Примечание Автора 5 страница

Измаил махнул рукой.

– Всего сказанного должно быть для тебя достаточно.

Дверь за мной закрылась, и я остановился в нерешительности. Войти обратно я не мог, а отправляться домой не хотел. В голове была пустота, я чувствовал себя угнетенным; хотя никаких рациональных оснований для этого не было, я даже чувствовал себя покинутым.

Дома меня ждали дела. Я отставал от расписания со своей работой, сроки поджимали. К тому же полученное от Измаила задание вовсе не вселяло в меня энтузиазма. Необходимо взять себя в руки и посмотреть на вещи серьезно, поэтому я сделал то, что делаю редко: я отправился в бар и заказал выпивку. Мне нужно было с кем‑ нибудь поговорить, а в этом отношении одинокие посетители бара оказываются в выигрышном положении: для них всегда находится собеседник.

Итак, что крылось за непонятными чувствами депрессии и отверженности? И почему они возникли именно сегодня? Ответ был таков: именно сегодня Измаил отослал меня, чтобы я выполнил задание самостоятельно. Он мог избавить меня от необходимости самому проводить исследование, но предпочел этого не делать. Отсюда и проистекало ощущение покинутости. Конечно, ребячливость с моей стороны, но я ведь никогда не утверждал, будто совершенен.

Однако в моем подсознании, должно быть, таилось еще что‑ то, потому что эти размышления не уменьшили моей депрессии. Вторая порция бурбона помогла мне разобраться в своих чувствах: прогресс был налицо. Прекрасно. Так вот, значит, где источник моего уныния…

У Измаила имелся курс обучения. Ясное дело, почему бы ему его не иметь? Свое учение он создал за несколько лет, меняя учеников одного за другим. Совершенно естественно. Всегда нужно иметь план. Начинаешь с одной точки, продвигаешься к следующей, потом к следующей и так далее, пока наконец – вуаля! – в один прекрасный день не приходишь к финишу. Благодарю за внимание, желаю счастья, и закройте за собой дверь.

Как далеко я продвинулся к настоящему моменту? Прошел полпути? Треть? Четверть? Как бы то ни было, любое мое продвижение вперед означает шаг к расставанию с Измаилом.

Какой уничижительный термин лучше всего описывает подобную ситуацию? Эгоизм? Собственнические чувства? Уязвленность? Как ни назови, именно это меня и отличает – признаюсь и не ищу оправданий.

Пришлось признаться себе: я не просто хотел иметь учителя – я хотел получить учителя на всю жизнь.

Часть 8

На поиски закона у меня ушло четыре дня.

Один день я провел, говоря себе, что выполнить задание не смогу, еще два – выполняя его, и последний – удостоверяясь, что мне это и в самом деле удалось. Входя в офис Измаила, я мысленно репетировал свою первую фразу: «Кажется, я понял, почему ты настаивал, чтобы я сделал это сам».

Я поднял глаза и на мгновение растерялся. Я совсем забыл, что ожидает меня за дверью: пустая комната, одинокое кресло, стеклянная поверхность и пара глаз, горящих позади нее. Как дурак, я промямлил в пустоту приветствие.

Тут Измаил сделал нечто, чего никогда раньше не делал: улыбнулся, подняв верхнюю губу и показав ряд желтых зубов, массивных, как локти. Я, словно школьник, прошмыгнул к креслу и стал ждать его кивка.

– Кажется, я понял, почему ты настаивал, чтобы я сделал все сам, – сказал я. – Если бы эту работу выполнил ты и просто указал мне на вещи, которые совершают Согласные, но которые никогда не происходят в природном сообществе, я фыркнул бы: «Конечно. Подумаешь, большое дело! »

Измаил что‑ то неразборчиво проворчал.

– Ну так вот. Как я понимаю, есть четыре вещи, совершаемые Согласными, которые никогда не делают другие члены биологического сообщества, и все они лежат в основе цивилизации Согласных. Первое: они истребляют своих конкурентов, чего никогда не бывает в дикой природе. Животные защищают свою территорию и свою добычу и при случае захватывают территорию и добычу конкурентов; некоторые виды даже охотятся на них, но они никогда не преследуют других животных просто ради уничтожения, как поступают крестьяне с койотами, лисами и воронами. Животные охотятся только ради пропитания.

