Валентина (Ирина) Мельникова 11 страница

Англичанина предупреди, чтобы из станицы до тех пор ни ногой, пока все до конца не опишем. И ты, Гаврила, не уходи.

Разговор есть. - Он прошелся быстрым взглядом по фигуре молодого урядника и скрылся за дверью канцелярии.

Алексей склонился над трупом. То, что ему показалось поначалу грязью, на самом деле было мошкой, прилипшей к окровавленному телу.

- Надо же, сколько ее! - посмотрел он на атамана. - Выходит, даже у мертвого кровь сосут?

- Оне его не сосут, Лексей Дмитрич, - усмехнулся Гаврила, - оне его сожрали!

- Как это сожрали? - поразился Алексей. - Такая мелочь?

- Мелочь, а жадная! - вздохнул атаман. - Мужики вон рассказывали, что он весь, как под шубой, был, так мошка обсела. Часа четыре он, видно, голяком висел, да ему и двух бы хватило. Шкура-то у него тонкая, городская...

- Постой, постой, - Алексей помотал головой, будто это могло прояснить положение. - Объясните наконец, что произошло с Голдовским? И почему вы так уверены, что это он? - Он с сомнением посмотрел на изъеденное, безобразно раздутое лицо трупа, слипшиеся от крови волосы. Понять, какого они цвета, было невозможно, разве что голову помыть?

Атаман молча положил на стол очки. Их стекла и оправа тоже были в крови, но они были явно те самые, с круглыми стеклами, которые Алексей лично видел на Голдовском еще в Североеланске. Крыть было нечем... Перед ним лежал окровавленный труп человека, принявший самую лютую смерть, с которой Алексею когда-либо приходилось сталкиваться.

- Все-таки поясните мне, что произошло на самом деле? - попросил он и опустил простыню на то, что несколько часов назад было мужским лицом.

- А что объяснять, - махнул рукой атаман, - тут испокон веку такое творится. В последнее время, правда, редко... - Он вздохнул и перекрестился на образ Николая-угодника, висевший в переднем углу. - Раздевают догола, если хотят с кем расправиться, и привязывают к дереву. Мошка прилипает сразу. Рот у этого, - кивнул он на труп, - тряпкой забили, чтобы криков не слышно было, а так человек, говорят, почище сохатого на реву голосит. Мало кто больше часа выдерживает.

От боли сердце заходится. Да и сам посуди, Лексей Дмитрич, собака за ногу хватит, и то заблажишь дурниной, а тут заживо кожу грызут... Мошка тварь зловредная! Цапнет раз, ранка с неделю не заживает, а чешется как! Страсть прямо!

Алексей недоверчиво покачал головой.

- Не может быть! Она ж, как мак, мелкая?

- А ты, мил-человек, перед дождем в тайгу сунься, - подал голос один из мужиков, - только накомарник не надевай. Посмотришь тогда...

- Пока стрекоза на крыло не поднимется, спасу от нее нет, - чинно добавил второй, - лишь к середине лета полегчает, и только в сентябре исчезнет насовсем.

Сэр Корнуэлл поднялся со своего места. Щеку его подергивал нервный тик, но все-таки он держался молодцом и, вполне спокойно извинившись, объяснил, что ему нужно уходить. Караван готов отправиться в путь...

- Нет, ваша экспедиция останется в станице до особых распоряжений, сказал Алексей по-английски и кивнул на дверь канцелярии. - Некоторые формальности, сами понимаете, но завтра, я думаю, мы вам разрешим с утра отправиться по вашему маршруту.

- О да, конечно, - словно гусак, закивал головой англичанин, - конечно, нет проблем! - Он склонил голову перед атаманом, затем кивнул Алексею и покинул станичное правление в сопровождении своей верной стражи, которая за все это время не заявила о себе ни единым словом.

- Никита Матвеевич, - Иван появился на пороге канцелярии, за ним виднелось красное и потное лицо Перетятьки.

Видно, шевелить мозгами в разговоре с полицейским оказалось гораздо тяжелее, чем корчевать пни на своем участке, - распорядись насчет трупа. Надо отправить его в губернию, а пока определи его в ледник, если таковский имеется.

