Александр ДЫМ (LightSmoke) 5 страница

Власти пьянству и хулиганству объявили войну. Бухарин говорил: «. пьянство, хулиганство должно, наконец, стать объектом решительной борьбы со стороны организованных частей пролетарского юношества». Рыков считал, что «подрастающее поколение должно быть трезвым».

Старейший житель Новосибирска Михаил Сергеевич Старцев, рассказывая о строительстве соцгорода при авиационном заводе, вспоминал и о коллективном хулиганстве тех лет: «Причастны к этому были молодые, здоровые парни, их называли " бакланы", они определенно выглядели и своеобразно одевались: на ногах начищенные хромовые сапоги, собранные гармошкой, штаны, заправленные в них, с напуском, кепка «капитанка» набок, белая или цветная рубашка, поясок с кисточкой и пиджак.

Они были, как правило, вооружены: за голенищем нож. Вечером и по ночам ходили с железной тростью, с цепями, с гирьками на крепком шнуре. Вражда была коллективная, улица на улицу и более крупные драки: те, которые жили в городе до линии, считались «городскими», а те, кто за железной дорогой, у улицы Свободы, звались «залинскими».

Схватки между этими партиями хулиганов, особенно вечером и в ночное время, были дикими, жестокими, со смертельным исходом или тяжкими увечьями.

Принцип начала драк был прост: если " городские" попадались за линией и их узнавали, " залинские бакланы" начинали драки, и наоборот.

Особенно страшной частью Новосибирска был район кирпичного завода. Целый год хулиганы терроризировали рабочих и никто на это не обращал внимания, пока в дело не вплелась политика. Началось всё с того, что зимой в заводской посёлок стали захаживать какие-то парни. Говорили, что это преступники — убийцы и воры, отбывшие срок в тюрьме. Как-то у заводского сторожа похитили сапоги. Однако он нашёл вора среди подозрительной компании и подал на него в суд. Тому дали три месяца тюрьмы. Его товарищи поклялись отомстить за него. Вскоре сторожа, изрезанного финками, нашли в лесу мёртвым.

Через некоторое время район кирпичного завода оказался на военном положении. С наступлением темноты жители боялись на улицу и носа высунуть. Около завода было много ям, в которых прятались хулиганы, ожидая свои жертвы. Они внезапно нападали на случайных прохожих, били их палками, камнями, а то и угрожали ножом. Шёл однажды организатор клубного музыкального кружка мимо рощи. Вдруг из засады выскочили молодцы и под угрозой «истребить» заставили играть до изнеможения.

Вот что рассказывали горожане:

— Район наш ужасный. Чуть стемнеет — выстрелы, матерщина. Караул! Время близится к вечеру, и на улице не встретишь ни живой души. Все боятся дверь открыть, не только по улице пройти. Так и знаешь, что за углом рассыпной цепочкой тебя караулят хулиганы.

— Хулиганы нас отпугивают. Мы не можем ходить ни на политчитки, ни на собрания, так как волей-неволей приходится ночевать в конторе клуба. Начались набеги и на клуб. Придут и разгонят спектакль: и артистов поколотят, и зрителей из клуба вытолкают. Плюют на спины публики, свистят, кричат, мяукают, подкалывают присутствующих шилом или ножом, на упрёки и замечания отвечают руганью и кулаками.

Однажды налётчиков выгнали, отняв у них кинжалы и финки. Те пообещали отомстить. Через два дня заведующего клубом пырнули ножом, но тот успел отклониться, нож отодрал только карман. Вскоре на дороге к клубу нашли записку: «Громову, Богданову, Чупину, Кухтину осталось жизни до воскресенья 12 сентября». В субботу вечером состоялся спектакль. Жутко было в зрительном зале. Все ждали расправы. Пьяный отец Чупина умолял сына не играть на сцене.

Тот не соглашался: «Погибну, а не струшу». Однако в клуб внезапно нагрянула милиция, и побоище пришлось отложить.

На вопрос корреспондента: " Зачем вы устраиваете такие безобразия? " — один из хулиганов ответил, что комсомольцы сами виноваты, в клуб их не пускают, сами лезут в драку. " Я бы разве кого тронул, меня не трогай", и тут же спросил:

— А ты не знаешь, где электрические фонари продаются?

