Эльчин Сафарли 5 страница

– Почему вы назвали ее Легкой?

– Ее так назвал отец. Налей‑ ка мне еще воды, сынок. Столько ты всего спрашиваешь… А главное‑ то забыл. Для чего ты здесь?

– Сам не знаю.

– Узнаешь.

– Скажите…

– Сказала же, узнаешь.

– Что же вы загадками разговариваете?

Влада вдруг заходится грубым, лающим кашлем, потом закрывает глаза.

– Новое не может появиться из ничего. Рушится один мир, возникает другой. Для кого конец, для кого начало.

И тут в комнату вошел ужасно тонкий парнишка с шаловливым выражением на физиономии, похожий на фавна. Судя по всему, Бешир.

– Меня привел сюда сон. Буквально силой.

– Так и должно было быть.

– Настойчивый сон, будто перемену участи предвещает… Почему я?

– Может быть, это твое спасение. Теперь многое от тебя зависит. У тебя есть возможность противостоять. Молодец, что пришел. Значит, внутри ищешь.

– Что ищу?

– Знание. Только ты сам можешь себя спасти. А высшее научит как.

– Я запутался. Не знаю, куда все идет. Соглашаюсь на неизвестность. И самое странное, мне от этого совсем не страшно.

– Бояться нечего. Меняй листья, но сохраняй корни.

– Корни… Это что, самое начало?

– Нет, сынок. Это то, что находится в глубине тебя. Настоящее‑ то не всегда настоящее. Может быть просто новый день, такой же, как и вчерашний.

– То есть копать глубже?

– Зачем копать? Надо только заглянуть за занавес.

– Не понимаю… Для чего? Неужели я так уж плохо справляюсь?

– А зачем ты сам заключил себя в тюрьму? Страдания – не обязательный опыт. Ты живешь так и уверен, что эта жизнь одна только возможная и правильная. Отказываешься представить другой путь. Но у тебя две жизни, три, еще больше: та, которую ведешь, и те, которые пока только в мечтах.

– Я бы хотел другую жизнь, но не вышло.

– Какую?

– Ту, в которой был мой главный человек. Она умерла.

– Ты считаешь жизнь в прошлом своим настоящим. Вот и ошибка. Ничего, все в юности такие. Я тоже крутила глобус, всматривалась – какой город мой? Тот город, где было мое собственное счастье. Потом поумнела, поняла: это место не надо искать на карте. Оно всегда с тобой. Оно и есть ты. Самое нужное, ценное ты всегда носишь с собой, все остальное – только декорации. Чтобы сыграть роль в спектакле, нужно это знать. Найти себя самого, самую сердцевину.

– Красивые слова. Но реальность другая, грубая.

– Значит, ты ее видишь такой. Грубой.

– Я вижу ее такой, какая она есть. Трезво. Без всякой мистики, метафизики.

– И ты не веришь в перерождение.

– Не верю. Жизнь дается один раз. Не верю я, что перед нами расстелены разбегающиеся в разные стороны дорожки судьбы. Путь один, свернуть с него некуда. Только и можно, что посмотреть на него иначе, под другим углом. Но сам‑ то ты от этого не изменишься. Так и поступает большинство людей, ошибочно полагая, что изменили свое направление.

– Ты потерял вкус к жизни, сынок. Рвешься обратно, решил, что не наелся прошлым вдоволь. Но жизнь идет вперед, ничто в природе не останавливается. Закат за восходом. Был бутон – стал цветок. Из гусеницы куколка, из куколки бабочка. Из прошлого настоящее. Не сразу, конечно, – нужно иметь терпение.

– Знаете что… Я вот иронизирую, сопротивляюсь, но мне хочется быть… счастливым. Трудно в это поверить, я даже вслух боюсь говорить.

– Пришло время, значит.

– Да… Одно время задумывался о самоубийстве. На тот момент это казалось избавлением. Потом понял, что, пустив себе пулю в лоб, я разрушу и память о ней.

– Нужно пройти через пропасть, чтобы оказаться на другом берегу. Так начинается все новое.

– Ты счастливый человек.

– С чего вы взяли?

– Ты вовремя понял, какие минуты были самыми важными. Молодец, держишься за них.

– Так мало их… Минуты…

– В тяжелых ситуациях люди хватаются за крошечное. Из пожара выносят только самое важное. Простое, человеческое. Все остальное выбирают от скуки.

– А зачем выбирать, если заботы сами нас находят?