- Имеется, - вздохнул Шаньшин, - у меня на рыбозаводе. - И справился:

- Долго ему лежать?

- Пока не получим распоряжений от начальства, - пояснил Иван. - Если нет родственников, возможно, позволят здесь похоронить. - Он смерил взглядом мужиков, потом повернулся к старосте:

- Ладно, с вами все понятно! Езжайте домой, но далеко не отлучайтесь из деревни, вдруг еще какие вопросы появятся.

- Да мы ничего... Да мы завсегда... - Перетятько вытер ладонью пот со лба и приказал мужикам:

- Поехали! - и поклонился Ивану. - Храни вас бог, Иван Лександрыч! А то мы сперва всполошились, вдруг не поверят...

- Что ж не поверить, поверим, - заметил глубокомысленно Вавилов, проводил взглядом хохлов и взял из рук Алексея несколько исписанных листков бумаги - протокол осмотра тела, пробежался по нему глазами, крякнул многозначительно и посмотрел на Шаньшина. - А теперь побеседуем с тобой, Никита Матвеевич, и с тобой, Гаврила Никитович!

Гаврила подошел и сел рядом с отцом, а Иван опустился на соседний с Алексеем стул. Теперь они сидели друг против друга - хозяева и гости, два сыщика и два подозреваемых, если не в убийстве или в соучастии, то в укрытии некоторых важных обстоятельств, которые могли бы предотвратить это преступление...

Иван заявил об этом прямо, без обиняков, отчего Гаврила опустил глаза в пол, а Шаньшин побагровел.

- В чем ты нас подозревать, Иван Лександрыч? - произнес он с вызовом. Государеву службу мы исправно несем! Только награды имеем, ни в чем скверном отродясь замешаны не были!

- Никита, я тебя безмерно уважаю. - Иван смотрел атаману прямо в глаза, и тот не выдержал, отвел взгляд. А Вавилов продолжал:

- Неужто я бы приехал к тебе погостить, если б знал, что ты негодяй?

Отец и сын молчали.

- Ты вот скажи мне, Гаврила, - обратил Иван свой взор на Шаньшина-младшего, - где ты сегодня сподобился в коровье дерьмо залезть? Глянь на сапоге...

Гаврила с недоумением уставился на Вавилова.

- А я почем знаю?

- Почем? - передразнил его Иван. - А мы вот с Алексеем Дмитричем точно знаем, где ты отметился! Сымай сапог, - приказал он внезапно.

И когда окончательно растерявшийся Гаврила подал ему сапог, язвительно усмехнулся.

- Помнишь, Никита, сам рассказывал, как вы по сакме врага выслеживаете? Твоя наука нам изрядно пригодилась. - Он показал Алексею подошву. - Что я тебе говорил. Подковка один в один... - Он щелкнул пальцем по колодке. - И след один в один, даже проверять не надо, у меня глаз, что алмаз... - Он полез в карман и вынул сплющенный кусочек свинца. - Одно только смягчает вашу вину, господа хорошие, что зла нам не желали, и в нас ты, Гаврюха, стрелял не по злобному умыслу, а чтоб припугнуть городских баглаев.

Чтобы по тайге не шастали! Так ведь, или я ошибаюсь?

Отец и сын переглянулись. Иван ухмыльнулся и пояснил Алексею:

- Я ведь сразу понял, что это их рук дело, когда Сашка примчался как оглашенный. Наверняка он видел, как старший братец крался по тайге с ружьем, но думал, что он нас пришил по ошибке. Или все ж решили нас укокошить и на ратников все списать, любезный Никита Матвеевич? Только нам доподлинно известно, что они больше стрелами обходятся, потому как пули на таких, как мы, жалеют.

- Господь с тобой, Иван Лександрыч! - произнес глухо атаман и высморкался в носовой платок. - Даже в мыслях не имели вас убивать. - Глаза его виновато забегали. - Было дело, хотели припугнуть, но для того лишь, чтобы вас сберечь.

Вы ж сами того не понимаете, в какую кутерьму влезли. - Он тяжело вздохнул и перевел взгляд на простыню, прикрывавшую труп Голдовского Дозвольте распорядиться унести тело в ледник. А то дух от него...

- Распорядись, но только живо! - согласился Иван и приказал уже другим тоном:

- И снаряди казаков, которые наше донесение в губернию доставят. Сроку тебе двадцать минут. А мы пока с Алексеем Дмитричем письмецо соорудим для начальства.

Шаньшин почти выбежал из комнаты. Гаврила поднялся следом, но Иван погрозил ему пальцем:

- Но, но! Сиди где велено, пока батя не вернется! И не вздыхай! Мешаешь нам писать!

Гаврила пересел на лавку к окну и вперился тоскливым взглядом в носки своих сапог, а сыщики, склонившись голова к голове, принялись что-то обсуждать, затем писать, после опять обсуждать и даже, судя по слегка повышенным тонам, ссориться. Но как Гаврила ни прислушивался, так ничего и не понял. Он все же сделал вывод, что для него самого встреча с коровьей лепешкой может оказаться более плачевной, чем для сапога, который в нее угодил ненароком.

Глава 17

- Ты, Никита Матвеич, словно дите малое! - Иван уставился на атамана усталым взглядом. - Неужто не понимаешь, что чем больше запираешься, тем больше у меня к тебе вопросов? Я ведь понял, почему ты молчишь. Думаешь, короткий язык - залог спокойствия и тишины? Нет, шалишь, брат! Я все равно до всего докопаюсь, только дружбе нашей тогда конец, и коль попадешь в заварушку, на помощь мою не рассчитывай.

Атаман сидел на лавке у окна, расставив ноги, и смолил одну цигарку за другой. На Ивана он почти не смотрел, на вопросы отвечал неохотно, устремив хмурый взгляд в пол. Гаврила дожидался своей очереди в канцелярии.

- Учти, - продолжал Иван, - мы ведь не уедем отсюда, пока не узнаем, кто убил Голдовского, кому и по какой причине он помешал? Ты ведь понимаешь, что мы обязаны будем доложить начальству о творимых здесь безобразиях. А оно непременно спустит отчет генерал-губернатору. А тот вызовет на ковер войскового атамана. " А что там у тебя творится в станице Пожарской? спросит у него генерал-губернатор. - Почему станичники службу не справляют должным образом?

Или станичный атаман слаб? Захворал? Перестарался на государевой службе? Значит, пора ему на покой! - Иван вдруг вскочил на ноги и, перегнувшись через стол, ухватил Шаньшина за грудки. - Говори, кому служишь, Никита, государю или темным людишкам, что в тайге хоронятся? Не замечал я раньше, чтобы ты труса праздновал! Говори как на духу!

Атаман оторвал его руку от чекменя, поднял на Вавилова тяжелый взгляд.

- Никто в роду Шаньшиных труса не праздновал, заруби это на носу, Иван Лександрыч! И государю я, почитай, тридцать годков верой и правдой... И здесь пекусь не о собственной заднице, а о тех, кто за моей спиной... Бабах, ребятишках... Мы все здесь тайгой живем, поэтому ее законов не нарушаем. Он перекрестился на образа и как-то обреченно произнес:

- Ладно, отвечу я вам, но только то, что знаю.

Многое мне неведомо, это уж как перед господом.., - Он опять перекрестился. - Мне теперь все едино...

Иван помолчал некоторое время, рассматривая атамана.

Лицо у того потемнело и осунулось, а глаза утратили былую озорную живинку. Даже усы поникли. Алексею стало его даже жалко, но он вспомнил, что непомерное упрямство Шаньшина уже сослужило всем плохую службу, и перевел взгляд на бумаги: Иван поручил ему записывать показания атамана.

- Во-первых, объясни нам, наконец, что это за ратники такие? Откуда они здесь взялись? И почему все их так боятся?

- Почему боятся? - усмехнулся атаман. - А потому и боятся... - Он кивнул на темное пятно на полу. Там полчаса назад еще лежал труп Голдовского. - Они разрешения не спрашивают. Раз - и готово!

