Арина Ларина 9 страница

Разбудило Надюшу пение в ванной и запах кофе.

Она потянулась и ощутила, как ее накрывает надежным крылом легкое светлое счастье. У нее есть Валера, все остальное не имеет значения.

– Надюшка, вставай! Или ты сегодня выходная? – прокричал Валера. – Тогда спи. Я на работу. Продукты в холодильнике, кофе на столе.

– Не‑ не, – она быстро вскочила. – Я не останусь. Мне тоже на работу.

Это было волшебное утро. Почти семейное. Крепкий кофе, бормотание телевизора, нежное молчание, многозначительные взгляды – от этого веяло такой непоколебимой стабильностью и уверенностью в завтрашнем дне, что хотелось петь. Счастье было настолько осязаемым, что, казалось, его можно потрогать и даже погладить.

Но едва только они расстались с Валерой в метро, словно какая‑ то дверца закрылась, вновь погрузив жизнь в тревожные сумерки.

Сначала позвонила Фингалова, про которую Надя напрочь забыла накануне. Радовало только одно, что впечатлительная Анька не наложила на себя руки, а дождалась утра, чтобы сообщить свои планы подруге. Вероятно, вчера Надю приглашали на демонстративный уход из жизни. И она должна была уговаривать трепетную и раздавленную прозой жизни поэтессу простить этот грязный и пошлый мир и не лишать его своего присутствия.

– Ань, у меня проблемы.

– У меня тоже, – эхом вторила Фингалова.

– Ань, у меня такие проблемы, что я чужие беды воспринимать просто не в состоянии. Понимаешь?

– Мы расстались с Костей.

– Какой ужас. Давай я тебе в конце недели звякну, и ты мне все подробно расскажешь.

– Мое сердце останавливается…

– Аньк, мне в любом случае некогда. Поэтому сделай что‑ нибудь, чтобы оно потикало до выходных, а там я…

– Жизнь – мираж, все эпатаж, нет меня, седьмой этаж, – проныла Фингалова.

– Мороз по коже, – искренне отреагировала Надя. – Но я все равно не приеду. Ты понимаешь русский язык – у меня свои проблемы. Кранты просто, а не проблемы. Так что либо жди до выходных, либо…

– Моя жизнь сломлена, сорвана, как цветок…

– Фингалова, – вдруг обозлилась Надежда, – хватит делать из меня жилетку. Ты после каждого кобеля топишься, вешаешься и жрешь таблетки. Я готова поучаствовать опять, но в выходные. И то, если у меня не случится какой‑ нибудь форс‑ мажор. У меня есть своя жизнь, не приспособленная под твои драмы и трагедии. Мы с тобой в данный момент в противофазе. Не могу я слушать стихи и сопереживать. И жалеть тебя не могу, саму б кто пожалел.

– Давай я пожалею, – с готовностью отозвалась Анька. – Мне не трудно. Что у тебя случилось?

То ли Фингалова испугалась быть с Надеждой в противофазе, то ли ее просто одолело элементарное любопытство, но Анна, абсолютно забыв про свою беду, начала с жаром выпытывать подробности Надиных горестей.

– Ань, отвяжись, – проникновенно попросила Надя. – Встретимся в выходные и все друг другу расскажем.

– Ладно, – вздохнула Фингалова. – Долго только.

– Ничего, – с чувством выпалила Надя. – Я дотерплю. Чего и тебе желаю.

Едва только она отвязалась от Анны, как позвонил кредитор.

– Это Немицкий, – свирепо начал он, но Надя, накрученная занудной Фингаловой и мыслями о том, что ее все используют, забыла, что надо бояться, и отчеканила в ответ:

– Я нашла новую работу, так что деньги будут. В конце следующего месяца заплачу за два месяца сразу. Сначала проценты, потом вся сумма. Сейчас хоть убейте – нет денег. Еще вопросы есть?

– А чего это ты хамишь? – опешил мужик.

– Я не хамлю. Достали все. Ну, еще что‑ нибудь от меня надо? Куда деньги привезти? Или зарежете дойную корову?

