Еврейский календарь 4 страница

На место казненного Астабана начальником над городскими стражами царства пришел брат Яшема, Ишмаэль. Яшем же еще более возвысился в глазах царя.

Говорят, Астабан так и не понял, за что же его казнили – надежнее его не было слуги и друга у Ирода. А Гешем и Ахирам лишь горько плакали и проклинали обманщиков.

Это произошло ровно, день в день, на шестнадцатый год воцарения Ирода.

В это же время или чуть раньше бродячий торговец пришел к жене Кенаса и продал ей почти за бесценок несколько старинных вещей – в том числе и Бабилонское головное покрывало с замысловатым орнаментом. Жена Кенаса из‑ за болезни ног не выходила из дому и, чтобы хоть как‑ то себя занять, неистово предавалась рукоделию, а потом щедро раздавала то, что сделала. Во многих семьях были вещи, вышедшие из‑ под ее рук. И у мамы был среброшитый пояс с лазоревыми кистями, я очень хорошо помню его…

Жену Кенаса звали Фамна.

Фамна восхитилась старинным бабилонским узором и скопировала его для оторочки нового плаща, который вышивала мужу. Мариамна как раз уговорила наконец Ирода вернуть Кенаса на службу, на место, утерянное им из‑ за пустяка, из‑ за глупой пьяной ссоры и неопасного пореза. А ведь сейчас, когда мир шатается (а Ироду достались многие земли, доселе принадлежавшие Клеопатре, и соседи были этим очень недовольны), опытный начальник конницы должен быть на своем месте, а не пропадать в греческих гимнасиях…

Кенас пришел на встречу с царем в новом плаще. Ирод сразу узнал орнамент. Он изменился в лице, пообещал Кенасу, что все будет так, как должно быть, и отпустил его.

Дальше произошло что‑ то не до конца известное. Кенас бросился домой, а потом – на поиски Яшема. Но вместо Яшема ему подвернулся Ишмаэль – напомню, с Яшемом они были братьями‑ близнецами. Кенас заколол Ишмаэля, но и сам был ранен. Яшем, узнав об этом, попытался скрыться, но стражники Ишмаэля его схватили. События происходили именно так и именно в такой последовательности, но почему они так происходили, какие колесики за какие зубчики цепляли, я не знаю.

Это происходило вне дворца. А во дворце разворачивалась трагедия. Подозрения Ирода относительно измены Мариамны вдруг подтвердились так прямо и так грубо! Он попытался добиться от нее признания – и, к сожалению, не поверил оправданиям, поскольку и подозрения, и улики укладывались в стройную картину, а все, что в картину не укладывалось, Ирод посчитал наглой, в глаза, ложью. И он убил Мариамну – будучи в горе и в ярости и ничего не понимая из того, что делает. Он несколько дней носил ее труп на руках…

Потом ее все‑ таки отняли у него.

Яшем на допросе сказал, что хотел лишь добиться развода царя с Мариамной – с тем, чтобы Ишмаэль женился на ней некоторое время спустя. А проклятый Кенас испортил такой замечательный план.

Синедрион приговорил Яшема к смерти, но Ирод помиловал его, заменив казнь тюрьмой. Это была мокрая подземная тюрьма в Суккоте. Там через год Яшем и испустил дух, заживо пожираемый червями.

Кенас снова стал начальником конницы. Он славно служил царю и умер в седле.

Глава 6

Иосиф приехал на следующий день, ближе к закату, в новой крытой повозке, запряженной двумя белыми мулами.

– Жена моя, – он склонился над Мирьям, как будто хотел закрыть ее собой от всех бед мира. – Прости, что я не сумел тебя оберечь. Жребий пал на нас…

– Это не страшно, – сказала Мирьям, улыбаясь. – Это счастливый жребий. Я знаю.

И она сделала все, чтобы сбылось по слову ее.

Иосиф хотел, чтобы обвенчал их Зекхарья, но с Зекхарьей случилась беда: он онемел, а руку его, когда он пытался что‑ то написать, сжимал болезненный спазм. Что произошло, у него так и не удалось выяснить, и среди священников, особенно провинциальных, ходили самые дикие слухи. Якобы Зекхарья, оставшись один в храме, увидел нечто настолько непотребное, что Всевышний запечатал ему уста. Якобы пол и колонны испещрены были отпечатками ослиных копыт, а воздух пропитан нестерпимым зловонием. И якобы… впрочем, зачем повторять чужие глупости? Просто по наущению Оронта Зекхарья постарался привлечь к себе общее внимание – подобно тому, как базарный чародей величественно вздымает вверх руку, дабы никто не заметил, что другой рукой он вытаскивает из‑ за пазухи голубя. О, о‑ о! – великое чудо случилось с Зекхарьей – Господь коснулся его уст! Что же удивительного в том, что чудо случилось и с его женой, доселе бездетной и понесшей в тридцать четыре года? Ангел всегда слетает дважды, а подобное тянется к подобному…

Так что обвенчались Иосиф и Мирьям в скромной книште, или по‑ гречески синагоге, Еммауса, и на свадебном пиру у них было немного гостей. Малое время спустя Иосиф нанял служанку, пожилую свободнорожденную женщину из города Магадан, того, который стоит на границе Египта и страны Куш. Женщина носила мужское имя Эфер, что значит «газель», и сама была похожа на воина пустыни: коричневое удлиненное сухое лицо, орлиный нос, белые волосы, которые она собирала в пук на темени, и зоркие желтые глаза. Она умерла, когда мне было шестнадцать лет, и я до сих пор очень хорошо ее помню. Муж ее, Шимон, мастер колодцев и каналов, работал у Оронта в саду, и ему помогали две их дочери, Ханна и Фамарь. Муж и старшая дочь погибли в страшные времена мятежа Архелая, которые наступят уже совсем скоро, а младшая, Ханна, вышла замуж за финикийского купца, чтущего Закон, и в один год с моим рождением родила дочь, которую назвала Мирьям, но по обычаю города Сидона произносила на греческий манер: Мария.

Думаю, понятно всем, что Эфер нам послал Оронт. Она научила маму изображать беременную, подсказывала, что носить, как ходить и о чем говорить.

Настала середина лета, и широко разнеслась весть о рождении у тети Элишбет сына. Его назвали Иоханан.

Но вернемся к царю Ироду, который как раз в эти дни начал чувствовать себя скверно. Томила жажда, и несильные, но изнуряюще долгие потуги заставляли его подолгу проводить время в отхожем чулане. Увы, Оронт числился узником и пребывал то ли в башне в Антонионе, в светлом и просторном застенке, то ли в Александрионе, в тюрьме похуже, его‑ де перевели, чтобы освободить помещение для Антипатра, то ли где‑ то еще; на самом деле он жил в Иерушалайме, на постоялом дворе, и считался сабейским заклинателем змей. Увы, если бы Оронт был рядом с Иродом, он наверняка распознал бы первые признаки отравления мякотью индийского ореха (того самого, который нельзя есть сырым, а нужно только варить) и, очень вероятно, сумел бы помочь. Но именно поэтому Оронта и удалили из дворца…

Ночами Ирод не спал и все время мерз. Обильно потела шея и грудь, от тела исходил запах мокрых лежалых перьев. Иногда он погружался в полубред и видел себя молодым.

Два года после смерти Мариамны он прожил вообще без женщин, просто забыв про них. Сестра его Шломит даже пыталась предложить ему себя, по примеру египетских цариц и царей, но он равнодушно отверг ее, сумев, впрочем, не обидеть.

Возможно, Ироду было просто не до утех. Небывалая засуха поразила все земли от Индии до Сиренаики и от Галлии до страны Куш. В Галилее пшеница уродилась меньше, чем сам‑ три – вместо обычного сам‑ десять; во всех прочих областях урожая не было совсем. И даже в Египте, этой житнице Ойкумены, намолот упал на четверть. Наместником Египта в ту пору был Петроний, известный своим любостяжательством. Ирод собрал все свои драгоценности, камни отделил, а золото переплавил и отвез все это Петронию, и вручил сам, своими руками. За это он получил право купить пшеницу по огромной цене, но зато в первую очередь.

Он раздавал ее народу, как величайшую ценность, едва ли не сам проверяя списки и из своих рук отсыпая меры. Многие хитрые, кто хотел урвать из запасов, были убиты нещадно, и весовщик, пойманный с горстью зерен в кошеле, отправлялся ломать камни. Оделены были и здоровые – большей мерой, чтобы могли работать, и больные и старые – меньшей, но такой, чтобы не умереть; часть пшеницы он послал в Сирию как семена для посевов – в обмен на шерсть и овчины для теплой одежды; это раздавалось даром. Он кормил свой народ и держал его в тепле, сколь это было возможно, и только благодаря его заботе ту зиму пережили те, кто пережил, а кто не пережил, так в том вина не царя. Чума медленно и чадно горела во многих городах, и к весне остались безлюдными Тифон и Фаратон в Самарии, Лод, Гофна, Меранот, Мицпа, Геба, Азмабет в Иудее, Элам и Небо в Эдоме – и это только те, что я помню…

И дом Ирода не миновала чума: умер младший сын Мариамны, Ферор. А у государственного управителя, Птолемея Самарского, чума забрала всю семью: жену и семерых детей…

Весной царь разослал всех, кто мог держать мотыгу, возделывать землю, и многие земли были подняты заново, а то и впервые. Семян едва хватило для такого посева, но урожай отдал все сторицей, и можно было не только напитать себя, но и помочь соседям. Никто из тех, кто просил помощи, не получил отказа. За голодную зиму и за следующий трудный год Ирод раздал больше ста тысяч медимнов (то есть две тысячи телег, запряженных волами) зерна иноземцам и больше восьмисот тысяч – своему народу.

Даже самые яростные враги его вынуждены были сквозь зубовный скрежет цедить ему скупые хвалы; простые же люди не скрывали своей любви, и если бы Господь действительно слышал наши молитвы, Ирод при жизни был бы взят на небо…

Но это длилось недолго, сытость памяти не подруга. Скоро снова со всех сторон стало раздаваться змеиное шипение.

Дело в том, что Ирод, изыскивая, с одной стороны, расположение римлян, а с другой – желая привлечь в Иудею язычников самаритян и филистимлян: купцов, ремесленников, строителей дорог, – стал мягко, но решительно ограничивать власть кохенов в миру. Вначале у них было отнято право судить, если провинность не касалась вопросов веры; потом язычникам разрешили воздвигать – правда, вдали от стен городов – храмы своих богов; наконец в тот год, когда казнены были Гешем и Ахирам, он велел построить в самом Иерушалайме театрон, а рядом с городом – стадион, тот самый, который в дни его смерти обратился в гигантскую тюрьму и только чудом не сделался местом чудовищного кровопролития. Там Ирод велел проводить подобие греческих Олимпиад, Аттические игры, приуроченные к годовщине победы при Акции. Проводились состязания борцов, кулачных бойцов, бегунов, метателей, гонки колесниц – одиночек, пар и квадриг, а также диспуты поэтов, музыкантов и танцоров. Игры эти проводились раз в пять лет, и тогда Иерушалайм и его окрестности становились сугубым Бабилоном, полным язычников и нечестивцев, собравшихся со всей Ойкумены. Слава Ирода как покровителя игр разнеслась, и однажды греки пригласили его председательствовать на их Олимпиаде, и он председательствовал на этом непотребном зрелище, на главном жертвоприношении ложным чужим богам, ибо именно так сами греки объясняют свои Олимпиады.

А тогда на новом стадионе, на первых же Аттических играх, Ирода попытались убить – тем же манером, как римляне убили Гая Юлия: много мужчин с кинжалами, и каждый наносит по удару… Впрочем, Оронт подозревал, что это покушение было подстроено через подставных лиц Яшемом, который таким способом хотел и расквитаться с давними врагами, и укрепить свое положение. Это ему полностью удалось: двенадцать юношей из хороших семей были казнены, Яшем удостоился почестей и наград, Ирод же услышал от подсудимых много горьких слов о попрании веры отцов и о том, что все, что раньше поддерживало в народе благочестие, теперь подверглось презрению…

Может быть, Ирод задумался бы над словами, сказанными прямыми и честными людьми на пороге смерти, но тут произошло то несчастье с Мариамной, о котором я недавно рассказала, и он просто забыл свою жизнь и дела своего народа. А потом были мор и глад, а потом – возвышение. Возможно, Ирод просто поверил в то, что все, что он делает, он делает верно, и Господь одобряет и подбадривает его.

Что ж. Такое представление о себе всегда чревато ошибками и опрометчивыми делами. В один год Ирод взял сразу двух жен, породив тем самым бурю споров среди книжников и законников. Вначале он женился на Мальфисе, самаритянке довольно простого происхождения, дочери городского судьи; она была принята на службу во дворец и занималась воспитанием сыновей Мариамны, Александра и Аристобула. Сказать, что Мальфиса была просто красива – значит прошипеть что‑ то злое и завистливое. Ее красота ослепляла и тревожила, и не забывалась, в ней был вызов и была дерзость. Увы, все эти качества в сыне ее, Ироде Антипе, неблагоприятным образом преобразились, и где прежде был вызов, стала наглость, а где дерзость – грубость и нежелание считаться с ближними.

Другой женой, которую Ирод взял, была его родная племянница, тринадцатилетняя Эгла, дочь его сестры Шломит от Иосифа. Брак устроила Шломит с целью получить большее, чем прежде, влияние на Ирода. И это ей, к сожалению, удалось. Эгла, дети которой умерли во младенчестве, и сама умерла первой из всех – за год до казни Александра и Аристобула.

Отдельного упоминания стоит другая Мариамна. Оронт говорил, что взял ее Ирод по совету и с согласия Мальфисы, и я ему верю. Дело было не только в красоте и имени этой еще юной девушки, а в том, что Ироду необходим был доверенный первосвященник. После гибели Аристобула на этот пост вернулся Ананил – а с ним, напомню, у царя отношения складывались самые нелегкие; Ананил был из тех фанатиков, которые по городу ходили пятясь, чтобы даже на миг не поворачиваться спиной к Храму. Во время чумы Ананил умер, проклиная Ирода, которого считал виновником всех казней и язв, насланных на обетованную землю. Его сменил Иешуа бен‑ Боэт, внучатый племянник великого саддукея‑ книжника Боэта бен‑ Шмуэля из Александрии, основателя обновленческой ветви саддукеев, боэциев (известной прежде всего тем, что наставники‑ цадоки практиковали битие учеников по голове специальными расщепленными палками; считалось, что благодаря этим ударам ученики глубже проникают в суть Закона и не заучивают отдельные положения, а охватывают всю мудрость целиком). Увы, Иешуа тяготился этим постом – хотя бы потому, что не мог подолгу пребывать на ногах под тяжестью драгоценных одежд. Он просил Ирода обратить внимание на его младшего брата Шимона, выдающегося священнослужителя, известность которого простиралась далеко за пределы Иерушалайма. Когда же Ирод пришел в дом Шимона, он увидел Мариамну…

Все сошлось. В первую очередь Ирод получил умного, верного и преданного ему первосвященника, а во вторую – юную Мариамну. Потом оказалось, что она капризна и зла, но Ирод терпел ее ради отца, ради рода Боэтов и саддукеев‑ боэциев, которые стали ему мощной опорой. И потом, когда Ирод несколько раз смещал первосвященников (по разным причинам; скажем, самому Шимону пришлось уйти после того, как лицо его обезобразила оспа), он все равно назначал на это место либо выходцев из дома Боэта, либо видных боэциев.

Нельзя сказать, чтобы священнослужители всех прочих направлений были в восторге от такого положения дел – тем более, что боэции, ощутив поддержку, ввели в обычай приходить на религиозные диспуты с палками, отнюдь не расщепленными, и группами по двадцать‑ тридцать человек…

Тем временем Дора, Антипатр и Антигона перебрались из Тира в Александрию Египетскую. Там они жили скромно, но честно. Антипатр продолжил образование, Антигона пыталась излечить свое бесплодие – до тех пор, пока знаменитый врач Филистарх не сказал ей, что можно не тратить деньги, детей у нее не будет больше никогда. От этого известия Антигона хотела покончить с собой, но фармацевт‑ египтянин, к которому она пришла за ядом, сумел ее разубедить.

Он рассказал ей много интересного о гадах, растениях и минералах. Вскоре Антигона стала его тайной ученицей.

Глава 7

Я просыпаюсь рано, иногда до рассвета. Мой дом стар. Балки пахнут смолой, как руки отца. Я не закрываю ставни на ночь, и птицы будят меня своими криками. Дом стоит на пологом склоне, вблизи ручья. За домом загон. Рядом проходит козья тропа. Остальные дома деревни стоят ниже и немного в стороне, и я могу – пока видят глаза – из своих дверей смотреть на площадь и на маленький навес на четырех столбах, храм Гебы, которая почему‑ то считается покровительницей здешних сел, а дальше, за деревней, у поворота на кладбище чернеет кумирня Гекаты, ночной охотницы; когда в темноте ветер с гор, я слышу рык ее псов за стеной.

Но я еще жива, и дух мой не бродит среди камней. Я сама спускаюсь к воде, сама дою своих коз и сама пеку хлеб. Мне дают в долг все, что я ни попрошу, потому что четырежды в год из города приходит мальчик и приносит мешочек с латунью и серебром. Что хорошо у римлян, так это точность в деньгах. Евреям я не доверила бы и оловянного обола.

И не говорите мне, что я не люблю соплеменников. Я всего лишь справедлива.

Мой дух не бродит среди камней, но странствия его не прекращаются ни на долю часа. Стоит мне забыться или отвлечься от грубого, шершавого и холодного, что вокруг, как он устремляется назад, назад, и не вернешь, и приходится ждать. И я жду, терпеливо и кротко.

Вскоре после свадьбы отец вновь отправился в Сирию, покупать лес, а мама осталась управлять домом – с помощью Эфер. Дом Иосифа показался ей огромным, но неустроенным; слишком много помещений пустовало, в них просто были свалены какие‑ то ненужные вещи. В помощь к рабам – всего их у Иосифа было четверо, две женщины и двое мужчин, но конюх Иегуда для работ по дому не годился, он был слишком стар и не мог наклоняться, Иосиф содержал его просто из милосердия – она наняла еще двух сильных работников, и за то время, пока Иосиф отсутствовал, дом удалось привести в какое‑ то подобие порядка. Несколько возов хлама вывезли, множество вещей роздали бедным, деревянные полы отскоблили добела, стены обили циновками из египетского тростника, а потолки покрасили смесью соли, мела и извести. На заднем дворе соорудили очаг и там в огромном котле долго, день за днем, кипятили с золой прокопченные занавесы; некоторые из них распались в прах от старости, и пришлось покупать новые.

