Сомерсет Моэм 7 страница

Они все еще не закончились, когда Диего появился под окном исцеленной Каталины. Несмотря на молодость, он уже твердо знал, что мужчина никогда не должен извиняться, так же, как и Каталина понимала, что упреки ни к чему не приведут. Какими бы ужасными ни были его проступки, мужчина только раздражается, когда о них говорят ему в лицо. Умная женщина удовлетворится тем, что они будут тяготить совесть мужчины, если она у него есть, а если нет, то обвинения тем более бесполезны. Поэтому, не теряя времени, они сразу перешли к делу.

— Сердце моей души, — сказал Диего. — Я обожаю тебя.

— Моя любовь, моя драгоценная любовь, — ответила Каталина.

Не будем повторять их сладостные, нежные глупости. Во все времена влюбленные говорили друг другу одно и то же. Диего не мог пожаловаться на отсутствие красноречия. И скоро Каталина почувствовала, что долгие недели страданий стоят мига блаженства. Темнота почти полностью скрывала девушку, но звук ее мелодичного голоса и серебристый смех разжигали кровь Диего.

— Будь проклята разделяющая нас решетка. Ну почему я не могу обнять тебя и покрыть твое лицо поцелуями, чтобы наши сердца бились рядом?

Каталина прекрасно понимала, к чему это может привести, и эта мысль не вызвала у нее ни малейшего неудовольствия. Она знала, что помыслы мужчин устремлены к наслаждениям, и ее пронизала дрожь гордости и одновременно сладко защемило сердце от сознания того, что Диего так страстно желает ее. У нее даже перехватило дыхание.

— О, любимый мой, почему ты хочешь от меня того, что я не могу дать тебе? Если ты любишь меня, то зачем же стремишься к тому, чтобы я согрешила, да и в любом случае эти железные прутья являются непреодолимой преградой.

— Дай мне тогда твою руку.

Окно, у которого она сидела, находилось довольно высоко, и Каталине пришлось опуститься на колени, чтобы выполнить его просьбу. Она просунула руку сквозь решетку, и Диего прижался к ней жадными губами. У нее были маленькие руки, с тонкими пальцами, руки благородной дамы. Она гладила лицо Диего и краснела и смеялась, когда ее кулачок оказался у него во рту.

— Бесстыдник, — сказала она. — Что ты сделаешь еще? — она убрала руку.

— Веди себя прилично, и давай поговорим о наших делах.

— Как можно говорить о делах, когда ты сводишь меня с ума? Женщина, с таким же успехом ты могла бы просить реку течь в гору.

— Тогда тебе лучше уйти. Уже поздно, и я устала. Дочь галантерейщика наверняка тебя ждет. Нельзя же оставить ее без внимания.

— Клара? — вскричал Диего. — Да на что она мне? Она горбата, косоглаза, а волосы у нее, как у шелудивой собаки.

— Лжец, — рассмеялась Каталина. — Действительно, на ее лице остались оспинки и зубы у нее слегка желтоваты, а одного нет совсем, но, в общем, она не так уж страшна, и у нее добрый характер. Я не виню твоего отца, что он нашел тебе такую жену.

— Мой отец может катиться…

Для соблюдения приличий мы не будем повторять слова Диего, предоставив право закончить фразу читательскому воображению. Но Каталина привыкла к прямому языку тех времен и даже не покраснела. Наоборот, пылкость ее возлюбленного вызвала у девушки довольную улыбку.

— Сегодня утром я был в соборе, — продолжал Диего, — и когда увидел тебя, во всей красе стоящую перед алтарем, будто меч вонзился в мое сердце, и я понял, что все отцы мира не смогут разлучить нас.

— А я никого не видела. Я не понимала, где нахожусь и что со мной происходит. А потом миллион иголок вонзились в мою ногу, и от боли я чуть не потеряла сознание и пришла в себя только в объятиях мамы. Она смеялась и плакала, и я тоже разрыдалась.

— Ты бежала и бежала, а мы кричали от радости. Ты мчалась, как лань, убегающая от охотника, как лесная нимфа, услышавшая приближающиеся голоса людей, как… — Тут воображение изменило Диего, и он закончил фразу довольно банальным сравнением: — Ты бежала, как небесный ангел. И была прекраснее зари.

Каталина слушала бы его до утра, но за спиной раздался голос Марии:

— Иди спать, дитя. Ты же не хочешь, чтобы соседи сплетничали о тебе, и вообще, уже поздно.