— Зачем?

— Для ночной работы. Ночью их, сволочей, будем ловить. Мимо нас теперь шиш пройдешь. Изрежем».

Удручающая ситуация с уличной преступностью никак не вписывалась в концепцию счастливого советского общества, строящего коммунизм. Поэтому по мере свертывания нэпа власти перешли в активное наступление на хулиганство. Хулиганы признавались антиобщественными элементами, якобы доставшимися советской России в наследство от царских времен.

Уже в 1926 году в УК СССР внесли изменения, ужесточающие наказания за хулиганство. Это было сделано после громкого «чубаровского дела» о групповом изнасиловании в саду «Сан-Галли». Бесчинствующие на улицах шайки были фактически приравнены к бандитским. Пятерых «чубаровцев» приговорили к расстрелу, остальным дали большие сроки. Год спустя Череповецкий губсуд за поножовщину в пьяной драке и хулиганские выходки на улице приговорил одного человека к расстрелу, двух других к 10 годам лишения свободы.

В 1930-х годах наказания ужесточили еще больше. Дела о хулиганстве слушались без предварительного расследования. Самое меньшее, чем мог отделаться пойманный хулиган, это год тюрьмы — этот срок давали за нецензурную брань в общественном месте. Самым же частым приговором было пять лет лишения свободы с последующим пятилетним запретом на проживание в главных городах СССР. Скажем, так был наказан П. Смородинов, «беспричинно пристававший к сидящему на скамейке Н. Бурдилову». «Он всячески его оскорблял и ударил селедкой по лицу».

Сталинские меры быстро принесли результат: уже в конце 1930-х годов хулиганства в советских городах практически не осталось, либо оно принимало мягкие формы:

Женя Карасик всю жизнь завидовал Антону. Это была зависть восторженная и неизлечимая. Тошка и Женя были ровесники и в детстве жили по соседству. Дворы соприкасались. Но высокий брандмауэр разделял их. А дома, поворотясь друг к другу черными ходами, смотрели на разные улицы. Парадное крыльцо докторской квартиры выходило на мощеную и тенистую Большую Макарьевскую. Разболтанная калитка двора, где жил со своим отцом-грузчиком Тошка, хлопала на всю Бережную улицу, по крыши сидевшую в песке.

Улицы враждовали между собой. На перекрестках устраивали бои, выходили стенка на стенку. И Тошка был первым заводилой в этих стычках. От его рук, размашистых и скорых на драку, крепко доставалось противникам с Макарьевской.

Пространство вокруг Тошки кишело, казалось, его кулаками, с такой быстротой он раздавал налево и направо тумаки. Рослому не по летам Тошке завидовал не только докторов Женя, как звали Карасика в детстве. Ему завидовали мальчики даже с соседних улиц. Даже на самой Базарной площади и там ребята знали и боялись Тошку.

Очередной всплеск хулиганства начался незадолго до окончания войны. Атмосферу, царившую на улицах в то время, в полной мере передают письма в «Правду». «С наступлением темноты, — писали из Архангельска, — возле театров орудуют банды хулиганов, которые избивают девушек. Если кто-то из мужчин пытается заступиться, он получает ножевые удары. Внутри кинотеатра царит хаос. Во время сеансов срываются головные уборы, ножами и бритвами портят верхнее платье».

Свою роль в росте хулиганства сыграло и масштабное амнистирование заключенных, начавшееся после смерти И. Сталина. Помимо репрессированных интеллигентов на свободе оказались тысячи обычных уголовников. Трудно представить, чтобы в 1930-х годах какой-нибудь здравомыслящий селянин, даже будучи пьяным, мог прийти к председателю колхоза и начать дебош прямо у него дома. За это можно было легко пойти под расстрел по печально известной 58-й статье. В конце 1950-х и в 1960-х годах такие выходки случались сплошь и рядом:

Мелкое хулиганство совершил Г., который явился в нетрезвом виде на квартиру к председателю колхоза, зашел к нему в спальню и учинил скандал, нарушив тем самым покой семьи.

