченность пчелиного роя, радость солнечных лучей, плач облаков и переменчивость ветра, робость зайца и тщеславие павлина, мягкость груди попугая и твердость алмаза, сладость меда и свирепость тигра, жар огня и холод снегов, болтовню сойки, воркование голубя, вероломство журавля, верность дикой утки, и, перемешав это все, он сотворил женщину и подарил ее мужчине.

Спустя некоторое время они оба щедро были одарены «Камасутрой» — древнейшим трактатом о любви, поистине грандиозным фолиантом, составленным глубоко религиозным философом, ученым Ватсъяяной.

В своей беспримерной энциклопедии Ватсъяяна словно под микроскопом рассмотрел всё, что хоть каким-то боком касается любовных отношений. Как приступить к этому делу — тысяча вариантов! Какими различными путями возможно двигаться к апофеозу — полторы тысячи! И пять тысяч вариаций на тему завершения любовной игры.

Автором предложены миллионы поз партнеров во время любовного соития и специальные инструкции, как заниматься любовью в воде, в лесу, на траве, на обветренной голой скале и на дереве. А если ты со своей возлюбленной вдруг взлетел над этим безумным миром, то как продолжать любить друг друга в небе, над облаками, в лучах нестерпимо сияющего солнца, не дрогнуть, не испугаться, и на большой высоте случайно не выпустить ее из своих объятий.

Или, к примеру, любимый мужчина вернулся с работы, упал и уснул, и так день за днем и ночь за ночью, тогда тебе, бедолаге, «Камасутра» дружески порекомендует не приходить в отчаяние, не посыпать голову пеплом, короче, не падать духом, но взять себя в руки и выполнить определенные упражнения на разжигание его ослабевшей страсти. Чтобы всколыхнуть в нем желание, сладострастные древние сутры советуют жарко обнять этого оболтуса и разбудить поцелуем, но не простым, а таким, чтобы он худо-бедно смог догадаться о твоем намерении. Этот вид поцелуя называется «воспламеняющим».

Да поможет нам «Камасутра»! Но боюсь, что подобная методика забуксует на российских просторах. Тут по телевизору проводили блиц опрос — что вы собираетесь подарить жене на Восьмое марта? Многие мужики на улице ответили очень серьезно:

— Ночь любви.

Неудивительно, что по статистике у наших мужчин сексуальность — на восьмом месте. А на седьмом — чувство юмора.

Поэтому я Лёне всегда говорю:

— Имеешь сына — корми, а имеешь жену — люби!

— А имеешь мужа — уважай, — подхватывает Лёня. — Уважай и бойся.

Союз мужчины и женщины в Индии был освящен сводом жестких законов, в котором говорилось: