Джойс Кэрол Оутс 7 страница

Горожанки обернулись. Рузвельт стоял с ребятами, которые наблюдали за ними, и, когда женщины обернулись, те захохотали во все горло. Клара погрозила кулаком.

– Кой черт, вы что, спятили? – заорала она. И тут же спохватилась, наверно, орать не следовало. Женщины переглянулись. – Это они просто так, – нерешительно сказала Клара про мальчишек.

Из дверей вышел старик-сосед, и Клара заметила, что штаны у него застегнуты криво. Хоть бы эти городские не заметили, только они, видно, глазастые, все подмечают. И она сказала:

– Может, хотите зайти в дом?

По лицам обеих было ясно, что это им и в голову не приходило и они хотят только поскорей отсюда уйти, но обе закивали и сказали, что да, зайдут.

– Нам тут очень нравится, – сказала Клара. Горожанки прошли вслед за ней. Лица у них стали странно напряженные. Губы улыбались совсем не в лад глазам, которые смотрели испуганно и немного напоминали глаза отца, когда он старался побыстрей что-то обдумать. – Вот это Эстер Джин, – сказала Клара и подхватила младенца на руки. – Правда, миленькая? У нее глаза были голубые, а теперь переменились.

– Это твоя малютка? – спросила миссис Уайли.

Клара весело засмеялась.

– Мачехина. Я не замужем, никаких детей у меня нет. Эта не моя. – Она говорила так, словно гостья очень забавно пошутила и она, Клара, не может не оценить шутку. – Нет, эта не моя, – повторила она с улыбкой.

Она села на постель и немножко покачала маленькую на руках, чтоб та не запищала. Гостьи наклонились к Эстер Джин, зачмокали, заахали над ней, как всегда все делают при виде младенца, и Клара подумала – наверно, они обе ничего, славные. Если с них снять солидные черные туфли на толстой подошве и эти шляпки и костюмы, если б на них были ситцевые платья, они бы выглядели как все женщины в поселке, а то и похуже.

– Мы навестили вас, чтобы узнать… посмотреть… может быть, кто-нибудь из вас захочет посетить нашу церковь, – сказала миссис Фостер. И Клара поняла, что она произносит эти слова не первый раз. – Мы уже навестили одно семейство, которое живет в той стороне… очень милые люди… и еще одну чету, старика со старушкой, и молодую женщину в другой стороне, вон там, где все эти дети…

– Там мой брат тоже, – сказала Клара. Миссис Фостер посмотрела на нее непонимающими глазами, потом сказала:

– Да-да, конечно. Который же из них твой брат?

– Не все ли равно, Мэри? – беспокойно спросила миссис Уайли.

Клара улыбалась, ей нравилось, что эти женщины здесь, рядом, нравилось их слушать. Понятно, ничего путного от них не услышишь. И ее и отца с мачехой сколько раз «опрашивали» разные люди – она уже и напомнила, почему и о чем, – и всегда эти люди задавали дурацкие вопросы, но из вежливости надо было и виду не подавать, что это все глупости. Если живешь в поселке сезонников, приходится быть повежливей со всякими сторонними людьми, иначе никак нельзя.

– Но этот мальчик… именно этот… – каким-то шипящим голосом начала миссис Фостер.

– А чего? Он разве сделал что худое? – спросила Клара.

– Да, он вел себя очень дурно, – сказала миссис Фостер.

Лицо у нее за очками казалось совсем хрупким беззащитным. Интересно, что делают вот такие очкастые, если сбить с них очки, подумалось Кларе. Когда приглядишься, видно, что миссис Фостер совсем не похожа на учительницу. Чем дальше, тем сбивчивей и мягче она разговаривает, а чем дольше говорила учительница, тем резче, сердитей звучали со слова. Нет, Клара, когда вырастет, будет не учительницей, а вот такой дамой, как миссис Фостер, ведь она такая тихая, обходительная и сразу видно – отродясь не работала. Вторая тоже ничего, но уж очень похожа на птицу – нос у нее, что ли, слишком острый.

– Ну, покуда я тут, они ничего худого не сделают, – сказала Клара. – Я так скажу, очень мило, что вы нас навестили, очень даже мило, жалко, отца нету дома. Он-то всем интересуется, и газетами, и вообще.

– О, и он читает вам вслух из Библии?

– Чего?

– Читает он Библию? Есть у вас в доме Библия?

– Вроде нет. – Клара попыталась улыбнуться, но и сама понимала, что гостьи разочарованы. – А я очень даже интересуюсь. Просто мне недосуг.

– Клара, ты была когда-нибудь в церкви?

– Вроде нет. – Клара прикинулась, будто старается вспомнить. – Хотя я их видала, церкви. И мне хотелось туда зайти.

Вот это она правильно ответила, они обе разом улыбнулись.

– У нас сегодня молитвенное собрание, – сказала миссис Фостер. – Мы надеемся… миссис Уайли и я, мы обе надеемся… Преподобный отец, его фамилия Баргмен, преподобный отец Баргмен очень много думает обо всех вас… он хотел бы приобщить вас к нашему приходу…

– Сегодня в семь часов, – поспешно вставила миссис Уайли.

– Если хочешь, мы тебя захватим по дороге, мой сын сегодня нас отвезет. Может быть, та семья из соседнего барака тоже придет, они обещали, что непременно подумают. Как славно, правда? И… и… ты такая милая девочка, для тебя это счастливая возможность…

Все они улыбнулись друг другу. Гостьи опять оглядели стены, разукрашенные изображениями гор, замков и кинозвезд.

– Мне-то, конечно, охота пойти. – застенчиво сказала Клара. – Я-то понимаю, спасибо вам… Дверь распахнулась, вошла Нэнси.

– Это еще что? – спросила она.

Она была пьяная, но, кажется, испугалась. Клара вскочила.

– Они из города, из церкви, – объяснила она. – Они всех нынче зовут к себе, в церковь зовут…

Нэнси кивнула, словно все это ей было не впервой.

– Ладно, я в эту игру не играю. Она опять мокрая?

– Наверно.

– Чего ж ты не перепеленала? Она весь день мокрая. Вот свиненок, паршивый свиненок, – заныла Нэнси, обращаясь к посетительницам. – Что будешь с такой делать? Весь дом запакостила! Я ж не виноватая! – И она захлюпала носом.

Торопливо прощаясь, гостьи направились к двери, Клара вышла с ними. И заговорила быстро, уже им вдогонку:

– Мачеха не больно здорова, а так-то она ничего. Она почти всегда ничего.

– Мы заедем за тобой в семь, – рассеянно сказала миссис Фостер.

– Чуть пораньше, – поправила миссис Уайли.

Клара догнала их, шлепая рядом по грязи, потому что они шли по дощатым мосткам.

– Вон в том бараке тоже ничего люди, может, они тоже захотят пойти, – сказала она, ей хотелось чем-нибудь помочь.

– Боюсь, что нам уже пора домой…

– Там одна старушка всегда сидит и читает, верно. Библию читает, – сказала Клара.

– Да-да, на той неделе мы непременно…

Тут Клара поняла – эти дамы боятся мальчишек. Искоса, опасливо поглядывают в ту сторону. Рузвельт тоже там, съежился на крыльце соседнего барака. Он самый тощий и дохлый из всех, и его подначивают, подталкивают локтями. И вдруг ребята весело завопили:

– Эй, глядите! Дамочки, глядите!

Кларе хотелось кинуться к ним, поколотить, чтоб замолчали, но она даже заорать на них не могла: уж конечно, дамам это будет неприятно.

– Эй, вы! Глядите!

Рузвельт поднял что-то, потряс. Чудное у него лицо, у Рузвельта, и очень бледное, а волосы на голове такие редкие, что просвечивает кожа. Ребята хохочут. Две здешние женщины стоят неподалеку и тоже смеются.

Рузвельт проделал обычный свой фокус, от которого городских дам чуть не стошнило, и они закрыли лицо руками: откусил у живой птицы голову и выплюнул.