Тогда такой случай рассматривался как мелкое хулиганство, за которое давали 15 суток.

Послевоенные советские времена сохранили многие традиции дореволюционных уличных побоищ. Основным принципом разделения на враждебные лагеря был все тот же территориальный. Двор на двор, квартал на квартал, улица на улицу, школа на школу, район на район. Оккупировавшие практически все московские дворы бывшие уголовники диктовали подрастающему юношеству свои правила поведения, жизни «по закону». Прельщая молодежь «блатной романтикой», урки формировали особый кодекс поведения подростка, по которому главным врагом становился чужак. Если неизвестный парень вдруг появлялся в чужом дворе, ему предстояло непростое испытание.

Вдруг ниоткуда возникали несколько человек с полублатными ухватками, доставали из карманов ножи, кастеты и предлагали мотивировать пребывание на их территории. После этого жертва, отделавшись в лучшем случае синяками, отправлялась домой собирать народ на «махаловку». Что происходило потом, нетрудно представить. Две толпы разъяренных ребят сталкивались где-нибудь на пустыре, чтобы «доказать друг другу свою правоту».

В те годы особой популярностью пользовались такие виды оружия, как деревянные колья, велосипедные цепи, зажатые в кулаке для усиления удара металлические болты. Многие дрались выкраденными у старших братьев и отцов армейскими ремнями с пряжками. Причем внутрь пряжки для увеличения убойной силы заливался свинец, а края затачивались. «Ветераны» вспоминают о таком страшном приспособлении, как привязанный к кисти руки шнурком молоточек. Незаметно он доставался из рукава, несильный замах, и жертва оказывалась в глубоком нокауте.

Однако необходимо отметить, что, несмотря на все это, уличные бои 50–60-х годов не отличались большой жестокостью. Тот же неписаный дворовый кодекс поведения предписывал не бить противника ногами или ниже пояса, не добивать упавшего.

Никогда шпана не нападала на появившегося в их дворе чужака с девушкой. Правда, проводив свою пассию, донжуан был просто обязан вернуться той же дорогой, где его уже поджидали «хозяева двора». Если же он предпочитал обойти опасное место или прокрасться незаметно, то авторитет его был навсегда подорван. Именно в те годы ковалась слава таких легендарных хулиганских мест, как «Сокола» (Сокольники), «Таганка», «Пролетарка», «Павеляга» (район Павелецкого вокзала), «Мазутка».

«Мой первый день жизни в Москве начался с драки. Это было только начало. Тогда еще встречались беспризорники. Во многих семьях родители либо вообще не заботились о том, как ведут себя дети на улице, либо не имели возможности контролировать их. Разделение на " улицу" и " школу" было еще очень резким. Дети образовывали дворовые банды. Верховодили в них ребята, которые были старше и физически сильнее других, плохо учились, оставались на второй год или совсем бросали школу, курили, ругались матом, хулиганили и пили водку. Банды враждовали друг с другом. Иногда драки кончались увечьями. Ловили детей из враждебных банд или случайных одиночек, обыскивали, отнимали деньги и вообще все, что находили в карманах, избивали.

Существовала такая банда и в нашем дворе. И меня, конечно, попытались в нее вовлечь. Я был фактически безнадзорным, и ребятам казалось, что я предназначен быть с ними. И соседи по дому все были убеждены в том, что я стану жертвой улицы. Более того, им даже хотелось, чтобы это случилось. Слух о том, что я хорошо учусь, дошел до них. Это вызывало раздражение.

Я, однако, был воспитан в нашем " медвежьем углу" так, что уличные ребята не могли стать моими друзьями, а их поведение вызывало у меня лишь протест и отвращение. К тому же я, избегая командовать другими, сам противился попыткам других командовать мною. А заправилы банды навязывали младшим и более слабым ребятам свою беспрекословную власть. Причем это порою принимало такие формы, что мне до сих пор стыдно вспоминать и тем более писать об этом. Но остаться независимым одиночкой было не так-то просто. Мне некому было жаловаться, да я и не был к этому приучен. Мне пришлось передраться со всеми ребятами из дворовой банды, чтобы доказать свое право на независимое положение. Драки проходили с переменным успехом. Я дрался с остервенением, и меня стали побаиваться даже более сильные ребята. Когда на нашу банду делали налеты другие банды, меня обычно звали на помощь. И я никогда не уклонялся от этого. Это тоже способствовало укреплению моей позиции. Стремление к завоеванию индивидуальной независимости стало одним из качеств моего характера, а со временем одним из принципов моей жизненной системы. Обычно я добивался успеха, не считаясь с потерями.