– Дура, – обиделся Немицкий. – Так я и дал тебе адрес. Позвоню и скажу. Только за этот месяц счетчик включу.

– Прощайте! – прошипела Надежда.

– До свидания, – злобно поправил ее собеседник.

Нажав на отбой, она вдруг поняла, что колени трясутся, а к горлу подпирает тошнота. Запоздалый испуг окатил волной мурашек и быстро прошел. Беда отодвинулась, словно кобра, решившая не жалить жертву сразу, а понаблюдать. Она никуда не делась, шипела где‑ то рядом, но не кусала.

Вгостинице оказалось совсем не так страшно, как казалось вначале. Поплутав по катакомбам и лабиринтам коридоров, Надя без посторонней помощи смогла найти раздевалку, а потом выйти к людям. Единственная попытка спросить дорогу у сухопарой курносой женщины в таком же мешковатом костюме наткнулась на стену языкового непонимания. Поняв, что тетка иностранка, да еще вполне вероятно – какая‑ нибудь начальница, Надежда бросилась прочь, бормоча извинения. Попытаться спросить дорогу на английском ей почему‑ то не пришло в голову.

Уже совсем отчаявшись, Надя толкнулась еще в одну дверь и неожиданно оказалась в коридоре за стойкой.

– Буду зайцем – сожрут волки, буду волком – авось не тронут! – пробормотала она и решительно направилась к стайке тревожно чирикавших девиц. При ее приближении будущие соратницы метнулись в разные стороны, словно мухи от мухобойки.

– Здрасьте вам, – оторопела Надя и, уставившись на ближайшую к ней глазастую брюнеточку, пошла на сближение. Девушка поджала губы, покраснела и с преувеличенным вниманием начала изучать экран компьютера.

– Почему от меня все шарахаются? – пошла на абордаж Надюша. – У меня так разовьются комплексы. Когда разбегаются мужики, то это можно объяснить проблемами с внешностью, но когда женщины… Я просто заинтригована, честное слово. Чем я так всех пугаю‑ то? Вика сказала, что тут приятный коллектив, а мне даже не отловить никого, чтобы проверить: врет Красовская или нет. Такое ощущение, что коллектив‑ то приятный, только я чем‑ то не вышла.

Брюнетка улыбнулась, добавив во взгляд человечности:

– А вы правда Викина подруга?

– Я уже отвечать боюсь. Если не врать, то да, ближайшая подруга. Но, может, именно моя близость к Красовской всех и пугает?

– Да нет, просто у нас тут проблемы, – туманно пояснила брюнетка. – Меня Вера зовут.

– А меня Надя, – испытывая некоторую неловкость, сообщила Надюша. Детский сад какой‑ то.

Начали подтягиваться любопытствующие. К обеду Надя если не стала своей, то, по крайней мере, начала налаживать контакты.

Палитра жизни настолько разнообразна, что вычленить в ней какой‑ то один чистый цвет просто невозможно. Нет черных и белых полос, нет розового будущего, нет солнечно‑ желтого прошлого, а есть пестрый платок, от расцветки которого рябит в глазах. И используют его в соответствии с сиюминутными требованиями: плачут в него, покрывают голову на манер парадного убранства, прикрываются от солнца, заматываются для тепла. Да мало ли что еще можно сделать с собственной жизнью. Любой платок можно превратить как в носовой для душераздирающих рыданий, так и в парео для пляжа. Каждый человек не только кузнец, но и могильщик своего счастья. Надюша не хотела быть могильщиком, она хотела стать кузнецом. Но, как говорила Татьяна Павловна, «только хотеть мало – надо мочь, и мочь мало – надо хотеть».

К вечеру выяснилась одна неприятная деталь будущей пахоты на благо гостиничного бизнеса, которая повергла Надежду в шок.

– Вика, они воруют! – страшным шепотом отрапортовала Надя, ворвавшись в кабинет Красовской. – Это ужас!

