Арина Ларина 15 страница

– Надя, ты чего молчишь? – Фингалова жаждала продолжения диалога.

– А ты как к этому относишься? Все серьезно? – осторожно поинтересовалась Надя. Если задуматься, то оба варианта развития событий были вполне вероятны. Ниоли мог утомиться от Анькиной эпатажности и попытаться сбежать, а мог, наоборот, искренне планировать дальнейшее существование под декламацию виршей и прочие неординарные проявления фингаловской сущности.

– Я счастлива, – выдохнула Анька. – Я на седьмом небе! Какой мужчина! Ты не представляешь!

Благодаря подружкиному красноречию и ежедневным вестям с любовного фронта, Надя очень даже представляла. Если бы Марио знал, в каких подробностях Надя знала о его подвигах, то краснел бы при встрече и избегал общения.

– Поздравляю, – воодушевленно выкрикнула Надюша. Ей очень хотелось закончить разговор поскорее. За Фингалову она была страшно рада, но отчет ждать никак не мог. – Когда свадьба? Слушай, давай ты мне вечерком позвонишь и все расскажешь.

Трубку можно было отключить, а к домашнему телефону не подходить. Зато завтра, когда отчет будет сдан, вполне можно продолжить радоваться вместе с подругой.

– Ты будешь свидетельницей, – торжественно сообщила Анна. – И еще я тебе поэму предсвадебную прочитаю. Я ее в загсе первый раз публично расскажу. Сюрприз для Марио. Ты первая, кто услышит. Мне же нужна рецензия, вдруг что подправить надо. Будешь слушать?

– Буду. Только вечером, – окончательно убедившись, что все хорошо, отчеканила Надя. – Это так классно! В смысле – спасибо за доверие. Целую, Аньк.

Жизнь – она полосатая, как зебра. И никогда не знаешь, в какую сторону идешь – к хвосту или голове, – пока не окажешься в конце пути.

Вечер, обещавший быть уютным и тихим, обещаний не оправдал. Весна, нехотя и медленно вползавшая в город потоками грязных луж и кошачьими воплями по ночам, разливалась в крови ожиданием чуда.

Ивальд вылез из машины, угодив ногой в рыхлые останки сугроба, и чертыхнулся.

– Мы платим государству налоги, мы финансируем уборку придомовой территории, почему тогда здесь повсюду вода и экскременты? Это неправильно и…

Договорить свою мудрую мысль он не успел. Черная тень налетела на Надю, шепеляво проорав:

– Деньги, цацки, быстро! А то бабу прирежу!

Рядом с Ивальдом материализовалась вторая тень, легким ударом по ребрам обмершего австрийца подтвердив, что никто не шутит. Ощутив на шее холод металла, Надя оцепенела от ужаса. Перевести требование на немецкий она была не в состоянии. Язык не слушался, а голос пропал. В одно мгновение она утратила возможность не только соображать, но и вообще произносить даже нечленораздельные звуки. Рельке сориентировался на удивление быстро. Выбрав место почище, он моментально выложил бумажник, телефон и ключи от машины. После чего поднял руки, как пленный фриц из героических старых фильмов, и отошел в сторону. Даже шапка и пальто напоминали немецкую форму, придавая Рельке еще большее сходство с представителем побежденной стороны.

– Скажи им, что мы не пойдем в полицию! – Ивальд тревожно смотрел Наде не в глаза, а ниже. Наверное, на нож, но ей было не до тонкостей. Защитный рефлекс включил мозг, и Надежда боялась в этот момент только одного, что их сейчас обоих зарежут, чтобы не оставлять свидетелей.

Тот, что стоял рядом с австрийцем, подобрал бумажник, подбросил на ладони ключи и лениво бросил:

– Вали отсюда, немчура, а девка с нами прокатится.

