ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

(Пятница, 11. 00,

рассказывает Игорь Колесничий)

Утро выдалось ярким и чистым, как пригоршня воды из горного ручья. Вчера мне удалось поспать лишь четыре часа, но этого хватило с лихвой. Все‑ таки в существовании манара есть много плюсов. Я со вкусом выспался и шел по улице бодрый и веселый.

По тротуару, приплясывая, семенила цепочка людей в зеленых и оранжевых балахонах. Смуглые девушки в сари, с точкой посреди лба, бритые юноши с тонкими цыплячьими шеями. Друиды. Их гуру, смуглый раджавец с вывороченными губами и злым веселым лицом, неистово молотил в барабанчик. «Дуб‑ омела, дуб‑ омела! – неслось над улицей. – Дуб‑ дуб, омела‑ мела! Дуб‑ омела, пальма‑ пальма, дуб‑ дуб, омела‑ мела! »

К процессии уже пристроились новообращенные. Сконфуженный толстячок в бежевом плаще, страшненькая студентка в клетчатом берете и тонких кривых колготках. За ними – подростки, похожие, как близнецы, мальчик и девочка с одинаково сверкающими брегетами улыбками. Нашли свое счастье.

Со стороны площади неслись обрывки музыки: ласковый напев окарины, озорной речитатив флейт, гул барабанов.

Елки‑ палки! Сегодня же четная пятница, выходной день!.. Настроение прыгнуло в заоблачные высоты. Это у маголовки выходных не бывает, а я свободный человек! Расследование завершено, о результатах я еще вчера сообщил Литницкому. Кое о чем, правда, умолчал… Скажем, об участии Светы в деле дзайану‑ самодуру знать необязательно. Любовь сильнее магии, уж это я знаю наверняка!

Старый огородник уверен, что стал жертвой политической многоходовки Людея… Ну и пусть. Это их дрязги, дзайанская возня. Узнав, что грандмастер мертв, Литницкий порвал старый договор и написал новый на сумму, вдесятеро превышающую прежнюю. С трудом дождавшись, пока уйдет платеж на мой счет, маг сорвался с места и убежал На слабость наплевал, болезни. Вот что с человеком жажда власти делает!

Предвкушая несколько часов роскошного благословенного безделья, я свернул на площадь. Там шло представление. На помосте, заваленном грудами золотых, пурпурных и киноварных листьев, проповедовали друиды. Тощий сумрачный паренек в зеленом жонглировал кинжалами; с одного на другой перепархивали синицы и зимородки. Птицы и сталь двигались восхитительно слаженно; круги жизни и смерти текли один в другом, не смешиваясь.

За спиной жонглера танцевали две друидки. Одна двигалась вымученно – ни дать ни взять отличница у доски, – другая же словно играла в пятнашки: с танцем, зрителями, солнечным утром, бездонной синью над головой.

Я помахал ей, и девушка улыбнулась в ответ. Зимородком на клинке встрепенулось сердце. Будь я человеком, влюбился бы без памяти… Но я манар. Нас двоих ожидает удивительная судьба, и дороги наши нигде не пересекутся.

Это я знаю точно.

А жаль.

…Кто‑ то деликатно тронул меня за рукав, отрывая от глубокомысленных размышлений о манарской доле.

– Благого дня, сын мой! – послышался знакомый голос. – О господе нашем узнать не желаете ли? Об Ормазде благом?

Я обернулся. Давешний ратвишкара – прыщавый, зеленоглазый, сутулый – неуклюже топтался у меня за спиной. И не лень же человеку!

– Здравствуйте, отче. – Я наклонил голову для благословения. – А вы какими судьбами в вертепе языческом?

Священник неловко осенил меня знаком фарохара.

– Я, сыне Игорь, проповедую, – объявил он, волнуясь. – Я ведь как? Язычники собрались, надо, чтоб по чести было! Чтобы у людей выбор. А то глазеть глазеют, красиво – а таинства обрядовые нет, не знают! Вот и объясняю им, хожу повсюду…

– Достойное рвение. Брат‑ то ваш как?

– Брат? Плохо брат… – Глаза ратвишкары сделались тоскливыми: – Вы понимаете, мне говорят, а я не верю… Ну не верю, что он – с храмовой блудницей! Не верю!

Мне стало смешно. Похоже, этот удивительный парень узнал о жизни много нового.

– Да не волнуйтесь вы так, – сообщил я весело. – Мужчины, женщины – это ведь самим богом заведено.

– Вы не понимаете! Они о догматах спорят. Сравнивают церковные таинства…

– Ну, ну, отче! Голос чего такой унылый?! Иль усомнились в учении Ясны?!

От этих моих слов юноша и вовсе увял.

– А ведь вы правы… – раздумчиво проговорил он. – Очень в точку попали, сын мой! Нет веры во мне истовой, нет! Оттого и в брате сомневаюсь… Мне ведь, – голос его сорвался в шепот, – видения были. Будто пришла ко мне в келью их жрица дэвовская. Сама в рясе с кружавчиками, сосуды скверны из декольте торчат… пакость какая! И ну, говорит, прими наши верования языческие.

– А вы ей?

– А я – достал «Бундахишн», «Видевдат» и читаю читаю с восторгом упоенным. А она ластится, трется но с покорностью, с преклонением эдаким. Понимаете?! Чует веру истинную! И набухло во мне святое знание, пролилось дождем изобильным! Просыпаюсь, знаете ли, а на душе так благостно стало, легко! Вот я и думаю…

– Стоп. Отче, давайте начистоту: ведь не об эро… о видениях же своих вы пришли рассказывать?

Ратвишкара покраснел. Потоптался немного, словно порываясь убежать, затем решился и сбросил с плеча рюкзачок.

– Вот вы очень правильно сейчас сказали, – объявил он, роясь в рюкзачке. – Своекорыстен я… Нет рвения божественного. Но все равно! Понимаете, у нас за прошлый месяц недорасход чудес. Раздать надо благим мирянам. Вот я и подумал о вас.

Он обернулся, держа на ладони нечто невидимое:

– Вот… из церковных закромов. Это – чтобы море перед вами расступилось. Только далеко не забредайте, непонятно, сколько оно продержится.

– Не хочу.

– А это? Тремя рыбами фугу и рисовым колобком накормить алчущих. Только фугу надо уметь готовить. Если неправильно – сразу смерть, рыба‑ то ядовитая. И кормить лучше японцев, наши к такому непривычны. А вот – по воде ходить! Правда, оно только к зиме вызреет…

– Да что у вас, отче, чудеса какие‑ то уцененные?

Улыбка сползла с лица священника. Он сложил чудеса в мешок и завязал тесемки.

– Странный вы человек, Игорь… От дарового могущества отказываетесь. Настолько верите в свои силы? А хотите, сделаю вам предсказание?

Я уже понял, что так просто он не отвяжется.

– Буду благодарен, отче, – вздохнул я с покорностью. – Только побыстрее!

Священник обрадовался. Поднялся, отряхнул рясу на коленях и вдруг бросил в меня чем‑ то невидимым. Я ощутил, как по мне прокатился комок пыли.

– Вы манар к тому же, – протянул ратвишкара. Вскинул глаза к небу и забормотал свистящим шепотом: – Раз‑ два… На Язатов уповаю… Тану гнетет Аху, нет у Ака‑ Маны власти надо мной! Изыдите, Араска, Варэна, Ази и Спазга! – И вдруг объявил радостно и страшно: – Вижу! Вы отрежете голову!

– Что‑ о‑ о?!

– Женщине, бывшей комсомолке. Верьте мне, сыне!

Бочком‑ бочком, я двинулся прочь от сумасшедшего. Ратвишкара семенил следом, не стремясь приблизиться, но и не отставая. Сколько длилась бы эта погоня, не знаю, но мне повезло.

Кто‑ то с визгом кинулся мне на плечи.

Сзади, внезапно.

Ратвишкара, увидев этого кого‑ то, в ужасе бросился бежать. Я же, не думая, рухнул на одно колено, сгреб нападавшего в охапку и качнулся вперед, стряхивая. Длинные волосы хлестнули по лицу.

Рефлексы дали маху. В следующий миг я это понял и лихорадочно затормозил бросок. Тротуар вывернулся из‑ под ног, больно шлепнув по заду. Я сидел на асфальте, сжимая в объятиях заливисто хохочущую Дашку.

– Воронушек! – Она звучно чмокнула меня в щеку. – Ты не представляешь, как я по тебе соскучилась!

– Сумасшедшая! Я же говорил тебе никогда не прыгать на спину!

– Я помню. Воронушек, не дуйся! У тебя вид был такой загруженный, я так хотела тебя повеселить! Вот, кстати, Валерик, мой жених. Знакомься. Мы с ним в Кортесию едем, к ацтекским пирамидам. Я, наверное, с работы совсем уволюсь, потому что что я там забыла на фиг?! – Все это она выпалила одним махом.

Я восторженно покачал головой. Ну, Дашка, молодчина, времени даром не теряла!

К нам шел мужчина лет тридцати пяти – коротко стриженный, губастый, в халате с золотыми мантикорами. Увидев нас обнимающимися в куче опавшей листвы, он деликатно потупил взгляд.

– Вы не очень ушиблись? – спросил у меня. И с тревогой нагнулся к манар е : – Золотце, тебе нельзя сидеть на земле, простудишься! Встань немедленно. Или хотя бы пересядь на колени к этому доброму человеку.

– Будет сделано, тушканчик! – Дашка с очаровательной покорностью выполнила приказ. – Лерик, сходи в кафешку, займи столик. Это мой бывший начальник, ужасный деспот и тиран. Он отхлебнет у меня литр‑ другой крови – привычка у него такая, – а потом мы присоединимся к тебе.

– Да, милая. Слушаюсь, богоподобная!

Я с восхищением посмотрел ему вслед. Похоже, Дашка откопала где‑ то фраваша во плоти…

– Кто это? – поинтересовался я.

– Профессор истории. Прекрасный человек, добрый, отзывчивый… только немного слишком доверчивый. Если бы не я, попал бы в лапы к какой‑ нибудь аферистке. А так я его спасла.

Она заботливо подняла меня на ноги и отряхнула.

– Ты‑ то как? – поинтересовалась ласково. – Я слышала, ты уже закончил то дело.

– Закончил. Постой… но откуда?! Это же тайна следствия!

– Мне Люся рассказала. Ты вчера заходил в маголовку – перед полковником отчитываться. А она все слышала. Так что идем праздновать, воронушек!

Я покачал головой. Женщины, конечно, умеют хранить тайны – но только сообща. И мне это может выйти боком.

– Даш… хоть ты никому не рассказывай. С меня заказчик голову снимет!

– Заказчик твой сам трепал направо и налево. – Манара посерьезнела. – Хорошо, Игореш. Я – могила.

С этого момента я мог быть спокоен: дальше нее эта тайна никуда не уйдет. Но как быть с теми, кому разболтала Люся?

Впрочем, размышлять о грустном мне быстро надоело, и мы отправились в кафе. Валерий уже сидел за столиком, сиротливо уткнувшись в ноутбук. Рядом дымилась чашка кофе – суматарского, если судить по айсбергам сахара на поверхности. Сахар в суматарском кофе не тонет и не растворяется. Этот напиток горек настолько, что выпивший чашку на целый день обретает вкус к жизни и с наслаждением ест даже самые непритязательные блюда.

Похоже, Дашка готовится накормить жениха своей стряпней.

Мы чинно расселись. Прибежала официантка и замерла в позе готовности. Увидев ее, Валерий с рассеянным видом кивнул на чашку:

– Еще сахарку, пожалуйста. Я мешаю, мешаю, а оно горькое!

– Сделайэм обиазательно. – В голосе официантки переливался восхитительный ночмарский акцент. – А что будиэт заказывать… – она помедлила, подбирая слово, – ваша госпожа?

Мы переглянулись и расхохотались, ужасно смутив официантку. Валерий, похоже, ничего не заметил.

– Его госпожа хочет «капучино судьбы», – заявила Дашка.

Непроницаемые глаза ночмарки уставились на меня:

– А вы?

– Мне «кофе трехсот ликеров», пожалуйста.

Я мельком заглянул в ноутбук Валерия. Тот светился праздничным великолепием: сияние стали, золотые узоры, кровавые искры гранатов. Не сразу я сообразил, что это фотография клинка под огромным увеличением.

Поймав мой взгляд, Валерий обернулся:

– Интересуетесь?

– В какой‑ то мере.

– И правильно интересуетесь! О, это чудесная, великолепная, божественная вещь! Подобный тип кинжала был распространен в конце четырнадцатого века. Из‑ за двух шарообразных выпуклостей, которыми украшено основание рукояти, его эвфемистично зовут «почечным кинжалом» или «Dague a Rognons». Но уверяю вас: хозяин звал его «Кинжалом с яйцами»! И я приложу все силы, чтобы вернуть этому оружию былое название!

Дашка восхищенно захлопала в ладоши:

– Валерик – лучший в мире знаток оружия, – придвинулась к жениху, взяв его под локоть и сообщила доверительно: – Знает все обо всем, что убивает и наносит раны. Правда, лапулик?

– Правда, солнцеликая. – Они поцеловались. Валерий поднял на меня счастливый, немного смущенный взгляд: – У меня дар, понимаете?.. Стоит назвать имя оружия – если у него есть имя, конечно, – и я расскажу о нем все.

– Так вы дзайан? – заинтересовался я.

– В некотором роде… Понимаете, у меня предел – один поводок. Это смехотворно, это даже нельзя считать магией…

– Понимаю. – Мне вспомнился Людей, и я чуть погрустнел. Вот уж на кого загадочные питомцы великого грандмастера охотились бы в последнюю очередь… – А скажите, вы так любое оружие можете?

– Любое. Если у него есть имя.

Тут официантка принесла кофе, и нам на какое‑ то время стало не до разговоров. Я накрыл свою чашку ладонью и сосредоточился. «Кофе трехсот ликеров» – особый. Его готовят магическим путем; по желанию посетителя он приобретает вкус одного из ликеров, известных повару. Вряд ли здешний повар знает все триста, но заведение хорошее, можно рассчитывать на широкий выбор. Я загадал «Сент‑ Чибураго», мистическую марку заокеанской Кортесии – в честь будущей поездки моей секретарши.

Перед Дашей дымился «капучино судьбы». Тоже магия, но посильнее, чем в «трехстах ликерах». Один из кусочков сахара в этом кофе не тает, а причудливо плавится. По его виду можно определить, что тебя ждет в ближайшем будущем. Сахарный кошелек сулит прибыли, котлета – поражение в боксерском матче, гусь – предстоящий разрыв с товарищем.

Придумал «капучино судьбы» средневековый отравитель Амбруаз Паре. Студентами мы шутили, что, если чашке позволить остыть, она принесет страшные беды. Призрак Паре станет являться по ночам, адски стеная и вопя: «Не понравилось?! Невкусно, да?! »

В каждой шутке есть доля правды. Этот кофе заказывают редко и никогда не оставляют недопитым.

