Виктор Лихачев 21 страница

- А чего рассказывать? Поехал к ней домой, на Сходню...

- Это там тебя так отделали, что ты потом с неделю на китайца похожий ходил?

- И ничего смешного, между прочим...

- Так что же ты на прогноз обижаешься? - перебил Бугая Гнилой. - Тебе сказали: буквально не узнаешь себя. Тебя бы и мать родная в тот момент не узнала.

- Юля, может, ты прочитаешь? - не выдержал Шурик.

- С удовольствием, - совершенно искренне ответила Селиванова: эстеткой она себя не считала, но привыкнуть к чавканью жующего Бугая ей так и не удалось. - Где читать?

- Вот здесь.

- Так. Статья называется " Дороги, которые мы выбираем". Послушай, где-то я уже это слышала.

- Не важно. Читай с самого начала.

- Ребят, а может, музыку послушаем, а? - попросил Бугай. Но Юля уже начала читать.

- " Ежедневно к нам в редакцию приходят десятки людей. Приходят за помощью или просто пообщаться, приходят, чтобы подсказать темы для новых статей и репортажей. Мы рады каждому. Но в тот день нас ждал самый настоящий сюрприз. Когда этот пропыленный, загорелый человек вошел в здание редакции, показалось, что вместе с ним ворвался ветер дальних странствий, романтика путешествий... " Слушай, Шурик, давай, действительно, послушаем музыку.

- Юля, пожалуйста, еще несколько строк.

- Только ради тебя. " Впрочем, я не буду больше заинтриговывать читателей. К нам в гости пришел известный московский журналист, уроженец нашей области Михаил Киреев, совершающий большое пешеходное... " Киреев? - словно не веря прочитанному, спросила Юля.

- Киреев, - торжественно ответил Шурик. Он чувствовал себя героем. Бугай и Гнилой перестали жевать. Дальнейшее чтение статьи прошло при полной тишине.

- Поразительно, - когда статья была прочитана, прокомментировал Гнилой, - как можно при таком количестве слов дать столько мало информации. Хотя...

- Ты прав, - Шурик всегда отличался умением понять собеседника буквально с одного слова. Спасибо этому В. Никонову и за то, что написал статью. Думаю, нам надо сейчас пойти к В. Никонову и выразить ему нашу горячую благодарность. Юля, есть идея?

- Обязательно.

Когда Марфа Назарова пришла в редакцию, ее встретила Зина.

- Где ты была? Тебя Славик с утра ищет.

- Я же ему говорила, что в Соболево поеду. Неужели забыл?

- Не знаю. Впрочем, ему сейчас не до тебя.

- Случилось что?

- Гости у него. Три мужика и баба. Говорят, что киношники.

- Киношники?

- Говорят. Только б видела ты рожи этих мужиков! Не такими я представляла... Дверь открылась. Первым вышел Никонов, за ним его гости. Все улыбались и были явно довольны друг другом. Проводив своих посетителей, Вячеслав Павлович заметил Марфу.

- Где ты с утра пропадала?

- В Соболево ездила. Он нахмурился:

- Не слишком ли спешишь?

- Но вы же Кирееву обещали...

- Обещал? Он, наверное, не так меня понял. Григорий Иванович, - и Никонов многозначительно поднял указательный палец вверх, - вряд ли будет в восторге. Я обещал помочь этим старикам, но для этого есть много путей, не обязательно надо статью писать.

- А я думала, что...

- Думать я буду, Назарова. Но об этом потом. Ты, кстати, видела людей, которые ко мне приходили?

- Видела.

- Из Москвы приехали. Члены киногруппы одного известного кинорежиссера, правда, фамилию просили не говорить.

- Почему? - удивилась девушка.

- Шумихи лишней боятся. Они пока всего лишь места для натурных съемок ищут. Я им кое-что посоветовал поглядеть.

- Надо же. Зина считает, что они не очень на киношников похожи.

- Много понимает твоя Зина. Они профессионалы, сразу видно. Конкретные, четкие люди. И, между прочим, очень им наша газета понравилась. Сказали, что много по России колесят, а таких интересных газет они мало встречали.

Марфа почувствовала, что в ней растет раздражение.

- Вячеслав Павлович, встречают людей, а газеты читают.

- Да, ослабил я дисциплину. Одна полдня мотается где-то, другая по телефону...