— Спокойной ночи, любимый.

— Спокойной ночи, свет моих глаз.

Надо же так случиться, что отец Диего и галантерейщик в эти дни спорили о куске пустующей земли, который портной хотел получить в приданое, а галантерейщик — оставить за собой. Вероятно, за кружкой пива они могли бы найти компромиссное решение, но, к удивлению галантерейщика, портной уперся, как баран. Произошел крупный разговор, закончившийся скандалом, и почтенные отцы разошлись в разные стороны. Портной, тем не менее, имел веские причины для столь странного, на взгляд галантерейщика, поведения. Во-первых, чудо прославило Каталину и могло благотворно отразиться на количестве заказов, выйди она замуж за Диего. Во-вторых, Каталина сама была опытной вышивальщицей. И в-третьих, что, возможно, и стало решающим, начались разговоры, что благородные дамы города, очарованные ее скромностью и хорошими манерами, решили собрать девушке достойное приданое. И теперь портной смотрел на Каталину как на желанную партию. Диего она принесла бы счастье, а ему — новых клиентов. Так исчезло последнее препятствие, преграждавшее влюбленным путь к счастью.

В то время, как Каталина и Диего мирно беседовали, разделенные лишь железной решеткой, аббатиса строила планы, не в малой степени касающиеся их будущего.

Донья Беатрис всегда скрупулезно выполняла религиозные обязанности. Монастырь в Кастель Родригесе стал гордостью ордена, монахини отличались безупречным поведением, пышность церковных служб привлекала сотни верующих, а каждый нуждающийся, обратившийся за помощью, находил, как минимум, сочувствие. Но, несмотря на набожность и благочестивость, аббатиса питала лютую ненависть к некоей монахине из Авилы, Терезе де Сепеда. Когда донья Беатрис была послушницей, эта монахиня, в монашестве мать Тереза, наделала немало шума, неоднократно заявляя, что ей являлись Иисус Христос, пресвятая богородица и прочие небожители, не говоря о том, что она выгнала дьявола, явившегося к ней в келью, брызнув в него святой водой. Наконец, недовольная мягкостью устава кармелитского ордена, она ушла из монастыря и основала новый орден, с более суровыми правилами. Остальные монахини расценили этот поступок как оскорбление и приложили все силы, чтобы уничтожить нежелательного конкурента. Но Тереза де Сепеда оказалась женщиной энергичной, решительной и смелой и, подавляя непрекращающуюся оппозицию, открывала монастыри босоногих кармелиток по всей Испании. Название ее ордена определялось тем, что вместо крепких кожаных башмаков монахини матери Терезы носили сандалии с подошвами, сплетенными из веревки. И к моменту ее смерти, случившейся за несколько лет до описываемых событий, орден босых кармелиток по своему влиянию сравнялся, а где-то и превзошел старый орден. Самого упорного противника мать Тереза встретила в лице доньи Беатрис. Аббатиса не терпела даже разговоров о длительных умерщвлениях плоти, которым подвергали себя босоногие кармелитки, и о посещавших их видениях. Какое право имела эта снедаемая гордыней, высокомерная и хитрая женщина, к тому же низкого происхождения, ставить себя выше других. Наконец, она настолько обнаглела, что обратилась к епископу провинции с просьбой открыть монастырь в Кастель Родригесе. К тому времени она уже приобрела влиятельных друзей как при дворе, так и среди духовенства, и донье Беатрис пришлось использовать все свое влияние, чтобы остановить соперницу. Чаша весов в этой отчаянной борьбе все еще колебалась, когда мать Тереза умерла.

И, помолившись за ее грешную душу, донья Беатрис облегченно вздохнула. Она не сомневалась, что с уходом этой беспокойной женщины созданный ею орден придет в упадок и монахини вернутся в кармелитские монастыри. Но она не представляла, какую глубокую память оставила мать Тереза в своих духовных дочерях. Очень скоро по всей Испании пошли слухи о чудесах, совершенных ею при жизни и после смерти. Когда мать Тереза отошла в мир иной, ее келью, как рассказывали очевидцы, наполнил нежный запах, а девять месяцев спустя ее тело выкопали из могилы, и оказалось, что оно совершенно не изменилось, а тем же нежным запахом благоухал уже весь монастырь. Больные исцелялись, прикоснувшись к ее останкам. Многие уже говорили о том, что пора причислить ее к лику блаженных, и донья Беатрис, наконец, поняла, что рано или поздно мать Тереза станет святой.