– Скажите, – поинтересовался я, – а что вы знаете о мече по имени «Приблуда»?

– Кустарное оружие. – Валерий отхлебнул из своей чашки и состроил страдальческую гримасу. – Ковал местный, ролевик, зовут Валентином. Мой знакомый, кстати… Меч выкован по образцу японской катаны. Выкован с применением магии. Сейчас лежит в сейфе… в офисе… адрес попробую… Господи! – Он вытаращился на меня с изумлением. – Да это же ваш меч!

– Точно… – Я ощутил разочарование. Наверняка Дашка выболтала жениху все мои секреты… О мече точно проболталась.

– Так это не настоящий меч, воронушек? – Дашка выкатила на меня удивленные глаза. – Я думала, ты его из Японии привез.

– Да я и не был никогда в Японии, – отмахнулся я.

– А что до настоящести, – вступился за «Приблуду» Валерий, – то меч удивительно хорош. Валентин при должном обучении мог бы стать лучшим куз…

От Дашкиного визга я едва не опрокинул кофе. Манара отпрыгнула от стола, размахивая руками:

– Спасите! – Она оттолкнула чашку. – Я не буду это пить!

– Почему?

– Там муха!

– Где?

Она указала ложечкой. Я присмотрелся:

– Даш, это осколок кофейного зернышка. Никакой мухи нет.

– Все равно не буду! Еще бы там муха была! Сумасшедшие! Давай поменяемся, а? – Дашка просительно заглянула мне в глаза.

– Ну давай. – Я придвинул к ней свою чашку и забрал «капучино судьбы». Иначе ведь не отвяжется, знаю я ее.

С легкой настороженностью я сделал глоток. На вкус кофе оказался изумительным. И это при том, что к капучино я отношусь с прохладцей.

– А что вы скажете о кинжале… м‑ м, скажем, аль‑ Бариу? – спросил я.

– Аль‑ Бариу… Оружие восточное, когда‑ то принадлежало знаменитому еретику Гасану ас‑ Саббаху. Тузасская сталь, филигрань. Покинув своего господина, отправилось странствовать по свету. Пошло через множество рук… не всегда чистых, впрочем. Попробовало крови. – Он быстренько набрал что‑ то в ноутбуке и придвинул ко мне: – Можете полюбоваться.

На экране горело изображение кинжала изумительной красоты. Я вмиг понял и простил неведомого вора, покусившегося на это сокровище.

– Вы волшебник! – восхитился я. – Распечатайте для меня эту картинку.

– С удовольствием. Подождите чуть‑ чуть. – Принтер ноутбука затрещал, выбрасывая тонкую пленку с изображением.

– А где сейчас находится аль‑ Бариу?

– Сейчас он… – Лицо знатока оружия застыло. На лбу и щеках выступили капли пота. – Нет! Не могу! – закричал он отчаянно. Скорчился, словно от приступа безумной боли, закрыл лицо ладонями. – Не просите!.. Не могу!

Роняя стулья, Дашка бросилась к жениху.

– Сусличек, что с тобой?! – запричитала она, прижимая его голову к груди. – Сусличек, любимый мой, хороший, успокойся! Все хорошо, все хорошо, любимый мой!

Трясущимися руками она влила жениху в рот остатки суматарского кофе. Горечь подействовала. Некоторое время Валерий не мог вымолвить ни слова, только трясся и размахивал руками.

Зато потом сразу пришел в себя.

– Не спрашивайте меня больше, где этот кинжал, – сорванным голосом сообщил он. – Им владеет существо, переполненное адской ненавистью. Боюсь, что это уже не человек. Извините…

Не чувствуя вкуса, я машинально допил капучино.

Что‑ то стукнуло о дно чашки. С некоторым удивлением я уставился на предмет, плавающий в кофейной гуще.

Дашка заглянула через мой локоть.

– Та‑ ак! – Голос ее наполнился обманчивым спокойствием. – Это уже ни в какие ворота не лезет. То у них мухи в кофе плавают, то вот это. Эй, девушка, идите сюда! Немедленно позовите менеджера!

Я поболтал чашку, задумчиво разглядывая ее содержимое.

В кофейной гуще белела отрубленная женская голова.

Распрощавшись с Дашей и ее женихом, я отправился в офис. Знаю, знаю, пятница, выходной день. Все нормальные люди развлекаются. Но почему не побыть хоть чуточку сумасшедшим?! Тем более что меня вела интуиция.

Вахтера дяди Лени на месте не оказалось. Это поразило меня больше, чем вчерашние чудеса и разгром ордена убийц. На столе, придавленный книжкой «Некрономикон для чайников», стоял железный сундучок размером с хлебницу. Из него доносилось сдавленное мычание.

Проникнуть в будку вахтера я даже и не пытался. Там чары гильдейские, профсоюзные… они членские взносы проверяют. Постороннего на месте убьет. Я просто сбил ручкой от швабры книжку и откинул крышку сундука.

