ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ 2 страница

– Конечно, – улыбнулась я, кивнув.

Все-таки это был не абы кто, а сам Валера Рамкин, в которого я когда-то была почти влюблена (а может быть, влюблена по-настоящему, ведь никто в мире так и не смог сформулировать наверняка, что такое любовь).

Мы решили отправиться в кофейню в самом конце Камергерского – там есть столики на подоконниках, можно сесть на подушки, по-куриному поджать лапки и есть шоколадные пирожные, рассказывая последние новости. Правда, мне почему-то не хотелось рассказывать Валере, кем я стала. Но поскольку на воображение я не жаловалась никогда, зато с совестью договариваться умела филигранно, я решила что-нибудь придумать на ходу. Что я удачно вышла замуж например. Или вообще – что вернулась в родной город, а в Москву приехала на каникулы.

– А я пытался тебя найти, Аленка, – признался Рамкин, когда мы уселись друг напротив друга, на подоконнике, как я и планировала.

Он заказал свежевыжатый апельсиновый сок, я – тоже сок, а в придачу – два сэндвича, круассан с ванильным кремом и пирожное. На нервной почве мне всегда хочется есть. Валера с недоверчивой улыбкой смотрел на тарелки, которые расторопный официант пытался разместить на крошечном столе.

– Да-а, девушка, сразу видно, что вы больше не модель, – протянул он.

– Да ну его, этот модельный бизнес, – я легкомысленно махнула рукой, – одни проблемы. Нервные клетки гибнут каждый день, как на войне. А деньги в кошельке не прибавляются. И даже наоборот – их все время нужно на что-нибудь тратить, то на косметолога, то на новые колготки.

– Какая ты стала шика-арная, – восхитился Рамкин, – даже говоришь по-другому. Так почему ты пропала?

– Да не пропадала я. Просто переехала.

– А номер слабо мне было сообщить?

– Валер, не прикидывайся, – поморщилась я, – мы с тобой общались от силы раз в месяц. Ты сам мне не звонил, а когда я предлагала встретиться, ссылался на занятость.

– Вот, вспомнишь тоже, – поморщился он, – ладно, что мы в самом деле о грустном? Лучше расскажи, как у тебя дела? Судя по твоему виду, процветаешь!

– Спасибо, – улыбнулась я.

В тот день я и правда выглядела неплохо – за вуалью золотистого солярийного загара лицо казалось моложе и свежее, подрисованный Шанелью румянец мягко лежал на щеках, темно-синие джинсы в облипку подчеркивали длину и стройность ног, простенькая белая блуза в крестьянском стиле сидела на мне очаровательно.

– Я так обрадовался за тебя, когда узнал, что ты перестала иметь дело с Хитрюк. Не для тебя все это. Ты другая – чистая, наивная. А ты мне еще не верила, балда.

Я закусила губу – знал бы он, какая я наивная и чистая… Но ничего не ответила – только улыбнулась.

– А ты меня слушать не хотела, помнишь? Но я вижу, все у тебя наладилось. Наверное, вышла замуж, да?

Я неопределенно помотала головой. Рамкин истолковал этот жест по-своему.

– Понятно. Значит, еще не расписаны. А кто он – имя говорить необязательно, но человек-то хоть хороший?

– Хороший, – сдержанно согласилась я. – Ну а ты как? Все в Podium Addict?

– Давно нет, – поморщился он, – я теперь на вольных хлебах и не жалею. Арендовал студию, кстати, совсем недалеко отсюда, в двух кварталах в сторону Кузнецкого моста. Если хочешь, потом прогуляемся. У меня довольно много заказов. Портфолио для начинающих моделек, иногда рекламные странички журналов. В целом я доволен. Хотя надо, конечно, на другой уровень выходить.

– Ты меня так и не сфотографировал, – улыбнулась я.

– В смысле?

– Помнишь, ты все говорил, что я особенная, что ты видишь во мне звезду и мечтаешь со мною поработать… А потом как-то все закрутилось в этой Москве. У тебя своя работа, у меня своя. Ну и не сложилось.

Он посмотрел на меня задумчиво, и вдруг – это было так удивительно! так удивительно! – по телу моему заструились мурашки: сначала весенним ручейком, потом мощным полноводным потоком! Я и не думала никогда, что с девушками моей профессии такое бывает. Настолько привыкла, что это всегда происходит с другими, сидящими напротив меня. Они, другие, волновались, вожделели, потели, ерзали, у них вставали члены и слегка поднималась температура. Я же просто любезно делала вид, что мне тоже хочется. А иногда и не делала – все равно они ничего не замечали.

А тут…

Я даже заволновалась – а что, если по выражению моего лица он поймет, что со мной происходит? Как я реагирую на его взгляд, на его голос и на случайные – ну ей богу ничего личного – прикосновения к моей руке? И тут же успокоила себя – меня разгадать невозможно. Люди из моего модельного прошлого говорили, что я как Снегурочка, у меня неэмоциональное лицо – для модельного бизнеса это очень плохо, а для такой вот ситуации, когда сидишь напротив мужчины, а в щеки бьется раскаленное внутреннее море – наоборот, хорошо.

Я подняла взгляд на Рамкина. И догадалась, что на этот раз Снегурочка проиграла. Он все понял, как пить дать. И даже не стал задавать сакраментальный вопрос – «ну что, к тебе или ко мне? » Просто поднял руку, подзывая сутулую официантку, расплатился, оставив щедрые чаевые, подал мне руку, помогая с подоконника слезть.

– Моя студия здесь, в двух шагах.

И мы торопились бок о бок, и я снова превратилась в ту никчемную застенчивую Алену, которая не знает куда деть руки, вечно спотыкается, пятнисто краснеет и, вместо того чтобы сказать что-нибудь роковое и умное, только усмехается по-дурацки – «гы-ы-ы»…

Его студия занимала просторную комнату в старом особнячке на Рождественке. На двери было три замка – громыхая ключами, Валера немного нервничал и три раза путал скважины. Его нервозность по странному закону гармонии внушала некоторую уверенность мне.

Мы не играли в вежливость, не пытались сделать вид, что я пришла сюда случайно, чтобы посмотреть на его фотоработы или позировать самой. Он набросился на меня уже в прихожей, сорвал с меня ветровку, футболку, потом и лифчик. Он превратился в многорукое индийское божество – казалось, ладони его были везде, на моей спине, груди, плечах, ягодицах. Он что-то бормотал – что-то нежное и влажное, а я не слушала. Я была тем участком тела, до которого дотрагивался его горячий рот. Он целовал выпирающую косточку ключицы – и все существо мое устремлялось туда, в выпирающую косточку ключицы, сосредотачивалось там пульсирующей точкой. Он целовал колени – и в тот момент я была коленями. Он целовал пупок – и я сама пупком и была. За те минуты, что мы суетливо барахтались на полу в прихожей, я успела побыть даже собственными ягодицами.

А потом… Я плохо помню, как именно это было. Не помню даже, как мы переместились из прихожей в саму студию – там был кожаный офисный диван. Моя потная спина прилипала к кожаным сиденьям, мои ноги крепко обнимали его талию, мои веки были плотно сомкнуты, но все равно я почему-то видела прямо перед собою его лицо. Кажется, я кричала.

Когда все закончилось, он отстранился и, как любовник из плохого кино, закурил. Я привела организм в вертикальное положение, поправила волосы, потянулась за футболкой. Улыбнулась. Хотела сказать какую-нибудь ничего не значащую нежность, которая в тот момент казалась мне философским откровением, а на самом деле была постсоитальной банальностью, которую до меня произносили миллионы расслабленных сексом женщин. Но не успела.

Валера повернул ко мне голову, посмотрел пристально и как-то странно сказал:

– Значит, ты все-таки пошла по этой дорожке.

– Какой именно? – насторожилась я.

– Не притворяйся, Аленка, – поморщился Рамкин, – думаешь, я совсем дурак наивный? Не смогу узнать профессионалку?