- Я не мотаюсь...

- Не перебивай. Глупости Зинкины повторяешь. " На киношников не похожи". Да для нее киношники - это Марецкая и Орлова, а на самом деле - это целая индустрия, понимаешь, ин-дустри-я! Не хотел говорить, но скажу: если они выберут места для съемок в нашем районе и Михалков это утвердит, я у них консультантом буду. Зарплата - в долларах. Так-то!

- Так это Михалков снимать будет? А я читала, что он сейчас уже снимает фильм...

- Тьфу ты! Фома-невера. Снимет тот, другой начнет.

- А вы хоть документы у них попросили показать?

- Иди отсюда. С тебя двести строк и подпись к фотографии доярок.

- Хорошо. Только скажите, пожалуйста, что киношники эти у вас еще спрашивали? Никонов задумался.

- Что еще? Статью мою про Киреева хвалили. Жалели, что он уже ушел из Сосновки.

- Почему?

- А эта девушка, она у них вроде как главная, его хорошо знает, они в Москве несколько раз встречались. Разумеется, я подсказал, как его можно найти.

- Вы про Елец рассказали?

- Конечно. Хорошие люди должны помогать друг другу, Мирей. Запомни это.

- Меня Марфой теперь зовут, Вячеслав Павлович.

- Не смеши. У человека может быть только одно имя, которым его при рождении нарекли... Ну все, хватит трепаться. Иди, работай.

- Странно это все, Зина, - говорила вечером Марфа машинистке, закончив диктовать статью.

- Ты о чем, касатка?

- Ну как же? Михалков собирается снимать фильм у нас. Положим, красивые места найти под Сосновкой можно, только гостиницу единственную год назад закрыли. До областного центра три часа на машине по бездорожью... Обещают Никонову должность консультанта.

- А что он будет консультировать?

- Если бы я знала. Женщина эта знает Михаила...

- Кого?

- Киреева, журналиста московского. Так радуются статье, что готовы его найти и едут ради этого в Елец.

- И правда, странно.

- Зина, у нас сегодня какой день?

- Четверг.

- Он в понедельник ушел... Они сегодня пришли... Зина, а вдруг они Михаила искали?

- Зачем, касатка?

- Не знаю... А если они действительно не киношники вовсе?

- А может, они охранники? Хотя... трое одну бабу охраняют? Нет, тут что-то другое. Да не бери ты в голову, касатка. Какое тебе дело до Киреева этого? Пришел - ушел. Забудь. Тебе еще подпись под фотографией делать.

Но Марфа не слышала ее. Чистые души - наивны. Зло для них нечто абстрактное и очень далекое. А вот так - лицом к лицу... Да, много странного было в приезде этих киношников. Однако предположить что-то плохое для Киреева Марфа просто не могла. Но тревога, смутная и неясная, коснулась сердца девушки.

* * * Когда свеча догорает, когда светить ей остается буквально несколько секунд, на какой-то миг, краткий и еле уловимый, она вдруг вспыхивает - трепетно и ярко - и угасает. Навсегда. Вот так же случилось и с Лизой. Ее работа над " птичьими картинами", работа увлекательная, почти азартная, захватившая девочку с головой, оказалась той самой последней вспышкой свечи. Когда Вороновой рано утром в субботу позвонила Наталья и сообщила, что у Лизы наступило резкое ухудшение состояния и что скорая помощь дважды за ночь приезжала к Бобровым, Софья не могла в это поверить:

- Как же так? Я от них уехала вчера в девятом часу. Лиза была бодрой, мы с ней... нет, этого не может быть!

- К сожалению, может, Сонечка. Такая это болезнь. Страшная. И коварная. Думаешь, что она отступила, а на самом деле просто затаилась.

- Что же теперь, Наташа?

- Я боюсь худшего, - в этих словах Софья услышала: " это конец". Котеночкина, пообещав держать Софью в курсе событий, попросила ее пока что не приезжать и не беспокоить Бобровых. И Софья согласилась с подругой, которой она полностью доверяла. Но ни в субботу, ни в воскресенье вестей от Наташи не было, как, впрочем, и в понедельник тоже. И только во вторник вечером Воронова услышала в телефонной трубке голос Ирины. Она с трудом узнала его: голос был какой-то безжизненный и, как показалось Софье, сухой:

- Соня, Лиза умирает. Только что приходил отец Борис, священник храма, куда мы ходим... Он причастил ее... Если сможешь, приезжай... Лиза хочет с тобой проститься. - И Ирина положила трубку.

Через тридцать минут Софья уже была у Бобровых. У нее перед глазами все стояло смеющееся лицо Лизы, когда они расставались в пятницу. Девочка тогда сказала:

- А коноплянку начну завтра. Только тебе я ее пока не буду показывать...

- Почему?

- Не понимаешь? Это же я себя рисую. Считай, что стесняюсь... Лиза умирает? Поверить в это Софья не могла. До той минуты, пока не переступила порог квартиры Бобровых. Сильнее обычного пахло лекарствами и еще ладаном. На кухне, обхватив руками голову, сидел в одиночестве Виктор. Увидев Софью, он коротко кивнул ей - Воронова только успела разглядеть, что глаза его были воспалены, - и вновь опустил голову. Из комнаты Бобренка вышла маленькая девочка, которую Софья видела впервые.

- Это подружка нашей Лизы, - объяснила Вороновой незаметно подошедшая Наталья.

- А где Ира?

- Вышла на улицу покурить. Ты ее не встретила?

- Нет.

- Она молодец. Держится. А Витя... Витя совсем раскис.

- Тяжело ему.

- Да.

- А это действительно... конец? - Софья понимала всю наивность своего вопроса, но... Ей не хотелось верить в неизбежное.

- Тут вчера консилиум был... Впрочем, ты сама все увидишь. И только в этот момент Софья заметила, как осунулась Наташа. Все три дня она провела в квартире Бобровых.

- Делали все, что могли. Но... Уходит она, Софья, уходит. После незнакомой девочки к Лизе зашла мама Виктора - полная круглолицая старушка с добрыми подслеповатыми глазами. Вслед за ней наступила очередь Софьи. Увидев Лизу, она с трудом сдержалась, чтобы не вскрикнуть, - так изменилась девочка. Осунулось лицо, стали острее его черты. Вокруг губ появилась белая кромка. Побледнел и сам рот. Дыхание было тяжелым и прерывистым. Увидев Соню, больная улыбнулась. Худенькая, почти прозрачная ручка приподнялась в приветствии.

- Садись... ближе... Я так рада, что ты... пришла. - Было заметно, что девочка очень устала и говорит с трудом.

Софья собрала в кулак всю свою волю и постаралась говорить как можно спокойнее:

- Разве я могла не прийти? Только тебе, солнышко, надо беречь силы. Вот увидишь, все будет хорошо.

- Я бы... не поверила, что так... тяжело говорить. Но я должна сказать... самое главное... Я очень тебя полюбила, Соня...

Девочка сказала это так тихо и так просто, а внутри Софьи все мигом будто перевернулось. Ей стало стыдно перед этим маленьким мужественным человечком, стоящим на пороге вечности, за свою игру, бодрый голос. Слезы полились из глаз Софьи.

- И я... тебя... Не умирай, Лизонька, прошу, не покидай нас, - последние слова вырвались у Софьи помимо ее воли.

- Не плачь, Соня, не плачь... Поверь... мне хорошо... Правда, хорошо. А боли совсем нет. Даже странно. Только слабость... и все время спать хочется... Не плачь. Софья стояла на коленях перед кроваткой девочки. Та пыталась гладить Соню по голове.

- Вчера... отец Борис сказал... Для Бога нет живых и мертвых... Понимаешь?

- Понимаю, - шмыгая носом, прошептала Воронова.

- Нет, пока не понимаешь. А я... понимаю.... Не плачь, а то мне жалко себя становится.

- Не буду, солнышко...

- Я должна тебе еще... сказать перед расставанием. Я раньше маму с папой... просила подарить мне сестренку... Или братика. Вот... А ты мне стала сестренкой... Старшей. Правда?

- Правда, - и Софья поцеловала Лизу в щеку и, не отрывая губ, прошептала: - Сестренка моя.

- Как хорошо... Вот только коноплянку не успела нарисовать. Прости...

- Ну что ты говоришь?!