Измаил кивнул.

– Правда, нужно заметить, что животные иногда убивают в порядке самозащиты или даже только чувствуя угрозу. Например, бабуины могут напасть на леопарда, который на них не нападал. Разница тут в том, что бабуины всегда ищут пищу, но никогда не ищут леопарда.

– Не уверен, что понимаю различие.

– Я хочу сказать, что, когда еды мало, бабуины объединяются, чтобы добыть пищу, но если леопардов не видно, они не станут объединяться для охоты на леопардов. Другими словами, все обстоит именно так, как ты сказал: когда животные, даже такие агрессивные, как бабуины, охотятся, они делают это ради добывания пищи, а не ради истребления конкурентов или хищников, которые на них нападают.

– Ну да, теперь я понял, что ты хотел сказать.

– Но как ты можешь быть уверен, что этот закон неизменно соблюдается? Я имею в виду, если отвлечься от того, что факты уничтожения конкурентов в дикой природе, как ты ее называешь, неизвестны?

– Будь это не так, то, как ты сам говорил, в природе все было бы иначе. Если бы конкуренты истребляли друг друга из любви к искусству, конкурентов просто уже не существовало бы. В каждой экологической нише существовал бы один‑ единственный вид – тот, который оказался сильнейшим.

– Продолжай.

– Во‑ вторых, Согласные систематически уничтожают пищу своих конкурентов, чтобы освободить место для того, что едят сами. В природном сообществе ничего подобного не происходит. Правило, которому следуют все виды, таково: «Возьми то, что тебе нужно, и не трогай остальное».

Измаил снова кивнул.

– В‑ третьих, Согласные лишают своих конкурентов доступа к пище. В дикой природе можно не подпустить конкурента к своей добыче, но нельзя помешать ему кормиться вообще. Другими словами, хищник может заявить: «Эта газель моя», но не может сказать: «Все газели мои». Лев будет защищать убитую им газель как свою добычу, но не станет защищать от других хищников все стадо газелей.

– Да, все верно. Однако предположи, что ты вырастил собственное стадо, от первого до последнего животного, так сказать. Разве не мог бы ты защищать собственное стадо?

– Не знаю. Наверное, это было бы позволительно при условии, что я не стал бы объявлять своей собственностью все стада в мире.

– А как насчет лишения конкурентов доступа к тому, что ты вырастил на земле?

– Тут то же самое. Наша политика такова: каждый квадратный фут поверхности планеты принадлежит нам, и если мы решим его возделать, то, значит, всем нашим конкурентам просто не повезло и не остается ничего другого, кроме как вымереть. Мы лишаем своих конкурентов доступа ко всей пище в мире, а другие виды этого не делают.

– Пчелы не дадут тебе доступа к своему меду в дупле яблони, но не станут мешать рвать яблоки.

– Правильно.

– Хорошо. Но ты говоришь, есть еще и четвертая вещь, которую совершают Согласные и которая никогда не происходит в дикой, как ты ее называешь, природе?

– Да. В природе лев убивает газель и пожирает ее. Он не убивает вторую газель, чтобы обеспечить себя пищей на завтра. Олень ест траву, которая растет на лугу. Он не косит сено и не запасает его на зиму. Однако Согласные все это делают.

– По‑ моему, ты менее уверен в этом пункте.

– Я и в самом деле менее уверен. Существуют виды, например те же пчелы, которые запасают пищу, но таких немного.

– Ну, в данном случае ты не заметил очевидного. Все живые существа запасают пищу, большинство – в собственном теле, как делают это львы, олени и люди. Для других этого оказывается недостаточно, и тогда они делают запасы вне своего организма.

– Да, понятно.

– Нет запрета на запасы пищи как таковые, да и не могло бы быть, потому что на этом основана вся система: растения запасают пищу для травоядных, травоядные – для хищников и так далее.

– Действительно… Я не посмотрел на вещи с этой точки зрения.

– Есть еще что‑ нибудь, что совершают Согласные, а все остальные виды никогда не делают?