Слово-то какое оскорбительное – профессионалка…

– Валер, я что-то и правда не понимаю…

– Все ты понимаешь, – перебил он, – только вот почему ты сразу не сказала?

– А ты не спрашивал, – усмехнулась я.

– Ну и какой у нас тариф?

– Думаешь, сможешь меня обидеть? – я вскочила с дивана, и взгляд мой заметался по комнате в поисках джинсов и трусов.

– А не думаешь, что только что обидела меня? – прищурился он, талантливо играя ледяное спокойствие.

Этакий Мистер Невозмутимость, обнаженный, с опустошенным мягким пенисом, курит спокойно на диване, а вокруг него мечется растрепанная истеричка с засосом на правой ключице.

– Чем же я тебя обидела, Валерочка? – я застыла с лифчиком в руках. – Может быть, тем, что раз в жизни попробовала быть искренней? Или тем, что прекрасно сориентировалась в той жизни, в которую ты меня привел? Ты, прошу заметить, не кто-то другой.

– Только вот не надо перекладывать на меня вину. Я просто привез тебя в Москву. Хотел как лучше. Думал, ты звездой станешь, моделью. А ты, Аленушка, стала блядью. А могла бы убраться в свой Зажопинск, остепениться.

– Спасибо за совет, – я оделась, неаккуратно прихватила волосы бархоткой.

Пальцы нервно дрожали, и лифчик застегнуть не получилось. Я скомкала его и сунула в карман.

– Дура ты, Аленушка, – грустно сказал Рамкин мне вслед, – а какая была девушка… Эльфийская принцесса.

До сих пор не понимаю, почему он так отреагировал. В конце концов мог бы проводить меня до такси и больше не звонить никогда.

Медленно бредя по Рождественке к метро, я плакала – крупные слезы сначала катились по щекам, потом падали на замшевые кроссовки.

Интересно, пятна останутся?

Костюм стюардессы мне к лицу. Пусть он и не совсем настоящий, а с некоторым стрип-подтекстом. Миниатюрный темно-синий пиджачок обтягивает мою грудь, держась на одной пуговице в районе пупка. Белоснежная блуза расстегнута чуть ли не до талии. Прямая юбка едва прикрывает ягодицы, а каблуки серебристых босоножек так высоки, что настоящая стюардесса прожила бы в них лишь до первой серьезной турбулентности.

Я – бутафорская стюардесса, одноразовая. Сопровождаю «мальчишник» в рейсе «Москва – Ницца». У брата хозяина крошечного личного самолета в ближайшую субботу свадьба, вот он и везет своих друзей на побережье развлекать. Видела бы нас сейчас невеста – может быть, пока не поздно порвала бы в мелкие клочья свою многослойную дизайнерскую фату и предпочла бы остаться свободной в этом жестоком мире, где за четыре дня до свадьбы жених, пьяновато прикрыв глаза, приказывает бутафорской стюардессе: «Соси! » Со мною в паре работает Мишель, она тоже из девушек Пабло. Судя по простоватому круглому лицу, голубым глазенкам-пуговицам, щедрому купеческому румянцу и веснушкам, зовут ее не Мишель, а в лучшем случая Маша. Но когда на паспортном контроле я попробовала заглянуть через плечо в ее авиабилет, она отдернула руку, как будто бы мой взгляд был струей кипятка, и забавно надулась. Она была моей ровесницей, но выглядела моложе.

Настоящие стюардессы тоже, само собою, имеются на борту. Две немолодые тихие блондинки, похожие на однояйцовых близнецов, в почти таких же формах, как у нас, только пиджаки застегнуты до ворота, а юбки раза в четыре длиннее. Их работа – разносить гостям напитки, еду и журналы, заботиться об их безопасности и оповещать, на какой высоте и над какими странами мы летим. Наши с Мишель обязанности куда примитивнее.

– Быстрее! Нет, медленнее! Энергичнее, – командует жених, вцепившись в мои волосы требовательной пятерней.

Я стараюсь выполнять команды точно и изящно, как персонаж компьютерной игрушки, управляемый джойстиком. Стоять на коленях в тесноватом проходе не то чтобы очень удобно. Тем более, учитывая то обстоятельство, что мои действия с интересом комментируют дожидающиеся своей очереди восемь молодых людей. Я закрываю глаза и стараюсь представить, что никого в самолете нет – кроме меня самой и влажного пениса в моем рту. Не получается – кто-то нетерпеливо постукивает меня по плечу.

Такая «грязная» работа выпадает мне нечасто. Все-таки не для того я училась есть омаров щипцами, подтягивала английский и танцевала вальс на «раз-два-три», чтобы исполнять фокус «глубокая глотка» перед опьяненными элитным виски деградантами (а как еще назвать мужчин, которые так куражатся перед священным актом бракосочетания? ).

Хорошо Мишель – она работала в порнобизнесе, ей не привыкать. Она утверждает, что снялась в первом фильме, когда ей не было тринадцати – может быть, и врет, для романтизации трагического своего образа. Однажды кассета с фильмом, где Мишель фигурировала в обществе трех дюжих мулатов, истязающих ее на все лады, попала в руки Пабло. Тот заинтересовался спортивной выносливой девушкой, похожей на pin-up girl – вроде бы ни грамма жира, но при этом тело округлое, сливочное, изобилующее плавными изгибами и аппетитными ямочками. И взгляд детский, невинный, и светлые реснички, и кудельки, как у декоративного пуделя. Он поставил на уши всю Москву, подключил все свои связи, нанял частного детектива, заплатил знакомому режиссеру и в конце концов добыл-таки телефон поразившей воображение красавицы. Так все произошло по версии самой Мишель, которая врала изящно и многослойно, словно вязала шарфик крючком.

На самом деле все было куда прозаичнее – мне девчонки рассказывали. Подобрал ее Пабло на Ленинградке. Высокая фигуристая Маша-Мишель выбивалась из горстки шоссейных прокуренных подстилок, сразу притягивала взгляд. К тому же в тот день на ней было длинное льняное платье, а на остальных – какие-то невнятные синтетические кружева с вьетнамского рынка. Пабло остановился, заплатил сполна хозяину «точки», увез девчонку в свой загородный дом, отмыл, купил ей паспорт и приличную косметику, придумал псевдоним Мишель. Конечно, она никогда не смогла бы работать на заказах высокого уровня – сопровождать миллионеров на приемах, появляться в свете, говорить, шутить, изысканно соблазнять. Зато ее бюстгальтеры шил портной – найти изящное белье столь внушительного размера в магазине не представлялось возможным. И никакого силикона, все свое, натуральное. Не такой уж и хилый козырь, если разобраться.

Короткий брейк – мне позволили пятнадцать минут отдыха. Не так-то это и мало, если учесть, что полет длится всего три с лишним часа, и добрая половина этого времени уходит на многоступенчатый обед – на этот раз в термоконтейнерах подали семгу на гриле и картошечку из ресторана «Прага».

Я иду в камбуз, на ходу вынимая из кармана сигареты и миниатюрную фляжку с коньяком. Перехватив любопытно-презрительный взгляд одной из стюардесс, шучу:

– Дезинфекция! – и делаю огромный глоток. Перед тем как позволить коньячной струе хлынуть по пищеводу вниз, демонстративно полощу рот.

Стюардесса со вздохом отворачивается. Еле слышно бурчит:

– И не тошно вам таким заниматься, девочки… – при этом интонация у нее скорее утвердительная, а не вопросительная.

С любопытством на нее смотрю. Не первой молодости – ей слегка за сорок. Ухоженная, с дорогой стрижкой, в изящных лакированных туфлях. Но едва взглянув ей в лицо (блеклый, словно застиранный взгляд, унылые уголки губ, мимические морщинки человека, который мало улыбается), с легкостью ставлю диагноз – «бабья неустроенность» или, как выражается моя подруга «свободная куртизанка» Лиза, «хронический недотрах».

– А вам? – дружелюбно спрашиваю.

– В смысле? – она вскидывает на меня удивленный взгляд.

– Ну вот вы женщина одинокая. При вашей профессии не так-то просто найти себе постоянного партнера. Как часто вы срываетесь в полет – раз в неделю?

– Два, – лепечет она, – иногда и три.

– Вот видите, – покровительственно улыбаюсь, – вы бы, может, и рады бросить все это небо к чертовой матери. Ведь время от времени и в вашей жизни случаются любовники. Но страшно. Сейчас такие мужики пошли – если он с тобой охотно спит, это еще не значит, что женится. Мужчины приходят и уходят, а работа вроде бы всегда при вас… Правда, иногда вам становится страшно. Ведь по сравнению с другими стюардессами вы и так пенсионерка.

У нее такое лицо, словно она хочет меня ударить. Но терпит, бедняга. Все-таки на личные самолеты не нанимают абы каких стюардесс – наверняка она заслуженная-перезаслуженная, вышколенная, вот и молчит. Сама не знаю, зачем я все это ей говорю. Конечно, она первая начала. Она старше, мудрее, могла бы и промолчать. Ненавижу, когда меня жалеют. Особенно когда у жалости этой явный деструктивный подтекст. Так относишься к шелудивому уличному псу – вроде бы и сердце сжимается смотреть, как под шерстью бугрятся ребрышки, но если он, блохастый и лишайный, решит подойти, не задумываясь, отпихнешь ногой.

– Ладно, – говорю, – не расстраивайтесь. Может быть, вам еще и повезет.

– А вам? – все-таки ощетинивается она.

– И мне, – как ни в чем не бывало улыбаюсь, – мне-то сегодня точно повезет, ведь через полтора часа я наконец доберусь до дьюти-фри.

– А вот я могу отовариваться в дьюти-фри хоть каждый день, – немного смягчившись, хвастается стюардесса.

Ничего не успеваю ей ответить, ибо в проход вплывает один из гостей, порядком набравшийся текилы. Его мутноватый взгляд сначала безо всякого интереса скользит по варикозным стюардессиным ногам (при этом она так бледнеет и сутулится, словно он – агрессивный конкистадор, а она – девственная индианка; право, смешно), потом утыкается в меня.

– А ты чего это здесь делаешь? – он говорит медленно, как и большинство подвыпивших людей, которые хотят казаться трезвыми.

– Меня отпустили покурить.

– На земле покуришь, – он хватает меня за лацкан кокетливого пиджачка, но не рассчитывает сил, и ткань с треском рвется, – идем, там народ заждался. Да и подружка твоя притомилась. Не будь эгоисткой, красотка!

Улыбнувшись, иду за ним. Сексуально повиливаю бедрами (благо этому искусству меня научили в агентстве Хитрюк). Оборачиваюсь, чтобы попрощаться со стюардессой, и вдруг перехватываю ее холодный злой взгляд.

– Ну да, – говорит она вполголоса, чтобы услышать могла только я, – ну и пусть мне сорок три, ну и пусть я одинока, ну и пусть мне недолго осталось в небе. Но все равно у меня есть шанс. А вот у тебя – нет, даром что ты молода и красива. Но такие, как ты, остаются одинокими навсегда. Твоя профессия – это не совсем профессия, а диагноз. Ни один нормальный мужчина не захочет с тобой быть… Может быть, ты вспомнишь мои слова, когда тебе самой исполнится сорок три.

Может быть, она говорила что-то еще, дослушать я не успела. Меня опрокинули кому-то на колени, со мною шутили, меня щипали, обнимали, тормошили. Рядом веселилась Маша-Мишель, голая, пьяная и почему-то счастливая.

В какой-то момент я ее спросила:

– Слушай, как ты думаешь, у нас с тобой есть шанс?

Мы обе стояли на коленях, в метре друг от друга. Чьи-то жадные пальцы шарили в моих волосах.

– В смысле? – Мишель тупо на меня уставилась.

– Быть любимыми, – серьезно отвечаю, – найти мужиков, которые смирятся с нашим прошлым и будут принимать нас такими, какие мы есть.

– Ты что, обкурилась? – загоготала она. – Что за бред?

– Это не бред. Хотя ладно, забудь… Просто скажи – есть шанс или нет?

– У нас есть член, – подумав, кивает она, одновременно нащупывая молнию на ширинке жениха, – это и есть нас шанс. Главное, найти тот член, к которому прилагается глубокий кошелек… Ну что ты приуныла, подруга? Я же серьезно. Нет шанса только у той бабы, на которую не встанет ни один член.

Вот вам и бытовая философия.

Украдкой смотрю на часы – единственное, что на мне осталось.

До посадки остается один час двадцать пять минут.

У «свободной куртизанки», моей подруги Лизы, день рождения. Ей исполнилось тридцать пять – кто бы мог подумать. Хотя если приглядеться – под глазами ее тщательно замаскированная сеточка мелких морщинок, овал лица начал оплывать, как восковая маска, забытая на полуденном подоконнике, над кожаным ремнем выпирает зефирная плоть, на руках выбухают фиолетовые венки. Не девочка, в общем. Но с толку сбивают ее звонкий голос, ее заливистый смех, ее энергичность и щенячья бесшабашность.

В свой юбилей Лиза решила устроить мне сюрприз – а что, это было вполне в ее духе.

– Будь готова к десяти, только ничего не ешь, – предупредила она, – и оденься понаряднее!

– Не поздновато ли для торжественного ужина? – удивилась я.

– Самое то! – расхохоталась Лиза. – И потом, у меня до девяти все расписано. Мои мальчики хотят поздравить меня с праздником. Каждому отвожу максимум сорок минут.

– Ничего себе секс-марафон, – я в очередной раз подивилась ее безбашенности, – жива-то будешь?

– И жива, и здорова, – заверила она, – да еще и с одиннадцатью подарками. Именно столько я назначила встреч. Не посмеют же эти козлы без подарков явиться, тем более что я всем сказала, что хочу. Вадим Петрович должен привезти два ящика «Вдовы Клико», Сан Саныч – кольцо из Tiffany. Еще один хрен с горы купит мне серию кремов La Mer – а что, я уже взрослая девочка, пора начинать тратить бешеные бабки на кожу.

– Ты ненормальная, – улыбнулась я, – ладно, к десяти буду ждать.

Специально для этого вечера я собиралась одолжить у Пабло какое-нибудь коллекционное платье. Но он принялся так дотошно расспрашивать – что за Лиза, почему она на вольных хлебах и не собираюсь ли я последовать ее примеру, а если собираюсь – в курсе ли, какие меня ждут проблемы, – что я решила: к черту бездонную гардеробную агентства! И предпочла простенький шелковый сарафан в горох, купленный давным-давно в богемном секонд-хенде «Фрик-Фрак», плюс массивные вязаные бусы. Платье – белое, горох – красный, и бусы тоже красные. Вокруг головы я повязала красную ленту, губы мазнула алой Nina Ricci, и в итоге выглядела как голливудская актриса сороковых.

В пять минут одиннадцатого под окнами просигналили. Я даже не удивилась, выглянув в окно и увидев белый лимузин – Лиза любила гулять с размахом. Цокая старомодными каблуками (нет, то были не раритетные туфли какой-нибудь запасливой тетушки, я их купила за бешеные деньги в Риме – отреставрированный винтаж), спустилась вниз. В моей руке был подарочный пакетик, в нем – бледно-розовая ночная рубашка La Perla и шоколадная свеча из секс-шопа, якобы являющаяся афродизиаком.

– Але-е-ее-е-нка! – завизжала Лиза, уже где-то успевшая порядочно набраться. – Привет, сестренка!

Она собиралась выпорхнуть навстречу, но зацепилась каблуком о порожек и рухнула мне под ноги, как мультипликационный пингвин. При этом на ней было белое вечернее платье, атласное, с рюшами, как у невесты.

– Лизка, ужас какой, ты не ушиблась? – ахнула я.

Вволю побарахтавшись в пыли, «свободная куртизанка» поднялась, уцепившись пятерней за мой подол. Ее плечи вздрагивали, и сначала мне показалось, что Лизавета плачет, но, увидев ее лицо, я расслабилась – она смеялась, смеялась до слез. Косметика размазалась, и она была похожа на первоклашку, неумело намакияжившуюся гуашевыми красками. Сзади ее платье было белоснежным, спереди – в каких-то пятнах и разводах, по которым пытливый детектив смог бы судить о ее меню: кажется, Лиза злоупотребляла красным вином, шампанским и шоколадом.

– Поднимайся, горюшко. Это тебе, – я сунула ей в руку пакет, – потом посмотришь. И где же это мы так успели наклюкаться? И куда же это нас в таком виде пустят?

– А нам никуда и не надо! Забирайся в машину, самое интересное только начинается, – загадочно пообещала Лиза.

И словно в подтверждение ее слов из недр лимузина высунулась чья-то загорелая рука (мускулистая, волосатая, с толстым золотым браслетом) и, неловко ухватив Лизавету за ляжку, затянула ее внутрь.

Улыбка медленно сползла с моего лица, словно ее терпеливо стерли ластиком. Это и есть сюрприз, для меня приготовленный? Очередные мужики, готовые платить и иметь, а потом опять платить (если повезет)? Они будут куражиться, смеяться, поить нас шампанским, шлепать по ягодицам, а нам только и останется делать вид, что все это жутко весело? Хороший день рождения, ничего не скажешь…

– Ну долго ты там? – крикнула Лиза.

Я наклонилась:

– Лизавет, ты не обижайся, но… Живот у меня болит, месячные. Я, пожалуй, пойду.

– А ну залезай внутрь! – Лизина цепкая ручонка, на которой сверкал нереальной величины брильянт, ранее мною не виденный (значит, выцыганила-таки деньрожденьческий презент у одного из своих, как она их сама называла, покровителей). – И кончай дуться. Это совсем не то, о чем ты подумала.

Кроме самой Лизы, в салоне находилось двое молодых людей, тоже слегка подшофе. Они были настолько красивы и ухожены, что могли оказаться только стриптизерами. У работающего по графику мужчины просто не может быть времени на все эти экстерьерные ухищрения: увлажняющие маски, ботоксы, тримингованные бородки, дизайнерская стрижка усов раз в три дня, педантичная прокачка мышц, прием витаминов для цвета лица, маникюры, педикюры, солярии…

Один был блондином, рядом с которым знаменитый Тарзан смотрелся бы, как застенчивый пэтэушник. Мачизм, возведенный в десятую степень. Про него даже не хотелось говорить «мужчина», напрашивалась емкая характеристика «самец». Он обладал мускулатурой, более выразительной, чем у молодого Сильвестра Сталлоне, его совершенное тело покрывала ровная дымка золотого загара, обнаженные плечи блестели от сандалового масла, волнистые светлые волосы (в безупречности платиновых прядей угадывалась работа талантливого колориста) были разбросаны по плечам, и даже в этой нарочитой хаотичности угадывалась продуманность. Он был очень высоким – его рост зашкаливал за два метра. Ступни, обутые в замшевые кроссовки с золотыми полосками, были так огромны, что я не могла оторвать от них взгляд – я видела такие ноги у бронзовых памятников, но никак не у живых людей! На нем были парусиновые белые брюки (пошлость неимоверная, но ему шло) и жилет из искусственного меха, накинутый на обнаженный торс.

– Дэн, – с улыбкой представился он, кончиками пальцев пожимая мою руку.

Господи, у него была такая ладонь, что при желании он мог стереть мои косточки в пыль!