– Ах ты… ты… – Клара задохнулась от ярости.

Обе дамы почти бегом пустились прочь. Клара спешила за ними, пытаясь извиниться и не находя нужных слов.

– Мой брат – который сзади стоял, он не смеялся, – несчастным голосом говорила она. – Мой брат… он какой-то… малость с придурью – но он не смеялся… Он…

– Твоя мама отпустит тебя сегодня? – спросила миссис Фостер через плечо, почти не глядя на Клару. Лицо у нее стало серое. Казалось, она ждет – все равно чего, все равно, ответит ей Клара «да» или «нет», лишь бы дождаться и уйти…

– Ясно, отпустит, – сказала Клара. – Мне очень даже охота в церковь.

Наконец они выбрались на дорогу. Кларе стало совестно, что дорога такая изрытая, ухабистая. На обочине стояла машина, а в ней сидел молодой человек со скучающим, равнодушным лицом и курил. Клара заметила, что дамы перепачкали свои начищенные до блеска туфли, но сами они ничего не замечали. Шагали торопливо, только длинные юбки колыхались.

– Так мне тут ждать после ужина? – спросила Клара.

Миссис Уайли поглядела, будто не узнавая. У нее тоже лицо стало чудного цвета, серо-зеленое какое-то, пудра на нем будто пепел. Клара знала – Рузвельт сделал гадость, но ей всегда казалось, что такие вещи лучше не замечать, потому-то она изо всех сил старалась улыбаться.

– После ужина? – повторила она, наклонилась и за глянула в машину.

Почему-то от слова «ужин» их обеих передернуло. Молодой человек за рулем, плотный, коренастый, лет двадцати, уставился на Клару неподвижным взглядом. Он не улыбнулся.

– Это будет прекрасно, – сказала миссис Фостер.

Она вынула из сумочки носовой платок и утирала им лоб и верхнюю губу.

В половине седьмого Клара уже дожидалась на дороге. Она расчесала волосы и жалела, что не успела их вымыть – вымыть бы не мешало. На ней было голубое платье и голубые туфли без каблуков, которые называются «баретки», только немножко поношенные. В руках она держала желтую фетровую сумочку, она ее сама сшила из обрезков. Было еще совсем светло, до захода солнца оставалось несколько часов. Клара ждала, что та семья тоже придет, но они так и не появились, и она поболтала с какими-то ребятами, что играли у дороги, потом с Нэнси и еще с одной женщиной – те, с младенцами на руках, от нечего делать собрались в город. Потом она осталась одна, и ее даже в дрожь бросило от волнения. «Побываю нынче в церкви», – сказала она себе.

Наконец подкатила машина. За рулем сидел все тот же плотный малый.

– Ну, залезай, – сказал он. – Больше никто не едет?

По дороге он курил сигару, от нее плохо пахло. Но Клара себя уговаривала, что пахнет приятно, как будто этот запах тоже – от церкви, от нового для нее мира. Она беспокойно поглядывала на своего соседа, а когда он тоже посмотрел на нее, улыбнулась. Он ничего не сказал. Здорово быстро едет, подумала она. И спросила:

– Трудно водить машину?

Он перекатил сигару в другой угол рта и ответил не сразу:

– Смотря по тому, как соображаешь.

– А со скольких лет можно водить?

– Ты еще не доросла.

Больше он с ней не разговаривал. Клара смотрела в окно на дома, на людей, которые ничего не делали, только сидели у себя на верандах и глядели на проносящиеся мимо машины. Внутри что-то щемило, и это щемящее чувство сливалось с душным сладким запахом сирени, которая густо росла перед каждой верандой.

Подъехали к церкви – она оказалась не такая большая, как думала Клара, но белая и чистая, – и молодой человек сказал:

– Когда тебе станет тошно слушать эту муру, выходи. Я буду вон там. – И он показал на заправочную станцию дальше по улице.

Миссис Фостер ждала Клару в церкви. Она прижимала к груди какую-то книжку и, увидев Клару, чуть не кинулась ее обнимать.

– Ах, да-да, – заговорила она с печальной улыбкой, – чудесно, что ты сумела… такая счастливая возможность для тебя…

Клара смущенно улыбнулась и поглядела по сторонам. Церковь напомнила ей школу. Тут было человек восемь, они сидели на скамьях впереди.

Миссис Фостер все толковала про то, как Кларе «посчастливилось». Что-то шепча и горестно кивая, она повела Клару по проходу. На одной скамье, особняком ото всех, низко наклонив голову, сидела миссис Уайли и шептала что-то себе под нос. Клара заметила, что остальные – трое мужчин, четыре женщины и мальчик-калека, рядом с которым торчал костыль, – тоже что-то шептали про себя. У мужчин шепот не очень получался, они иногда начинали бормотать погромче.

Миссис Фостер усадила Клару сбоку. Клара вдруг озябла, ее трясло. В передней части церкви было возвышение, а на нем кафедра священника. В стороне – орган. Клара ждала, то и дело поглядывала на молящихся – они были такие серьезные и, кажется, забыли обо всем на свете, кроме молитвы. Потом позади началась какая-то суматоха, и вошла необъятно толстая женщина в темном шелковом платье. Она улыбнулась миссис Фостер, которая опять стояла у дверей, дожидаясь, что еще кто-нибудь придет; глаза у толстухи были быстрые, живые, как у девчонки. А платье какое-то чудное, оно так и липло к ногам. Потом вошел высокий, худой, сутулый дядя. Он пошептался с миссис Фостер, а они оба поглядели в сторону Клары. Она начала было им улыбаться, но они вроде ее не видели, не прямо на нее смотрели, что ли. Потом этот дядя подошел к ней и протянул руку. На руке виднелось красное пятно, будто он это место расчесал.

– Дорогая моя, я – преподобный Баргмен. Миссис Фостер говорила мне о тебе. Все мы очень рады, что ты сегодня пришла.

Клара улыбнулась. Он был такой высокий, серьезный, нескладный, от улыбки его лицо будто делилось надвое.

– Быть может, ты стоишь на пороге новой жизни. Новой жизни, – зашептал он.

Клара с жаром закивала. Он говорил еще минуту-другую, все повторяя слова «порог» и «счастливая возможность». Потом извинился, постоял немного у стены, заложив руки за спину и глядя в пол, и наконец тряхнул головой, будто хотел прогнать сон. Зашагал вперед, к возвышению, на ходу расчесывая руку. И заговорил:

– Дорогие братья и сестры во Христе, возблагодарим господа за то, что мы собрались здесь сегодня… за нашу церковь, за это прекрасное новое здание… И для начала споем все вместе псалом сто четырнадцатый. Встанем же и споем все вместе, дружно…

Поднялись не сразу. Он словно тянул и подталкивал прихожан – шевелил руками и весь слегка подавался вперед; наконец все встали. И Клара встала. Рядом на скамье лежала книжка – сборник псалмов, Клара полистала ее. Пока она отыскала нужный псалом, остальные уже запели, безо всякой музыки. Пели жидкими голосами, неумело и недружно, то и дело кто-нибудь сбивался. Клара уставилась на ноты в книжке. Она никогда еще не видела нот. И слова были длинные, мудреные. Ее бросило в пот – вдруг и ей положено петь, и все этого ждут. Как раз перед нею стояла и пела та толстуха, то вскидывая, то опуская голову, с нарочитым смирением. Она была живал, подвижная, чем-то напоминала куропатку, от нее так и несло жаром, под мышками на платье проступали влажные пятна пота, со спины они напоминали сложенные крылья.

Клара подумала было, что пение кончается, но все запели сызнова. У нее вспотел затылок. Она уткнулись носом в книжку и пыталась разобрать слова. И вдруг заметила, что священник плачет! Он пел слова, которые она даже прочитать не могла, и слова эти были такие печальные, что он плакал. И печально качал головой. Клара смотрела во все глаза – понять бы, что это за слова такие, от которых человек плачет. Ей тоже случается плакать – но только если что-нибудь стрясется. Однако выяснить, что же означали эти слова, так и не удалось. Когда пение кончилось, несколько человек начали откашливаться, словно им стало совестно тишины. Священник закрыл книжку, остальные последовали его примеру. Все уселись.

– Вижу, – сказал он с какой-то особенной слабой улыбкой, – что на этой неделе я недостаточно усердно трудился. Да, я недостаточно трудился.

Двое или трое тихонько ахнули. Клара ничего не поняла.

– К нам пришла одна лишь эта девочка, – продолжал священник, приветливо глядя на нее. – Я недостаточно трудился на этой неделе. Не привлек людей к богу.

Миссис Фостер вздохнула.

– Нет, я трудился недостаточно прилежно. Одна лишь эта девочка… И то лишь стараниями миссис Фостер и миссис Уайли… Нет, я недостаточно трудился.

Он не утирал глаз, даже носа не вытер. Будто гордился, что у него слезы текут, и, когда улыбнулся, Клара увидела – губы тоже мокрые от слез. Он наклонил голову, вытянул руки, сжал их, словно хотел втащить кого-то на помост, и начал молиться вслух. Клара разглядывала его макушку. Темные волосы местами росли густо, а местами поредели, и ей стало смешно. Уж очень все здесь выводило ее из равновесия, и от этого разбирал смех. Священник молился громко, требовательно, голос его звучал все более сердито, он что-то говорил про Христа, кровь и искупление, про малых детей, грех, мир и деньги, про городскую жизнь и федеральное правительство, про воскресные пожертвования и Понтия Пилата. Говорил сердито и резко, как всякий мужчина, который и не думает плакать, и начал расхаживать взад и вперед по небольшому помосту, голос его вдруг стал громче и тоньше, как будто что-то зацепило его и вздернуло повыше к небесам.

– Господь все видит! Господь все слышит! Вы, живущие во грехе, напрасно думаете вы, что господь от вас далек. Сейчас, в эту минуту, и завтра, и вчера, и через год… всегда… всечасно господь с вами…

И вдруг, на самой резкой, сердитой ноте, голос его оборвался рыданием. Не сразу ему удалось перевести дух. Клара зажала рот рукой, силясь сдержать улыбку. На средних скамьях женщины склонили головы и плакали вовсю; мужчины смотрели на башмаки проповедника. Только мальчик-калека озирался по сторонам, как и Клара. Глаза их встретились, но он, должно быть, не заметил ее; на лбу и вокруг рта у него прорезались морщины, точно у старика.

Когда-то кто-то сказал Кларе, что бог видит ее или, может, Христос – кто-то все время с ней и видит каждый ее шаг. Тогда она пропустила эти слова мимо ушей, уж очень было непонятно. Может, оно и верно, а может, и нет, так часто бывает со всякими мудреными вещами, но главное – непонятно, и она про это забыла. А вот нынче священник сказал то же самое, и Клара подумала – если бог и правда смотрит на людей, так, верно, не на тех, кто сидит здесь, в церкви. Смотрит на других, кто поинтересней. Уж на нее-то он смотреть не станет, и не надо, ей же лучше!

Священник откашлялся, и Клара тоже невольно откашлялась, из сочувствия. Так с ней бывало, когда отец или Нэнси вели себя по-глупому, – и помочь хочется, и немножко досадно. А потом ее прямо оторопь взяла: толстуха в пропотевшем платье неуклюже пробралась между скамьями и затопала к помосту. Может, она сейчас поколотит священника или устроит скандал? Может, она ему жена? Кларе видны были выше локтя бледные и пухлые, как тесто, руки женщины, дрябло вылезавшие из рукавов; она шагала по проходу, тяжело переставляя ноги в коричневых чулках, круглые и плотные, как тумбы. Потом плюхнулась на колени и закрыла лицо руками. Она тоже плакала, и священник наклонился над ней и хлестнул взглядом по скамьям, будто хотел заставить всех подняться.

– Ко Христу! Ко Христу! – позвал он громким шепотом.

