Hиколай Семенович Лесков 9 страница

- Как же-с; не раз говорил; да что же, когда справок нет... не верят, так и в монастырь светскую ложь занес, и здесь из благородных числюсь. Да уже все равно доживать: стар становлюсь.

История очарованного странника, очевидно, приходила к концу, оставалось полюбопытствовать только об одном: как ему повелось в монастыре.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Так как наш странник доплыл в своем рассказе до последней житейской пристани - до монастыря, к которому он, по глубокой вере его, был от рождения предназначен, и так как ему здесь, казалось, все столь благоприятствовало, то приходилось думать, что тут Иван Северьянович более уже ни на какие напасти не натыкался; однако же вышло совсем иное. Один из наших сопутников вспомнил, что иноки, по всем о них сказаниям, постоянно очень много страдают от беса, и вопросил:

- А скажите, пожалуйста, бес вас в монастыре не искушал? ведь он, говорят, постоянно монахов искушает?

Иван Северьянович бросил из-под бровей спокойный взгляд на говорящего и отвечал:

- Как же не искушать? Разумеется, если сам Павел-апостол от него не ушел и в послании пишет, что " ангел сатанин был дан ему в плоть", то мог ли я, грешный и слабый человек, не претерпеть его мучительства.

- Что же вы от него терпели?

- Многое-с.

- В каком же роде?

- Все разные пакости, а сначала, пока я его не пересилил, были даже и соблазны.

- А вы и его, самого беса, тоже пересилили?

- А то как же иначе-с? Ведь это уже в монастыре такое призвание, но я бы этого, по совести скажу, сам не сумел, а меня тому один совершенный старец научил, потому что он был опытный и мог от всякого искушения пользовать. Как я ему открылся, что мне все Груша столь живо является, что вот словно ею одною вокруг меня весь воздух дышит, то он сейчас кинул в уме и говорит:

" У Якова-апостола сказано*: " Противустаньте дьяволу, и побежит от вас" и ты, - говорит, - противустань". И тут наставил меня так делать, что ты, - говорит, - как если почувствуешь сердцеразжижение и ее вспомнишь, то и разумей, что это, значит, к тебе приступает ангел сатанин, и ты тогда сейчас простирайся противу его на подвиг: перво-наперво стань на колени. Колени у человека, - говорит, - первый инструмент: как на них падешь, душа сейчас так и порхнет вверх, а ты тут, в сем возвышении, и бей поклонов земных елико мощно, до изнеможения, и изнуряй себя постом, чтобы заморить, и дьявол как увидит твое протягновение на подвиг, ни за что этого не стерпит и сейчас отбежит, потому что он опасается, как бы такого человека своими кознями еще прямее ко Христу не привести, и помыслит: " Лучше его оставить и не искушать, авось-де он скорее забудется". Я стал так делать, и действительно все прошло.

- Долго же вы себя этак мучили, пока от вас ангел сатаны отступал?

- Долго-с; и все одним измором его, врага этакого, брал, потому что он другого ничего не боится: вначале я и до тысячи поклонов ударял и дня по четыре ничего не вкушал и воды не пил, а потом он понял, что ему со мною спорить не ровно, и оробел, и слаб стал: чуть увидит, что я горшочек пищи своей за окно выброшу и берусь за четки, чтобы поклоны считать, он уже понимает, что я не шучу и опять простираюсь на подвиг, и убежит. Ужасно ведь, как он боится, чтобы человека к отраде упования не привести.

- Однако же, положим... он-то... Это так: вы его преодолели, но ведь сколько же и сами вы от него перетерпели?

- Ничего-с; что же такое, я ведь угнетал гнетущего, а себе никакого стеснения не делал.

- И теперь вы уже совсем от него избавились?

- Совершенно-с.

- И он вам вовсе не является?

- В соблазнительном женском образе никогда-с больше не приходит, а если порою еще иногда покажется где-нибудь в уголке в келье, но уже в самом жалостном виде: визжит, как будто поросеночек издыхает. Я его, негодяя, теперь даже и не мучу, а только раз перекрещу и положу поклон, он и перестанет хрюкать.

- Ну и слава богу, что вы со всем этим так справились.

- Да-с; я соблазны большого беса осилил, но, доложу вам, - хоть это против правила, - а мне мелких бесенят пакости больше этого надокучили.

- А бесенята разве к вам тоже приставали?