– Это не ужас, это жизнь, – кисло пояснила Вика. – Вспомни, куда я велела тебе засунуть свои принципы. Так вот засунь и не доставай. Если на белый и пушистый одуванчик дунуть, то останется бледная плешь, а потом его и вовсе козел сожрет или скосят. Лучше быть наглым зеленым кактусом: чтобы никто не трогал и не лез в твой горшок. Не зли меня. Тебе дали шанс. Хочешь одеться по‑ человечески, а не в эти отбросы китайской промышленности? Хочешь уехать от мамы? Хочешь машину купить? Кстати, я заработала на свою первую машину именно здесь, на стойке. У тебя была довольно серая и тусклая жизнь, твоя мамаша сподвигла тебя, амебу, на подвиг. Вылетев из гнезда, можно сесть на ближайшую кучу мусора и больше не пытаться взлететь. Можно свить свое гнездо рядом. А можно вообще улететь и жить не на кривой березе, а на пальме. И слушать не волчий вой, а шум прибоя. Я красиво излагаю?

– Аж заслушалась, – мрачно подтвердила Надя. – То есть для того, чтобы слушать шум прибоя, нужно воровать?

– Ты невменяемая? А когда ты комаров по потолку газетой размазываешь, тебя совесть не мучает? А то ведь у них дети! А когда у тебя денег на проезд не хватало, ты за государство не переживала? Оно ж у нас бедное! А тут ты еще свои три копейки не доплатила! Ты – центр вселенной. Все крутится вокруг тебя. Исходи из этого, или будешь крутиться вокруг какого‑ нибудь другого центра, да еще по самой отдаленной орбите. Здесь никто не ворует! Просто люди нашли способ дать себе и другим заработать. Если пара новых русских, устав от тяжелого рабочего дня, хочет переночевать в нашей замечательной гостинице, а потом расплатиться наличными, то никакой трагедии в этом нет! Люди отдохнули, получили удовольствие. И нет ничего страшного в том, что через компьютер их не провели. Не надо думать, что мне возразить! – шлепнула по столу Вика. – У тебя на лбу написано, что ты меня не слушаешь, а формулируешь пламенный ответ. На любую ситуацию можно смотреть под разным углом. И поверь, все зависит от тебя. Как захочешь, так и сформулируешь для себя свою правоту.

– Я воровать не буду. Они пусть воруют, а я не буду. Дичь какая! Просто не могу поверить, что ты к этому так спокойно относишься!

– Тогда ты тут надолго не приживешься, – холодно ответила Вика.

– Но я не могу! Мне противно! Это… это… стыдно, в конце концов!

– Тогда иди работать учительницей в школу. Будешь нести разумное, доброе, вечное. А стыдно ждать, что на тебя все само посыплется, да еще втыкать башку в песок и выставлять филейные части. Значит, не так уж тебя припекло, если выпендриваешься.

– Мне деньги нужны, – вздохнула Надя, понимая, что выглядит этакой занудой в кубе: со всех сторон ровная, гладкая, правильная! Аж зубы сводит. Так и дала бы сама себе по физиономии, чтобы в чувство привести.

– Нужны – бери. Никто их тебе на тарелочке не принесет. – Вика явно была раздражена ее чистоплюйством. И правильно. Самой противно.

Время неумолимо уходило, оставляя смутное ощущение потери. Нужно было успеть так много, а Надя настолько привыкла к спокойному и меланхоличному течению жизни, что перестройка давалась с трудом. Она перестала спать, еще похудела, зато быстро растеряла свою инфантильность.

Чем сильнее бьет жизнь, тем крепче мы становимся.

На работе теперь был компьютер с бесплатным доступом в Интернет, чем Надюша и воспользовалась. Кто‑ то помог создать почтовый ящик, кто‑ то дал пару советов, как стать своей во Всемирной паутине, кто‑ то просто подсказал варианты заработка. После работы она оставалась до полуночи и искала, искала, искала. До конца недели Надюша заполонила все доски объявлений на городских сайтах предложениями услуг репетитора и переводчика.