Какой-то человек в желтой спортивной рубашке перешагнул через ноги соседа и вышел в проход. Он тяжело дышал и сам был весь желтый, как его рубашка. Клара даже задрожала – видно, тут все полоумные! Желтый человек тоже подошел к священнику, стал на колени и резко опустил голову. Клара ждала – кто следующий? Ее трясло. Уж очень все это было чудно. Вокруг творилось непонятное. Казалось, в воздухе что-то движется, что-то невидимое тычется в нее; может, оттого все и плачут – с перепугу? В самом деле, чего реветь, если не больно? Только со страху, что скоро станет больно. Улыбка на лице Клары вдруг обратилась в мучительную гримасу, точно она хотела заплакать вместе со всеми – и не могла. Глаза были сухие. В горле застрял ком. От плача самый воздух стал другим, когда пели, так не было; рыдания в чем-то виноватых людей заполнили все, стало тесно и душно – не вздохнуть, и звук этих рыданий был Кларе куда понятней пропетых здесь раньше слов.

Вот теперь она кое-что поняла: все эти люди сделали что-то плохое, скверное, и никогда им этого не забыть.

Она бочком скользнула в проход. Опухшие глаза священника обратились на нее, словно он старался не смотреть в ее сторону – и вдруг не удержался, но Клара уже отвернулась и бегом бросилась к выходу. Баретки громко шлепали по полу. Было мгновенье, когда ее потянуло к священнику – но нет, она повернула к дверям и выбежала вон из церкви. Она все еще дрожала. Заметила, что держит в руке книжку псалмов, и положила на верхнюю ступеньку – тут ее наверняка найдут.

Сперва пошли в ресторанчик возле железной дороги. Подле ресторанчика стояло несколько грузовиков, а в зале сидели мужчины, громко разговаривали, хохотали друг другу в лицо. Порой кто-нибудь с маху упирался локтем в столик или так ударял кулаком, что столик шатался. Клара, которая никогда еще не бывала в ресторане, сразу заявила молоденькой официантке:

– Я голодная. Хочу котлету. И кока-колу.

Ее спутник был старше, чем ей сперва показалось. Лицо мясистое, нечистая кожа в пятнах, глубоко посаженные глаза. Он все сыпал шуточками, сам себя перебивал, неестественно смеялся, бесцельно теребил ключи от машины. Из нагрудного кармана его рубашки торчал пяток сигар в целлофановой обертке. Клара улыбалась ему, выставляя напоказ зубы, и все откидывала назад волосы, которые падали ей на глаза. Между ними столик, вокруг народ, чего ей бояться?

– Ты выбралась оттуда еще побыстрей меня, – сказал он. Оказалось, его имя – Лерой. Он единственный сын миссис Фостер и собирается поступить на флот и навсегда уехать из Флоренции, только сперва ему надо сделать какую-то операцию, без этого на флот не возьмут.

– Мой папаша, чтоб ему пусто было на том свете, заставлял меня таскать по всему сараю наковальню и – всякое старое железо. Потому и надо делать операцию, пожаловался он, кисло улыбаясь и вертя в пальцах пробку от кетчупа. Запачкал пальцы соусом и вытер их об испод стола.

Музыкальный автомат заиграл песню. Это была нехитрая деревенская песенка, голос у певца – несильный, сонный, немножко гнусавый. Клара попыталась представить, какой этот певец с виду – уж во всяком случае, не похож на Лероя. Но Лерой подпевал и все улыбался и щурился, глядя на Клару, и вертел в пальцах пробку. Он был какой-то взбудораженный и никак не мог спокойно усидеть на месте.

– А вы разве не хотите есть? – спросила Клара.

– Ты ешь, а я погляжу.

Он опять тряхнул ключами от машины и сунул их в карман на груди. Ухмыльнулся, даже фыркнул – видно, его насмешила какая-то мысль, – облокотился на столик, подпер подбородок ладонью и уставился на Клару. Она быстро съела котлету, облизала губы, потом пальцы. Выпила кока-колу так быстро, что горло заболело. Лерой засмеялся.

– Ты прелесть девочка, – сказал он. – Пари держу, ты и сама это знаешь.