- Я одного не понимаю, неужто с ними невозможно справиться? - удивился Иван. - У тебя ж такая сила, контрабанде хвосты крутите, хунхузов бьете, а доморощенных разбойников к ногтю прижать не можете. Или мне летучий отряд из губернии вызывать? Они ребята резвые, живо этих жуликов в бахотне переловят!

- Они не жулики, - посмотрел исподлобья атаман, - и себя называют ратниками веры. За Шиханом, говорят, у них скит, вернее, чуть ли не крепость выстроена. Еще при бате. моем туда военную команду посылали, но они человек десять солдат потеряли и вернулись ни с чем. К крепости не подойти.

Ловушки, западни... Да и сами ратники - люди отчаянные.

Один против пяти дерется и побеждает.

Алексей и Иван переглянулись. Уж они-то видели, как эти ратники сражаются. Вернее, ратница, а что тогда говорить о мужиках?

- Выходит, они здесь давно появились?

- Дед рассказывал, еще в прошлом веке. Оне тоже из старообрядцев. Якобы пришли то ли с Урала, то ли с Тобола.

Старцем у них был Никодим Галанин. А до него Паисий-Сибиряк. Его Екатерина и Священный Синод вне закона объявили.

Велено было травить, как волка. Поначалу оне на Тоболе да в Тюменском уезде скрывались. Там лесов и болот тоже немерено. Народу в скитах да на заимках много собралось из тех, кто за веру Христову гореть готовы были. Тогда много гарей полыхало. Целыми деревнями в огонь шли. Военные команды так и шныряли вокруг, все пытались главного " лаятеля"

Паисия изловить. Дед сказывал, что старец Паисий человеком был отчаянным, а Никодим и того больше, самого тобольского митрополита халдеем обозвал. Тот и взъярился.

- Из-за слова взъярился? - поразился Иван. - Оно, что ж, срамное для них?

Атаман пожал плечами, и тогда Алексей счел своим долгом объяснить гнев митрополита.

- Усвятов, секретарь Чурбанова, рассказывал мне про этого Галанина и как раз упомянул этот случай, за который старца чуть было не повесили за язык в тобольском каземате.

Оказывается, " халдей" - самое позорное слово для тех, кто чтит Ветхий Завет.

- Выходит, они здесь скрывались от гонений? - уточнил Иван. - И насколько я понимаю, гореть за веру теперь не желают, а предпочитают сражаться с теми, кто пытается влезть в их дела? С чего вдруг они так осмелели? - Он покачал головой:

- Распустил ты, смотрю, Никита, староверов.

Везде они тише воды ниже травы...

- Никого я не распускал, - возразил угрюмо Никита. - Только ратники дело особое! Оне никого к себе не подпускают, даже из других скитов. Никто не знает, сколько их.

Может, тыща, может, сотня, а может, десяток всего... Да и с остальными староверами они только по редким случаям общаются...

- По каким случаям? - быстро спросил Иван.

- Это нам неведомо, - произнес уже в который раз атаман, и Алексей заметил, как по-недоброму сверкнули глаза Вавилова, а его рука, лежащая на столешнице, сжалась в кулак.

Алексей усмехнулся про себя. Ванюша едва сдержался, чтобы не запузырить атаману в ухо. Честно сказать, кулаки у него самого тоже чесались, а последняя фраза Шаньшина, повторенная уже не единожды за этот день, очень к подобным действиям располагала.

На правой щеке у Ивана явственно проступил желвак, но все ж он сдержался и добродушно улыбнулся:

- Никита, не темни! Все ты знаешь! Но не хочешь говорить, не говори! Надо будет, мы без твоей помощи все, что нужно, разузнаем! Скажи только, кто у них предводитель?

Шаньшин словно подавился дымом и закашлялся.

Иван торопливо ждал.

Никита вытер рот рукавом чекменя, кашлянул еще раз, прочищая горло, и с неохотой, но пояснил:

- Поначалу был старец. Ефремий. Строгий, его вся тайга боялась. Еще с моим батей они сговорились, что казакам за Шихан ходу нет, зато они помогли нам банду разбойников извести, что с Урянхая в наши земли хаживала. Целые деревни, бывало, вырезали, скот угоняли. А ратники их под Абазом в ущелье зажали, никому не дали уйти...