- Как же-с, положим, что хотя они по чину и самые ничтожные, но зато постоянно лезут...

- Что же такое они вам делают?

- Да ведь ребятишки, и притом их там, в аду, очень много, а дела им при готовых харчах никакого мет, вот они и просятся на землю поучиться смущать, и балуются, и чем человек хочет быть в своем звании солиднее, тем они ему больше досаждают.

- Что же такое они, например... чем могут досаждать?

- Подставят, например, вам что-нибудь такое или подсунут, а опрокинешь или расшибешь и кого-нибудь тем смутишь и разгневаешь, а им это первое удовольствие, весело: в ладоши хлопают и бежат к своему старшому: дескать, и мы смутили, дай нам теперь за то грошик. Ведь вот из чего бьются... Дети.

- Чем же именно им, например, удавалось вас смутить?

- Да вот, например, у нас такой случай был, что один жид в лесу около монастыря удавился, и стали все послушники говорить, что это Иуда и что он по ночам по обители ходит и вздыхает, и многие были о том свидетели. А я об нем и не сокрушался, потому что думал: разве мало у нас, что ли, жидов осталось; но только раз ночью сплю в конюшне и вдруг слышу, кто-то подошел и морду в дверь через поперечную перекладину всунул и вздыхает. Я сотворил молитву, - нет, все-таки стоит. Я перекрестил: все стоит и опять вздохнул. " Ну что, мол, я тебе сделаю: молиться мне за тебя нельзя, потому что ты жид, да хоть бы и не жид, так я благодати не имею за самоубийц, молить, а пошел ты от меня прочь в лес или в пустыню". Положил на него этакое заклятие, он и отошел, а я опять заснул, но на другую ночь он, мерзавец, опять приходит и опять вздыхает... мешает спать, да и все тут. Как ни терпел, просто сил нет! Тьфу ты, невежа, думаю, мало ему в лесу или на паперти места, чтобы еще непременно сюда в конюшню ко мне ломиться? Ну, нечего делать, видно, надо против тебя хорошее средство изобретать: взял и на другой день на двери чистым углем большой крест написал, и как пришла ночь, я и лег спокойно, думаю себе: уж теперь не придет, да только что с этим заснул, а он и вот он, опять стоит и опять вздыхает! Тьфу ты, каторжный, ничего с ним не поделаешь! Всю как есть эту ночь он меня этак пугал, а утром, чуть ударили в первый колокол к заутрене, я поскорее вскочил и бегу, чтоб пожаловаться настоятелю, а меня встречает звонарь, брат Диомид, и говорит:

" Чего ты такой пужаный? "

Я говорю:

" Так и так, такое мне во всю ночь было беспокойство, и я иду к настоятелю".

А брат Диомид отвечает:

" Брось, - говорит, - и не ходи, настоятель вчера себе в нос пиявку ставил и теперь пресердитый и ничего тебе в этом деле не поможет, а я тебе, если хочешь, гораздо лучше его могу помогать".

Я говорю:

" А мне совершенно все равно; только сделай милость, помоги, - я тебе за это старые теплые рукавицы подарю, тебе в них зимою звонить будет очень способно".

" Ладно", - отвечает.

И я ему рукавицы дал, а он мне с колокольни старую церковную дверь принес, на коей Петр-апостол написан, и в руке у него ключи от царства небесного.

" Вот это-то, - говорит, - и самое важное есть ключи: ты этою дверью только заставься, так уже через нее никто не пройдет".

Я ему мало в ноги от радости не поклонился и думаю: чем мне этою дверью заставляться да потом ее отставлять, я ее лучше фундаментально прилажу, чтобы она мне всегда была ограждением, и взял и учинил ее на самых надежных плотных петлях, а для безопаски еще к ней самый тяжелый блок приснастил из булыжного камня, и все это исправил в тишине в один день до вечера и, как пришла ночная пора, лег в свое время и сплю. Но только, что же вы изволите думать: слышу - опять дышит! просто ушам своим не верю, что это можно, ан нет: дышит, да и только! да еще мало этого, что дышит, а прет дверь... При старой двери у меня изнутри замок был, а в этой, как я более на святость ее располагался, замка не приладил, потому что и времени не было, то он ее так и пихает, и все раз от разу смелее, и, наконец, вижу, как будто морда просунулась, но только дверь размахнулась на блоке и его как свистнет со всей силы назад... А он отскочил, видно, почесался, да, мало обождавши, еще смелее, и опять морда, а блок ее еще жестче щелк... Больно, должно быть, ему показалось, и он усмирел и больше не лезет, я и опять заснул, но только прошло мало времени, а он, гляжу, подлец, опять за свое взялся, да еще с новым искусством. Уже нет того, чтобы бодать и прямо лезть, а полегонечку рогами дверь отодвинул, и как я был с головою полушубком закрыт, так он вдруг дерзко полушубок с меня долой сорвал, да как лизнет меняв ухо... Я больше этой наглости уже не вытерпел: спустил руку под кровать и схватил топор да как тресну его, слышу - замычал и так и бякнул на месте. " Ну, думаю, - так тебе и надо", - а вместо того, утром, гляжу, никакого жида нет, а это они, подлецы, эти бесенята, мне вместо его корову нашу монастырскую подставили.

- И вы ее поранили?

- Так и прорубил топором-с! Смущение ужасное было в монастыре.

- И вы, чай, неприятности какие-нибудь за это имели?

- Получил-с; отец игумен сказали, что это все оттого мне представилось, что я в церковь мало хожу, и благословили, чтобы я, убравшись с лошадьми, всегда напереди у решетки для возжигания свеч стоял, а они тут, эти пакостные бесенята, еще лучше со много подстроили и окончательно подвели. На самого на мокрого Спаса*, на всенощной, во время благословения хлебов, как надо по чину, отец, игумен и иеромонах стоят посреди храма, а одна богомолочка старенькая подает мне свечечку и говорит:

" Поставь, батюшка, празднику".

Я подошел к аналою, где положена икона " Спас на водах", и стал эту свечечку лепить, да другую уронил. Нагнулся, эту поднял, стал прилепливать, - две уронил. Стал их вправлять, ан, гляжу - четыре уронил. Я только головой качнул, ну, думаю, это опять непременно мне пострелята досаждают и из рук рвут... Нагнулся и поспешно с упавшими свечами поднимаюсь да как затылком махну под низ об подсвечник... а свечи так и посыпались. Ну, тут я рассердился да взял и все остальные свечи рукой посбивал. " Что же, - думаю, - если этакая наглость пошла, так лучше же я сам поскорее все это опрокину".

- И что же с вами за это было?

- Под суд меня за это хотели было отдать, да схимник, слепенький старец Сысой, в земляном затворе у нас живет, так он за меня заступился.

" За что, - говорит, - вы его будете судить, когда это его сатанины служители смутили".

Отец игумен его послушались и благословили меня без суда в пустой погреб опустить.

- Надолго же вас в погреб посадили?

- А отец игумен не благословили на сколько именно времени, а так сказали только, что " посадить", я все лето до самых до заморозков тут и сидел.

- Ведь это, надо полагать, скука и мучение в погребе, не хуже, чем в степи?

- Ну нет-с: как же можно сравнить? здесь и церковный звон слышно, и товарищи навещали. Придут, сверху над ямой станут, и поговорим, а отец казначей жернов мне на веревке велели спустить, чтобы я соль для поварни молол. Какое же сравнение со степью или с другим местом.

- А потом когда же вас вынули? верно, при морозах, потому что холодно стало?

- Нет-с, это не потому, совсем не для холода, а для другой причины, так как я стал пророчествовать.

- Пророчествовать!?

- Да-с, я в погребу, наконец, в раздумье впал, что какой у меня самоничтожный дух и сколько я через него претерпеваю, а ничего не усовершаюсь, и послал я одного послушника к одному учительному старцу спросить: можно ли мне у бога просить, чтобы другой более соответственный дух получить? А старец наказал мне сказать, что " пусть, говорит, помолится, как должно, и тогда, чего нельзя ожидать, ожидает".

Я так и сделал: три ночи все на этом инструменте, на коленях, стоял в своей яме, а духом на небо молился и стал ожидать себе иного в душе совершения. А у нас другой инок Геронтий был, этот был очень начитанный и разные книги и газеты держал, и дал он мне один раз читать житие преподобного Тихона Задонского*, и когда, случалось, мимо моей ямы идет, всегда, бывало, возьмет да мне из-под ряски газету кинет.

" Читай, - говорит, - и усматривай полезное: во рву это тебе будет развлечение".

Я в ожидании невозможного исполнения моей молитвы, стал покамест этим чтением заниматься: как всю соль, что мне на урок назначено перемолоть, перемелю, и начинаю читать, и начитал я сначала у преподобного Тихона, как посетили его в келии пресвятая владычица и святые апостолы Петр и Павел. Писано, что угодник божий Тихон стал тогда просить богородицу о продлении мира на земле, а апостол Павел ему громко ответил знамение, когда не станет мира, такими словами: " Егда, - говорит, - все рекут мир и утверждение, тогда нападает на них внезапу всегубительство". И стал я над этими апостольскими словами долго думать и все вначале никак этого не мог понять: к чему было святому от апостола в таких словах откровение? На конец того начитываю в газетах, что постоянно и у нас и в чужих краях неумолчными усты везде утверждается повсеместный мир. И тут-то исполнилось мое прошение, и стал я вдруг понимать, что сближается реченное: " егда рекут мир, нападает внезапу всегубительство", и я исполнился страха за народ свой русский и начал молиться и всех других, кто ко мне к яме придет, стал со слезами увещевать, молитесь, мол, о покорении под нозе царя нашего всякого врага и супостата, ибо близ есть нам всегубительство. И даны были мне слезы, дивно обильные!.. все я о родине плакал. Отцу игумену и доложили, что, - говорят, - наш Измаил в погребе стал очень плакать и войну пророчествовать. Отец игумен и благословили меня за это в пустую избу на огород перевесть и поставить мне образ " Благое молчание", пишется Спас с крылами тихими, в виде ангела, но в Саваофовых чинах заместо венца, а ручки у груди смирно сложены. И приказано мне было, чтобы я перед этим образом всякий день поклоны клал, пока во мне провещающий дух умолкнет. Так меня с этим образом и заперли, и я так до весны взаперти там и пребывал в этой избе и все " Благому молчанию" молился, но чуть человека увижу, опять во мне дух поднимается, и я говорю. На ту пору игумен лекаря ко мне прислали посмотреть: в рассудке я не поврежден ли? Лекарь со мною долго в избе сидел, вот этак же, подобно вам, всю мою повесть слушал и плюнул:

" Экий, - говорит, - ты, братец, барабан: били тебя, били, и все никак еще не добьют".

Я говорю:

" Что же делать? Верно, так нужно".

А он, все выслушавши, игумену сказал:

" Я, - говорит, - его не могу разобрать, что он такое: так просто добряк, или помешался, или взаправду предсказатель. Это, - говорит, - по вашей части, а я в этом не сведущ, мнение же мое такое: прогоните, - говорит, - его куда-нибудь подальше пробегаться, может быть он засиделся на месте".

Вот меня и отпустили, и я теперь на богомоление в Соловки к Зосиме и Савватию* благословился и пробираюсь. Везде был, а их не видал и хочу им перед смертью поклониться.

- Отчего же " перед смертью"? Разве вы больны?

- Нет-с, не болен; а все по тому же случаю, что скоро надо будет воевать.

- Позвольте: как же это вы опять про войну говорите?

- Да-с.

- Стало быть, вам " Благое молчание" не помогло?

- Не могу знать-с: усиливаюсь, молчу, а дух одолевает.

- Что же он?

- Все свое внушает: " ополчайся".

- Разве вы и сами собираетесь идти воевать?

- А как же-с? Непременно-с: мне за народ очень помереть хочется.

- Как же вы: в клобуке и в рясе пойдете воевать?

- Нет-с; я тогда клобучок сниму, а амуничку надену. Проговорив это, очарованный странник как бы вновь ощутил на себе наитие вещательного духа и впал в тихую сосредоточенность, которой никто из собеседников не позволил себе прервать ни одним новым вопросом. Да и о чем было его еще больше расспрашивать? повествования своего минувшего он исповедал со всею откровенностью своей простой души, а провещания его остаются до времени в руке сокрывающего судьбы свои от умных и разумных и только иногда открывающего их младенцам.

Очарованный странник

Примечания к повести

Публикуется по тексту: Н. С. Лесков. Собрание сочинений в 11 томах, т. 4, Л.: Гослитиздат, 1957.

Повесть " Очарованный странник" (по Лескову - " рассказ" ) была, по всей вероятности, задумана после летней поездки Н. С. Лескова в 1872 году по Ладожскому озеру, давшей ему материал для последней части " Очарованного странника". В первоначальном виде под названием " Черноземный Телемак" рассказ был послан в " Русский вестник", по-видимому в начале 1873 года. 8 мая 1873 года Н. А. Любимов сообщил Лескову отказ Каткова. " Михаил Никифорович прочел " Черноземного Телемака" и после колебаний пришел к заключению, что печатать эту вещь будет неудобно. Не говоря о некоторых эпизодах, как, например, о Филарете и св. Сергии, вся вещь кажется ему скорее сырым материалом для выделки фигур, теперь весьма туманных, чем выделанным описанием чего-либо в действительности возможного и происходящего... Он советует вам подождать печатать эту вещь, самый мотив которой может по его мнению, выделаться во что-либо хорошее" (см. А. Лесков. Жизнь Николая Лескова, стр. 296). В письме к Щебальскому (" Шестидесятые годы", стр. 327, письмо от 4 января 1873 г. ), отвечая на его критические замечания об " Очарованном страннике", Лесков писал уже после публикации повести, имея в виду мнение редакции " Русского вестника" вообще: " Нельзя от картин требовать того, что Вы требуете. Это жанр, а жанр надо брать на одну мерку: искусен он или нет? Какие же тут проводить направления? Этак оно обратится в ярмо для искусства и удавит его, как быка давит веревка, привязанная к колесу. Потом: почему же лицо самого героя должно непременно стушевываться? Что это за требование? А Дон-Кихот, а Телемак, а Чичиков? Почему не идти рядом и среде и герою? "

Форма рассказа о приключениях " Очарованного странника" действительно напоминает и разъезды Чичикова по окрестным помещикам, и выезды Дон-Кихота в поисках соперников, и даже в какой-то мере роман Фенелона о странствованиях Телемака в поисках Одиссея. Ощутимо в " Очарованном страннике" и влияние народно-эпических русских былин. Материалом для этой повести, видимо, послужили Лескову его воспоминания и впечатления от службы в фирме Шкотт, действовавшей в Пензенской губернии. Так, например, ярмарка, на которой Иван Северьянович убил своего соперника, происходит в Пензе; о графах К. (Каменских) Лесков мог слышать еще в детстве, и т. д.

Среди разнообразных приключений Ивана Северьяновича два эпизода являются основными: плен у киргизов и история цыганки Груши и любви к ней Ивана Северьяновича. В этих эпизодах эпопеи " Очарованного странника" Лесков воскрешает темы и образы русской романтической литературы 1820-1830-х годов. Такое " воскрешение" романтики было характерным явлением в литературе начала 1870-х годов. Так, Тургенев в рассказе " Конец Чертопханова" (1872) воспроизвел основные мотивы из " Бэлы" Лермонтова: тургеневский герой, Чертопханов любит Машу, как Печорин; а своей страстная привязанностью к лошади он во многом напоминает лермонтовского Казбича. Привязанность к лошади оказывается у Чертопханова сильнее любви к цыганке.

Лесков в " Очарованном страннике" в отношениях князя и Груши воспроизводит основную психологическую коллизию той же повести Лермонтова: любовь князя и Груши проходит те же стадии, что и пылкое, но недолгое увлечение Печорина Бэлой.

" Страстью" к лошадям наполнена душа Ивана Северьяновича до тех пор, пока его не вытесняет глубокая привязанность к Груше. Сочетание этих двух чувств у Чертопханова и у Ивана Северьяновича говорит о том, что Лесков создавал своего героя с несомненной оглядкой на тургеневский персонаж, а князь у Лескова является очень сниженным, прозаическим вариантом лермонтовского Печорина.

Другой значительный эпизод " Очарованного странника" также возрождает одну из наиболее распространенных в романтической литературе 1820-1830-х годов тему - тему " пленника". После " Кавказского пленника" Пушкина русская литература была наводнена десятками различных " пленников". Среди них выделился и сюжет " киргизского пленника", разработанный в поэме Н. Муравьева (1828) и в романе Ф. Булгарина " Петр Выжигин" (1831). Воскрешая эту тему (" плен у киргизов" ) в рассказе о странствованиях Ивана Северьяновича, Лесков имел перед глазами пример Л. Н. Толстого, в 1872 году напечатавшего (" Заря", ? 2) рассказ " Кавказский пленник", в котором высокая романтическая тема изложена языком человека из народа.