– Я, по крайней мере, ничего больше не обнаружил… Ничего, что было бы важно для жизнедеятельности природного сообщества.

– Этот закон, который ты так прекрасно описал, определяет пределы конкуренции в биологическом сообществе. Вы можете сколько угодно соперничать со своими конкурентами, но не должны истреблять их, уничтожать их пищу или лишать их доступа к ней. Другими словами, вы можете конкурировать, но не должны объявлять своим соперникам войну.

– Да. Как ты говорил раньше, это миротворческий закон.

– И каков же его эффект? Чему этот закон способствует?

– Ну… пожалуй, он способствует порядку.

– Да, но я хочу услышать от тебя кое‑ что еще. Что случилось бы, если бы этот закон перестал действовать десять миллионов лет назад? На что походило бы теперь биологическое сообщество?

– Я должен повторить то, что уже сказал раньше: в каждой экологической нише осталась бы всего одна форма жизни. Если бы все травоядные в течение десяти миллионов лет вели друг с другом войну, думаю, что к настоящему моменту уже определился бы окончательный победитель. Точно так же, наверное, остался бы единственный вид победивших кровососущих насекомых, единственный вид насекомоядных птиц, единственный вид питающихся птичьими яйцами змей и так далее. То же самое было бы верно для всех уровней.

– Так чему же все‑ таки способствует закон? Каковы различия между существующим биологическим сообществом и тем, которое ты только что описал?

– По‑ моему, такое гипотетическое сообщество состояло бы из нескольких десятков или, самое большее, из нескольких сотен видов – в противоположность реально существующим многим миллионам.

Так чему закон способствует?

– Разнообразию.

– Конечно. А что же такого хорошего в разнообразии?

– Не знаю. С ним, безусловно, интереснее…

– Что плохого было бы в обитающем на планете сообществе, состоящем всего лишь из травы, газелей и львов? Или в таком, в которое входили бы только рис и люди?

Я некоторое время смотрел в потолок.

– Я склонен думать, что подобное сообщество было бы экологически хрупким. Оно оказалось бы чрезвычайно уязвимым. Любое изменение существующих условий – и вся система рухнет.

Измаил кивнул.

– Разнообразие – фактор выживания биологического сообщества в целом. Система, состоящая из многих миллионов видов, способна пережить почти все, за исключением, может быть, катастрофы планетарного масштаба. Из сотен миллионов видов нашлось бы несколько тысяч таких, которые выжили бы при глобальном падении температуры на двадцать градусов – а это было бы намного более опустошительным бедствием, чем кажется. Из сотен миллионов видов нашлось бы и несколько тысяч таких, которые пережили бы глобальный подъем температуры на двадцать градусов. Однако сообщество из сотни или тысячи видов почти совсем не располагало бы потенциалом выживания.

– Верно. И именно разнообразие находится под ударом благодаря деятельности человека. Каждый день исчезают десятки видов – это прямой результат конкуренции Согласных в нарушение закона.

– Теперь, когда ты знаешь, что существует непреложный закон, изменился ли твой взгляд на происходящее в мире?

– Да. Я больше не думаю о том, что мы творим, как об ошибке. Мы уничтожаем мир не потому, что неуклюжи, а потому, что мы ведем, в прямом и страшном смысле слова, войну с ним.

– Как ты объяснил, биологическое сообщество было бы уничтожено, если бы все виды сочли себя свободными от правил конкуренции, предписываемых законом. Но что произошло бы, случись такое всего с одним видом?

– Помимо человека, хочешь ты сказать?

– Да. Конечно, следует допустить, что этот вид имел бы почти человеческую сообразительность и целеустремленность. Представь себе, что ты – гиена. С какой стати делить тебе добычу с этими ленивыми, важными львами? Стоит тебе убить зебру, как является лев, прогоняет тебя и начинает пировать, а тебе приходится сидеть в сторонке и ждать объедков. Разве это справедливо?

– Я‑ то думал, что все происходит наоборот: убивает лев, а гиены мешают ему съесть добычу.

– Львы, конечно, охотятся сами, но ничего не имеют против того, чтобы присвоить, если удается, чью‑ то добычу.

– О'кей.

– Ну вот, ты насытился. Что теперь ты предпримешь?

– Изведу львов.

– И какой это даст эффект?

– Ну… никто больше не потревожит меня за едой.

– Чем львы питались?

– Газелями, зебрами… вообще травоядными.

– Теперь львов нет. Как это отразится на тебе?

– Понятно, к чему ты ведешь. Теперь для нас останется больше дичи.

– А когда для вас окажется больше дичи?

Я непонимающе посмотрел на Измаила.

– Ну ладно. Я предполагал, что начала экологии тебе известны. В естественных условиях, когда кормовая база вида увеличивается, увеличивается его численность. По мере роста численности вида пищи для него становится меньше, а следом уменьшается и его поголовье. Именно такое взаимодействие поедаемых и поедающих поддерживает равновесие в природе.

– Да знаю я это! Я просто не подумал.

– Ну так думай впредь, – сказал Измаил, недовольно хмурясь.

Я рассмеялся:

– Постараюсь. Итак, львов больше нет, дичи стало больше, и наша популяция растет. Она растет до тех пор, пока добычи перестает хватать на всех, потом начинает сокращаться.

– Так было бы в естественных условиях, но ты условия изменил. Ты решил, что закон ограниченной конкуренции к гиенам не относится.

– Верно. Теперь мы уничтожаем остальных наших конкурентов.

– Не заставляй меня вытаскивать из тебя слово за словом. Я хочу, чтобы ты обрисовал мне ситуацию в целом.

– О'кей. Что ж, посмотрим… После того как мы уничтожили всех своих конкурентов, наша популяция стала расти, пока не оказалось, что добычи на всех не хватает. Конкурентов у нас больше нет, так что остается только увеличить поголовье дичи… Не могу себе представить гиен, занявшихся животноводством.

– Вы уничтожили своих конкурентов, но травоядные тоже с кем‑ то соперничают, – с кем‑ то, кто тоже питается травой. Это, так сказать, твои двоюродные конкуренты. Перебейте и их, и травы для вашей дичи станет больше.

– Правильно. Раз будет больше травы, станет больше травоядных, а раз станет больше травоядных, станет больше и гиен. А это означает… Кого нам уничтожить теперь? – Измаил только молча поднял брови. – Больше никого не осталось, кого следовало бы уничтожить.

– Подумай как следует.

Я и подумал.

– Хорошо. Мы истребили своих прямых конкурентов, истребили двоюродных, теперь пришла очередь троюродных – растений, которые конкурируют с травой, отбирая у нее почву, влагу и солнечный свет.

– Верно. Теперь станет больше пищи для вашей дичи и больше добычи для вас.

– Забавно… Это же едва ли не священное писание для земледельцев и животноводов: убивай все, что не ешь. Убивай всех, кто ест то же, что и ты. Убивай все, что не является пищей для твоей пищи.

– Это и есть священное писание в культуре Согласных. Чем больше конкурентов вы устраните, тем больше сможете произвести на свет людей, а значит, таков ваш священный долг. Как только вы решаете, что закон ограниченной конкуренции на вас не распространяется, все в мире, что не является вашей едой и едой для вашей еды, делается вашим врагом и подлежит уничтожению.

– Как видишь, любой вид, не подчиняющийся закону, производит одно и то же воздействие на природу. Дело неизбежно идет к прогрессирующему уничтожению разнообразия видов ради экспансии одного‑ единственного.

– Да. Любой такой вид придет к тому же, к чему пришли Согласные: постоянному уничтожению конкурентов, постоянному расширению собственной кормовой базы и к постоянной озабоченности тем, что делать с катастрофическим ростом популяции. Как это ты сказал раньше? Что‑ то насчет увеличения производства продовольствия для растущего населения…

– «Интенсификация производства для того, чтобы накормить растущее население, ведет к еще большему росту населения» – так сказал Петер Фарб в своем «Человечестве».

– Ты назвал это парадоксом?

– Нет, парадоксом это назвал Фарб.

– Почему?

Измаил пожал плечами.

– Он, несомненно, знает, что любой вид в дикой природе неизменно увеличивает свою численность по мере расширения кормовой базы, однако, как тебе известно, Матушка Культура учит, что подобные законы неприложимы к человеку.

– У меня возник вопрос, – сказал я Измаилу. – Пока мы все это обсуждали, я начал подозревать, что сельское хозяйство как таковое по определению противоречит закону.

– Так и есть, если определение, о котором ты говоришь, – определение Согласных. Однако существуют и другие определения. Сельское хозяйство вовсе не обязано представлять собой военные действия против всего, что не имеет отношения к распространению твоего народа.

– По‑ моему, проблема заключается в следующем. Биологическое сообщество обладает замкнутой экономикой, не так ли? Я имею в виду вот что: если вы начинаете больше брать себе, то кому‑ то или чему‑ то достается меньше. Ведь правда?

– Да. Только ради чего вы будете брать себе больше? Зачем это делать?

– Ну, такова основа оседлого образа жизни. Без сельского хозяйства я не смогу жить оседло.

– Ты уверен, что именно этого хочешь?

– А чего еще мне хотеть?

– Хочешь ли ты, чтобы твой вид распространился так, что стал бы в конце концов управлять всем миром, обработал каждый квадратный фут почвы и заставил всех заниматься сельским хозяйством?

– Нет, конечно.

– Но именно это делали и делают Согласные. Именно так и построена их сельскохозяйственная система: она имеет целью не удовлетворение потребностей оседлых жителей, а увеличение их численности. Неограниченное увеличение.

– Ну хорошо. Только мне не нужно ничего, кроме возможности жить оседло.

– Тогда ты не должен начинать войну с природой.

– Но ведь проблема остается. Если я хочу жить оседло, тогда я должен иметь больше, чем имел раньше, и этот излишек должен откуда‑ то появиться.

– Что ж, это так, и я понимаю твое затруднение. Но во‑ первых, оседлый образ жизни ни в коей мере не чисто человеческое изобретение. Более того, я с ходу не смогу вспомнить ни одного вида, который был бы кочевым в абсолютном смысле слова. Всегда имеется определенная территория – для прокорма, для выведения потомства; всегда имеется улей, гнездо, логово, нора, берлога, лежбище. Оседлый образ жизни присущ животным, как и людям, в разной степени. Даже охотники и собиратели не являются чистыми кочевниками, и существуют различные переходные формы между ними и полностью оседлыми земледельцами. Есть такие племена охотников и собирателей, которые в результате интенсивного собирательства и охоты делают запасы, позволяющие им быть немного более оседлыми. Есть также полуземледельцы, которые что‑ то выращивают, а что‑ то собирают. Есть уже почти полностью перешедшие к сельскому хозяйству люди, которые занимаются собирательством лишь как дополнением к основному промыслу.

– Однако главной проблемы это не решает.

– Решает, но твое видение проблемы ограничено тем, что ты смотришь на нее под одним, и только одним углом. Ты упускаешь из виду вот что. Когда на сцене появился Homo habilis – тот самый Homo habilis, который знаменовал собой новый этап адаптации гоминид, – кто‑ то должен был уступить ему свое место. Я не хочу сказать, что в результате какому‑ то виду пришлось вымереть. Я просто имею в виду, что, в первый же раз запустив во что‑ то зубы, Homo habilis вступил с кем‑ то в конкуренцию и конкурировал он не с одним каким‑ то существом, а с тысячей – все они должны были немного потесниться, чтобы Homo habilis мог выжить. Это же справедливо для любого вида, какой бы ни возникал на планете.

– Понятно. Только я все‑ таки не вижу, какое отношение все это имеет к оседлому образу жизни.

– Ты слушаешь невнимательно. Оседлый образ жизни – следствие биологической адаптации, к которой в определенной степени прибегают все виды, включая человека. А любая форма адаптации существует в конкуренции с другими формами адаптации. Короче говоря, человеческий оседлый образ жизни не является нарушением законов конкуренции, он им подчиняется.

– Да… Пожалуй, теперь я это вижу.

– Итак, что же мы обнаружили?

– Мы обнаружили, что любой вид, который не подчиняется правилам конкуренции, кончает тем, что разрушает биологическое сообщество, чтобы обеспечить возможность собственной экспансии.

– Любой вид? Включая человека?

– Да, несомненно. Именно это и происходит в действительности.

– Значит, ты понял, что такое положение вещей, по крайней мере то, что мы с тобой обсудили, не является следствием какого‑ то загадочного порока, присущего человеческому роду. Не какой‑ то неуловимый изъян заставляет людей вашей культуры разрушать мир.

– Да. То же самое произошло бы с любым видом, по крайней мере с видом, достаточно сильным, чтобы вести себя так же, при условии, что каждое расширение кормовой базы будет сопровождаться ростом популяции.

– При условии расширения кормовой базы расти будет любая популяция. Это верно для всех видов на Земле, включая человека. Согласные доказывают это уже десять тысяч лет. Десять тысяч лет они упорно увеличивают производство продовольствия, чтобы накормить растущее население, и в результате оно растет еще быстрее.

Я несколько минут сидел молча и размышлял.

– Матушка Культура с этим не согласна.

– Ну конечно. Не сомневаюсь, что она категорически возражает. Что же именно она говорит?

– Она утверждает, что в нашей власти увеличивать производство продовольствия, не позволяя расти популяции.

– С какой целью? Зачем нужно увеличивать производство продовольствия?

– Чтобы накормить миллионы голодающих.

– И что же, накормив их, вы возьмете с них обещание не размножаться?

– Э‑ э… нет, такое в планы не входит.

– Так что же произойдет, когда вы накормите голодающие миллионы?

– Они начнут размножаться, и население увеличится.

– Несомненно. Этот эксперимент ежегодно ставится людьми вашей культуры уже десять тысяч лет – и результат всегда предсказуем. Увеличение производства продовольствия для того, чтобы накормить растущее население, ведет к новому росту популяции. Такой результат неизбежен, и предсказывать что‑ то иное – значит просто предаваться биологическим и математическим фантазиям.

– И все‑ таки… – Я подумал еще немного. – Матушка Культура говорит, что проблему может решить контроль над рождаемостью.

– Да. Если ты когда‑ нибудь проявишь такую глупость, что станешь обсуждать эту тему с некоторыми своими друзьями, то увидишь, как они вздохнут с облегчением, когда догадаются привести этот довод: «О‑ ох… Слава богу, нам удалось сорваться с крючка! » Точно так же алкоголик клянется, что бросит пить, прежде чем пьянство окончательно погубит его. Глобальный контроль над рождаемостью – нечто, что всегда должно начаться в будущем. Он должен был начаться в будущем, когда вас было три миллиарда в 1960 году. Теперь, когда вас пять миллиардов, он тоже должен начаться в будущем.

– Это правда, и тем не менее такое возможно.

– Возможно, конечно, но только если вы перестанете следовать тому сюжету, который разыгрываете. До тех пор пока вы этого не сделаете, вы будете продолжать отвечать на голод увеличением производства продовольствия. Ты ведь видел плакаты, призывающие посылать продовольствие голодающим?

– Видел.

– А видел ты когда‑ нибудь призывы посылать им противозачаточные средства?

– Нет.

– Их и никогда не бывает. Матушка Культура высказывается по этому поводу двояко. Когда ты говоришь ей: демографический взрыв, она тебе отвечает: глобальный контроль над рождаемостью, но когда ты говоришь: голод, она отвечает: увеличение производства продовольствия. Только почему‑ то так получается, что увеличение производства продовольствия происходит постоянно, а глобальный контроль над рождаемостью остается уделом будущего.

– Верно.

– Если рассматривать вашу культуру в целом, на самом деле никакого серьезного движения в сторону глобального контроля над рождаемостью не существует. Дело в том, что такого движения не будет никогда, пока вы воплощаете в жизнь сказку, утверждающую, будто боги создали мир для человека. Пока вы живете в соответствии с таким сюжетом, Матушка Культура будет требовать увеличения производства продовольствия сегодня – и обещать глобальный контроль над рождаемостью завтра.

– Да. Это мне понятно, однако у меня есть вопрос.

– Задай его.

– Мне известно, что о голоде говорит Матушка Культура. А что говоришь на этот счет ты?