– Такая уж жизнь… Главное, не впускать пустяки в себя. Слышать, видеть и держаться от них на расстоянии.

– Это у меня плохо получается.

– Все получается. Не сразу, но в итоге всегда получается. А если вдруг споткнулся, значит, нужно было наклониться к земле.

– Наклоняться‑ то зачем?

– Послушать, что она скажет. Земля мудрая, на ней опыт многих поколений. Забудешь историю, замкнешься на себе – и сам потеряешься.

– У меня так и произошло.

– Нет. Ты не потерялся. У тебя чуткое сердце, доброе.

– Выходит, я счастливчик и вообще отличный парень? Да вы меня ненавидеть должны – я был там и не спас вашу дочь и внучку. Хотя мне стоило только протянуть руку.

– Чему быть, того не миновать. Не надо спрашивать «почему? », нам всех причин не понять. Каждая смерть – кому‑ то рождение.

– Хм… Опять загадки? Для чего столько недомолвок?

– А не нужно знать больше необходимого.

– Кто же определяет, сколько необходимо?

– Ты сам.

– Да как это может быть, Влада?!

– Заглядывая в себя. Что в глубине, то и вокруг. Глаза не обманывают, они всю правду расскажут… Какие у нее тогда были глаза?

– Глаза… Полные пустоты.

– Значит, она уже ушла туда, откуда не возвращаются.

Бледно‑ голубой свет из окна, холодный, словно в нем кружатся снежинки. Я осторожно приподнимаю штору, смотрю на улицу. Все кругом серо‑ бежевое – траву накрыло снегом, голые ветки деревьев плачут сосульками. Кто‑ то прогнал лето. Еще утром было плюс тридцать: следы от наручных часов горели натертым красным, освежающий ветерок заполнял нутро на вдохе. Сейчас – горький зимний день.

В подбирающемся закате нет ни намека на красный. Пейзаж за окном суровый, безжизненный, как в царстве Снежной королевы. Как же так? Или я сошел с ума, или снова вижу сон. Заглядываю в календарь мобильного: шестнадцатое июня. Тем временем в комнате подморозило уже так сильно, что я чувствую ледяной пол сквозь подошвы мокасин. Кладу ладонь на батарею. Она липкая, красного цвета, похожа на клубничный леденец. К ней прилипли улитки с панцирями в виде черных треугольников. Я зажмуриваю глаза, задерживаю дыхание. Что происходит?!

Вдруг Влада открывает глаза, пытается что‑ то сказать хриплым голосом. Молчаливая тень Бешир смачивает мокрой тряпкой ее потрескавшиеся губы.

– Тсс, тсс! Все прошло. Легкая вернулась обратно.

Услышав последние слова, она внимательно смотрит на меня.

– Я тебе еще не все сказала. Бешир, выйди, пока не время.

У нее лицо в поту, голубая наволочка потемнела под головой. В этой пробранной холодом комнате Влада лежит в тонкой майке, будто носит в себе лето.

За окном рычит разъяренная волчица, я откуда‑ то знаю, что она вырвалась из клетки и во всю глотку заявляет о своем праве быть здесь. Тяжесть происходящего сдавливает мысли, но мне еще нужно многое узнать. Я чувствую слабость, безволие. Внутри ощущение, будто все куда‑ то ушли, и я должен искать людей. Где‑ то бродим в тумане. Нет, на самом деле все сидят на своих местах. Это только я в тумане и никого не вижу. Только в этом есть какой‑ то смысл, как будто мое присутствие в этой комнате необходимо.

Вдруг из магического пространства я переношусь в заснеженную Вену, куда мы с ней ездили за другой зимой. В нашем городе она была привычная, изученная наизусть. До Нового года осталось пятьдесят четыре часа, мы покупаем на последние деньги билеты, улетаем в город, которому веками шепчут сказки Альпы и Дунай. Никогда не думал, что можно так отчаянно влюбиться в зимний город.

Мы снова целуемся в метелях Грабена, свисающие с неба люстры раскачиваются в морозном вихре, полицейские призывают встревоженных прохожих покинуть главную площадь. Ветер, который заглядывает сюда редко, никогда не остается незамеченным. Мы прячемся от них – от ветра и полицейских – в улочках меж старинных зданий, я наматываю на ее шею шарф из шерсти мериноса, а она смеется: ей совсем не холодно, когда я ее целую. Она хохочет, убегает от меня в сторону кафешки, где в воздухе разлита музыка Моцарта, такая же густая, как кофе, который здесь подают.

«Я сегодня проснулась, тебя не было. Знала, что через пару минут ты вернешься с горячими вишневыми круассанами в бумажном пакете. Но мне вдруг стало так тревожно от мысли о том, что всего этого могло бы не быть. А потом я представила, как ты бежишь в сторону отеля, кутаясь в шарф, как быстро куришь на ходу… Мне так нравится знать, что ты обо мне думаешь, даже когда я не с тобой. Это ведь так? » – «А мне нравится знать, что ты есть. Это невероятно, но ты есть! » Запутавшись в бесконечной карте десятков наименований кофе, мы пьем лимонный чай с ежевичным сиропом, за который я был готов отдать полцарства. Но без тебя мне не нужны ни сироп, ни царство.

Влада бросает в меня снежок: очнись, вернись сюда. Ловлю его, держу в руке, и он оборачивается кусочком белого картона.

– Нет ничего хуже, чем цепляться за призраки. Так и останешься с пустыми руками. Ну‑ ка попрощайся, как вежливый мальчик, скажи «до скорого». В конце концов, радуйся тому, что у тебя это было.

Я знаю, она права. Да, надо именно так относиться к прошлому. Я делаю что могу, я буду таким. Опускаю голову, разворачиваю комок картона. На нем аккуратно выведено чернилами: «Рыбак не рыбачит в шторм, а ждет, когда успокоится море».

– Когда ты уйдешь отсюда, слушай тишину. Она тебе необходима.

– Слишком много всего случилось за последние недели. Надо бы собраться с мыслями, но, боюсь, ни одна мысль на собрание не придет. Прямо как в песне: «Мы слишком любим собственные речи и из‑ за них не слышно никому».

– Тишина – лучший друг. Проверенный. Ей от тебя ничего не нужно. Она просто сидит рядом, заряжает покоем. Только не перепутай тишину с молчанием.

– Я знаю. Молчание хочет говорить, а тишине это не нужно.

– Ты все прекрасно слышишь, сынок.

– Если бы я все так хорошо слышал, то не задавал бы многих вопросов.

– Чтобы справиться с сомнениями, тишина должна стать абсолютной. Успокой ум, ты скоро сам все поймешь. Поэтому ты здесь.

– Вы слишком в меня верите. А я такой кретин, что могу выйти отсюда и заново запутаться.

– Не волнуйся, истину ты ни с чем не перепутаешь, она бывает только одна. Ты должен обратиться к истине, чтобы спастись от отчаяния. Никто за тебя этого не сделает.

– Вы мне помогаете…

– Направляю.

– Хотите честно?

– Говори.

– Сейчас меня больше всего подмывает выпасть из реальности. Бросить насиженное место и быстро свалить куда подальше, чтобы никто не узнал, не понял.

– Побег – это трусость. Тебе не кажется, что и так слишком далеко убежал? За последние недели ты ко многому пришел. Посмотри, кем ты был с самого начала и как много всего с тех пор изменилось в тебе. Ты снова слышишь.

– Я так устал искать все заново.

– Потерпи, мало осталось. То основное, что нужно было собрать, уже с тобой. Еще несколько шагов. Нужно вернуться к настоящему и снова встречать солнце. Здесь тебе больше задерживаться нельзя – скоро будет снежная буря. Уходи, пока открыт путь. Бешир тебя проводит.

– А как же вы, Влада? Вам нужно лечиться. Ужасный кашель…

– За мной Бешир присмотрит.

– Да вы не перенесете бурю! Здесь и без нее колотун… Я один не уйду.

– Сынок, здесь мое место. Мое. Соседи часто заходят, Бешир рядом, вода есть. Не нужно требовать многого: затишье перед бурей – это шанс, но куда важнее тишина, наступающая после нее. Она разглаживает морщины времени, сдувает пыль с сердца… Не тревожь меня больше. Я теперь буду, как написано в книге моего мистического писателя, слушать беззвучие, наслаждаться тишиной.

– Но вы еще живете!

– В какой‑ то степени… Сынок, вместо того чтобы задавать столько вопросов, выполни одну просьбу.

– Какую?

– Покинув этот дом, не возвращайся обратно. Оглядывайся назад только для того, чтобы оценить пройденный путь. Ты сможешь, я знаю.

– Смогу.

– В это я поверила, когда увидела тебя здесь. Другой так и крутился бы в колесе времени, возвращаясь туда, откуда пришел. Знаешь, что самое страшное в жизни? Опустить руки. Это легче всего. Разве трудно, сидя на дне колодца, посмотреть вверх и сказать, что спасения нет? Проще простого! Куда сложнее карабкаться вверх, срываться и пробовать снова, сантиметр за сантиметром. Не потеряй то, что нашел с таким трудом.

– Но что я нашел?

– Больше я не буду тебе ничего говорить. Ты сам увидишь, ты сам подойдешь и протянешь руку человеку, нуждающемуся в спасении. Спасая другого, спасешь себя.

– Пусть хоть на этот раз у меня получится.

– Тебе пора. Бешир, проводи нашего гостя.

– Но я все равно вернусь, как бы вы ни противились. Позвольте мне самому выбирать свой путь.

– Решай сам, сынок. Что будешь делать завтра?

– Не знаю. Буду жить.

– Вот это то, что я хотела услышать. Теперь кошмары закончились.

Бешир проявляется в воздухе перед кроватью и кивает мне как старый знакомый.

Я забыл дорогу обратно. Детали выветрились из головы. Я уже сомневаюсь, выглядело ли все так, как я это видел. Не плод ли моего воспаленного воображения эта странная встреча? Если это был сон, его реальность не была хуже любой другой. Что, если вся моя реальность – это сон?.. Стоило мне выйти из мрачного подъезда, как вернулось лето.

И потом тонкий мальчик все еще идет рядом со мной легкой походкой. Летит вприпрыжку. Он ступает абсолютно беззвучно, хотя я вижу, как галька под его зелеными ботинками разлетается в стороны. Превращается в прозрачные кварцевые самоцветы, после каждого шага оставляющие круглые пятна на земле.

Бешир. Странное имя. Пока я был в холодной квартире, он молча сидел на подоконнике, щелкал пальцами, и небо за окном меняло цвета. С красно‑ лилового на серо‑ коричневый. Временами он подходил к Владе, подносил ей воду. Когда я заговаривал о Легкой, он выглядел взволнованным: вскакивал, заглядывал в нагрудный карман своего старого пальто и, как будто убедившись в наличии там чего‑ то важного, успокаивался, возвращался на место. В стенах квартиры сорок три чудеса казались обычным явлением.

Влада настояла на том, чтобы ее сосед фавн проводил меня. «Бешир должен пойти с тобой, сынок. Он поможет тебе добраться до начала и вернуться обратно. Не пытайся запомнить дорогу – пустое, это тебе не пригодится. Такой шанс дается один раз».

Сейчас, покидая магический дом, я встревожен и собран одновременно. Будто мне предстоит операция по удалению немаленькой части жизни, которая еще недавно была жизненно важной. Тревога вполне объяснима – я отпускаю прошлое, ничего не получая взамен. Что‑ то вдруг уходит на покой, что‑ то, что делало меня мной. И я чувствую себя медузой, меняющей форму и расплывающейся в бескрайнем океане.

Оглядываюсь, пятиэтажки уже не видно, исчезла за зарослями высоких тополей. Бешир убежал чуть вперед. Что‑ то напевает себе под нос. Прислушиваюсь: «Время тень, без дней, без лет. Оно так прекрасно совсем не напрасно». Догоняю пацана: «Ты теперь возвращайся. Я сам дойду». Он замирает, поднимает на меня огромные глаза, молча протягивает кусочек белого картона размером с фотографию.

– Что это такое, Бешир?

– А вот увидишь.

«Может, он ненормальный? » – думаю я с тоской. Он вообще‑ то не похож на обычного парня. Брови – два горизонтальных мазка черной краской. В лукавых глазах добродушно сдерживаемая удаль. Ресницы черные, как трава выгоревшего поля. Тонкие бледно‑ розовые губы и выпирающий подбородок. В Бешире есть сказка; он не отсюда – из какой‑ то мифической долины героев, где тучи в гневе опрокидывают с небес белых птиц.

– Ты‑ то хоть можешь говорить без загадок? Лучше скажи, что нужно Владе, завтра привезу.

– Она ни в чем не нуждается.

– Послушай, да она очень больна! Ей к врачу надо!

– Нас все равно скоро здесь не будет. Уезжаем.

Я злюсь, готов съездить фавну по шее. Самоуверенный болван! Но что‑ то останавливает меня – чувство, что он не врет и не издевается. Кажется, он говорит правду, какую‑ то нереальную правду, почти непостижимую. Я наконец беру из его руки картонку, смотрю на свет – ничего. Тем временем Бешир исчезает где‑ то в кустах – только слышны отголоски его песенки: «…без дней, без лет… совсем не напрасно».

Как я оказался на заброшенном пустыре? Рядом магистраль, и больше вокруг на километры ничего нет. Никакого дома, ни мусорных баков, ни тополей, ни тем более снега. Как будто во сне, как будто я шагнул в другое измерение. Вспоминаю о картонке – она превратилась в фотографию. Ее фотографию. Самого главного человека моей жизни. Бешир же сказал «увидишь». Значит, она тоже связана с этими людьми, с этой квартирой. В голове крутится «совсем не напрасно».

В «Волшебнике изумрудного города» каждый получил необходимое – кто ум, кто сердце, кто храбрость. Мне так хочется получить знание. Такое кристально чистое знание, когда уже не сомневаешься. Когда твоя уверенность в правильности сделанного выбора выбита в сердце, как клише на запястье.

Окружающие не заметили отлучки лета. Один я оказался в магической зиме так же неожиданно, как и выпал из нее. Теперь все произошедшее кажется сумбурным сном.

Я добираюсь на автобусе до метро, останавливаюсь перед входом в подземку. Сигарета. Мимо пробегают разные люди с разной степенью занятости. Где‑ то за мной сигналят машины, застрявшие перед светофором, бомжиха прокуренным голосом клянчит еду в пирожковой. В воздухе взвесь из летней пыли, человеческих надежд, разочарований и невысказанных эмоций.

Мне девять станций до дома и не меньше девяти тысяч мыслей. Я люблю метро. В его темных коридорах легчает. Наступает перемирие с самим собой, больше не бросаешься в крайности. Двигаешься по единственному туннелю, зная, что поворотов в стороны нет. Поэтому и себя легче принять как есть – простым пассажиром.

Еще я люблю Большой город. Как бы ни искал варианты побега в размеренное пространство, он все равно бежит в моих венах. Такой сумасшедший и хаотичный. Временами этот город кажется унылым местом, натирающим со всех сторон, как тесные нелюбимые туфли. Потом совершенно неожиданно замираешь на секунду посреди сбивающего с ног людского потока и думаешь: блин, город, как же я тебя люблю! Дома‑ высотки, вырезающие из неба фигуры. Десятки незнакомцев, с которыми ежедневно сталкиваешься в перекурах на обочинах дорог. С ними можно даже поговорить, честно признаться в наболевшем – все равно больше не встретимся, нас не связывают общие воспоминания или чувство долга, одно на двоих. Рядом искалеченные и воспрянувшие духом люди – такие же, как я. С ними может произойти что угодно, но они все равно бредят любовью. Любовь и есть то самое, что вызывает желание жить.

Сижу в метро, пустой вагон, а я полон до краев. Вспоминаю Владу, ее наставления, Бешира, отопительные батареи из красной карамели, внезапный мороз и исчезновение всего этого. В дороге мысленно играю со словами «всё» и «хорошо», в результате получаю «хорошо, что уже всё». Честно говоря, жуткие ощущения после этой встречи. То есть жуткими они стали здесь, в привычных условиях. А в той квартире мне все казалось естественным.

Влада сразу расположила меня к себе. Бывает, что при знакомстве с людьми мы наделяем их порой несуществующими качествами, чтобы их лица стали нам родными, своими. С Владой – иначе. Еще до встречи было ощущение того, что я знаком с ней много лет.

С той минуты, как я начал поиски адреса погибшей, знал, что мне предстоит важная встреча. Словно приближалось неминуемое, к чему шел все это время и, какие бы сомнения ни одолевали меня относительно необходимости этого шага, его не избежать. Да, была угроза, что мои поиски закончатся плохо – заминированная внутри боль взорвется. И никто не давал гарантии, что рану удастся снова закрыть, затянуть, вылечить.

В разборках с прошлым вообще нет никаких гарантий, нет «честного слова». Одни синяки да царапины. И каждый раз, вырываясь из схватки, ты благодаришь настоящее за то, что оно отвоевало тебя у прошедшего времени. Которое похлеще воронки, засосет – не выберешься.