Вахтера выбросило отравленной иглой из духовой трубки пигмея. Глаза сумасшедшие, лысина углем измазана, жилетка мехом наружу.

– Что случилось, дядь Лень?

– Пропуск давай! – прохрипел вахтер.

Ничему не удивляясь, я развернул книжицу. Изучив удостоверение, вахтер успокоился. Попенял, правда, что лицо на фотографии круглее, чем в жизни. Но при моей работе особо не разъешься.

– Там это, Игорек… – дядя Леня замялся, – жрицы языческих культов. Нарушают.

– Ктулху? – с пониманием кивнул я.

– Да не… Ктулху, – он с досадой спрятал «Некрономикон» в ящик стола,. – это для общего развития тэк‑ сэзать. Тут жрицы. Понимаешь?..

Ну, жрицы так жрицы… Напомнив себе сменить вахтера за несоответствие должности, я зашагал по лестнице.

Не дойдя до своего этажа, я замедлил шаг.

В офисе гости. Как, отчего – не знаю. Похоже, те самые, что спрятали вахтера в сундучок.

Словно по команде мобильник выдал первые такты «Марша кавалергардов». Я поднес его к уху.

– Игорь, это я, – без предисловий объявила дзайана.

– Света?!

– Куда ты пропал, Рек?! Я тебя искала, искала! И в больницу не зашел! А обещал!

– Э‑ э… Но это ведь ты…

– Что я?! Скажи еще, это я обещала зайти! Тряпка! Размазня! – Голос ее сорвался в задумчивость: – Хотя да. Ты бы меня не нашел… Я из больницы сбежала. Чаровато! – в трубке послышалось сдавленное хихиканье.

– Зачем ты поводок на меня накинула, чудо?

– Затем! Я тебя вообще‑ то пнуть хотела. Только очень нога болела. Будешь знать, как девушкам гадости говорить!

Я потрясенно молчал.

– Ладно, – Светин голос наполнился ласковой хрипотцой. – Жди. Я к тебе сейчас чаранусь. Пока, лапа!

Сумасшествие… Нет, не зря Миямото Мусаси говорил: «Женщины! » – и что‑ то там еще. Хотя нет. Больше он ничего не мог сказать.

Потому что женщины – это женщины.

Я отключил телефон и спрятал в карман. Внизу зашаркали старческие шаги. Я осторожно перегнулся через лестничные перила.

С высоты идущего разглядеть трудно… Несколько раз мелькнул зеленый клетчатый рукав. Однажды в поле зрения попала старушечья голова в черном «черчанском» платке.

Звуки старушечьих шагов укладывались в строгий ритм. Шаг, шаг, шарканье – словно нога срывается со ступеньки – и вновь шаг. Этот звук наводил на меня дрожь. Не спрашивайте отчего, наводил, и все.

Задерживаться на лестничной клетке расхотелось.

Что выбрать, оказавшись между адской старушкой и офисом, в котором наверняка притаилась засада? Между Сциллой и Харибдой?

Вот‑ вот.

Я поднялся на лестничную площадку, достал пистолет и загремел ключами, отпирая замок. Затем распахнул дверь и провел то, что у фехтовальщиков называется ремизом[12].

Дэва с два! Никто не прыгал лихо и бесшабашно мне навстречу. Не бил по голове, не тыкал жестким стволом «глока» под ребра. Даже обидно. Чувствуя себя полным идиотом, я заглянул в шкаф, проверил туалет и кладовку.

Ни‑ ко‑ го.

Спрятав «эфу», я вошел в свой кабинет. Так и есть. Вот они, голубчики! В креслах двое, причем обоих я знаю.

– День добрый! Рад вас видеть.

Высокий бородатый мужчина, похожий на цыгана Кустурицы, приподнялся в кресле, стягивая тюбетейку.

– Здра‑ авствуйте! – шутовски протянул он. На выбритом черепе чернела татуировка: паук, затаившийся в сетях.

Юноша за моим столом хмуро кивнул. Одевался он с варварской претенциозностью. Рыжий вельветовый пиджак от Ermengildo Zegna, алое кашне, цветастая футболка. И бинты на голове, заставившие вспомнить сахарную черепушку из «капучино судьбы».

За рулем «Кайена» мальчишка смотрелся солиднее.

– А мы к тебе дружески, – сообщил бородач. – Аттилла поболтать хочет. Примешь?

– С удовольствием, Шурка. А ты откуда знал, что я здесь буду?

– Ты же сам рассказывал, что после полудня чаевничаешь в офисе.

– Хм… Не помню… Но ладно. Чай, кофе?..

– Слышь, козел, – окрысился молодой, – ты это! Ща схватишь! Со мной побратимы в боях закаленные!

Бородач с интересом посмотрел на мальчишку.

– Может, сперва чаю попьем? – предложил он. – Обычай такой, закон гостеприимства, знаешь? А потом о делах поговорим.

И поморщился.

Но к мальчишке это не относилось.

Шурку я знаю давно. Я у него пацаном семь лет храмовым боем отзанимался – еще до айкидо. Спина у Шурки ломана‑ переломана; когда погода меняется кости ноют. А сейчас как раз такое время.