Он хотел прокатиться за город, но Клара сказала, что знает местечко, куда ей хочется, – она слыхала про одну гостиницу с баром, туда ходили жители их поселка. В какую-то минуту Клара подумала – может, она зря с ним поехала: он не сразу свернул к этой гостинице, а остановил машину на дороге и стал говорить что-то невнятное – он, мол, знает место получше, надо только проехать еще немного. Говорил, а сам на Клару не смотрел. Но она сказала «черта с два» – и он подъехал к гостинице. Клара тотчас распахнула дверцу, он еще зажигание не успел выключить, а она уже выскочила из машины. Он торопливо вылез, обежал вокруг машины, гравий громко скрипел под его тяжелыми шагами. И, запыхавшись, стал говорить какие-то бестолковые отрывистые слова: «Если моя мамаша… Вечерок на славу… такие дела…» Открыл перед нею дверь, затянутую москитной сеткой, и Клара вошла в ресторан с таким видом, будто вовсе и не знает этого Лероя. «Боже милостивый», – пробормотал он и утер взмокший лоб. У Клары от волнения немножко кружилась голова. Человек за стойкой, похожий на Лероя, спросил:

– Тебе сколько лет, красотка?

– А сколько надо?

Этот ответ так развеселил бармена и Лероя, что они оба покатились со смеху. Кто-то подал Кларе бутылку пива, она глотнула прямо из горлышка и осмотрелась. Взгляд ее перебегал по лицам – не то чтобы она искала кого-нибудь знакомого, нет, чувство, пожалуй, было такое, словно кто-то здесь может ее узнать. Голове стало жарко и тяжело от распущенных волос. В какую-то минуту Лерой сгреб рукой густую прядь – и Клара шарахнулась от него, как кошка.

– Ну-ну, не кусайся и не царапайся! – засмеялся Лерой и заслонился от нее, выставив ладони. Он уже подвыпил, и смех его звучал хрипло.

Народу все прибывало. За одним из столиков в глубине появился человек с очень светлыми волосами; у Клары екнуло сердце – отец! Но человек обернулся – нет, слава богу, ошиблась. Этому лет двадцать или, может, двадцать пять. Она забыла про него, а потом он опять попался ей на глаза – и опять сердце словно покатилось куда-то. Он сидел, откинувшись на спинку стула, заложив ногу на ногу, и слушал, о чем говорят его приятели, но был как-то отдельно от них, сам по себе. Другие все время вертелись, шаркали ногами, размахивали руками, а этот сидел неподвижно.

Сосед по столику толкнул этого человека локтем в бок и кивком показал на Клару – мол, на тебя девчонка смотрит. Светловолосый обернулся, нахмурился. Клара опять, зажмурясь, пила прямо из горлышка. Лерой потихоньку протянул мясистую лапу и обнял ее за плечи, казалось, он вернулся к ней откуда-то издалека. А Клара все смотрела на того, светловолосого, и не сразу стряхнула руку Лероя.

– Ты настоящая кошка, хорошенькая киска, – сказал Лерой. – У меня дома есть кошка. Ее зовут Люси.

Он погладил Клару по волосам, она вывернулась и небрежно стукнула его по груди тыльной стороной ладони; вокруг засмеялись.

– Убери лапы, толстопузый, – сказала Клара.