- Сестренка... Спать очень хочется... Дай мне руку... Только не уходи, хорошо? Лиза положила голову на ладони Софьи и закрыла глаза. Соне было очень неудобно находиться в таком положении, но она боялась пошевелиться. Дыхание девочки вдруг стало тихим, почти неслышным. В комнату вошла Наталья, за ней Ира. Обе встали по другую сторону кровати. Было непонятно, спит девочка или просто лежит, не двигаясь. Ира тоже опустилась на колени и осталась в ногах у Лизы, а Наташа внимательно всматривалась в лицо девочки. Все молчали. Только с кухни доносились всхлипывания - это плакал Виктор... Дыхание вновь изменилось. Оно стало еще тише, с мягким и низким звуком. Наташа вздрогнула и, повернувшись, почти бегом вышла из комнаты. Вскоре Софья услышала ее голос, обращенный к отцу Лизы:

- Витя, возьми себя в руки. Иди к дочери. Голова девочки, оторвавшись от ладоней Софьи, несколько раз будто потянулась вверх, ища воздуха. Воронова поднялась с колен и отошла назад. Ира взяла дочь за одну руку, Виктор за другую. Вздох... Еще один, последний. Наступила тишина. Самая страшная в жизни Сони... Лиза умерла. Через два дня ее отпевали, здесь же, в квартире, только в большой комнате. Оба этих дня Соня проплакала. Мещерская и Котеночкина помогали Бобровым, что-то организовывали, покупали, а Соня сидела дома и плакала. Двух близких людей до этого похоронила она - отца и дядю. Но еще никогда у нее не было такого чувства горькой и невосполнимой потери, как сейчас. А ведь Софья была знакома с Лизой от силы два месяца. Впрочем, разве было важно, сколько времени она знала эту удивительную девочку? И Софья плакала. Ей было бы легче, займись она, как ее подруги, организацией похорон, но Соня отчего-то решила, что должен позвонить Киреев. В последние недели он будто пропал - перестал присылать телеграммы. Ей очень хотелось, чтобы Михаил позвонил. Соня даже представила, как Кира позвонит, как она расскажет о постигшем их горе. Но Киреев не позвонил.

А потом были похороны. Сначала пришел священник, все тот же отец Борис. Молодой, но очень серьезный. Он был искренне печален - и это понравилось Софье. Проводить Лизу в последний путь пришло немного людей - десять-пятнадцать человек. Софья скромно стояла в самом дальнем углу комнаты. Но перед тем как началась панихида, она подошла к гробу. Лиза вновь изменилась. Исчезла та предсмертная бледность, так поразившая Софью. Лицо девочки было полно покоя. А рядом с гробом стояла на столе большая фотография, на которой была изображена Лиза Боброва в возрасте шести лет. Огромные глаза, пушистые ресницы, распущенные по плечам волосы. " Какая красавица была", - произнес кто-то. И это слово " была" словно ножом полоснуло Софью по сердцу. Вновь откуда-то из самой глубины души поднялась обида - на всех и на вся, на несправедливость этого мира - жестокого и равнодушного. Почему Лиза уходит, а мы, собравшиеся здесь, остаемся? Только не надо говорить, что Бог забирает лучших - это слишком неправдоподобно звучит, чтобы стать правдой... Но ее раздумья прервал высокий голос отца Бориса:

- Благословен Бог наш...

Впервые в жизни Воронова присутствовала на панихиде. Вначале она почти не слушала слов, произносимых священником. Больше смотрела на Лизу, на тех, кто входил в комнату. Последней вошла Мещерская. Она встала рядом с Софьей, поздоровавшись с подругой легким прикосновением руки.

Воронова догадывалась и раньше, что Бобровы были усердными прихожанами соседнего храма. Она видела, что Виктор, Ирина, а также две подруги Бобровой, с которыми Софья не была знакома, хорошо знали молитвы, которые читал священник. Потихоньку и Соня стала прислушиваться к тому, что он говорил.

- Боже духов, и всякия плоти, - неспешно, с чувством читал отец Борис, - смерть поправый, и диавола упразднивый, и живот миру твоему даровавый: сам, Господи, упокой душу усопшия рабы твоея Елизаветы, в месте светле, в месте злачне, в месте покойне, отнюдуже отбеже болезнь, печаль, и воздыхание...