– Дашку куда дел? – поинтересовался он.

– Дашка выходит замуж.

– Опять?

– Нет, Шур, это серьезно. Они в Кортесию едут, на пирамиды. После пирамид он обязан будет жениться, как честный человек.

– Это уж само собой, – тоном знатока объявил Шурка, и мы заржали.

Не переставая смеяться, я достал из шкафчика коробочку чая:

– Гляди, что у меня есть.

– Ха! – обрадовался тот. – «Хьюджиминг»! А как китайцы его срамно называют, не скажу, – отсыпал щепотку и бросил на язык.

Мальчишка угрожающе засопел. По его мнению, мы слишком погрязли в церемониях.

– Эй!..

– Ну что такое? – повернулся я к нему. – Шило свербит?

Мальчишка набрал в легкие побольше воздуха.

– Я напырю твою презренную голову на антенну своего преодолетеля бездорожья! – выпалил он и, выдав этот образчик аскавского устного творчества, гордо положил ногу на стол. Шнурки завязать.

– Ноги на пол! – рявкнул Шурка. – Не в Аскаве своем сраном! У приличных людей гостишь!

Парень выпрямился, словно ошпаренный. На перебинтованном лице вспыхнуло выражение обиды.

Мы вели себя неправильно.

Не по‑ честному. Не так, как полагается вести себя в присутствии знатного представителя аскавских родов.

Пряча улыбку, я включил чайник. Огонек на боку подмигнул мне оранжевым; послышалось радостное сипение. Я протер тряпкой поднос, расставил пиалы и заварник.

– Из твоих? – тихо спросил я Шурку, указывая глазами на гостя.

– Какое там! Варвар аскавский. Туристничают по краям нашим, а я вроде как бы телохранитель у них.

– Ты раб! – взвился Аттилла, подслушав наш разговор. – Аскавцам не нужны телохранители! Мы любого в бараний рог скрутим!

Господи боже мой! Ну как они там живут?! Урки, бароны, понятия эти их дебильные… Ребенок вон поговорить с людьми по‑ человечески не умеет!

– Как твой зал? – поинтересовался я у Шурки. – Тренируешь еще?

– Не… Надоело.

Шурка – учитель талантливый, лучший из всех, кого я знаю. Но лени‑ ивый! Я подозреваю, что учеников он набирает, когда ему хочется проверить какую‑ нибудь свою теорию. Когда теории кончаются, группа медленно тает и сходит на нет.

– Ладно уж, – сообщил я, усаживаясь. – Пока церемонии кипятятся, можно и к делу.

Юноша встрепенулся.

– А что к делу? Типа сам не знаешь, да?! Я к тебе того… вызов передать.

– От кого?

– От я… от меня то есть! За батю!

Я перебрал в памяти всех сидевших в «Кайене». Жирдяя‑ аскавца мы обидели меньше всего… Ах да! Светка его заколдовала. Но почему он не сам пришел, а прислал недоросля?

– Это… – продолжал парень, – ладно. Да! Точняк. – Он обхватил себя руками за плечи, словно ему стало холодно. – В общем, когда после вас… Ты виноват! Короче, мы ехали. Батя говорит: «Непруха козлинская! » А мне хреново. Почти сотрясение мозга, прикинь? И тут козел выруливает. Сука на «Вольво». Короче, подрезает всклень. Бампер поцарапан, меня мордой в кожан! Батя за ствол и типа разбираться. А тут, прикинь, аснатар какой‑ то вырисовался, бычит. Ну, благой базар, благие понятия…

За время этого восхитительного рассказа (из которого я, признаться, ни дэва не понял) чайник успел закипеть. Я принялся заваривать чай. Пока я возился с заварником, парень успел пересказать все свои беды и обиды за прошедшую неделю. Слушая его, я не переставал удивляться. Аскавцы – дети природы, но как развита фантазия!

– …Это тогда, прикинь?.. А вчера совсем беспредел пошел. Батя в банк, а ему там сердце вырвали!

– Чего вырвали? Кто?

В кабинете разлилась колкая неуютная тишина.

– Сука та, на «Вольво». Хвостатая, – с выражением отчаяния на лице сообщил мальчик. – Вырвала ему сердце.

– Сука? Это она?

– Он. Хмырь беспонтовый. Так что помер батя, – дрогнувшим голосом сообщил Аттилла. – И ты мне за это ответишь!

Идиотизм ситуации тронул меня до глубины души:

– А почему именно я? Народу‑ то много постаралось!

– Хмыря я стремаюсь, – бесхитростно ответил варваренок, – он – адский выродок. С колдуньей вашей сучистой варвару конкретному драться запад‑ до, так? – «И боязно», – мысленно добавил я. – А вот тебя мы покоцаем! С побратимами в дружном строю.