Когда она опять поглядела в сторону светловолосого, он как раз отворачивался. Что-то тяжкое, жаркое сдавило ей горло, ударило в голову. Она чувствовала, как вздуваются вены. Лерой что-то бессмысленно болтал и смеялся, а Клара встала и пошла прочь. Она прижала холодную, отпотевшую бутылку к щеке, потом к другой. Столкнулась с кем-то и, не глядя, шагнула в сторону. Какое-то шалое, пронзительное чувство нарастало в ней – вот сейчас она потеряет равновесие, споткнется и упадет, сейчас что-то случится… совсем как в церкви, когда она чуть было не побежала вперед, за другими, чуть не бросилась на колени. Вместо этого вот такой же шалый порыв заставил ее очертя голову выбежать вон – и на улице, в обществе Лероя, угас… а теперь это непонятное возвращалось, она ощутила какой-то зуд в ладонях, в ногтях, даже в зубах – да-да, она, кажется, готова кого-нибудь укусить. Она все еще неотрывно смотрела на светловолосого. С того места, где она теперь стояла, лицо его видно было сбоку… Может, и правда есть бог, про которого толковал священник? Наверно, та жаркая сила, что нависает сейчас над ней, и давит ее, и втискивается в нее, – это и есть бог. Этот бог все еще голоден, котлетами он не насытился, и это он заставляет вспоминать о ночах, когда она лежала и прислушивалась к Нэнси и Карлтону – без вражды к ним, без недоброго чувства к Нэнси, просто слушала, слушала и старалась понять, как будет когда-нибудь с нею, ведь, когда это с ней случится, она будет знать столько же, сколько знает Нэнси.

За столиком светловолосого сидели трое мужчин и женщина. Клара только раз поглядела на женщину и сразу про нее забыла. Голова светловолосого словно вдруг вспыхнула в тускло освещенной комнате, прямо на глазах. Казалось, вокруг нее дрожит знойный воздух, волосы светлые-светлые, совсем как у отца, но плечи у этого человека не похожи на отцовские – крепче, моложе, прямей, он другой, он особенный, ни на кого не похожий. Губы Клары пересохли. Она немного опьянела, накурено было так, что щипало глаза, а она, потная, усталая, все стояла в каком-то оцепенении и в упор смотрела на этого человека. И кажется, простояла бы так всю ночь, не обернись он к ней. Он не улыбнулся. Чуть помедлил и поднялся.

– Ты кого-нибудь ищешь, малышка?

Он подошел совсем близко, наклонился и заглянул ей в лицо. Клара широко раскрыла глаза. Нет, он не совсем такой, как ей казалось… странные у него брови – строгие, прямые, они словно отсекли лоб сплошной резкой чертой. А подбородок – квадратный. Клара чуть не расплакалась от страха, лучше бы это был кто-то… кто-то другой! Но она молчала. Глаза будто заволокло пеленой.

– С кем ты пришла? – спросил он и огляделся по сторонам. – Что ты тут делаешь одна?

Клара откинула волосы, упавшие на глаза. Она не знала, что отвечать.

– Я тебя отвезу, куда тебе надо, – сказал он.

– Я никуда не хочу.

– Я тебя отвезу.

Он взял ее за руку повыше локтя и повел. Клара еле поспевала за ним. Вышли за дверь, прямо в тучу ночных мотыльков и москитов. И этот человек спросил:

– Ты здешняя?

– Из Техаса, – сказала Клара.

– Что же ты здесь делаешь?

В резком свете неоновой вывески он поглядел на нее. Подвел к своей машине, открыл дверцу и втолкнул Клару внутрь – так толкают туда и сюда малых детей, будто легче просто толкнуть, чем объяснить, куда им надо идти и что делать. Потом он и сам сел рядом с ней. И сказал:

– Ты не из Техаса, совсем не из тех краев. Говоришь не так. – Он развернул машину. – Ну, куда тебе ехать?

– Вон туда. – Клара показала: прочь от города.

– В той стороне никто не живет. – Он помолчал, не глядя на нее. Потом выехал на дорогу и повернул к городу. С тех пор как они вышли из бара, он ни разу на нее не посмотрел. – Ты сюда не на попутных добиралась, а? С этим тебе, знаешь ли, надо поосторожней.

– Как хочу, так и добираюсь, – сказала Клара.

Не доезжая до города, он свернул к какому-то дому. Большой дом, трехэтажный, с просторной верандой; некоторые окна были темные, в других еще горел свет.

– Я тут живу наездами, – сказал он. – Завтра уезжаю. – И выключил зажигание. Клара ждала. В голове вспухало что-то жаркое, и она плохо соображала. – Ты, может быть, собираешься в Майами, а я нет, – докончил он.

– Еще чего, Майами какие-то, – сказала Клара.