- Вот оно что! - протянул задумчиво Иван. - Ловко у вас выстроено: ты мне, я - тебе!

- А тут без этого не прожить, - усмехнулся Никита, но глаза его смотрели тревожно, и он опять закурил уже которую по счету цигарку.

- Хорошо, я тебя, Никита Матвеевич, понял! Хочешь ты мира и спокойствия в своем околотке и потому этих ушкуйников не трогаешь и даже где-то покрываешь! Предупреждаешь, когда солдаты появятся или полиция, даже если они просто тайменя приехали словить... Скажи, насчет нас с Алексеем Дмитричем вовремя предупредил или как?

Шаньшин поднял на него угрюмый взгляд и тотчас увел его в сторону. Иван огорченно посмотрел на Алексея и развел руками. Дескать, видишь, с кем имеем дело?

Вавилов привалился спиной к стене. Ладони его лежали на столе, а пальцы выбивали медленную дробь на столешнице.

Весь его вид показывал, что он в величайшем раздумье и, кажется, не знает, что предпринять дальше. Но Алексей понимал, что и это раздумье, и несколько скучающий вид всего лишь игра. На самом деле Иван уже крепко вцепился в атамана и не отстанет, пока не выпытает у него все, что ему требуется.

- Выходит, из баб среди них только Евпраксия мелькает? - Иван зевнул и посмотрел в окно. - А другие бабы, детишки? Их, что ли, совсем никто не видел? А старики?

Что ж, они все в крепости обитают?

- За Шихан нам ходу нет, - повторил еще одну свою коронную фразу атаман, но совсем уж устало и как-то обреченно.

- Ладно, - прихлопнул ладонью по столу Иван. - Это не суть важно. Только чем они живут? Где хлеб берут? Соль?

- Оне, кажись, скот разводят, а после его на хлеб меняют... - пожал плечами атаман. - Мы в эти дела не встреваем.

- Чудесно, - расплылся в улыбке Иван, - час с тобой, Никита Матвеевич, маемся, а сыску с тараканью сиську! Ох, и мастер ты арапа заправлять! - Он вздохнул. - Что ж, начнем опять от печки танцевать. - Его взгляд вмиг налился строгостью. - Давай, мил-друг, быстро и четко отвечай на мой вопрос. Почему все староверы живут тихо и даже идут в огонь, если их начинают прижимать, а ратники, наоборот, ведут себя нагло, похоже, никого не боятся и сражаются, как настоящие солдаты? Скажи, что или кого они защищают?

- Ты, Иван Александрович, ошибаешься, сами оне на рожон не лезут, разве когда припечет! Мы их иной раз по два-три года не видим, не слышим. Думаем, видно, дальше в горы скочевали. Но когда бабки погорели, в станице Евпраксия появилась. Верхом по улице проскакала, и все. Будто показала, что здесь они, неподалеку. А еще по тайге слух прошел, что они из староверской деревни, что недавно тоже погорела, мальчонку забрали, год у себя держали, а после вернули и велели беречь как зеницу ока, пока ему десять годков не исполнится.

- Того самого, что сиганул в реку с моста?

Атаман молча кивнул.

- Это его вы в бане прятали?

- Его! - ответил атаман и перекрестился на образа. - Мои казачки из дозора возвращались и на отмели его заметили. Думали, помер, а когда поднимать стали, мальчонка застонал. Они ж когда кольцо увидели, дюже перепугались и живехонько ко мне...

- Что за кольцо? - в один голос спросили Алексей и Иван.

- Здесь, на пальце, - вытянул вперед указательный палец левой руки Никита. - Это знак особый у ратников. На нем буквами старинными выбито " Спаси и сохрани". Поэтому тот, кто кольцо увидит, должен непременно этому человеку помочь, иначе, сам понимашь... - Он махнул рукой. - Словом, привезли они мальчонку, а на нем места живого нет.

Руки, ноги переломаны... - Шаньшин глубоко, со всхлипом вздохнул. - Ну, мы его перевязали, как могли, в лубки уложили... После Гаврюха Варламию, есть тут у нас один пустынножитель, - кивнул он в сторону окна, - сообщил. А уж как он передал ратникам, что мальчонка жив, о том нам не доложили. Забрали они его в ту ночь, когда господина Голдовского порешили.

- Нам хорошо известно про то, как мальчонку привезли, и как его в баньке устраивали, и даже, как и кто его забирал, Никита Матвеевич, усмехнулся Иван. - Неужто думал нас вокруг пальца обвести? Учти, у меня нос за версту и за сутки наперед чует, если какое непотребство затевается.

- Это святое дело, Иван Лександрыч, дите спасти, - возразил угрюмо атаман. - С кольцом или без кольца, но мои казачки непременно его с отмели подняли бы и в станицу привезли.

- А что это за мальчонка такой особый, если ратники к себе его забрали и кольцо такое надели? Чем он им так показался, если велели парнишку как зеницу ока беречь?

- По правде, они и раньше детей забирали, но на моей памяти всех через некоторое время отпускали в семью. А этого хотя и отпустили, но до тех пор, пока не подрастет. Но я, вот те крест, не знаю, зачем он им понадобился.

- Чует мое сердце, что он не зря с моста сиганул и папаша его весьма отчаянно бился! Помнишь, Алексей? - посмотрел Иван на своего товарища. Кажется, и впрямь занятный мальчонка. Я видел, с какой осторожностью ратники несли его из бани.

Атаман молча покосился на Вавилова, но ничего не сказал.

А Иван вновь вернулся к тому, что их интересовало гораздо больше.

- Скажи, Никита Матвеевич, какие у тебя соображения, почему ратники расправились с Голдовским? Чем он им помешал? По нашим сведениям, они пасли его еще с Североеланска...

- Наверняка из-за книг, что у бабок исчезли, - с неохотой произнес атаман. - Я даже не сомневаюсь, что это он промышлял тогда по деревням, хотя, вот как на духу, - он опять перекрестился на образа, - я его первый раз в жизни в станице увидел. Жаль, что уряднику не удалось его показать, а теперь, что говорить, его мамка родная не узнает...

- Про похождения Голдовского мы и сами, без урядника, догадались, вздохнул Иван, - но вряд ли они хотели отомстить за бабок, которым и так до смертинки две пылинки осталось. Нет, здесь что-то другое. Почему ж они так настойчиво охотились за Голдовским? Почему так взъярились и столь жестоко с ним расправились? - Иван в упор посмотрел на атамана. - А эта Евпраксия... Неужто она у них предводительница?

Никита пожал плечами и уставился в пол.

- Не тяните душу, Иван Лександрыч, ничего я боле не знаю. Она в станице частенько появляется и у Варламия бывает. По пьяни как-то один казачишка бедовый, Петро Косолапов, вздумал к ней приставать, а она так ему по уху врезала, что месяц ничего им не слышал. Да еще говорят, акосная < Акосная неуязвимая (старин, ). > она, ни пуля, ни стрела ее не берут. Руку поднимет и любой удар от себя отведет. Да вы Гаврюху спросите, он сам видел, как стрела от ее груди в сторону ушла...

- Ну, это дело объяснимое, - улыбнулся Иван, - стрела просто отскочила от нее, потому что под балахоном у нее, если даже не байдан < Байдан длинная кольчуга. >, то бахтерец самый настоящий, кованый.

Его не то что стрела, пуля не пробьет. И весит он, будь здоров, с добрый пуд, если не больше. Я сам видел, как она в нем бегала, почти взапуски. На что я мужик не слабый, но сдох бы в нем на первом десятке шагов, а она хоть бы хны!

- Это не девка, а дьявол в юбке! - Атаман махнул рукой. - Лет пять назад военную команду послали ее и Ефремия схватить, говорят, билась до последнего, пока на нее сеть не накинули. Увезли их в тот раз в острог, только два года назад она опять появилась. И еще лютее стала. К Шихану ближе чем на пять верст никого не подпускают.