Однажды произошел такой случай. Я после школы пошел в булочную. Чтобы сократить путь, я пошел через проходной двор и столкнулся с ребятами из банды с соседней улицы. Они окружили меня с явным намерением обыскать, отнять карточки и деньги, а затем избить. И тут во мне сказался " зиновьевский" характер. Я предупредил, что первому, кто коснется меня, я выткну глаз, а потом пусть со мной делают что хотят. Я действительно был готов на это. Ребята поняли это, испугались, расступились, и я ушел своей дорогой. После этой истории обо мне распространился слух, будто я — на все способный бандит, будто связан с шайкой взрослых профессиональных грабителей. Слух дошел до школы. Не в меру усердный комсорг школы по имени Павлик решил устроить из этого " дело". Однажды меня с урока вызвали в кабинет директора. В кабинете, помимо директора и заведующего учебной частью, был тот самый Павлик. На столе лежал финский нож. Павлик заявил, что этот нож был найден в кармане моего пальто — тогда в раздевалке регулярно делали обыски нашей одежды. Я сказал, что у меня в пальто вообще нет карманов. Принесли мое пальто, перешитое еще в деревне из какого-то старья. В нем действительно не было карманов. Историю замяли. Павлик потом куда-то исчез, но, конечно, не из-за меня. Эта история принесла мне также и пользу. После этого было еще несколько мелких стычек, но я до окончания школы чувствовал себя в безопасности.

Стремление занять такое особое положение в коллективе, какое соответствовало моему еще только складывающемуся тогда характеру, не имело абсолютно ничего общего со стремлением приобрести какие-то привилегии и преимущества сравнительно с другими людьми. Мое стремление как раз вредило мне, приносило неприятности, лишало возможности приобрести упомянутые привилегии. Из-за него мне потом не раз приходилось выслушивать упреки в противопоставлении себя коллективу, в " буржуазном индивидуализме" и даже в " анархизме". Но мой индивидуализм не имел ничего общего с " буржуазным". Он был результатом идеального коллективизма. Он был протестом против нарушения норм идеального коллективизма в его реальном исполнении. Он был формой самозащиты индивида, принимающего достоинства коллектива, но восстающего против стремления коллектива низвести индивида до уровня безликой его частички. Некоторые идеи на этот счет читатель может найти в конце книги " Желтый дом".

Не могу сказать, что я легко отделался от влияния улицы. Мне было все-таки одиннадцать лет. Надо мною не было повседневного контроля семьи. Я порою находился на грани падения. Причем мое падение могло произойти из-за пустяка. Достаточно было оказаться замешанным в какую-нибудь хулиганскую или воровскую историю, чтобы попасть в детскую исправительную колонию. Тогда, в начале тридцатых годов, не очень-то церемонились. Однажды старшие ребята из дворовой банды подговорили нас украсть коляску с мороженым. Операция прошла успешно. В другой раз нас спровоцировали на нападение на пивной ларек. На этот раз нас забрали в милицию. Брату Михаилу пришлось приложить усилия, чтобы вызволить меня домой. Я оказался вовлеченным в такие дела не в силу некоей испорченности, а просто из мальчишеского желания показать, что не являлся трусом. Я решительно порвал близкие контакты с улицей после того, как вожаки дворовой банды попытались склонить меня к сексуальным извращениям. Это вызвало у меня глубочайшее отвращение. После этого я вообще перестал проводить время в нашем дворе и в соседних».

А. Зиновьев

Как я думаю, ничего принципиально нового в драках «улица на улицу» в последующие годы не происходило, хоть я и не сумел найти материалы о подобных столкновениях и их новых формах. Возможно, это связано с жесткой цензурой существовавшего тогда тоталитарного строя.