Я подошел к окну. Так и есть. У входа маялись здоровяки в кожаных куртках, одинаковых черных очках и вельветовых штанах разных цветов. У одного на плече отблескивал двуручник. А баулов, баулов‑ то сколько! Они что, переезжать сюда задумали? Я перевел взгляд чуть дальше. Ага! Старая знакомая, храмовая плясунья в бирюзовом платье. Это ее я видел в «Кайене» рядом с жирдяем. И дядю Леню в сундук засунула именно она.

Аттилла поглядывал на меня с торжеством. Еще бы! По его мнению, я должен был трепетать от страха и ужаса!

– Шурка, а ты, значит…

– …секундантом. Надо же проследить, чтобы все по закону было. – Учитель подмигнул мне.

Да‑ а… Увидь эту свору коллеги из уголовки, они бы прониклись. В Ведене организованной преступности нет. Здесь и с обычной‑ то плохо: вытянешь кошелек из кармана, а ограбленный дзайаном окажется… У них же на лбу не написано. Прыгай потом всю жизнь, квакай. Комаров лови. С маньяками расправляется инквизиция, а сами дзайаны преступлений совершают мало и в основном от скуки. Ими занимается маголовный отдел.

Иностранцы – единственные, кто создает у милиции проблемы. У ночмарцев свои представления о морали, подчас очень странные. А аскавцы живут не по закону, а по понятиям. Банды, семьи, графы в законе, приблатненные бароны, общак, варварская музыка. Собственно, я националистом становлюсь, только когда дело касается Аскава. Их бы выжечь, как вшивую ветошь из чулана, – и в мире стало бы чище и спокойней. Жаль только, соображения большой политики этому препятствуют…

– Ладно, парень. Я буду с тобой драться.

– Только оружие я выбираю! – грозно пискнул варваренок.

В этот патетический момент в дверь требовательно позвонили. Еще. Еще раз. На четвертом палец сорвался с кнопки.

– Кто там?! – вскинулся Аттилла.

– Не знаю. – Я пожал плечами. – К нам обычно не звонят. – И привстал, чтобы идти к двери.

– Сиди! Сам открою.

В руке Аттиллы неведомо откуда возник «глок». Парень помчался к двери, едва не опрокинув вешалку. Чудной какой! Неведомый гость продолжал трезвонить, выдерживая все тот же ритм. Нет, это, пожалуй, не Светка…

Я налил чаю и протянул пиалу учителю.

– Благодарствую. – Тот церемонно поклонился, принимая ее обеими руками.

– Развлекаешься?

– А что делать… Лэн уехал, заниматься не у кого… Вот аскавцы подвернулись. Смешны‑ ые! Но дерутся знатно, имей в виду.

– Хорошо, буду, – покладисто согласился я, отхлебывая из пиалы.

Из прихожей ударил вопль. И – очередь из «глока». Мы с Шуркой переглянулись. Два суматошных одиночных. Вновь вопль.

Насмерть перепуганный Аттилла ворвался в кабинет. Захлопнул дверь, повис на ручке, трясущейся рукой нашаривая ключ (которого отродясь не было). В дверь грохнуло с нечеловеческой силой. Отчаянно взвизгнув, мальчишка запрыгнул на стол.

– Что там? – лениво поинтересовался я.

– Там! Там! Короче!.. А‑ а‑ а!

Белая планка двери прогнулась, лопнула. В образовавшуюся щель просунулась высохшая рука со сбитыми ногтями в черных пятнах.

– Ого. Ормазд преблагой!

Дерево трещало и хрипело. Рука дергалась, ища, что бы схватить.

– Ее пули не берут!! – заистерил Аттилла.

Ага, не берут. Стрелять надо лучше! Я поднялся и, не отводя взгляда от беспомощно постукивающих по дереву пальцев, двинулся в угол с сейфом.

– Не подсматривай, – бросил Аттилле. Тот послушно отвернулся.

Мелодично пропищали кнопки кодового замка. Дверца сейфа легко пошла в сторону. Придерживая ее одной рукой, я другой достал ножны.

– Надо же! – вскинул брови Шурка. – Валькиного чарования?

– Точно. «Приблудой» зовут.

– Именное… – Учитель уважительно покачал головой: – Я слышал, Валька больше не кует.

– Вот с тех пор и не кует. Это его последний.

Я вытянул катану из ножен и стал у шкафа. Дверь угрожающе затрещала.

Хм… Как же достать нападающего? Садить клинком сквозь дверь может только тупой варвар. Оружие жалко – это у них металлолом, а тут заруненное, все в чарах.

– Может, выбьешь дверь наружу? – с надеждой спросил я у Шурки. – А я следом.

– Не, – поморщился он. – Кости болят. Да и пижонство это – ногами драться.

Тут я согласен. Гнилое пижонство. К счастью, ничего делать не пришлось. Дверь хрустнула, снимаясь с петель, и рухнула на пол. Ну сила!.. Тщедушное тельце в заляпанном пальто извивалось на полу, пытаясь высвободить руку из расщепленной доски. Вторая рука скрюченными пальцами тянулась ко мне.

К обшлагу рукава прилип трамвайный билет.

– Сыно‑ очек… сыно‑ очек… – хрипела старуха. – Место уступи бабушке!