– Я? Я ничего не говорю, кроме того, что ваш вид так же подчиняется биологической реальности, как и все остальные.

– Но какое отношение это имеет к голоду?

– От голода страдают не только люди. Он случается у всех видов, живущих на Земле. Когда рост популяции опережает увеличение кормовой базы, популяция сокращается, пока вновь не устанавливается равновесие. Матушка Культура утверждает, что человек должен быть в этом отношении исключением, поэтому, обнаружив, что населению недостаточно имеющихся ресурсов, она кидается на помощь и поставляет продовольствие извне, тем самым достигая гарантированного результата: в следующем поколении окажется еще больше голодающих. Поскольку населению никогда не приходится сокращаться до тех размеров, когда ему окажется достаточно собственных ресурсов, голод делается хронической составляющей его жизни.

– Да. Несколько лет назад я прочел статью в газете об экологе, который привел такие же доводы на какой‑ то конференции, посвященной проблемам голода. Ну и топтали же его ногами! Дело дошло до того, что его практически объявили убийцей!

– Могу себе представить. Его коллеги во всем мире прекрасно понимают ситуацию, но им хватает здравого смысла не гневить Матушку Культуру. Если на территории, которая может прокормить только тридцать тысяч человек, проживает сорок тысяч, привозить им продовольствие, чтобы снабдить им все сорок тысяч, вовсе не проявление доброты, а просто гарантия того, что голод возникнет снова.

– Все это так, но все равно трудно просто сидеть и смотреть, как они голодают.

– Именно так говорят Согласные, полагающие, что по воле богов должны править миром: «Мы не позволим им голодать. Мы не позволим начаться засухе. Мы не позволим реке разлиться». Все это могут позволить или не позволить боги, а совсем не вы.

– Справедливое замечание, – согласился я. – И все‑ таки у меня есть еще вопрос. – Измаил кивнул, предлагая мне продолжать. – Мы в Соединенных Штатах каждый год очень значительно увеличиваем производство продовольствия, но рост населения у нас относительно небольшой. С другой стороны, быстрее всего растет население в странах с непродуктивным сельским хозяйством. Создается впечатление, что это противоречит твоему утверждению о связи производства продовольствия с ростом населения.

Измаил слегка раздраженно покачал головой:

– Наблюдаемый феномен описывается так: «За увеличением производства продовольствия, чтобы накормить увеличившееся население, следует дальнейший рост населения». Здесь ничего не говорится о том, где происходит рост.

– Не понял.

– Рост производства пшеницы в Небраске не обязательно ведет к росту населения Небраски. Численность населения может увеличиться где‑ нибудь в Индии или в Африке.

– Все равно не понимаю.

– Каждое увеличение ресурсов ведет к росту населения где‑ нибудь. Другими словами, кто‑ то где‑ то потребляет излишки продовольствия, произведенные в Небраске. Если это прекратится, фермеры Небраски тут же быстренько сократят производство.

– Конечно, – согласился я и еще немного подумал. – Получается, что фермеры Запада поставляют взрывчатку для демографического взрыва в третьем мире?

– В конечном счете так и есть, – подтвердил Измаил. – Кто еще мог бы это сделать? – Я вытаращил на него глаза. – Чтобы увидеть проблему в глобальном масштабе, ты должен сделать шаг в сторону от нее. В настоящее время вас на Земле живет пять с половиной миллиардов, и, хотя миллионы голодают, вы производите достаточно продовольствия, чтобы прокормить шесть миллиардов. И поскольку вы производите достаточно продовольствия, чтобы прокормить шесть миллиардов, существует биологическая неизбежность того, что через три или четыре года вас и станет шесть миллиардов. К тому времени, хотя миллионы по‑ прежнему будут голодать, вы будете производить достаточно продовольствия для шести с половиной миллиардов, а это значит, что еще через три или четыре года вас станет шесть с половиной миллиардов. Но к тому времени вы будете производить продовольствие для семи миллиардов, и хотя миллионы будут голодать, опять же через три или четыре года вас станет семь миллиардов. Чтобы остановить этот процесс, вы должны осознать факт, что увеличение производства продовольствия не накормит миллионы голодных, а только усугубит демографический взрыв.