Начиная примерно с середины 60-х годов все чаще стали происходить драки «по идеологическому» принципу. Поначалу юные представители класса-гегемона просто отлавливали на танцах или в парках тех, кто не соответствовал их представлениям о «настоящем советском человеке»: стиляг, битников, хипарей и прочих постоянных героев фельетонов и карикатур в журнале «Крокодил». «Рабочая молодежь» различными способами пыталась убедить всяких «педерастов» (как их назвал Никита Хрущев) в их неправоте: недовольных били, тут же обстригали припасенными машинками и, вдоволь поиздевавшись, отпускали. Правда, все чаще «неформалы» (это понятие вошло в обиход гораздо позже, в конце 80-х годов) объединялись и давали отпор тем, кого они именовали «гопниками» (это слово происходит от сленгового «гоп-стоп», обозначающего уличное ограбление), серьезный отпор. Противостояние «гопники» — «неформалы» достигло своего апогея к концу 80-х, когда оно приняло такой размах, что его разрешили «заметить» прессе.

«Мама, я любера люблю…» — очень актуальная в те времена песня группы «ДДТ»… В народном творчестве это явление находило живейший отклик. Вот характерный анекдот тех времен:

«Приехали как-то в Москву трое парней из далекой мордовской деревни. Идут, значит, по Арбату, а навстречу им гопники лысые.

Гопники спрашивают у первого:

— Откуда, кто такой?

— Москвач!

Бах — и второй лежит на асфальте тоже с разбитым FACЕом.

— Ну, a ты кто?

— Та чего уж там, ляпи! »

Действительно, многие помнят волну насилия, поднявшуюся в перестроечные годы, и связанное с ней понятие «любер». Люберами сперва называли себя громилы-культуристы из подмосковного города Люберцы, поставившие непростую задачу — стереть всю «неформальную нечисть» (металлистов, панков, брейкеров, хиппи, рокеров, фанатов) с лица советской земли. Позже люберами стали для общественного мнения их боевые товарищи из Долгопрудного, Казани и Набережных Челнов, чем любера были весьма недовольны. Все они носили определенную униформу: широкие полосатые или клетчатые брюки, пролетарские кепки, кожаные куртки со значком Ленина на воротнике. Самой обычной практикой стали регулярные «приезды» люберов, «Казани» или «Челнов» в столицу. Причем о прибытии заранее информировались представители неформалов, чтобы успели собрать силы и оказали достойное сопротивление. «Казань приехала! » — подобный клич проносился по всем московским тусовочным местам, и каждый панк или металлист, способный держать «розочку» от бутылки или деревянный дрын, отправлялся на заранее обозначенное поле битвы.

Тем, кому в то время было от 12 до 20 лет, хорошо помнят побоища, происходившие на Арбате, площади Маяковского, улице Горького, Пушкинской площади, на Казанском вокзале. Кардинально изменились «правила игры» по сравнению с «благородными 50-ми». Все научились махать ногами, подобно героям видеофильмов, стали добивать лежачих, бить по паху, использовать опасные бритвы.

События конца 80-х отражены даже в кино; известная драма Валерия Рыбарева «Меня зовут Арлекино», вышедшая в 1988 году на «Беларусьфильме», рассказывает о банде подростков из небольшого поселка, воюющих с неформалами.

80-е годы… Я в эти годы только родился (в 1980 году) и мало чего помню на эту тему… а времена были веселые… Жизнь молодежи того времени хорошо описывается в книгах Владимира Козлова — «Гопники» и «Школа». В «Гопниках» действие происходит во время перестройки и первого появления гласности.

Вот как описывает типичное столкновение тех лет В. Козлов в повести «Гопники»:

«Приехали. Всей толпой вываливаем из троллейбуса и идем к клубу. На площади перед клубом уже стоит какая-то " банда" — человек пятьдесят.

— Это ленинцы, — говорит Обезьяна. — Готовьтесь. Будем пиздиться.

Мы идем прямо на них и орем: " Ну что, готовьтесь", " Счас вам пиздец", " Ленинцы-хуенинцы".