Сейчас мне хочется спокойствия. Тишины. Именно так и говорила Влада. Надо бы уехать куда‑ нибудь. Может, к Водопад? С работой не получится: шеф и так с кислой миной отпускал меня на похороны тети Эльзы. Во второй раз внеурочный отпуск он мне не даст стопроцентно.

Придется погружаться в тишину после шести вечера, в домашних условиях. К тому же, чтобы принять правильное решение, вовсе не обязательна торжественная обстановка. Достаточно бывает и пары часов, когда слышишь свое дыхание, и нити сигаретного дыма растворяются в воздухе под стать человеческим связям в повседневности мегаполиса.

Голос сверху объявляет мою станцию, я легко выпрыгиваю из вагона, бегу направо, в сторону выхода. Внимательно смотрю на людей, стоящих у края платформы. Ячейка с этим страхом пуста. Совсем не напрасно.

Каждый астматический приступ матери начинался с ее выкриков сквозь удушье: «Опять этот довел меня! » Отец с братом бросали на меня злобные взгляды, я в ожидании «скорой» прятался за портьеру в гостиной и просил Бога, чтобы врач ехал быстрее. Сам не замечал, как писался в штаны, отчего становилось еще страшнее. Если отец увидит, поколотит.

Я просил Бога о том, чтобы закончились мучения матери: «Пусть ее болезнь перейдет ко мне… Обещаю, я не буду так страшно кричать! » Ночью я потихоньку застирывал штаны в ванной. Я видел причину всех горестей в себе: я гадкий, мерзкий, отвратительный. Поэтому мама постоянно задыхается. Поэтому старший брат запирается в своей комнате и под громкую музыку дышит чем‑ то вонючим. Поэтому отец выставляет меня в подъезд за каждую двойку, а я, здороваясь с проходящими соседями, делаю вид, что играю в прятки. «Поэтому я здесь, не подумайте, что меня прогнали, у нас все хорошо дома! »

Я и сам себя ненавидел за свои мысли, за постоянную обиду. Почему у меня все не так, как у других? Когда моих одноклассников встречали из школы родители, те бежали в объятия, врезались в ноги своих отцов, обхватывали их. И меня переполняло желание так же бежать навстречу самому родному человеку. Но его не было. И дома, и вне дома я становился пленником враждебной среды, к которой в итоге привязался, как веревка привязана к змею.

Мать выписывалась из больницы, отец уходил из дому, братья выгоняли меня спать в прихожую – что‑ то новое происходило, но я не переставал во всем винить себя. Спасался, воображая сказочные сады, свет, весну, деревья с новым сортом абрикосов – без косточек. Силой фантазии я мог в любой момент перенестись туда, где нет границы между мечтой и действительностью.

Там все было устроено идеальным образом. Мама вместе со мной выгуливала Джеси и говорила со мной ласково, проникновенным голосом напевала что‑ то убаюкивающее: «Малыш, запомни, что больше всего на свете я люблю тебя. Знаешь, когда я лежала с тобой на сохранении, врачи не разрешали мне ничего, только лежать. А в полях в это время должны были цвести маки, мои любимые маки, которые мне так хотелось увидеть! Я раньше каждый год в конце мая ездила за город, чтобы погулять в полях среди маков… Роды намечались на середину июня. Еще целых пять дней я пролежала в палате, воображая маковые поля. Ты родился, и через три дня нас выписали домой. Когда твой отец вез нас домой, ты не поверишь, вдоль обочины дороги стояли свеженькие, только что раскрывшиеся маки! Они только расцвели, с опозданием почти в месяц! Будто меня ждали. Нас. Малыш, ты принес вместе с собой чудо».

Сейчас, выуживая из памяти надежно погребенные детские воспоминания, я поражаюсь, насколько сильно может быть желание не замечать очевидного. Мне так сильно хотелось иметь дружную семью, что я как смог ее придумал. Беседовал с мамой – по большей части в уме. Мысленно ездил с отцом на рыбалку – и никогда в действительности. Братья в моем воображаемом мире вставали за меня горою, дрались за меня с отпетыми хулиганами на пустыре за школьным двором.

Порой не получить желаемого – тоже удача. То, что ни одна из моих детских фантазий не сбылась, научило меня больше полагаться на свои силы. Добиваться всего самостоятельно. С другой стороны, я точно знаю, как не стал бы относиться к своим детям – не считал бы их своей собственностью, своими оловянными солдатиками, которыми можно играть, отдавая им команды. Если бы у меня были дети. Но это абсолютно исключено, и значит, мне придется двигаться в других направлениях.