- Так ее все же забирали в острог? Но как ей удалось выбраться? Сбежала, что ли? - поразился Иван.

- Это нам не рассказывали, - ответил Никита, - появилась и появилась. Нам, по правде, одно от них беспокойство. - Он с надеждой посмотрел на Ивана. - Может, поймут, что вы их зацепили, и уйдут дальше, на Гутару, за перевалы?

Там людей мало, и нам все спокойнее будет...

- Может, и уйдут, - произнес задумчиво Иван и неожиданно хлопнул Никиту Матвеевича по плечу:

- Ладно, хватит с тебя! Иди ужо домой! А мы с Гаврюхой поговорим пока!

- А что Гаврюха? - забеспокоился атаман. - Он и вовсе ничего не знает!

- Про вовсе ты, конечно, братец, загнул, - добродушно усмехнулся Иван, - но не беспокойся! Вернем его тебе живым и здоровым!

Он полез за пазуху и неожиданно вытащил обломки стрел, которые Алексей вытаращил глаза от изумления - на его глазах собственноручно выбросил в тайге. Когда он их успел подобрать? Ведь все время был на виду.

- Совсем забыл тебя спросить, Никита Матвеич, а этими стрелами тоже Гаврюха баловался? - Иван выложил их на столешницу и разделил на три части.

Шаньшин с ужасом уставился на стол, а затем на Ивана.

- Иван Лександрыч, т-ты з-знашь, что это такое? - Он ткнул пальцем в обломки, но в руки не взял. - Оне вас предупреждают, если не уедете, то станицу спалят. Вишь красное оперение? Непременно петуха пустят...

- Что за чушь? - рассердился Иван. - У тебя пропасть мужиков в деревне, неужто не сумеете от ратников отбиться?

Дозоры в ночь и в день поставьте, никого постороннего в станицу не пропускайте.

- Что ж, думаешь, они в станице подожгут? - Никита скривил рот в усмешке. - Они огонь по тайге пустят или кедровники запалят. А мы орехи по осени на хлеб меняем...

- Вот слушаю я тебя, Никита, и ума не приложу, почему эти ратники на вас такой страх нагнали? На вашей стороне сила, шашки-винтовки. А у них луки да стрелы...

- - Оне тебя посохом по спине отходят, мало не покажется, - произнес удрученно атаман, - только верховым в тайге да в горах воевать несподручно. А пешими нам с ними не справиться. Для них тайга что мать родна! Запутают, запетляют, в такие буераки или болота заведут, что твоя нечистая сила!

- Так пиши рапорт на имя войскового атамана. Помощи проси...

- Оно вроде так, только пока помощь придет, от станицы одни головешки останутся. - И Шаньшин несколько виновато посмотрел на Ивана и Алексея. - Я таиться не люблю и юлить не привык, но лучше будет, если вы завтра на озера уедете. А я тут все улажу, чтобы ни вам, ни нам не пострадать. А?

В голосе атамана явно прозвучали заискивающие нотки, отчего Алексею стало неловко, и он посмотрел на Ивана. Но тот словно не заметил этого, лишь смерил Шаньшина задумчивым взглядом, потом перевел его на окно. Солнце разлеглось на крепком плече тензелюкского гольца. До темноты оставалось чуть больше трех часов. А у них, помимо допроса Гаврюхи, еще несколько неотложных дел.

Алексей пододвинул протокол к атаману. Тот медленно, шевеля губами, прочитал свои показания и поставил незатейливую подпись на каждой странице.

Вавилов сгреб со стола бумаги, свернул и затолкал их себе в карман, в другой положил обломки стрел. Затем опять хлопнул атамана по плечу и, словно восстанавливая прежние товарищеские доверительные отношения, почти весело сообщил:

- Ладно, Никита, так и быть! Завтра отправимся на озера, а сейчас зови сюда Гаврюху. Пусть расскажет, как насмелился в нас жаканом стрелять! - Он покачал головой и усмехнулся. - Будь моя воля, выдрал бы его как Сидорову козу за подобные " проказы"!

- Проказы? - поразился Алексей. - Да он чуть мне мозги не вышиб! Ведь в самый лоб метил!