Когда подходим близко, начинается мочилово. Мне кто-то бьет ногой по почкам, я падаю и получаю еще раз — но несильно — по спине. Вскакиваю на ноги и начинаю махаться с каким-то маленьким толстым " ленинцем". Рядом Вэк ногами добивает другого " ленинца" — его сбил с ног Цыган. На Клока напали сразу двое, и он отмахивается от них.

— Менты! — кричит кто-то. Визжит сирена.

— Все, мир! Стелим ментов! — кричит Обезьяна.

— Хорошо, ладно! — говорит высокий здоровый пацан-»ленинец», их «основа».

Менты выскакивают из «бобика». Один орет:

— Ну-ка, быстро разойтись, что такое?

— Сзади заходите! Окружаем ментов! — кричит Обезьяна.

К " бобику" со всех сторон бегут пацаны. Мент тянется к кобуре, потом убирает руку и лезет обратно в машину. За дверь уже схватились, не давая ему ее закрыть.

— Заводи, еб твою мать! — кричит мент. — А ты вызывай подкрепление!

Водитель пытается завестись. Дверь отламывается, и руки тянутся к менту. Он выхватывает пистолет и направляет на нас.

— Назад, блядь, пидарасы. Убью, на хуй!

— Ни хуя себе, а я думал, у него там тряпки, — говорит Цыган. Видно, что он на самом деле удивлен.

Толпа отступает.

— Заводи ты, еб твою мать!

«Бобик» заводится, но ехать некуда — со всех сторон машину окружает толпа пацанов. «Ленинцы» перемешались в ней с нашими — «рабочими».

— Бей им окна, блядь! — орет Обезьяна.

— Я тебе разобью счас. Хуярь по толпе, дави их, на хуй! — говорит мент водиле.

«Бобик» трогается. Несколько человек выскакивают прямо из-под колес. Со всех сторон по машине молотят кулаками и ногами, стекло в боковой двери разбивается.

— Вам пиздец! — кричит мент. Мы хохочем. Машина вырывается из толпы, несколько человек бегут за ней.

— Ладно, до следующего раза, — говорит «ленинский» основа Обезьяне.

— До следующего. »

Свидетельства очевидца:

«В начале и середине 80-х годов очень распространены были драки район на район. Такой мелкотравчатый шовинизм. Каждый район имел свое обозначение, например, соседний с моим носил название " Три банана" (там находилась школа № 222), рядом пятиугольником стояли пять домов, образовывающих " Пентагон", у кинотеатра " Волга" жили " волгари" а наш район почему-то назывался " Израиль" (мне никто так и не смог объяснить, почему).

И вот мы ходили толпами на чужие территории бить местных, а они наносили ответные визиты нам. Время от времени " забивались стрелки" на небольших площадках (конечных остановках автобусов) или на близлежащих стадионах. К этим экшнам серьезно готовились, несли с собою металлические пруты, палки с гвоздями, велосипедные цепи. Побоища были скоротечными и очень жестокими, случались жертвы и покалеченные.

Отчего и для чего дрались — никто не знал, просто это были выход энергии и агрессии, добыча адреналина в процессе спокойной и размеренной жизни. Отсюда же и массовые драки на дискотеках… Теперь такого уже практически нет, да и хорошо…

А совсем маленькие и отмороженные гопники забавлялись киданием камней в окна проходящих мимо поездов и электричек, норовя попасть в сидящих людей. Более страшной модификацией было использование летом длинного гибкого прута, которым чиркали по вагону на уровне открытых в жару окон. Стоящие у окна люди получали сильный удар хлыстом в лицо, некоторые лишались глаз…

Это жутковатое развлечение продержалось до конца 80-х и даже кое-где до нашего времени. На улицах тусовалась шпана, которая не особо стремилась заниматься чем-то полезным, которой неинтересны были всякие секции и которая проживала в удаленных районах, откуда не доехать было до цивилизации.

А значит — ночные пьянки на детских площадках, посиделки с гитарами у подъездов. Кто-то оборудовал под «штабы» подвалы и чердаки: тогда на подъездах повсеместно не было стальных дверей, войти можно было куда угодно. Да и многие подвалы стояли открытыми, а на крыши вообще выходы почти везде были свободными. Вот пацаны и навешивали свои замки на двери, а внутри обустраивали кто чего хотел — кто блатхату, кто качалку.