Такая художественная перекличка Лескова с Лермонтовым, Тургеневым и Толстым не могла быть случайным явлением в его творчестве. Она - свидетельство того, что Лесков как художник чувствовал себя в силах браться за разработку тем, уже затронутых его великими предшественниками и современниками.

Лесков в " Очарованном страннике" (Иван Северьянович у киргизов), взял ту же ситуацию, что и Толстой, но если у Толстого человек из народа является только рассказчиком, то у Лескова рассказчик из народа становится и действующим лицом. Романтическая тема " плена" у Лескова изображена реалистически, дана в восприятии Ивана Северьяновича и рассказана его языком. При этом она проникнута истинной поэзией (описание степи, воспоминания о родной деревне), естественно сочетающейся с суровой простотой самого рассказа.

Художественное новаторство Лескова в " Очарованном страннике" не было оценено критикой: повесть осталась незамеченной, а то, что было в ней своеобразного, вызвало только удивление. В этом смысле характерна позднейшая статья Н. К. Михайловского (" Литература и жизнь" - " Русское богатство", 1897, ? 6, стр. 104): " В смысле богатства фабулы это, может быть, самое замечательное из произведений Лескова, но в нем же особенно бросается в глаза отсутствие какого бы то ни было центра, так что и фабулы в нем, собственно говоря, нет, а есть целый ряд фабул, нанизанных как бусы на нитку, и каждая бусинка сама по себе и может быть очень удобно вынута, заменена другою, а можно и еще сколько угодно бусин нанизать на ту же нитку".

Валаам - остров в северной части Ладожского озера, на котором находился монастырь.

Послушник он был или постриженный монах... - Послушниками в русских монастырях назывались готовящиеся к принятию монашества и исполняющие разные послушания: церковные службы и хозяйственные работы. Пострижение - обряд посвящения в монашество, сопровождавшийся крестовидным выстрижением волос на голове посвящаемого.

... напоминающий дедушку Илью Муромца в прекрасной картине Верещагина и в поэме графа А. К. Толстого. - Имеется в виду большая картина Василия Петровича Верещагина (1835-1909)) " Илья Муромец на пиру у князя Владимира", исполненная в 1871 году для одного из петербургских дворцов; баллада А. К. Толстого - " Илья Муромец", напечатана в " Русском вестнике", 1871, ? 9.

Епархия - церковно-административный округ, подчиненный епископу или архиепископу.

Преподобный Сергий - Сергий (1314-1392) - русский церковный деятель, основатель монастыря Троицы (г. Загорск); в 1452 году православной церковью объявлен святым.

Филарет (Дроздов) (1782-1876) - митрополит Московский, ученый богослов, один из наиболее реакционных деятелей высшего духовенства.

Стратопедарх - начальник военного лагеря.

Проскомидия - первая часть церковной службы.

Иеромонах - монах, имеющий сан священника.

Рясофор - ношение в монастыре монашеской одежды без пострижения.

Кантонист - В России до 1856 года кантонистами назывались дети солдат, обязанные уже в силу своего происхождения служить в армии.

Ремонтер - офицер, занятый подбором и закупкой лошадей для кавалерийской части.

Рарей Джон (1827-1861) - американский дрессировщик лошадей, создатель особой системы гуманного обращения с животными. В 1857 году был в России и демонстрировал свой метод, Автор Кинги " Искусство укрощения и дрессировки лошадей", СПб., 1859.

... князя Всеволода-Гавриила из Новгорода, которого я за молодечество его сильно уважал... - Всеволод-Гавриил Мстиславич (ум. в 1137 г. ), князь новгородский, сделал несколько удачных походов, воевал с соседями Новгорода; православная церковь объявила его святым.

Муравный - глазированный.

Граф К. - граф Сергей Михайлович Каменский (1771-1835), жестокий крепостник; вел расточительный образ жизни, держал крепостной театр и оркестр; количество дворни у него доходило до 400 человек. Он же выведен Лесковым в рассказе " Тупейный художник".

Ворок - скотный двор.

... старинною синею ассигнацией жалован. - Бумажные деньги пятирублевого достоинства синего цвета были выпущены в 1786 году.

Форейтор (нем. Vorreiter) - верховой кучер при запряжке четверкой или шестеркой на одной из передних лошадей.

... битюцкие... - битюги, русская порода лошадей, разводимая по реке Битюгу в б. Воронежской губернии.

Кофишенок (нем. Kaffeeschenk) - придворная должность смотрителя за кофе и чаем.