После длительной борьбы с самой собой она решила, что не будет отказываться от своей доли денег, добытых другими, но сама ничего делать не станет. Именно для этого она согласилась на самую неудобную дневную смену и приходила, когда «утренние» коллеги уже все поделили, а уходила, когда «вечерние» еще не начали свою жатву.

Электронный почтовый ящик пока оставался пустым, но зато к концу недели набралась довольно приличная сумма так называемых чаевых. Вообще Надя всегда была уверена, что эти самые чаевые дают официантам, и считала слово стыдным и унизительным. Все оказалось вполне пристойно, не говоря уже о цифре. Оставленная гостями сдача делилась после смены, не унижая ничьего достоинства и не заставляя благодарно кланяться.

К вечеру пятницы Надюша уже полностью адаптировалась. Судьба явно смилостивилась и начала подкидывать подарки и показывать путь к выходу из тупика. Ляля Милославская, первая красавица и дочь какого‑ то папаши, про которого говорили не иначе как шепотом, в конце смены вдруг подошла к Надюше и прошептала:

– Разговор есть. Заработать хочешь?

Заработать Надя хотела, но разговаривать боялась, заранее предвидя, что соглашаться нельзя, раз все так таинственно, а отказать – значит нажить себе врага.

Поэтому Надя пожала плечами и покорно поплелась за Милославской.

– У тебя на завтра планы есть? – сразу взяла быка за рога Ляля.

У каждой нормальной девушки есть планы на субботу. У Надюши тоже были, потому что с некоторых пор она тоже причисляла себя к нормальным. Теперь у нее была хорошая работа и любимый мужчина. Но расслабиться и насладиться жизнью мешал долг, расплывшийся на светлой биографии как темное пятно, ее личный скелет в шкафу, который, словно беспокойное привидение, все время норовил вывалиться на всеобщее обозрение и сплясать гопака.

– А что? – дипломатично отреагировала Надюша.

– Короче так: выйди завтра за меня.

– И все? – не поверила Надя.

– Ну, почти. Если кто будет звонить, говори, что я отошла, а мне перезванивай. Я спущусь. Ясно?

– Нет.

– Что «нет»? Не согласна? Плачу сто баксов.

– Сто? – Вот тут Надя испугалась, потому что сумма была несоизмерима с услугой. Во всяком случае, с такой, как ее пока что преподнесла Ляля.

– У меня друг завтра приезжает, Филипп. А папе он не нравится. Поэтому я утром переодеваюсь, выхожу на стойку, а потом тихо ухожу в номер, а ты остаешься за меня. Девчонкам я наврала уже. Просто, понимаешь, могут неправильно понять, нам с гостями нельзя. Ну, дошло?

– В общих чертах.

– Короче: молчишь, работаешь за меня, получаешь сто баксов. Если папка позвонит проверять, звонишь мне, я отзваниваюсь ему с гостиничного телефона, все в ажуре. Так понятнее?

– Ладно, – промямлила Надюша. Афера была в принципе не криминальной и почти безобидной. Жаль только субботы, но деньги…

И она позвонила Валере.

– Да без проблем, радость моя! – отреагировал любимый. – Работа есть работа. Я тогда с Виталькой на рыбалку на выходные. Ты не против?

Разумеется, она была не против. Более того, догнав Лялю, Надюша предложила ей свои услуги и на воскресенье.

– Вау! – обрадовалась Милославская. – Но оптом – дешевле. В смысле – за два дня – 150 баксов. Ладно?

Подумав для порядка, Надя согласилась.

Жизнь стала бурной, как весенняя река. Надо было успеть к Фингаловой, у которой случилась депрессия, и к маме, у которой случилась истерика по поводу того, что дочь не ночует дома, а мамаша не в курсе пикантных подробностей.

– Даже не думай его сюда приводить! – бесновалась мама, параллельно надеясь выведать хоть что‑ нибудь. – У меня тут не гостиница! Лимитчики и гастарбайтеры на моей жилплощади не приживутся! Все остальные тоже! И вообще у меня к тебе серьезный разговор.

Поскольку Фингалова не орала, а только хныкала, вечер пятницы Надя решила посвятить ей, отложив маму на потом.