В подвалах бухали, трахались, тусовались… В общем, это было что-то среднее между клубом по интересам и блатной малиной. Кстати, когда в 83–84-м пацанва начала приседать на нюханье клея, множество подвалов разбомбили бдительные родители, и движуха стала затихать.

Вообще, криминальные это были места: туда сносили добытое на гоп-стопах и на «бомбежке» ларьков, там насиловали приходящих дурочек. С крыш, бывало, напившись, падали и бились очень серьезно…

Помоложе кто — шарился по стройкам. Тогда стояло огромное количество так называемых " долгостроев", начатых и заброшенных зданий. Многоэтажные остовы без стен и крыш занимали порою гигантские территории, охранялись плохо и представляли собой такие полуфантастические " зоны" с обилием переходов, полузатопленных подвалов, обрывающихся в никуда лестниц в небо и открытыми дверными проемами на уровне десятого этажа. В Москве сейчас такие долгострои выкуплены и завершены, но некоторые из них простояли по 30 лет, и не одно поколение окраинной шпаны жгло в них костры зимой, а летом плавало в котлованах на самодельных плотах».

А вот уже 90-е годы.

Воспоминания непосредственных участников тех событий:

«Драки " стенка на стенку" очень и очень распространенное явление в 90-х, особенно в середине. Стенка на стенку ходили чуть ли не каждую неделю, в ход шли ножи, дубинки, кастеты, боевые перчатки, и просто кулаки (их использовали те, у кого эти кулаки не отличались размером от головы пионера, так что били они ими посильней иной монтировки). Сам я тогда был достаточно мал возрастом, достаточно умен и слишком хил, чтобы принимать участие в подобного рода бойнях, а посему благоразумно отсиживался дома. Травмированные же гордо красовались ссадинами, шрамами, синяками, фингалами и прочим стаффом, козыряя ими перед женским полом и гордо расписывая свои боевые качества. Женский пол ахал и восторженно попискивал.

Сходились школа на школу, улица на улицу. Городишко маленький, нравы там были, почти как на зоне, не зная " мест и людей" спокойно существовать там было практически нереально. Моего знакомого как-то избили, сделав тяжелое сотрясение мозга и поломав пару-тройку костей только за то, что он не нашел спички для того, чтобы дать прикурить. А с учетом того, что штат милиции в городе — ровно 12 человек (при учете населения города — 70 тысяч, прикиньте масштабы), то " детишки" от безнаказанности зверели окончательно и убийства на таких вот " полях сражений" не были чем-то необычным. В общем, все было " по понятиям".

Хотя, справедливости ради надо отметить, что поскольку город не очень большой, маленький даже, то половина и даже больше таких вот " стычек" оканчивались воплями вроде " А я тебя знаю! А мы вместе качались! О, так мы же пиво пили вместе у Олега на днюхе! " с противоборствующих сторон, и вся воинственная кодла мирно обнималась и шла пить пиво, принося владельцам баров немалые деньги».

«Когда я учился в школе всё это было очень распространено. В моём родном городе очень часто дрались микраш на микраш. Школа против школы — такого не припомню. Я в этих драках не участвовал, потому что считал их абсолютной глупостью. А ещё очень жестоким занятием. Я никогда не отказывался от драки один на один, в своей родной школе чуть ли не со всеми передрался. Не потому, что я задиристый, просто школа такая, а убегать я не привык. Один на один — это почти всегда честно, а не так, когда тебя 20 человек пинают, а потом ещё и нож под ребро всадят.

У нас всё это проходило с очень большим размахом. Останавливали трамваи, автобусы. А когда приезжала милиция, все за исключением нескольких неудачников убегали. Были районы-союзники и районы — вечные противники. Одно время доходило до того, что, когда в другой район зайдёшь (а в каждом районе были сильные угловые дворы), то сразу же выбегала толпа крепких ребят с криками: «Какой микраш? » В случае неправильного ответа легче было упасть на землю спрятав печень куда-нибудь подальше. Поэтому были микрорайоны, в которые первый раз я попал в возрасте уже лет 14–15.