Это обстоятельство серьезно обеспокоило аббатису. Приобщение матери Терезы к лику святых значительно укрепило бы позиции босоногого ордена. Конечно, святые были и среди кармелиток, например оба основателя ордена, но это произошло очень давно, а люди почему-то всегда чтили новых кумиров, незаслуженно забывая старых. Аббатиса не могла воспрепятствовать подъему нового ордена, но тут ей предоставилась возможность выдвинуть своего кандидата в небожители. Провидение указало ей правильный путь, и отказываться от такого подарка было бы грешно. Лазарь стал святым только потому, что присутствовал при чудесах, совершаемых Иисусом. А Каталина, набожная и добродетельная девушка, излечилась милостью святой девы в присутствии не двух-трех полоумных монахинь и ищущих собственных выгод священников, но огромного числа верующих. Получив знак божественного расположения, она, естественно, всю оставшуюся жизнь должна посвятить служению Иисусу. Правда, донья Беатрис краем уха слышала, что Каталина влюблена в какого-то юношу, но сочла эти слухи несущественными. Ей не верилось, что девушка в здравом уме могла выйти замуж за портного, вместо того чтобы наслаждаться благами духовными и материальными, предоставленными ей монастырем. Каталина прославила бы и саму обитель и весь орден. Дева Мария, несомненно, еще не раз выразит девушке свое благоволение, ее известность будет расти, и после смерти Каталина сможет занять достойное место среди небожителей.

Донья Беатрис раздумывала над этой привлекательной идеей не один день, но, будучи женщиной осторожной, решила посоветоваться с духовником. Тот с энтузиазмом воспринял предложение аббатисы дать господу богу невесту, отмеченную самой богородицей. В разговоре аббатиса упирала на благодарность, которую должна испытывать излеченная девушка, посчитав ненужным упомянуть о скромных мотивах, которыми руководствовалась сама. Духовник, человек набожный, но недалекий, не смог разобраться в хитросплетениях интриг доньи Беатрис. Но, тем не менее, и он нашел одно серьезное возражение.

— Статус этого монастыря требует, чтобы монахиня была благородного происхождения. А семья Каталины, хоть и сохранила чистоту крови, не принадлежит к дворянству.

Аббатиса, впрочем, без труда нашла обходной путь.

— Мне кажется, что расположение пресвятой девы вполне может заменить дворянскую грамоту. В моих глазах она равна самому гордому гранду.

Услышав такой ответ из уст дочери герцога, бедный монах пришел в восторг. Теперь оставалось решить лишь техническую сторону дела. Аббатиса предполагала пригласить девушку к себе и предложить ей провести несколько дней в монастыре, чтобы та могла должным образом выразить создателю свою благодарность. Предугадывая возможные возражения Каталины, вызванные привязанностью к юноше, донья Беатрис попросила монаха рассказать обо всем исповеднику девушки, чтобы тот посоветовал Каталине, а если надо — и приказал, принять предложение аббатисы. Тот с радостью обещал выполнить это богоугодное поручение.

На следующий день Каталину провели в молельню доньи Беатрис. Раньше она едва могла отличить девушку от десятка других, но сейчас аббатису приятно поразила красота Каталины, и она довольно улыбнулась. Донья Беатрис не жаловала уродливых монахинь и считала, что невестами Христа должны становиться лишь те, кто сочетал в себе ум и приятную наружность. Скромность, нежный голосок и хорошие манеры Каталины также пришлись ей по нраву. А речь девушки, благодаря урокам Доминго, отличалась не только правильностью построения фраз, но и элегантностью. Аббатиса не могла не подивиться, обнаружив, что в столь невзрачном окружении вырос такой прекрасный цветок. И последние сомнения в правильности принятого решения растаяли, как дым. Девушка, несомненно, родилась для славных дел, а что могло сравниться с честью посвятить жизнь служению господу богу?

Каталина поначалу держалась скованно, с почтением взирая на благородную даму, чьи добродетели славились на весь город, но донья Беатрис сумела расположить девушку к себе. С ее лица не сходила улыбка, которую так редко видели монахини, и Каталина даже подумала, не преувеличены ли слухи о суровости аббатисы. Скоро она рассказывала историю своей короткой жизни. К неудовольствию доньи Беатрис, ничем, естественно, внешне не проявившемся, девушка расписывала достоинства и красоту Диего, с радостью сообщив, что его родители, ранее относившиеся к ней крайне холодно, теперь дали согласие на свадьбу. Аббатиса пожелала из ее собственных уст услышать историю появления девы Марии, а затем, как бы невзначай, заметила, что после чудесного исцеления Каталине следовало бы провести в монастыре пару недель, чтобы, удалившись от мирской суеты, в молитвах отблагодарить свою небесную покровительницу. Слова доньи Беатрис ужаснули Каталину. Но она привыкла говорить то, что думала, ее страх перед аббатисой уже пропал, и девушка ответила честно и откровенно.

— Но, ваше преподобие, — вскричала она, — я не могу этого сделать. Мы с Диего так долго не видели друг друга. Если я удалюсь в монастырь, у него разорвется сердце. Он каждый вечер говорит мне, что целый день живет лишь ради того часа, когда мы можем побыть наедине у моего окна.

— Я не собираюсь принуждать тебя, дитя мое. Пребывание в монастыре пойдет тебе лишь на пользу, если ты придешь туда из любви к богу и искреннего желания совершенствоваться. И, должна признать, меня удивляет твое нежелание отблагодарить пресвятую деву за ниспосланную тебе милость. Не думаю, что этот юноша, как ты говоришь, без памяти в тебя влюбленный, станет возражать, что за добро ты отплатишь добром. Но довольно об этом. Я полагаю, тебе следует посоветоваться с исповедником. Возможно он скажет, что мое предложение не имеет смысла, и тогда твоя совесть будет спокойна.

И донья Беатрис отпустила девушку, подарив ей янтарные четки.

Аббатиса ничуть не удивилась, когда два или три дня спустя ей доложили, что Каталина ждет в приемной и просит разрешения провести в монастыре несколько дней. Она пригласила девушку к себе, поцеловала ее и передала наставнице послушниц. Каталине отвели келью со скромной обстановкой, но просторную, чистую и прохладную, с окнами, выходящими на ухоженный монастырский сад.

Доброта, очарование и простота Каталины немедленно покорили все сердца. Монахини, послушницы, мирские сестры и благородные дамы, жившие в монастыре, баловали ее, как любимого ребенка. Постель Каталины полностью соответствовала уставу ордена, но по сравнению с той, к которой привыкла девушка, она казалась пуховой периной, а нехитрая еда монахинь — изысканными яствами. Рыба, цыплята, дичь поставлялись к столу из обширных поместий аббатисы, и вдобавок благородные дамы зазывали Каталину к себе и пичкали сладостями и деликатесами.

Донья Беатрис с довольной улыбкой наблюдала, как девушке открывались радости монастырской жизни, надежно защищенной от хлопот и суеты внешнего мира. Некоторая ее монотонность оживлялась в час отдыха, когда монастырскую приемную заполняли знатные дамы и дворяне, и их разговоры не ограничивались лишь религиозными темами. Каталине не в малой степени льстило оказываемое ей внимание. Она вошла в монастырь в воинственном настроении, по приказу исповедника, горячо поддержанного матерью, но скоро поняла, что пребывание там не лишено определенных преимуществ. Счастливая, упорядоченная жизнь монахинь существенно отличалась от той, какую вела она дома в непрестанной утомительной работе и постоянной нужде. Бывали же времена, когда никто не приглашал мать и дочь вышивать дорогие одежды, и тогда они перебивались лишь случайными заработками Доминго.

Каталина наслаждалась богослужениями, которые посещала с остальными монахинями. И хотя ей недоставало Диего, она не могла не признать, что в будущем будет с радостью вспоминать дни, проведенные в монастырской тишине.

Каждый вечер донья Беатрис посылала за Каталиной и проводила с ней час. Она ни разу не упомянула, что хотела бы видеть Каталину монахиней, но, беседуя с девушкой, скоро поняла, что та не только добродетельна, но и очень умна, обладает твердым характером и со временем может стать гордостью ордена. Донья Беатрис говорила с ней не как гордая дама или мать-настоятельница, но как близкая подруга. Она прилагала все силы, чтобы подчинить девушку своему влиянию, но чувствовала, что действовать надо с предельной осторожностью. Она рассказывала о жизни различных святых, чтобы расширить кругозор Каталины, и придворные сплетни, чтобы показать ей, что, будучи монахиней, можно играть важную роль в государственных делах. Она говорила об управлении монастырем и многообразных обязанностях аббатисы, не без намека, что при благоприятном стечении обстоятельств и Каталина может занять этот важный пост. Такая перспектива, без сомнения, не могла не поразить дочь вышивальщицы.

В монастыре тайное быстро становилось явным, и, хотя донья Беатрис никому не говорила о своих планах, монахини скоро поняли, что означало повышенное внимание аббатисы к этой симпатичной девушке. И одна из них сказала Каталине, что они будут счастливы, если она останется с ними навсегда. А благородная дама, жившая в монастыре, потому что ее муж воевал где-то за морями, поведала Каталине, что с радостью стала бы монахиней, не связывай ее узы брака.

— На твоем месте, дитя, — продолжала она, — я бы попросила аббатису, чтобы она взяла тебя послушницей.

— Но я собираюсь замуж, — удивленно ответила Каталина.

— И всю жизнь будешь сожалеть об этом. Мужчины по своей природе грубы, злы, эгоистичны и неверны женам.

Взглянув на серое морщинистое лицо дамы и ее оплывшую фигуру, Каталина подумала, что ее муж, возможно, действительно не лишен недостатков, но мог привести аргументы, говорящие в его пользу.

— Как ты можешь колебаться, когда небесный жених открыл тебе свои объятья? — и дама положила в рот очередную конфетку.

В другой раз, в час отдыха, высокородная гостья ущипнула Каталину за щечку и, улыбнувшись, сказала:

— Я слыхала, в нашем монастыре скоро появится маленькая святая. Ты должна поминать меня в молитвах, ибо я большая грешница и могу попасть в рай лишь с твоей помощью.

Каталина испугалась. Она не хотела становиться ни монахиней, ни тем более святой. Она начала вспоминать как бы невзначай брошенные фразы, на которые ранее не обращала внимания. И с ужасом поняла, что все ждут от нее вступления в монастырь. В тот вечер она вошла в молельню аббатисы со смятенной душой. Волнение девушки не укрылось от глаз доньи Беатрис.

— Что случилось, дитя? — спросила она, неожиданно прервав Каталину, которая что-то рассказывала. Та вздрогнула и покраснела.

— Ничего, ваше преподобие.

— Ты боишься сказать мне? Разве ты не знаешь, что я люблю тебя, как родную дочь. Я надеялась, что ты питаешь ко мне хоть каплю привязанности.

Каталина разрыдалась, и аббатиса протянула к ней руки:

— Подойди ко мне и расскажи, что беспокоит тебя. Каталина подошла и села у ног аббатисы.

— Я хочу домой, — всхлипывая, прошептала она. Донья Беатрис замерла, но тут же взяла себя в руки.

— Разве ты не счастлива здесь? Мы делаем все, чтобы ублажить тебя. Ты — всеобщая любимица.

— Эта любовь связывает меня по рукам и ногам. Я — как кролик, попавший в силок. Монахини, благородные дамы, все воспринимают как должное мой уход в монастырь. Я этого не хочу.

Аббатису охватила ярость на этих глупых женщин, предавших ее в своем усердии, но ничего не отразилось на ее холеном лице.

— Никто не хочет совершить над тобой насилие. Ты можешь стать монахиней лишь по своей воле. И не стоит винить их в том, что, полюбив тебя, они не хотят, чтобы ты покинула монастырь. И я была бы рада, если бы святая дева разбудила в твоем сердце желание стать одной из нас, тем самым отблагодарив небо за оказанную великую милость. Ты прославила бы нашу обитель. Мне знакомо не только твое смирение и благочестие, но и то, что у тебя ясная голова. Слишком редко в невестах Христа ум сочетается с добротой. Я — старая женщина и мне уже тяжело нести груз моих обязанностей. Возможно, думать об отдыхе и грешно, но я испытала бы огромное облегчение, будь ты рядом со мной, а в должное время, когда наш создатель призовет меня к себе, смогла бы занять мое место.

Она замолчала, и в ожидании ответа нежно погладила щеку девушки.

— Ваше преподобие очень добры ко мне. Не знаю, как отблагодарить вас за столь щедрое предложение. У меня разорвется сердце, если вы сочтете меня неблагодарной, но я недостойна такой чести.

Хотя слова Каталины и не содержали прямого отказа, от аббатисы не укрылся истинный смысл ответа. И ее настойчивость, чувствовала она, вызовет лишь возрастающее противодействие. Донья Беатрис не признала поражения, но сочла необходимым пойти на временное отступление.

— Решение можешь принять только ты сама, прислушавшись к голосу совести, и я далека от мысли оказать на тебя какое-нибудь давление.

— Так я могу вернуться домой?

— Ты свободна в своих поступках. Я лишь прошу тебя, из уважения к исповеднику, провести в монастыре назначенный им срок. Я уверена, что ты позволишь нам наслаждаться твоим очарованием несколько оставшихся дней.

Каталина не могла не согласиться. Аббатиса отпустила ее, поцеловав в лоб, села в кресло и глубоко задумалась. Она не привыкла к тому, чтобы кто-то брал над ней верх, тем более какая-то девчонка. Но донья Беатрис подавила бушующие в ней страсти, ибо такое важное дело требовало холодного рассудка, и скоро в ее изобретательной голове созрело несколько возможных вариантов. Она тщательно взвешивала их преимущества и недостатки, считая себя вправе использовать любые средства, не содержащие в себе элемента греха, чтобы, обеспечив благополучие девушки в этом мире и прямую дорогу в рай в следующем, достигнуть желанной цели и прославить орден. В первую очередь следовало предпринять еще одну попытку и все-таки убедить Каталину уйти в монастырь. И сделать это мог лишь один человек — дон Бласко де Валеро, епископ Сеговии. Он совершил чудо, излечив Каталину, его высокий сан и святость вызывали необходимое благоговение. Донья Беатрис подошла к столу и написала епископу письмо с просьбой прийти к ней, так как ей необходим его совет.

Епископ обещал прийти на следующий день и с пунктуальностью, необычной для Испании, явился в точно назначенный час. Аббатиса сразу перешла к делу.

— Я хотела поговорить с вашей светлостью о Каталине Перес.

Епископ присел на краешек предложенного аббатисой кресла и ждал, опустив глаза.

— По совету исповедника она удалилась в наш монастырь. Мне представилась возможность поговорить с ней. Она образованней многих благородных дам. Ее манеры и поведение безупречны. Она искренне любит нашу госпожу, пресвятую деву, и достойна стать невестой Христа. Мне кажется вполне естественным, если, в благодарность за проявленное к ней милосердие, она посвятит жизнь служению господу богу. Она могла бы стать гордостью нашего ордена, и я не колеблясь приняла бы ее в этот монастырь, несмотря на низкое происхождение.

Епископ молча кивнул.

— Девушка молода, — продолжала аббатиса, — она не знает, как распорядиться своей жизнью, ее влечет мирская суета. Я слишком грешна и невежественна, чтобы говорить с ней об этом деликатном деле. И мне подумалось, что кто, как не вы, сможет помочь ей найти себя и объяснить, в чем состоит ее долг и где она обретет счастье и покой.

— Я стараюсь не иметь дела с женщинами, — сказал, наконец, епископ. — И никогда не исповедую их.

— Мне хорошо известно, что ваша светлость сторонится нас, но тут совершенно особый случай. Вы вернули ее к жизни, и теперь вы не можете бросить на распутье. Это равносильно тому, чтобы вытащить утопающего из ледяной воды и оставить на берегу умирать от голода и холода.

— Если девушка не видит своего призвания в служении богу, я не могу заставить ее уйти в монастырь.

— Вашей светлости, несомненно, известно, что многие женщины уходили в монастырь, потрясенные смертью близких, потому что не нашли подобающего мужа или из-за неразделенной любви. Тем не менее они становились прекрасными монахинями.

— Я не собираюсь с вами спорить, но не пойму, какое отношение имеют приведенные вами примеры к Каталине Перес. И посмею напомнить вашему преподобию, что дорога в рай открыта не только монахам, но и мирянам.

— Но насколько тернистей путь последних. Разве святая дева даровала бы вам силу совершить чудо в ее честь, если б не хотела, чтобы в дальнейшем девушка стала светочем, ведущим к покаянию тысячи грешников.

— Не нам, грешным, вдумываться в мотивы действий небожителей.

— Но, по меньшей мере, мы можем быть уверены, что они служат добру.

— Мы можем.

Донье Беатрис не нравилась сдержанная лаконичность епископа, и в ее голосе появились резкие нотки:

— Я прошу вас оказать эту маленькую услугу за все хорошее, что сделала моя семья ордену доминиканцев. Так вы отказываетесь встретиться с девушкой, поговорить с ней и, если ваше мнение совпадет с моим, объяснить, где она найдет счастье?