Второй был темной масти, невысок, мелковат. Однако в худобе его ощущалась грация пантеры. Такая субтильность присуща легкоатлетам-стайерам, за обманчивой статуэточностью которых кроются лошадиная выносливость и сила. Его густые волнистые волосы были зачесаны назад, смуглые твердые губы обрамлены художественно подстриженными усиками, на подбородке произрастал ухоженный газон трехдневной щетины. На нем был белый вельветовый костюм, одетый прямо на голое тело – в зенице распахнутого пиджака курчавились влажные от свежего пота темные волосы…

– Марио, – даже голос его был томным и каким-то южным.

Лимузин тронулся с места.

– Мальчики! Икры нам, икры! – скомандовала Лиза.

Дэн послушно достал откуда-то пол-литровую банку белужьей икры, у Марио в руках оказались ржаные хлебцы и мельхиоровая ложечка. Пока сооружались бутерброды, Лизино лицо приблизилось вплотную к моему уху:

– Правда, здорово я придумала? – горячо зашептала она. – Это самые дорогие мальчишки Москвы.

– Лизка, ты сошла с ума, – также шепотом ответила я, – где ты их взяла? Что мы с ними будем делать?

– Где взяла – не твоего ума дело, – рассмеялась она, – твой Пабло специализируется по девочкам, а ведь есть агентства, которые только мужчинами занимаются. Думаешь: мало в мире любителей тугих волосатых попок, а?!

– Прекрати! – сдвинула брови я.

– Ты права, – с нарочитой серьезностью ответила она, – вряд ли их задницы волосаты. Такие сладкие мальчики наверняка ходят на эпиляцию.

Я несильно хлопнула ее ладонью по губам. Перехватила равнодушный взгляд брюнетистого Марио, смутилась. Лиза вела себя, как клиент самого худшего образца, о котором потом нехотя рассказываешь подругам с пометками «мудила редкостный» и «козел».

– А что будем делать – это вопрос философский, – промурлыкала она, – я бы сказала так: на что хватит фантазии. Про себя знаю одно: трахаться сегодня сил уже нет. Но они могут стриптиз сбацать.

– А куда мы едем?

– Да так, в пансионат один, – махнула рукой она, – прости, у меня уже не было денег на «Националь». Пришлось обойтись Подмосковьем. Зато там есть и бассейн, и сауна, и парк с лошадьми. И все в нашем распоряжении – до самого утра… Кстати, тебе кто из них больше нравится? – спросила Лиза и тут же быстро ответила. – Вообще-то, я подразумевала тебе Дэна.

– Почему? – удивилась я.

– Ну… Ты большая, он большой. Ты сама как-то говорила, что ни разу не спала с мужчиной, который был бы выше тебя.

– Не приходилось, – сдержанно подтвердила я, – но, Лизка, мне вовсе не нравится этот Дэн… Он какой-то… пошлый.

– Не нравится Дэн, бери Марио, мне не жалко. Что только не сделаешь для лучшей подруги!

– Постой, Марио мне тоже…

Но Лиза меня уже не слушала. Она с разбегу бросилась на колени дюжему блондину Дэну, опрокинув при этом на пол почти полную банку икры. Ее выпачканный в шоколаде рот со смачным причмокиванием присосался к его старательно улыбающимся губам. Ее руки, как паразитирующие на тропическом дереве лианы, обвились вокруг его мощной шеи. Дэн, смежив веки, нежно коснулся губами ее плеча. Не знаю, показалось мне или нет, но его красивое лицо на одно мгновение искривила гримаса отвращения.

И вот я сидела на краю бассейна, болтая ступнями в прохладной хлорированной воде, а напротив, в плетеном кресле, скучал продажный мужчина по имени Марио. Как только мы приехали в пансионат, неугомонная Лиза чуть ли не в холле скинула с себя платье и увела старательно изображающего страсть Дэна куда-то в задние комнаты. «Ты же говорила, что никакого секса не будет! » – попробовала я ее образумить. Но Лиза была пьяна и слушать ничего не хотела: «Я передумала. Имею я право передумать в собственный день рождения? Советую и тебе времени не терять! »