По опыту Надюша знала, что Анька начинает более лояльно относиться к жизни, если ее напоить. Поэтому зашла в ближайший магазин за бутылкой вина, чтобы спасти остаток вечера и реанимировать упавшую духом подругу.

За прилавком томилась густо накрашенная дама неопределенного возраста. Судя по тембру и интенсивности ее пыхтения, единственный покупатель, обретавшийся у витрины, сильно рисковал здоровьем и душевным равновесием. Это был жилистый мужичонка с расплывшимися чертами лица, выдававшими его склонность к горячительным напиткам. Одет он был весьма скромно, если не сказать бедно. Сжимая в руках пустой полиэтиленовый пакет, он подслеповато исследовал содержимое полок и нервно сглатывал.

– А‑ а‑ а, девушка, будьте так любезны, покажите, пожалуйста, вон ту бутылочку белого сухого. М‑ м‑ м, это французские виноградники?

«Девушка» нервно всхрапнула, но бутылку поставила.

– О, нет‑ нет, – голосом опытного сомелье пропел покупатель, «продегустировав» этикетку и попытавшись понюхать пробку. – Урожай этого года был не слишком удачен. Увы. А вон ту высокую бутылочку, будьте добры, мадемуазель.

«Мадемуазель» разве что не рыла землю копытом. Ее пухлые, щедро накрашенные губы превратились в узкую нить, но и эту бутылку привередливому покупателю она предъявила. Поползав носом по этикетке, дядька многозначительно поднял вверх указательный палец, увенчанный грязным обгрызенным ногтем, и заговорщицки прошептал:

– Это пить нельзя! Настоящее красное вино не терпит смешения этих виноградных сортов.

Тетка налегла на прилавок так, что необъятная грудь частично вылезла из выреза, как перебродившее тесто, и свирепым контральто оборвала выступление знатока вин:

– Что брать будем?!

– Портвешок, – залебезил дядька.

– Виноградники проверять будешь или выбивать? – сурово поинтересовалась продавщица.

– Выбивать, выбивать…

Было бы смешно, если бы не было так грустно. Жизнь все расставила по своим местам: выпендривающемуся алкашу – портвейн, а Надежде, считавшей себя умной, – сначала подлеца‑ папашку, чтобы подкорректировать самооценку, а потом гостиницу и чаевые. Всем сестрам – по серьгам, а каждому Сеньке – свою шапку. Чтобы получить больше, чем есть, нужно заработать, заслужить и вымолить у судьбы.

– Надю‑ у‑ у‑ у‑ у‑ у‑ ша‑ а‑ а‑ а‑ а‑ а‑ а, – Фингалова начала рыдать прямо с порога. Сначала она аккуратно сползла по стеночке, потом попыталась упасть. На вой тут же приоткрылась дверь соседней квартиры, но никто не вышел. Аня завалилась весьма неудачно, поэтому Надежда никак не могла протиснуться внутрь и отсечь фингаловские страдания от любопытных взглядов.

– Погоди орать, в партере еще не все места заняты. – Надя с трудом просочилась в узкую прихожую, захлопнула двери и бесцеремонно перешагнула через Аньку. – Родителей нет?

Разумеется, их дома не было. Надя могла бы и не спрашивать. Фингаловская мама, Аграфена Матвеевна, была тихой, забитой и крайне доверчивой. Как только Анька начинала страдать, мама намертво прилеплялась к «беспомощному» чаду и норовила погладить, подтереть сопли или пискнуть что‑ нибудь ободряющее. В прошлый раз, когда Надюша имела неосторожность припереться к Аньке домой, чтобы выслушать душераздирающую историю об очередном мужском предательстве, Аграфена Матвеевна выла в унисон с дочкой, как будто это было в первый раз и на жениха рассчитывали обе. Отец же, наоборот, крепко стоял на ногах, был груб и решителен в словах и действиях. В тот достопамятный вечер он неожиданно появился в кухне, залитой слезами и заполненной страданиями, и выступил кратко, но емко. Если опустить все витиеватые непечатные конструкции, украсившие речь и придавшие ей неповторимый колорит, суть была в следующем: сама виновата. Если бы в свое время невеста кормила его стихами вместо котлет и вела себя, как цапля в тундре, пугая окружающих, то и никакой Аньки бы у него не случилось. Обе женщины тогда притихли и дальше страдали уже шепотом, дабы не привлекать внимания главы семьи.