П... пустынь - по-видимому, Предтечева Яминская пустынь; находилась в Трубчевском уезде б. Орловской губернии.

... в Воронеж, - к новоявленным мощам... - В 1832 году в Воронеже были " открыты" мощи Митрофания, первого воронежского епископа.

Село Крутое находится в 10 километрах к юго-западу от г. Ельца.

... разумеется по-тогдашнему, на ассигнацию... - Ассигнационный рубль стоил тогда, в 1830-1840-х годах, 27 копеек серебром.

Заседатель - выборный от дворян член уездного суда или судебной палаты.

... от Митрофания... - из воронежского благовещенского Митрофаниевского монастыря.

Сарацины - в русском народном творчестве - мусульманские народы.

Хан Джангар - хан (начальник) Букеевской киргизской орды, кочевавшей в пределах б. Астраханской губернии; назначенный русским правительством в 1824 году, Джангар числился на государственной службе, получал ордена и чины. Он вел крупную торговлю лошадьми, в основанном им в 1826 году поселке Ханская ставка и выезжая на дальние ярмарки.

Рынь-пески (нарын - по-казахски - узкий песок) - гряда песчаных холмов в низовьях Волги.

Зорость - от зариться - стремиться к чему-либо.

Селикса - село, расположенное в 50 километрах на юго-восток от Пензы по дороге к Приволжским степям.

Мордовский ишим - село в 40 километрах на восток от Пензы.

Курохтан (турухтан) - степная птица.

Хлупь - кончик крестца у птицы.

... ибо и по апостолу Павлу... рабы должны повиноваться. - Имеются в виду следующие слова Павла (" Послание к ефесянам" ): " Рабы, повинуйтесь господам своим по плоти со страхом и трепетом, в простоте сердца вашего, как Христу".

... из Хивы пришли... - Хивинское ханство (на территории нынешних Узбекской и Таджикской союзных республик) в 1830-1850-х годах находилось во враждебных отношениях с Россией.

... Керемети бычка жертвую. - Керемети в чувашской мифологии - добрые духи, живущие в деревьях.

Зачичкался - захилел, похудел.

Храпок - часть переносья у лошади.

Соколок - артерия.

Гран-мерси (франц. grand merci) - большое спасибо.

... Иов на гноище... - В библии (Книга Иова), рассказывается о том, что бог, желая испытать веру Иова, лишил его всех детей, богатства и поразил проказой, так что Иов должен был удалиться из города и сидеть в грязи.

Магнетизм - принятое в первой половине XIX века обозначение гипнотизма.

Силянс (франц. silence) - молчание.

Атанде (франц. attendez) - подождите.

Лонтрыга - мот, пьяница, праздный гуляка.

Четминеи (правильнее - Минеи-Четии) - собрание житий святых, расположенных по порядку месяцев и дней, изданное впервые Димитрием Ростовским и впоследствии многократно переиздававшееся.

... синие синицы, и серые утицы, и красные носачи, - только одних белых лебедей нет. - имеются в виду ассигнации различного достоинства: синие - пятирублевые, серые - десятирублевые, красные - двадцатипятирублевые, белые - достоинством в 100 и 200 рублей.

" Челнок" - романс на слова стихотворения Д. В. Давыдова " И моя звездочка" (" Море воет, море стонет... " ).

Ерихонится - важничает, ломается.

Коник - ларь с подземной крышкой.

Обельма - множество.

Анфан (франц. enfant) - дитя.

Же ву при (франц. Je vous prie) - я вас прошу.

Перезниял - истлел.

Мареновые - окрашенные мареновой (синей) краской.

... у старых бортей... - Борть - дуплистое дерево, в котором водятся пчелы.

Луновочка - небольшой предмет серповидной формы.

Зелье - здесь: порох.

... буки, или покой, или како... - названия букв б, п, к старославянского алфавита.

В балагане на Адмиралтейской площади. - В Петербурге (до 1873 года) на рождество и пасху в деревянных балаганах на Адмиралтейской площади давались представления для народа.

У Якова апостола сказано... - Имеется в виду " Соборное послание апостола Иакова".

... на Мокрого Спаса... - 1 августа по старому стилю.

Житие преподобного Тихона Задонского. - имеется в виду многократно переиздававшееся " Житие иже во святых отца нашего Тихона, епископа Воронежского, Задонского и всея России чудотворца", вышедшее первым изданием в 1862 году.