«Подростки, – пронеслось в голове у Нади. – Либо наркоманы, либо просто идиоты. С ними бесполезно пытаться договориться. Угнать машину в центре города, да еще захватить с собой заложницу могут только полные отморозки». Ее затошнило от ужаса и безысходности. Рельке ничего не понял, а переводчица была не в форме. Немецкая речь полностью выветрилась из девичьей памяти вместе с русской. Сейчас они пихнут ее в машину и уедут. И звонок ее правильного законопослушного возлюбленного в милицию уже ничего не исправит.

– Давай, кобыла, шевелись. Немец‑ то спекся, – заржал шепелявый и, убрав нож, толкнул Надю к уже открытой машине. То, что произошло дальше, было похоже на плохо снятый боевик, где главный герой старательно пародировал Джеки Чана. С визгом хряка, отправляющегося в последний путь на консервный завод, Ивальд рванул вперед, изображая руками и ногами нечто феерическое. Стиль Сумасшедшего Паука или Пьяного Жирафа. А может быть, даже попытка повторить коронные па Николая Цискаридзе. Никакой драки не получилось. Каратисту‑ самоучке не удалось потрясти соперников незнакомым стилем. Забыв про Надю, парни уронили Рельке на асфальт и начали воодушевленно мутузить. Тут‑ то и подъехала милиция, вызванная бдительной бабулькой с первого этажа.

Медицинская помощь Ивальду не понадобилась, и около четырех часов утра их отпустили домой. Потрясенная Надя лязгала зубами и молчала. Поцарапанная шея саднила, в ушах шумело, а тошнота так и не прошла. Ивальд тоже отрешенно молчал, только в самом начале пути поинтересовавшись, «чем так странно пахнет в полицейской машине».

Кое‑ как приняв душ, они повалились в кровать, но заснуть не получалось.

– Ивальд?

– Да, любимая.

Надя приподнялась на локте, пытаясь разглядеть его в темноте:

– Почему ты это сделал?

Он молчал. Даже тишина вокруг пропиталась его удивлением.

– Я все сделал правильно.

– Замолчи! – выкрикнула Надежда. – Ты что, не понимаешь, о чем я? Они же могли тебя убить! Почему ты не убежал?! Мне надо знать! Ты, такой правильный, такой рациональный, такой… такой…

– Да. Я рациональный. И этим горжусь. Не кричи, пожалуйста. К нам сейчас придут соседи. Или вызовут полицию. Я больше не хочу общаться с полицией, с меня довольно на первый раз. Я отдал портмоне, потому что там было мало денег, а кредитки мы бы сразу заблокировали. Машина застрахована, поэтому мы ничего не теряли. А если бы они уехали с телефоном, то их легко можно было бы вычислить. Я узнавал, когда покупал аппарат. Это дорогая модель.

– Перестань! Ты же прекрасно все понял! Зачем ты полез драться, если не умеешь?! – взвизгнула Надя. У нее начиналась истерика, и остановить ее не было никакой возможности. – Ты же не умеешь драться вообще! Что ты там такое вытворял? Ты скакал, как козел, и визжал! Что это было?

– Психологический прием, – обиженно проворчал Ивальд.

– Они могли тебя убить. Совсем убить. И я никогда не смогла бы больше на тебя орать. И жаловаться Вике!..

– Ты жаловалась на меня?

– …и смеяться над тобой тоже никогда больше не смогла бы! И злиться, и пить твой коктейль! Твой отвратительный коктейль! Я сто раз говорила, что ненавижу грейпфрутовый сок! А ты его туда каждый раз льешь! Ты безответственный тупой мужик, который не умеет даже драться! Тебя что, не отдавали в детстве на борьбу? Или хотя бы не били во дворе? Они пинали тебя, как мешок с песком! Как бы я жила, если бы тебя убили? Как?

Она задохнулась от злости и замолчала, вцепившись зубами в одеяло. Слезы смешивались с ужасом и тонули в тихом вое, рвущемся даже не из сердца, а откуда‑ то из желудка.

– У меня были друзья из приличных семей. Почему меня должны были бить или отдавать на борьбу? В цивилизованном обществе этот опыт не нужен, – поучительно‑ оскорбленным тоном провещал Ивальд и вдруг осекся: – Ты что, плачешь?

Он провел ладонью по Надиному лицу и притянул ее к себе.

– Никогда. Больше. Не смей. Так делать. Мне без тебя нельзя. – Она давилась словами, вцепившись в Ивальда и вытирая нос о его пижаму. Наверное, это было объяснение в любви, но ничего красивого и романтического в нем не было. И осознание того, что она его любит, тоже было наполнено ужасом. Когда Ивальд принес воду, Надя едва не откусила край стакана. Любить – это страшно, это огромная ответственность, и потерять любимого человека нельзя, потому что теряешь себя, и жить после этого уже невозможно. Легко жить только тогда, когда судьбе нечего у тебя отнять.

– Мужик, который не умеет драться. Это дикость. Это просто нонсенс! Ты кроме шахмат в детстве во что‑ нибудь играл? Что я несу… Прости, прости меня…

Надежда закрыла лицо руками, пытаясь унять дрожь. Ей было неловко за истерику, за свое нелепое признание, за то, что вдруг стало так ясно, так очевидно – вот оно, счастье. Сидит рядом, такое побитое, недоумевающее и родное. Он все понял, давно, еще раньше, чем она. Просто не умел или не хотел говорить красиво. Такой правильный, такой рассудительный и такой неожиданно непредсказуемый.

Тишина давила на нервы и, казалось, вот‑ вот могла порвать их.

«Я сейчас. Я сейчас соберусь и скажу ему. Пусть я буду первая, зато он ответит. Как тяжело. Невозможно тяжело сказать это простое «люблю». Всего лишь слово, ерунда, атрибутика, но мне надо. Я не могу без этого…»

Ивальд шевельнулся:

– Надьюша…

Надя замерла, стараясь не дышать, чтобы не спугнуть этот момент. Наверное, самый главный в жизни. Ради которого человек рождается на свет, живет, мучается. Момент истины, когда в одном слове сливается все, сплетаются судьбы, хрупким хрусталем разбиваются тревоги и сомнения…

– Да, я не умею драться. – Ивальд взял ее за руку и осторожно поцеловал. – Я не ходил в детстве на борьбу. Я не приспособлен к вашей жизни. Я должен тебе признаться. Ты для меня… Нет, не так. Я думал, что никому и никогда этого не скажу. Но ты…

Надя стиснула его руку, словно пытаясь побыстрее выжать заветное, долгожданное и такое волшебное признание.

– Мужчина должен быть рыцарем. Я знаю, женщины любят сильных, а я не такой. Я в детстве мечтал стать музыкантом. И у меня даже есть флейта. Я очень давно не играл, она спрятана. – Ивальд выдержал торжественную паузу и прошептал: – Хочешь, я сыграю для тебя? Только никому не говори, пожалуйста.

Беззвучно хохоча, Надя натянула на голову одеяло. Нельзя было смеяться, потому что ей только что поведали самую сокровенную тайну, но и удержать хохот не было сил.

– Ты плачешь? – Ивальд заволновался и начал дергать за пододеяльник.

– Я очень растрогана, – давясь от хохота, простонала Надежда.

– Значит, сыграть? – Ивальд воодушевленно вскочил с кровати и начал шарить рукой за стеллажом с книгами. Вероятно, драгоценная флейта хранилась там.

– Ивальд. – Надюша тихо подошла и встала на цыпочки, пытаясь заглянуть в глаза. Он послушно нагнулся, отложив пыльный футляр. – Ты можешь просто сказать «Я тебя люблю»? Хотя бы раз.

– Хотя бы раз? А разве я не говорил? – Ивальд с недоумением наморщил лоб. – Я тебя люблю. Конечно, люблю. И ты меня любишь. А как же иначе?

– Иначе никак, – шепотом подтвердила Надя, умиротворенно улыбнувшись. Счастье было всегда так близко, а она все смотрела на звезды, думая, что оно где‑ то там, высокое, недосягаемое, предназначенное для других. Оказывается, счастье уже давно шло рядом, ожидая, пока его заметят.

– Мне уже можно играть?

– Играй…