Раз теперь Фингалова валяется на полу, а вокруг нее не топчется мамаша и не пытается пнуть папаша, то, следовательно, в квартире они одни.

– Они в гости ушли. Пятница же. У всех людей жизнь, а у меня – пропасть, обрыв, – пояснила Анька, прервав горестные причитания.

– Точно, пятница. Я тоже в гости ушла, – резюмировала Надя.

– А я?

– Включи мозг. Я к тебе в гости ушла. Хотя у меня Валера дома один. Так что давай, плачь по‑ быстрому, и я пойду, пока тоже без мужика не осталась. – Надюша выставила бутылку и начала развязывать торт. – Надо за час все выпить, съесть и прийти к консенсусу.

– Костя оказался подлецом, – вздохнула Фингалова и печально возвела глаза к потолку.

– Э, э, только не вздумай рифмовать свои страдания, мне сейчас некогда. Давай по существу. Ты мне факты – я тебе выводы. А мужики все подлецы, кто‑ то больше, кто‑ то меньше. У них природа такая – полигамная. И если эту «природу» ампутировать, то от мужика ничего и не останется, а таблетками наша проблема не лечится. Давай, ближе к телу.

– Он пригласил меня в Финляндию. Рыбу ловить. – Тут у Фингаловой губы снова поехали в разные стороны, а глаза наполнились слезами.

– Ну и что? Пока не вижу проблемы. Отбрось последнюю часть. Конечно, приглашать девушку на рыбалку, да еще такую, которая стихи на ходу пишет, – дурь несусветная. Ты сфокусируйся на том, что он тебя пригласил за границу. Значит, любит, ценит, денег на тебя не жалеет.

– Я понимаю. И на рыбалку я хотела. Просто он сказал, что оставит путевки и паспорта у меня, а то дома жена увидит. Понимаешь, он случайно проговорился, потом покраснел, а я заплакала, – Тут Фингалова то ли решила показать, как она тогда заплакала, то ли опять впала в истерику.

– Стоп. Завтра будешь выглядеть плохо, если сегодня вся на сопли изойдешь, – остановила ее Надежда.

– Мне не надо завтра! В этом завтра не будет Костика!

– Почему не будет? – пожала плечами Надя. – Он же не помер, и то хорошо. Пусть живет и мучается, что потерял тебя. А кроме твоего кобеля в мире есть еще мужчины. Давай выпьем за помин твоей очередной любви и за новые возможности! У свободной женщины вся жизнь впереди. Может, ты еще найдешь арабского шейха или подцепишь английского лорда, или просто Иван‑ царевич наедет на тебя лошадью. В жизни чего только не бывает. Я тебя еще с кем‑ нибудь из Валериных друзей познакомлю.

Последний довод привел Фингалову в себя, и она одним махом выпила свой бокал:

– Когда познакомишь?

– Как только, так сразу. Ань, можно я поеду? А то, сама подумай, недавно только жить вместе начали…

– Жить? В смысле…

– Да, да, именно. Во всех смыслах. Я живу у него дома. Только вещи еще не перевезла. Вообще не понимаю, как с мамой объясняться буду. Кстати, посочувствуй мне.

– Сочувствую. – Анька жадно блестела глазенками в ожидании продолжения.

– Так вот, сидит он сейчас один и злится. Пятница, вечер, меня нет. И кто меня знает, где я шляюсь. Так и поссориться недолго.

Заинтересованная в будущем знакомстве с Валериными друзьями, Фингалова с такой скоростью выпроводила Надежду домой, что той даже куртку пришлось застегивать на лестнице.

Вопреки опасениям афера с Милославской прошла на удивление удачно. Никто ей на работу не звонил, никто из девочек лишних вопросов не задавал, поэтому Надя воспряла духом и посчитала спокойный день добрым знаком перед встречей с мамой. Ей предстояло столько всего сказать Татьяне Павловне: про новую работу, про Валеру, про переезд. Про отца Надя решила не говорить. Никогда.

На звонок дверь со скрипом открылась, предъявив мамину спину, мелькнувшую в отдалении. Татьяна Павловна явно демонстрировала что‑ то из области оскорбленного достоинства.

– Нам не привыкать, – пробормотала Надя и пошла мыть руки.

– А ты руки зря намываешь, ужина никакого нет, – сквозь зубы процедила «добрая» мама.

– Это я из гигиенических соображений, – вывернулась Надя, пытаясь завязать разговор. Она надеялась, что мама спросит про новую прическу. Это было бы логично.

– Из гигиенических? – неожиданно зло хохотнула мама и понимающе кивнула. – Тогда тебе, доченька, надо в хлорке полежать, для полной дезинфекции.

– С чего это? – опешила Надя.

– Ничего мне рассказать не хочешь? – парировала Татьяна Павловна. – Я бы послушала, а то по телевизору давно клубничку не показывали, так хоть из первых уст что‑ нибудь интересное узнаю. Будет о чем с подружками поговорить. Какие нынче котировки на рынке по продаже дамских прелестей? Я, как антиквариат, в цене не поднялась?

Надя судорожно соображала: получалось, что мама узнала про работу в гостинице и считает теперь дочь неизвестно кем? Глупость какая. Ведь не настолько же мать дремучая!

– Мам, ты о чем?

– Ишь ты, Зоя Космодемьянская на допросе у фашистов! – взорвалась Татьяна Павловна. – О чем я? Да как мне теперь людям в глаза смотреть? В кой веки раз решила дочкой похвастаться! Ни кожи, ни рожи, ни работы приличной, ни мужика, так хоть языки знает! Похвасталась! Спасибо тебе, дочь родная, за позор мой на старости лет!

Тут Татьяна Павловна отвесила поясной поклон и распрямилась уже похожей на фурию. Всклокоченные волосы, красные пятна на лице и злобный блеск в глазах.

«Зря я пришла. Надо было по телефону. А вещи утром забрать, когда ее нет», – обреченно подумала Надюша.

– Инге дочка крем купила импортный, дорогущий. От морщин. Ей, конечно, уже ничего не поможет. Она хоть и моложе, а рожа все равно как у шарпея. Да не в этом суть. Мне такой не светит, у меня дочки нет, которая по десять тыщ за банку для матери родной заплатить может. Не вырастила я такую! Там вот инструкция на английском. Дай, думаю, прихвастну. Ну, хоть чем‑ то. У нее богатая, а у меня умная. Это я так думала! Дала ей твой рабочий телефон, сказала, что ты поможешь с переводом. Звонит мне Инга вечером и спрашивает, в курсе ли я, где ты работаешь? Я говорю, мол, в курсе: контора затрапезная, но перспективы есть, а эта старая кошелка ржет и рассказывает. Звонит она туда, девица снимает трубку и говорит: «Массажный салон «Цветник». Та ей «Позовите Надю». А секретарша, или кто она у вас там, отвечает: «Надя на выезде, могу предложить Виолетту». Я, конечно, хотела, чтобы ты зарабатывала, чтобы работу нашла нормальную. Но нормальную – значит приличную! А у тебя даже на это мозгов не хватило! Неужели ты не понимала, что рано или поздно вся эта гадость выяснится?! Ты что, совсем без мозгов? Да я теперь с тобой на одном горшке сидеть боюсь!

– На одном и не получится, – мрачно усмехнулась Надя.

– А ты повеселись, повеселись! – заорала мама. – Приехали! Мать нищая, дочь проститутка!