Епископа удивляла настойчивость доньи Беатрис. Он не верил, что эта поднаторевшая в интригах гордая женщина действительно заботилась о благополучии дочери вышивальщицы. Тут он вспомнил слова доминиканского аббата, рассказавшего ему, что она изо всех сил боролась с матерью Терезой, чтобы помешать той основать обитель босых кармелиток в Кастель Родригесе. Ненависть, которую питали кармелитки к новому ордену, ни для кого не составляла секрета. И у епископа зародилось подозрение, что уход Каталины в монастырь, на котором настаивала донья Беатрис, имел отношение к этой смертельной борьбе и аббатиса обратилась к его помощи, потому что сама не смогла сломить сопротивление девушки. Он поднял голову, и пронзительный взгляд его темных глаз обратился к донье Беатрис. Ее лицо напоминало каменную маску.

— Допустим, я встречусь с девушкой и сочту своим долгом убедить ее посвятить жизнь богу. Но я склонен думать, что ей будет спокойнее среди босых кармелиток, чем в монастыре, предназначенном только для благородных дам.

Неожиданный всплеск ярости, на мгновение сверкнувший в глазах доньи Беатрис и тут же погашенный усилием воли, подсказал епископу, что его догадка верна.

— Мне кажется, что нам не следует полностью лишать мать девушки возможности общения с ее единственным ребенком, — вкрадчиво заметила аббатиса. — В этом городе нет монастыря босых кармелиток.

— И только потому, если меня правильно информировали, что ваше преподобие убедили епископа провинции отказать матери Терезе в ее просьбе открыть тут обитель нового ордена.

— В Кастель Родригесе предостаточно монастырей. Если бы епископ пошел на поводу у де Сепеды, городу пришлось бы взвалить на себя непомерное бремя.

— Ваше преподобие не слишком уважительно отзывается о святой женщине.

— Она низкого происхождения.

— Вы ошибаетесь, сеньора. Она — благородная дама.

— Какой вздор, — резко ответила аббатиса. — Ее отец купил дворянскую грамоту в начале столетия. Прошу извинить меня, но я, как и наш государь, терпеть не могу тех, кто незаслуженно носит это высокое звание. Страна наводнена безродными дворянчиками.

Епископ сам принадлежал к этому сословию, и на его лице появилась слабая улыбка.

— Каким бы ни было происхождение матери Терезы, ее благочестие отмечено небом, а труды во славу церкви достойны самой высокой похвалы.

Донья Беатрис так рассердилась, что не замечала внимательного взгляда епископа, следящего за выражением ее лица, за каждым жестом холеных рук.

— Позвольте, ваша светлость, не согласиться с вами. Я знала ее и говорила с ней. Эта беспокойная женщина прикрывала свои безумные выходки религиозным туманом. Какое право имела она оставить монастырь и, учинив скандал, основать новый? Кармелитки свято чтут нашего создателя, и устав ордена достаточно суров.

Устав ордена, введенный святым Альбертом и смягченный папой Евгением IV, предусматривал пост от праздника вознесения святого креста в сентябре до самого рождества по четыре дня в неделю, а во время рождественского и великого постов вообще запрещал есть мясо. По понедельникам, средам и пятницам каждая монахиня должна была подвергаться бичеванию и не могла произнести ни слова с вечернего богослужения до заутрени. Носили монахини черные рясы и башмаки. Спали без простыней.

— Я, должно быть, очень глупая женщина, — продолжала аббатиса, — если не понимаю, каким образом замена кожаных башмаков на веревочные сандалии и саржи на мешковину служит умножению славы господа бога. Де Сепеда утверждала, что покинула наш древний орден якобы потому, что соблазны мешали ей спокойно молиться и предаваться благочестивым размышлениям. На самом деле она всю жизнь скакала с места на место. Заставляя своих монахинь молчать, она сама трещала, как сорока.

— Если бы ваше преподобие прочли жизнеописание матери Терезы, написанное ею самой, вы бы с большим снисхождением говорили об этой святой женщине, — холодно заметил епископ.

— Я его читала. Мне прислала его принцесса Эболи. Писать книги — не женское дело. Пусть этим занимаются мужчины.

— Мать Тереза писала, выполняя волю ее духовника.

Аббатиса презрительно улыбнулась.

— Вас не удивляло, что духовник матери Терезы всегда выражал ее собственные желания?