Вечер понедельника, еще жарит, я сижу на балконе в трусах, немного виски со льдом. Сложный рабочий день не оставил утомительного осадка. В обеденный перерыв работники отдела решили собраться в соседней кафешке, обсудить план коллективного отдыха за городом. Я сразу отказался: «Мать приезжает на уик‑ энд, не могу ее оставить». Не хочу нарушать тишину. Забронировал столик в итальянской пиццерии, в десяти минутах езды от офиса, и решил пройтись пешком. Появился аппетит к солнцу, хотя сегодня оно безжалостно горячее.

Именно сегодня утром, пока чистил зубы у открытого кухонного окна, я понял, что снова радуюсь новому дню. Хотя еще два месяца назад все было иначе. Жизнь казалась съезжающей крышей, прошлое – окончательно непобедимым. Сейчас же мир повернулся ко мне всей своей красотой, лучшими своими людьми.

В пиццерии встречает замечательная официантка по имени Свет. Она действительно невероятно светлая, рыженькая, с россыпью веснушек на щеках. Похожа на Лисенка. Я сижу, улыбаюсь ей. Она, забавно тараторя, расхваливает мне неаполитанскую пиццу и улыбается в ответ: «Не пожалеете, она у нас лучшая в городе. Представьте себе, лепешка смазывается оливковым маслом из Модена и томатным соусом. Сверху посыпается чесночком, моцареллой, анчоусами и в печь, настоящую, дровяную. Объедение! » Заказываю пиццу, салат из горячего шпината с лимоном. От десерта тоже не отказался бы, но вовремя останавливаю себя. Мне еще работать! А после такого пиршества будет клонить в сон, поэтому лучше сойду на полдороге.

Она любила пиццу, Италию и знала толк в итальянской кухне. Теперь понятно, почему именно сегодня, в первый день внутренней весны, меня потянуло в итальянскую пиццерию. Знак это или совпадение? Именно сегодня я вспоминаю о ней без горечи утраты. Улыбаюсь эпизодам из нашей истории, и благодаря этой улыбке мне легче представлять ее живую. Будто картинка светлеет – лучше видно, легче коснуться. Оказывается, боль утраты делает воспоминания мутно‑ серыми – это замечаешь после того, как снова выходишь на свет.

…Мы стоим на шатком подвесном мосту, качающемся на ржавых тросах над спокойной водой. Рассматриваем рыбок в прозрачном канале, обсуждаем грядущую поездку в Моден, город итальянских обжор и гастрономического разврата. Вокруг никого, и нам хочется, чтобы всегда так было. Наше чувство эгоистичное, замыкание двух проводов, другие контакты не нужны. Она говорит, что любит лето именно за такие дни – когда можно подружиться с природой вдалеке от городского шума.

– Вот только, знаешь, я, наверное, так сильно ждала лето, чтобы снова заскучать по осени. По слегка холодному воздуху и печальным сумеркам. Кутаться в шарф, согревать руки в карманах… Я сумасшедшая, да? Весь год торопила лето, оно наступило и все, я перегораю. И дело не в жаре, от нее не устаю. Просто характером я больше похожа на осень.

Потом она затихает, так внезапно, лирически, подходит ко мне, обнимает со спины и целует куда‑ то между лопаток, отчего что‑ то ухает там же, на пару сантиметров левее. И стоит только мне, обернувшись, сгрести ее в охапку и поцеловать в ответ, как начинается летний дождь. Веселый, сильный, с крупными каплями. Мы прячемся под деревом, она вспоминает, как в детстве с сестрой бегала по улице во время дождя без зонта:

– Мы кричали, играли в догонялки или просто считали лужи. Вот говорят, что чудес на свете не осталось, что нет больше ни одного единорога, ни одного дракона, и дриады с эльфами канули в далекое прошлое. Я иногда сама верю в исчезновение всего этого. Но потом вспомню о детстве, как сейчас, и все снова кажется двухсторонним, как шляпа волшебника, – реальность и сказка. Нас просто быт своими пинками заставляет поверить в то, что у жизни один слой.

Официантка Лисенок приносит новорожденную пиццу, от дурманящего аромата подрумяненной моцареллы по моему желудку пробегает судорога. Даже в обычной неаполитанской пицце можно разглядеть тот самый второй слой, сказочный. Конечно, он должен быть повсюду. Ты была права, любимая.