В голову медленным сверлом внедрялась боль. Надо было собрать вещи и просто уехать, но у Надюши не было сил. Хотелось есть и еще – спать. Но пока она все не объяснит матери, ни есть, ни спать не получится. Поэтому она перебила пространный монолог родительницы повествованием в телеграфном стиле: Клякман – банкрот, фирма продана, всех уволили, она теперь работает у Вики в пятизвездочном отеле администратором. А живет у жениха. Приехала за вещами.

Тишина была настолько неожиданной и гнетущей, что даже в ушах тонко запищало. Надя опасливо покосилась на маму.

– Рабочий телефон у тебя там есть? – отмерла наконец Татьяна Павловна, как всегда зрившая в корень.

– Есть, – с удовольствием сообщила Надя. – Все желающие могут сверить его с номером в телефонном справочнике, а также приехать в гостиницу и лицезреть меня лично.

Тут она осеклась, так как визит мамы в гостиницу мог закончиться неизвестно чем. К такому повороту событий Надежда готова не была.

– Все равно ты и там что‑ нибудь выкинешь и все испортишь, – резюмировала после паузы мама. Ее вера в Надины способности была непоколебима.

Быстро собравшись, без всякого ужина, который, кстати сказать, никто ей и не предложил, Надежда уехала на новое место жительства. Осадок был горьким, обида жгучей, а квартира пустой. Мама так ничего и не сказала про новую прическу, которая Наде очень шла. Она так и не поверила в ее силы. Конечно, внешне любая ситуация может выглядеть гладкой, как изъеденное червем яблоко может выглядеть снаружи целым, но мама ведь не знала всех тех моментов, которые и сподвигли Надюшу на решительные и кардинальные перемены. Неужели дочь так навсегда и останется в ее глазах неумехой? Почему‑ то ужасно хотелось доказать, что она сможет. Хотелось удивить, заставить гордиться собой… Только сначала надо было как‑ то извернуться и отдать невероятный долг, сбросить с себя это напоминание о чудовищной глупости, чтобы окончательно почувствовать себя человеком.

Пометавшись по пустой комнате и обпившись чаем, Надя начала переживать. Без Валеры было тягостно и муторно, как будто даже воздуха не хватало. Бормотание телевизора только раздражало, не то что не создавая иллюзию заполненности, а наоборот, усиливая чувство безграничного одиночества. И еще Валера!

«Ну зачем, зачем он поехал на эту рыбалку? Ладно, если простудится. Поухаживать за ним – одно удовольствие. Лишний раз убедится, что я готова быть рядом и в горе и в радости».

Представив, как любимый Валера, уже почти что ее муж, такой слабый и беззащитный, кашляет, а она поит его чаем с малиновым вареньем, Надя чуть не прослезилась.

«А что, если они там выпьют и заснут на морозе? Запросто, таких случаев немало».

По затылку прополз ледяной холод нехорошего предчувствия.

«А если вообще в прорубь провалится! Или льдину оторвет от берега! Куда там они поехали рыбачить‑ то? Я ж даже не спросила! А если не вернется завтра? Куда звонить? Где искать? Что говорить в милиции? Они же и заявление не примут, я ведь не родственница! А кто его родители? Валера сам ничего не говорил, а я не спрашивала. Вот балда! Как теперь быть? Как быть? Я же и фамилии его не знаю! Хороша невеста: родителей не знаю, фамилии не знаю, а что я вообще о нем знаю? »

Последняя мысль вдруг отрезвила Надежду настолько, что она перестала бояться. А что она, действительно, о нем знает? Ни‑ че‑ го. Ни места работы, ни профессии, ни друзей. Вот это да. Похоже, что история с папой ничему ее не научила.

Поразмыслив, Надя решила порыться в шкафах, чтобы как‑ то прояснить для себя хотя бы какие‑ нибудь детали. Начала она почему‑ то со стенного, и тут же взгляд наткнулся на огромные болотные сапоги, скукожившиеся в самом низу. Они подломились, словно сухой стебель слабого цветка, и бесстыдно поблескивали глянцевым голенищем. Рядом тосковал спиннинг. Сглотнув плотный комок воздуха, застрявший в груди, Надя ринулась звонить Вике.