Эти слова хоть и не были просты, но постепенно доходили не только до сознания, но и до сердца Софьи. Ей опять вспомнились последние слова девочки: " Для Бога нет живых и мертвых". А священник продолжал:

- Святых лик обрете источник жизни, и дверь райскую, да обрящу и аз путь покаянием, погибшее овча аз есмь, воззови мя, Спасе, и спаси мя. Софья не совсем поняла, что означают эти слова и почему священник как бы говорит о себе - " и спаси мя", но с этого момента это было уже и не столь важно для нее: Софья перестала быть просто слушательницей. Незаметно для себя, опять-таки впервые в жизни, в те моменты, когда все крестились, стала креститься и она. Пусть не очень уверенно и умело, как, впрочем, и стоявшая рядом Мещерская, но крестилась.

И вновь вспомнилась Лиза, точнее, ее слова: " Нет, пока не понимаешь... А я понимаю". Что хотела ей сказать девочка? Что стало ей понятным на пороге вечности? Собственно говоря, все эти мысли пронеслись в голове Софьи буквально в доли секунды. И не мысли даже, а словно отблески от них. Сейчас она чувствовала сердцем, и только сердцем. И незаметно для себя повторяла вслед за отцом Борисом:

- Во царствии твоем, егда приидеши, помяни нас, Господи. Блажени нищии духом, яко тех есть царство небесное. Блажени плачущии, яко тии утешатся. Блажени кротцыи, яко тии наследят землю. Блажени алчущии, и жаждущии правды, яко тии насытятся. Блажени милостивии, яко тии помилованы будут. Разбойника Рая Христе жителя, на кресте тебе возопивша, помяни мя, предсодеял еси покаянием его, и мене сподоби недостойного. Блажени чистые сердцем, яко тии Бога узрят. " Чистая сердцем - это про Лизу", - вновь промелькнуло в голове Софьи. Вслед за взмахами кадила в руке священника она сама словно входила в какой-то новый для себя ритм, новое измерение. Сейчас ей уже не надо было ничего объяснять. Священник молился и о Лизе, и о себе, и о каждом стоящем в этой комнате. То же делала и Софья. Она молилась - о Лизе, о себе, о священнике. И Лиза... она, наверное, тоже... молилась. И мысль эта не смутила, не удивила Софью. А когда отец Борис стал читать отрывок из Евангелия, Воронова уже не сомневалась, что маленькая девочка, названая сестренка, тоже слышит эти слова, как слышат их Ира, Виктор, Наташа, Софья Мещерская, как слышит их она, Соня:

- Братие, не хощу вас не ведети о умерших, да не скорбите, якоже и прочии не имущии упования. Аще бо веруем, яко Иисус умре и воскресе, тако и Бог умершая о Иисусе, приведет с Ним. Сие бо вам глаголем словом Господним, яко мы живущии оставшии в пришествии Господне, не имамы предварити умерших. Яко сам Господь в повелении во гласе архангелов, и в трубе Божии снидет с небесе, и мертвии о Христе воскреснут первее. Потом же мы, живущии оставшии, купно с ними восхищени будем на облацех, в сретение Господне на воздусе, и тако всегда с Господем будем. Затем пели " Вечную память". Отец Борис сказал несколько слов от себя, сказал просто, но очень сердечно. Впрочем, Софья запомнила только первые слова священника:

- Почти каждый день, братья и сестры, мне приходится исповедовать умирающих, служить панихиды... И скажу вам, что никогда доселе и ни у кого не видел я столько веры, сколько было ее у усопшей Елизаветы... Лизы.

А через час на Митинском кладбище появилась свежая могилка. Вокруг холмика земли были аккуратно поставлены венки. А еще фотография, с которой широко открытыми глазами на мир доверчиво смотрела красивая девочка. А под фотографией подпись: " Боброва Елизавета Викторовна. 1. 05. 1989 - 21. 07. 1998 гг. "

Глава тридцать пятая

- Йес, йес! Мы сделали их! - кричал какой-то прыщавый подросток. По телевизору шло молодежное шоу. А еще в спальне у Софьи на полную мощь работал магнитофон. Сама она сидела на полу и разбирала рисунки Лизы. Ни музыка, ни телевизор ей были не нужны, но после смерти Бобренка, после той страшной минуты, когда Лиза ушла из жизни, Воронова неожиданно для себя стала бояться тишины. Всякий раз, когда она оставалась одна, когда все стихало вокруг, ей вспоминалась та минута. Вспоминалась - и острая тоска входила в сердце. Конечно, это было наивно - спастись от страхов, окружив себя звуками, телефонными разговорами, погрузившись с головой в дела. О Лизе напоминало все. Будь ее воля, Софья бросила бы сейчас Москву и уехала в Старгород. К тому же смерть Бобренка заставила Софью признаться себе самой в том, что Киреев занимает в ее жизни значительно больше места, чем она думала. Вороновой вдруг захотелось приехать в свой родной город и ждать возвращения Киреева. Больше того, в своих фантазиях она ясно представляла себе такую картину: по грунтовой дороге, резко ведущей вверх на том самом месте, где начинаются первые дома Старгорода, идет усталый путник. Это Киреев. А она, Софья, встречает его в самом центре Старгорода, там, где когда-то стоял Соборный храм города... И он счастлив видеть ее. Но Михаил исчез где-то во глубине России. Даже ближайшие друзья Вороновой не знали, что по ее поручению в Старгород наведывался доверенный человек Софьи. Он привез неутешительные вести: Михаил в Старгороде не появлялся, его сестра и зять обустроили маленький домик на окраине городка, но в нем никто не жил. Исчезла и Юля Селиванова. Какое-то внутреннее чувство подсказывало Софье, что Кира жив. Да и Лиза, маленькая мудрая девочка, ни на секунду это Софья хорошо видела - не сомневалась в том, что ее старший друг жив и по-прежнему идет, как говорила Бобренок, " к себе".

Москва, изрядно опустевшая в эти летние месяцы и еще не успевшая узнать страшного слова " дефолт", все равно раздражала Софью. Раздражала своим беззаботным весельем, бурлеском ночной жизни, неоном площадей и проспектов. Софья понимала, что раздражение это несправедливо, но, что поделать, - ее названая сестренка, необыкновенно светлый человечек, ушла из жизни, а огромный город вокруг нее гулял, танцевал, веселился, совершенно не заметив этого ухода. Схожие чувства, наверное, переживал каждый, кто терял близкого человека. В эти дни Софья часто вспоминала свою первую встречу с Киреевым на дне рождения Аллы Петровой. Теперь она понимала, почему он, смертельно больной, буквально бежал из Москвы. Большие города - равнодушны. В огромном скоплении людей не чувствуется боли отдельно взятого человека... Итак, Софья с радостью уехала бы в Старгород, но она помнила о своем обещании организовать выставку " птичьих работ" Лизы. На следующий день после похорон Ира передала их Соне:

- Возьми, может, пригодятся.

Но по выражению глаз Бобровой Софья поняла, что мама Лизы тоже помнит обещание Вороновой. А еще Ира передала Софье подарки от дочери - ей и Михаилу. Оказывается, Лиза приготовила своим ближайшим друзьям подарки - об этом знала только Ира. Софье девочка подарила маленькую иконку, на которой были изображены Вера, Надежда, Любовь и мать их Софья, а Кирееву предназначался озорной фарфоровый волчонок.

- Ира, почему ты отдаешь его мне? - удивилась Софья.

- Это просьба Лизы. Ты же ее знаешь, то есть помнишь, - поправилась Ира, - особо моя дочь в объяснения не вдавалась. Передай, говорит, Софье - для дяди Миши. Он все поймет. А потом добавила: пусть этот тамбовский волчонок будет ему товарищем.

- Тамбовский волчонок?

- Что-то он, видимо, ей рассказал. Лиза любила его слушать... - Ира замолчала, что-то вспомнив... И вот Софья сидела на полу, окруженная работами Лизы. И чем больше смотрела она на них, тем больше ей нравились картины. Девочка не копировала фотографии птиц из книги. Это были скорее работы-фантазии, в которых красками была передана вся тоска маленькой девочки по той жизни, которая была ей недоступна. Тоска по небу, по просторам полей, прохладе тенистых лесов, журчанию родниковых струй... Не менее интересным для Сони стал и выбор Лизой своих " героев": два пеликана, плавающих по синим водам озера, славка-черноголовка, поющая на кусте цветущего шиповника, коростель, шагающий по луговой траве, погоныш, что-то ищущий среди болотной топи, " прототипы" этих птиц Софье были известны из разговора с Лизой. А вот кто для девочки являлся источником вдохновения, когда она рисовала зарянку и лесного конька, скворца и жаворонка, чибиса, трясогузку и крапивника, - Воронова не знала. Всего было одиннадцать работ. Многое отдала бы Софья, чтобы перед ней лежала сейчас еще одна. Но коноплянку Лиза не успела написать. Хотя... Может, в том, что девочка не смогла этого сделать, был свой смысл, " знак", как сказал бы Киреев, пока ей, Софье, недоступный? Девушка вздохнула и хотела было продолжить работу, но совершенно неожиданно поднялась и подошла к книжному шкафу. Когда-то в ранней юности ей нравилось гадать по книгам - загадать или просто открыть наугад страницу книги. Сейчас ей гадать не хотелось. Видимо, у Софьи возникла потребность облечь свои переживания в символическо-поэтическую форму