Трудно сказать, удивился ли отец, вернувшись; скорее, он растерялся. Он рассказал мне потом, что именно в этот момент понял вдруг, что все, происходящее с ним, происходит по‑ настоящему. Прежде события казались чем‑ то вроде долгой игры или того, как ведет себя человек, попавший в чужое племя, в чужую страну: то есть пытается присмотреться к нравам и обычаям и держать себя соответственно им, не выдавая подлинных своих чувств – потому что не поймут. А сейчас он вошел в дверь – и оказался в подлинной жизни. В той, которой грезил во сне, но сны эти забывал поутру.

Еще все эти дни Эфер учила маму, как ведут себя беременные, и давала пожевать какую‑ то сухую траву, от которой немного бледнело лицо и как‑ то по‑ особому начинали поблескивать глаза…

Нет, пока я не дорасскажу историю Ирода и его жен и сыновей, я никак не смогу продолжить историю нашей семьи. Кто же распорядился, чтобы мы оказались так вот сцеплены? Бог евреев или греческие мойры? Или армянские бахты, которые бродят по всему миру, где только есть армяне, опираясь на тяжелые свои посохи и зорко вглядываясь в людей из‑ под пергаментных век? Или парфянские боги, так похожие на усталых воинов, забывших, за что они сражаются и не верящих, что война когда‑ нибудь кончится? Или прав странный рабби Ахав из Сидона, у которого Иешуа скрывался почти три года и который говорил, что все, назначенное нам в этой жизни, мы заслужили своими прошлыми жизнями и сейчас лишь искупаем неизвестные нам грехи или пожинаем плоды столь же неведомой благодетели?

Праздные мысли. Какой смысл искать причину, когда все равно ничего не исправить?

Прошу меня извинить, но я нарушу благородную последовательность изложения и перейду сразу к тому роковому году, когда Ирод вернул к себе Дору и старшего сына. Случилось это так: однажды во время приезда Антипатра в новый город отца, Себастию, выстроенный на месте древней Самарии (Ирод вдруг обнаружил, что тяготится Иерушалаймом; все‑ таки этот город отторгал его, как отторгает плоть застрявший в ней наконечник стрелы), царь устроил большую охоту, взяв на нее троих старших сыновей: Антипатра, Александра и Аристобула. Младшие дети еще не доросли до седла.

Детей уже было немало, от разных женщин: царь завел обычай жениться через каждый год. Из новых жен его какого‑ то внимания заслуживает иерушалаймская гречанка Клеопатра, племянница Птолемея (на плечах которого лежало повседневное управление всем государством). Нельзя сказать, что Клеопатра была как‑ то особенно красива – как нельзя было сказать этого про ее царственную одноименницу. Та Клеопатра обжигала. В этой чувствовался спокойный ум и такая же спокойная уверенность. Я видела ее изображения на геммах. Геммы передают не все. Впрочем, о качествах Клеопатры можно судить хотя бы по ее сыну Филиппу, единственному из тетрархов, кто правил мудро и мирно и оставил свой удел богатым и спокойным…

Вернемся, однако, к охоте. Несколько дней проведя в седлах, они то загоняли мелких пятнистых оленей, живущих в лесах в долине реки Киссон, когда‑ то многоводной, судя по разбросанным валунам, а ныне текущей лишь в зимнюю пору, то подымали птиц; а под конец в дубраве затравили нескольких кабанов. Самого крупного секача почти в упор застрелил из лука сам Ирод.

При сыновьях Ирод не стал есть мясо свиней, пусть и диких, а значит, чистых; в другие времена он ел его с удовольствием, пренебрегая Законом, потому что, как уже было сказано, полагал, что здравый смысл выше написанных когда‑ то слов. Но тут он отдал туши прислужникам‑ самаритянам, велев лишь изготовить из головы секача трофей, чтобы повесить на стену; сам же царь с сыновьями воздали должное великолепно приготовленной оленине. И вот за длительным пиром, слегка осовев от обильной пищи и сладкого вина с филистинских виноградников (это вино делают, собирая полузавядшие ягоды), Ирод рассказал, как бы он хотел удалиться от дел управления страной, передав им, своим детям, управление отдельными областями – Антипатр получал бы собственно Иудею, Александр – Галилею, Аристобул – Самарию, Ирод Боэт, сын младшей Мариамны – Филистину, Архелай – Эдом, Ирод Филипп – Декаполис… А сам бы он странствовал по царству, любуясь красотами и останавливаясь погостить по очереди у всех своих любящих сыновей.

Может быть, Александр и Аристобул и сами очаровались такой перспективой; может быть, просто не поверили. Но вспыльчивый и простодушный Антипатр (тоже, наверное, как и отец, слегка ослабивший вином поводья разума) вскочил и закричал, что это гибель царства и гибель всех, что сильный правитель не имеет права отлынивать от возложенной на него ноши, а должен упрямо и обреченно, как верблюд по раскаленной пустыне, идти, и идти, и идти – до колодца или до могилы, что в общем‑ то одно и то же. Он никак не ожидал услышать от отца такие малодушные и трусливые речи!

Ирод обиделся. Он предлагал от чистого сердца. Он позволил себе помечтать о спокойной старости, и вдруг такое услышать… Словом, он прогнал от себя Антипатра. Все, Антипатр ему больше не сын и пусть лучше не показывается на глаза никогда, слышишь, ты – никогда!

Антипатр пытался возразить. Он кричал, что отец его пьян, как Ной, но пусть лучше он, Антипатр, выступит сейчас Хамом, чем все вокруг погибнет в огне пожаров.

Ирод повторил: пошел вон, сын ящерицы!

Антипатр вскочил на коня и куда‑ то поскакал.

Искали его два дня.

Ирод поставил Антипатра перед собой и долго говорил с ним наедине. Он сказал, что таким жестоким способом проверил ум и преданность своих старших сыновей – и вот убедился, что именно Антипатр лучше, чем кто‑ то, понимает суть дела, и притом достаточно бесстрашен, чтобы устоять перед слепым гневом отца. Если я когда‑ нибудь сойду с ума от забот, сказал Ирод, на тебя вся надежда.

И с тех пор Антипатр жил при нем. Жена его, Антигона, вела себя тихо и кротко – настолько, что на нее просто не обращали внимания. Через короткое время Ирод предложил и Доре перебраться в Себастию. Она подумала и согласилась.

Себастию, как я уже говорила, Ирод поставил на месте древней Самарии, снеся старый и почти необитаемый город до основания. Новый был раз в десять больше по размерам и в четыре – по населению (сравнивая, разумеется, с тем временем, когда Александр Яннай еще не опустошил это гнездо язычества и не предал ножу его обитателей), причем население это состояло преимущественно из язычников либо самаритян, извращенно толкующих Закон; правоверные иудеи жили здесь обособленно, почти как в Риме или Александрии. Чтобы придать значение этой еще не столице, но уже вполне царскому городу, Ирод решил выстроить на морском побережье большой порт (взамен маленького Япу), который мог бы сильно оживить торговлю. Таким портом стала Стратонова Башня. Природной бухты, чтобы укрывать корабли от морских прихотей, там не было, зато была длинная каменистая отмель, идущая почти вдоль берега на расстоянии трех‑ шести стадиев. За три года совершенно безумных работ эту отмель соединили с одной стороны с берегом, по верху ее насыпали дамбу, поставили маяки и таким способом создали рукотворную гавань, хоть и узкую, но длинную, а потому вместительную. Я видела там стоящими сто пятьдесят кораблей одновременно, и были свободные места у причалов. Вскоре вырос и сам город, названный Кесарией, и прекраснее его не было в мире другого города… Мощеная дорога, полностью подобная римским, вела от Кесарии до Себастии и дальше на восток, по долинам рек Фарах и Яббок, а после частью ответвлялась на Филадельфию и дальше тянулась в Аравию, через города Эфа и Ятриб – в Сабейское царство и страну морских пиратов Хазар‑ мабет, а частью – переходила в древнюю караванную тропу, огибающую по северному краю Великую пустыню, приводящую в Междуречье, где пески заволакивают проклятый святыми и пророками Бабилон, и дальше в Кабул, и дальше, через Гиндукуш и Пенджаб – до самой Индии и страны Церес.

Я там не была, а вот Иоханан – был. Он вернулся, богатый, сильный и крепкий, и думал, что это конец пути, а это было только начало…

Нет, это я слишком забежала вперед.

Итак, Антигона поселилась в большом и год от году все менее уютном доме Ирода…

Мне волей‑ неволей приходится приступать к той части истории, которую просто не хочется рассказывать. Я знаю, что многие из пишущих не умеют совладать с собой и, если сталкиваются с подобным, просто пропускают горький кусок жизни – в лучшем случае; обычно же заменяют его вымыслом, и не простым, а с моралью. Либо же пишут, смакуя людскую низость, и этого я уже совсем не понимаю. Я не хочу делать ни того, ни другого. Я сожму зубы и расскажу, как все происходило и как один за другим умирали хорошие люди, потому что их смерть причиняла боль царю. Но не ставьте мне в вину то, что я расскажу это сухо и коротко, потому что в противном случае я снова начну плакать, а от слез глаза мои слепнут надолго.

Она казалась кроткой, как ягненок. Ее шпыняли со всех сторон, она терпела и лишь виновато улыбалась. Ей ставили в вину бездетность, и она соглашалась. Шломит, к тому времени уже схоронившая третьего мужа и от этого ожесточившаяся безмерно, делала вид, что не может запомнить имени и называла ее «Эй, ты». Прочие жены царя тоже не любили ее, и даже добрая Клеопатра с ней не сблизилась, что вроде бы совсем необъяснимо. Оронт говорил, что все дело было в духах Антигоны: они слишком отдавали мертвечиной. Известно, что для правильного аромата духов парфюмеры кладут в них либо зловоннейшую амбру и мускус, либо жижу, получающуюся при гниении мяса; в самых малых, неуловимо дробных долях эти мерзкие запахи становятся необыкновенно привлекательными. Антигона сама составляла духи и благовонные палочки, и то, что она дарила другим, отличалось поразительно гармоничным ароматом; почему для себя она выбрала отталкивающий, можно только догадываться.

Несчастнее ее была только Эгла, одна из старших жен Ирода. Эглу другие жены отвергали, так же как и Антигону, и нет ничего удивительного, что бедная женщина потянулась к невестке, которая казалась много опытнее ее. Даже запах мертвечины не действовал… Смерть трех детей Эглы в совершеннейшем младенчестве подействовала на неокрепший разум бедняжки: она как будто вернулась в свои девичьи двенадцать лет и не желала с ними расставаться. Дни она проводила за ткацким станком, создавая все более и более замысловато‑ узорчатые покрывальца и простынки, а вечерами приходила к Антигоне в комнаты и там играла с куклами. У Антигоны было много кукол с головами, вылепленными из ячменного теста и хлопчатой ваты и раскрашенными тонкими кисточками; лица кукол очень походили на лица Ирода и его огромного семейства, а также многих придворных и приживалов. Всего кукол было больше двухсот. Специально для Эглы Антигона сделала кукольного младенца с мертвыми глазами. Но и это не отпугнуло несчастную дурочку. И тогда Антигона ее отравила. Она использовала, по мнению Оронта, киноварь и какие‑ то смолы или млечные соки, которыми долгое время заправляла сладости из меда и орехов; Эгла обожала сладости. Киноварь, если давать ее маленькими дозами, но подолгу, накапливается в селезенке и может начать действовать разрушающе даже через некоторое время после того, как перестанет поступать извне, и не остановится после этого, а погубит человека медленно и неотвратимо; млечные же соки, добавленные тогда, когда начали проявляться первые признаки отравления, хитро замаскировали симптомы и направили мысли врачей по ложному следу.