- Ладно, не кипятись, - сказал Иван примиряюще, - если б метил, непременно бы попал. Не видел разве, как он по мишеням стреляет?

Глава 18

Через час сыщики сидели на берегу реки. Иван некоторое время забавлялся, пуская " блинчики" по воде. Станица и лагерь экспедиции скрывались за небольшим утесом, и оттого казалось, что они одни в этом мире: лишь ленивые волны лизали пестрые гальки, плескалась у перекатов рыба, что-то шуршало и попискивало в траве, а на светлом еще небе показались первые, самые яркие" звезды.

Алексей, подстелив тужурку, лежал на спине и смотрел в небо. Думать ни о чем не хотелось, тем более о тех гнусных делах, которыми был переполнен сегодняшний день. Он перевернулся на бок. Иван, склонившись над водой, мыл руки.

Затем поднялся, вытер их носовым платком и направился к Алексею. Скинув тужурку, пристроился рядом.

Некоторое время они молчали. Вовсю голосили цикады, а от воды тянуло теплом и резко пахло сыростью. Опершись на локоть, Иван курил, пуская в небо дымные колечки, и, похоже, на разговоры его тоже не тянуло. Алексей не выдержал первым:

- Ты и вправду решил завтра идти на озера?

- А что в станице без толку болтаться? - Иван отвел руку с папиросой в сторону и выпустил изо рта новую порцию идеальных по форме колечек. - Ничего новенького нам больше не скажут. Задержать и допросить кого-то из ратников все равно не получится. Рапорт мы Тартищеву накатали честь по чести. Пускай теперь начальство решает, что дальше делать.

Велит землю рыть, будем копать глубже, а пока резону нет! От казаков вряд ли чего добьемся, агликашка и вовсе ни при чем.

Разве что Глухарь?

Иван затушил папиросу о подошву сапога и сел. Он наморщил лоб, что-то пробормотал под нос, затем хлопнул себя по колену и вскочил на ноги.

- Пошли, Малыш! Будем все же брать Глухаря! Чует мое истерзанное сердце, что надо его пощипать как следует. Не зря он в экспедиции отирается.

- Ну, ты даешь! - только покачал головой Алексей. - Предупреждать надо о таких порывах!

- На то ты и агент сыскной полиции, Алешка, - усмехнулся Иван, - чтоб через пять секунд был готов выполнить любой приказ! А просьбу товарища тем более. Приказывать тебе я не имею права, просить - мало ты еще каши ел, а вот предложить могу: Глухаря надо взять неожиданно, так, чтоб никто из индусов не заметил, утащить его в тайгу и попробовать расколоть на откровения: кто он, откуда и почему здесь околачивается?

- Думаешь, с ним легко будет справиться? Ты обратил внимание на его кулаки?

- А смекалка на что? - усмехнулся Иван. - Я уже придумал, как его в лес заманить...

***

Еще через час, когда уже заметно стемнело, а из-за гор выплыла изрядно располневшая молодая луна, тот, кого они называли Глухарем, сидел на корточках возле небольшого костра за территорией лагеря и курил. Ему тоже было о чем поразмышлять, поэтому он и разжег этот костерок: огонь помогал ему отвлечься от ненужных забот и сосредоточиться на главном.

Он неотрывно смотрел на языки пламени, охватившие сосновые ветки, тревожные мысли будоражили мозг, но он привычно расставлял их по степени важности и, умело избавившись от второстепенных, сосредоточился на одной, которая не давала ему покоя с момента прибытия экспедиции в Пожарскую.

Он прокрутил ее в мозгу и так, и этак, но толкового объяснения не нашел и совсем уж собрался было потушить костер и возвращаться в лагерь, как вдруг поймал боковым зрением движение на опушке леса. Казалось, огромная птица взмахнула крыльями над низкой порослью, затянувшей все подступы к лесу. Он всмотрелся в наползавшую от тайги темноту. Нет, никого! Почудилось! Он вновь обратил свой взгляд на огонь, а сам ждал, не зная чего, но ждал, потому что это странное движение все-таки насторожило его.