- так сказал бы психолог. Не будем спорить, а просто отметим, что Софья взяла с полки книгу японского поэта Такубоку. Поэт прожил совсем мало - всего двадцать семь лет. Очень давно Воронова не доставала эту книгу, а вот сейчас взяла и открыла на загаданной семьдесят седьмой странице. Почему именно семьдесят седьмой - Софья не смогла бы объяснить. Наверху был напечатан заголовок к циклу стихов: " Те, которых мне не забыть". А чуть ниже стихотворение традиционная японская танка:

На северном берегу, Где ветер, дыша прибоем,

Летит над грядою дюн, Цветешь ли ты, как бывало,

Шиповник, и в этом году? * * *

Прошло немногим больше недели, как Михаил покинул Сосновку, а ему казалось, что и с Марфой, и с Никоновым он простился очень давно. Новые встречи, новые деревни и города, новые реки вытеснили сосновские впечатления. Вот и Елец с его огромным собором и Аргамачьей горой, на которой, по преданию, великому завоевателю Тамерлану явилась Богородица, остался позади. Киреев покинул город рано утром и, шагая вдоль железной дороги, то и дело оглядывался назад. Вот уже зелень деревьев скрыла дома, ставшие неразличимыми, а собор все возвышался горделиво, как русский богатырь на былинном поле. Опять вспомнилось сказание о взятии Ельца Тамерланом. Неожиданно для всех восточный деспот не пошел на Москву, в глубь России, а повернул обратно. Народ говорил, что видение Святой Девы так напугало бесстрашного Тамерлана. " Кто знает, - подумалось Кирееву,

- может быть, обратно войско иноземцев отходило из Ельца теми же самыми полями, по которым иду я? " Откуда-то из самой глубины памяти пришло четверостишие - отрывок из стихотворения, прочитанного им в детстве. Забылось имя автора, забылись остальные строки, а вот эти вдруг отчетливо вспомнились:

Доселе в памяти народной Живет то чудо из чудес;

И славит сын Руси свободной Царицу светлую небес.

Шагалось на удивление легко. А заметив на краю неба небольшие облачка и поняв, что ближе к вечеру вероятен дождь, Михаил смог даже прибавить шагу. Так незаметно он дошел до деревни Галичья Гора. Деревня была небольшая, вида довольно унылого, если не сказать - убогого. Вчерашний проливной дождь превратил ее единственную улицу в сплошное месиво. До темноты оставалось время, и Киреев решил идти дальше, хотя до Задонска с его прославленным монастырем надо было пройти еще немало. Но только он вышел из деревни, как увидел какой-то указатель. На указателе было написано: " Заповедник Галичья гора, 500 метров". Киреев даже растерялся. Кругом унылое ровное поле - почему-то в ненастье русские селения и русский пейзаж становятся унылыми откуда здесь взяться заповеднику? С детства Михаил при слове " заповедник" представлял дремучий лес, редких зверей и птиц. Впрочем, пятьсот метров - это не пять километров, почему бы не свернуть с дороги в сторону и не увидеть все своими глазами? Так он и сделал. Вдалеке показались кусты. И еще одна табличка, гласившая: " Вход в заповедник " Галичья гора" только по специальным пропускам". Это становилось уже интересным. Киреев подошел к кустам, раздвинул их и... ахнул. На самом деле ахнул, увидев потрясающей красоты картину. Он стоял на самом верху горы, а внизу не очень широкой серо-голубой лентой протекал Дон. Высока была круча, и река казалась такой, какой ее, наверное, видят птицы с высоты своего полета. Но это было еще не все. Вершина горы состояла из огромных камней, валунов, пещер; где-то внизу летали ласточки - это так контрастировало с полем, которое находилось в полсотне шагов отсюда, с грязной деревенькой, что Киреев позабыл обо всем на свете. С мальчишеским азартом он залезал в пещеры, прыгал с камня на камень. А вокруг цвели растения, которых он никогда раньше не видел. Будто кто-то перенес его в другое время, в совершенно иную местность.

Забегая вперед, скажем, что несколько месяцев спустя в библиотеке маленького городка Кирееву с гордостью покажут старинную книгу по географии, и он с удивлением обнаружит в ней подробнейшее описание Галичьей горы. И Михаил позавидует своим предкам, которых географии родной страны учили гораздо обстоятельнее и серьезнее, чем его. Много ли людей в России знают о прекрасной, захватывающе красивой Галичьей горе? Киреев помнил, как они в школе зубрили экономические районы чуть ли не всего мира, всевозможные природные зоны, а о том, что находилось рядом - не знали. А в книге XIX века неизвестный автор подробно, не без дотошности, чуть суховато сообщал: " Мы заметим, что Среднерусская возвышенность вообще удобно разделяется на три части. Северозападная носила в старину характерное название Оковского леса. Две другие части Среднерусской возвышенности разделяются между собой линией, проведенной по верхнему течению Оки от Белева к ее истокам, а с истоков Оки на реку Тускорь до Курска, затем вверх по Сейму до ее истока. Часть Среднерусской возвышенности, лежащая к западу от этой условной линии, именуется Северской, к востоку - Муравской стороной, по имени пролегавшего здесь в старину Муравского шляха. С востока эта часть Среднерусской возвышенности ограничивается линией, идущей вверх по течению реки Осетр от его устья до Серебряных Прудов, отсюда на верхнее течение Прони, далее на реки Мокрая Табола и Дон, а затем Доном до самой границы области в Богучарском уезде Воронежской губернии. Линия эта резко очерчена благодаря большей частью обрывистым западным берегам названных рек, состоящим на Осетре и Проне из пород юрской и каменноугольной систем, на Мокрой Таболе и отчасти на верхнем Дону - из девонских известняков. На этой пограничной линии Среднерусской возвышенности известно немало высот и обрывов подчас очень внушительных и живописных, как, например, Осиновая гора в Данковском уезде Рязанской губернии, обрыв при г. Лебедяни Тамбовской губернии, Галичья гора на границе Елецкого уезда Орловской и Задонского уезда Воронежской губернии, Дивныя или Дивьи горы Коротояцкого уезда Воронежской губернии и пр. Да, немного уцелело в Центре России мест, где первобытная, существовавшая в доисторические времена ея растительность осталась неприкосновенной. Таких мест нужно искать в особенности на не всегда доступных для земледельческой эксплуатации более или менее крутых скатах возвышенностей, обойденных ледяными полями ледниковой эпохи. К таким местностям относится, например, Галичья гора. Растительность, встречаемая на этой горе, носит на себе характер " реликтовый", то есть состоит из таких растений, которыя вероятно унаследованы еще от третичного периода и ныне представляют вообще редко встречающиеся и по-видимому вымирающие формы. Так Potentilla tanaitica встречается только кое-где в субальпийской зоне Кавказского хребта... " Но тогда Киреев еще не держал в руках старинной книги и не подозревал, что срывал незнакомые цветы Potentilla tanaitica или мял подошвами своих кроссовок редчайшую Artemigia setacea на пару с Onosma simplicissimum. И не видел он фотографии из той книги: на вершине Галичьей горы группа людей - дети, несколько молодых женщин, мужчины. Одежда выдавала в них образованных, зажиточных людей. Мужчины прыгали по камням, как это делал сейчас Киреев, женщины сидели, явно позируя фотографу. Один подросток забрался на дерево... Если бы Михаил увидел тогда этот старый снимок, он обязательно бы еще и взгрустнул, как всегда грустил, когда смотрел на старые фотографии и думал о том, что людей, которых он видит, больше нет на земле... Нажал на кнопку фотограф, вылетела " птичка" - и остановилось мгновение. Смотрят на него из глубины времени, из мрака люди со старых фотографий. А он прыгает по камням, как до него прыгали они, кричит что-то