Последние слова оказались фатальными. Не знаю, как и почему, но что‑ то они задели во мне – детское, непосредственное.

Да и зомби терпеть не могу.

Я вскинул катану. Лезвие цепануло потолок, посыпалась штукатурка. Удар вышел косым, через лопатку к шее. Но чудо – едва клинок коснулся зеленой ткани, голова мертвой старухи прыгнула с плеч и покатилась по полу, скрежеща зубами.

В прихожую вновь влетел звонок. И еще раз. Мы с Шуркой переглянулись. Тело старухи продолжало скрести дерево. Из разрубленной шеи торчали неопрятные лохмотья – словно салат из красной савойской капусты. Голова вцепилась зубами в ножку стула.

– Молодые… – невнятно скрипела она, – …совести нет!

В раскуроченный дверной проем заглянула Светка.

– Что у вас твори… ой!

Никогда не видел, чтобы люди так бледнели. Свету смуглянкой не назовешь, но тут она стала белее своей куртки. Я быстро оттер ее прочь от двери.

– Пойдем, – буркнул Шурка Аттилле.

– Я не могу! Снимите меня!

– Не дури, придурок. Она сейчас встанет.

Это подействовало. Что‑ то грохнуло: мальчишка спрыгнул со стола и понесся в коридор.

– Туалет направо! – запоздало крикнул я ему. Послышались булькающие звуки.

Труп выдрался из обломков двери и принялся слепо шарить по ковру в поисках головы.

– Чаровато! – пискнула Светка. Затем выкинула номер: достала из кармана пластиковый мешок с розами, на цыпочках прокралась за спиной зомби и кроссовкой закатила голову в мешок.

– Нам для лабораторки надо, – пояснила мне.

– Ты что, психованная? Это же улика!

– Ой, ладно тебе, улика! Поди и накопай! Представляешь, если это у тебя в кабинете найдут?!

Я представлял. Ну и ладно… Дзайана сунула мне в руки мешок, а сама принялась деловито водить в воздухе ладонями – колдовать.

– Вот и все! – обернулась ко мне через несколько минут. – Сейчас эта дура уберется. – И добавила невпопад: – Рек, я по тебе так соскучилась!

…Все смешалось в доме Колесничих. Аттиллу пришлось вытаскивать из туалета. Парень заикался, бледнел, потом сообщил, что дуэли никто не отменял. И вообще, никакого недостойного варвара поведения не было, просто его страшно заинтересовала конструкция сливного бачка.

Шурка же с любопытством разглядывал меч.

– Я знаю этот знак, – сообщил он, тыча пальцем в клинок. – Это «мем», на таротах соответствует аркану «смерти». А это – алхимический символ гниения.

– А вот, – показала Светка, – китайский иероглиф. Река, дорога мертвых. И тут еще майанский знак.

– Все‑ таки Валька – шаман с придурью, – подытожил Шурка. Затем осторожно, чтобы не запачкаться о мертвую кровь, перехватил катану и протянул рукоятью вперед. – На, спрячь!

– Угу… Пойду проверю, что гостья делает.

За дверью происходила непонятная возня. Что‑ то трещало, скрипело, постукивало. Знакомым ритмом прошуршали шаги; в туалете зашумела вода. Зомби набирала воду в ведро.

Я осторожно приоткрыл дверь. В щель было плохо видно, но я разглядел тощий зад, обтянутый пыльным зеленым драпом. Старуха ползала на коленях, оттирая с ковролина пятна крови. В ведре, что стояло рядом, белой шапкой пузырилась пена.

– Что она там? – спросила Света, выглядывая из‑ за моего плеча.

– Полы моет. Постой, постой… ты ей как убраться приказала, чудо?!

– Ой! Реш, извини!

Мы переглянулись и тихо‑ тихо поднялись этажом выше. Там, уже не сдерживаясь, попадали со смеху. На Аттиллу напала икота. Он задерживал дыхание, пытаясь остановить ее, а когда не получалось, вполголоса ругался по Эпоне‑ матушке.

Наконец Светка сжалилась и достала из рюкзака минералку.

Сколько мы проторчали на верхнем этаже, не знаю. Наконец внизу хлопнула дверь. Зомби похромала вниз по лестнице, отстукивая свой черепаший ритм, а мы все сидели в философской задумчивости.

– Ну что, – предложил я, – пойдем, посмотрим?

– Ага, – согласился Шурка. – Меч далеко не убирай.

И мы посмотрели.

Такой чистоты в своем офисе я не видел никогда. Ковролин лучился свежестью и уютом. Исчезло даже пятно у стола, за которое Дашка меня постоянно крокопидрила. Когда я наливаю в чайник много воды и она льется через край, я просто выплескиваю остатки на пол. Мне всегда казалось, что это невозможно отмыть. Оказывается, возможно. Только нужно иметь нечеловеческое терпение.

Я прошелся от сейфа к столу.

Да‑ а… Шкафные ручки сверкают. Столик – словно отполирован. Сломанная дверь качается на высобаченных петлях – старуха честно старалась приладить ее на место. На столе лежит записка: