Виктор Лихачев 12 страница

В голове возник мотив песни из фильма " Обыкновенное чудо". Ее пел Андрей Миронов. Слова Киреев знал плохо - только немного вначале, но сама мелодия, удивительно грустная и светлая, как нельзя лучше подходила под его теперешнее настроение: Давайте негромко, давайте вполголоса,

Давайте простимся светло. Минута, другая, и все успокоится,

Что было, то было - прошло. Впрочем, Михаил Прокофьевич не был уверен в правильности слов, которые он тихо напевал, закрыв глаза. Но окончательно уйти в себя не удалось. Сосед Киреева, мужчина средних лет, читал журнал. В журнале было мало текста, но много фотографий. У соседа оказалась, по всей видимости, забавная, но не всегда безобидная привычка: он комментировал только что прочитанное вслух. Сквозь монотонный шум мотора Киреев мог слышать: " У Мадонны родился сын... Шерон Стоун перенесла операцию... Мина Сувари вышла замуж... Наши звезды предпочитают итальянскую сантехнику... "

- Твою мать, - чертыхнулся человек и повернулся к Кирееву. - Только и остается что материться. Сейчас приеду домой, там у меня печное отопление и удобства на улице, а они мне показывают, на каких толчках все эти певцы и певички сидят. Разве это справедливо: всю жизнь вкалывал, а нормальных бытовых условий не заслужил, и вот, смотрите, звезда эта - блин, слово-то какое придумали - одну песенку спела - и уже звезда, - может себе позволить эту, как ее... - И мужчина прочитал по слогам: - Джа-ку-зи. Мне скоро полтинник стукнет, и не знаю, что это такое, а у нее есть.

И он смачно выругался, найдя рифму к слову " звезда".

- Нет, в самом деле, зачем они людей дразнят?

- Вы меня спрашиваете? - отозвался Киреев.

- Но вы что-то об этом думаете?

- Я не понимаю: зачем тогда надо было покупать этот журнал?

- Как зачем? А что семь часов в дороге делать? Да и программу здесь печатают.

- И все-таки, вы же этот журнал выбрали. Вам интересно, сколько платьев осталось от принцессы Дианы? Вы поклонник творчества Мины Сувари?

- Я не то что Мину, я и бомбы никакой не знаю.

- Тем более.

Оказалось, что их разговор слышали другие. Первой в него вступила женщина, сидевшая напротив Киреева. Спортивная одежда, бодрый вид, тележка у ног - все выдавало в ней любительницу активного отдыха и заядлую дачницу.

- Это все из Америки к нам пришло. Желтая пресса. Оболванивает людям мозги...

- У нас чуть что - во всем Америка виновата, - перебил женщину уже ее сосед - мужчина лет тридцати. - Ругаем ее, ругаем, а телевизоры давно американские смотрим, хлеб у них покупаем, про их артистов читаем, за их команды в хоккей болеем. Вы посмотрите, этот журнал у половины автобуса в руках.

Начался спор. Общественное мнение склонилось в пользу женщины. Народ пришел к выводу, что Америка живет хорошо только благодаря тому, что на нее работает практически весь мир, что их культура - дешевка, и только из-за предательства власти наша страна становится слабым и беспомощным придатком в мировой системе.

Кирееву стало смешно. От " дачницы" не укрылась усмешка Михаила Прокофьевича:

- Вы не согласны?

- Почему же? Я всегда и со всеми соглашаюсь.

- То есть вам все равно?

Киреев на секунду задумался. Потом сказал:

- Хорошо. Представьте себе: на берег водного потока выходят трое. Один говорит: какая огромная река, мне ее не переплыть. Придется поворачивать обратно. Второй обрадовался: надо же, ручеек! Можно попить водички. А третий ничего не заметил - перед ним расстилалась бескрайняя, безводная саванна. Первый из этих трех был муравей, второй - шакал, а третий - слон.

- И что эта басня означает?

- Наверное, только то, что каждый из этих трех был по-своему прав. Вот для вас Америка - зло, для вашего соседа, наоборот, страна для подражания. А для меня без разницы - есть эта Америка или нет.

- Не поверю.

- Ваше право. Телевизор я стараюсь не смотреть, журналы про красивую жизнь не читаю... И еще. Если я скажу, что мне нет дела до страны Буркина-Фассо, вы мне поверите?

- Но вам не все равно, как вы живете, - вступил в разговор сосед Киреева.

- Простите, а это зависит от Америки?

- Это зависит от многих причин. И от Америки тоже.

- Помните, с чего начался наш разговор? Вам не нравится, о чем пишет журнал, но вот что интересно: через неделю вы опять купите его.

- Да это все жена, она просит...

- Не лукавьте, пожалуйста. Все дело в вас самом. Легче всего придумать страшилку и все свои беды сваливать на нее. Труднее всего сделать что-то самому.

- А что я могу?

- Для начала не покупайте этот журнал. Вы спокойно проживете, не узнав, сколько детей у Мадонны и сколько было любовников у принцессы Дианы. А программу телевидения можно и в своей районной газете прочитать.

- Вы и впрямь считаете, что этого достаточно? - насмешливо спросила Киреева " дачница".

- Я считаю, это лучше, чем сотрясать воздух в проклятиях врагу, придуманному себе в оправдание.

- Себе в оправдание?

- Конечно. У меня есть знакомый. Его сыну лет четырнадцать - на западной музыке, западных фильмах просто помешан. Отец, разумеется, ругает Америку. Я возьми и спроси его, когда он читал с сыном что-нибудь отечественное, когда сына куда-нибудь свозил: в Суздаль или Плес - у него машина есть. Знаете, что он мне ответил? Когда вырастет - пусть тогда и ездит, мне надо деньги зарабатывать, а не по суздалям мотаться. А читать... Пусть с ним в школе читают, за это учителям деньги платят.

- Ваш приятель не прав, конечно. Но как вы не понимаете, что разрушительные силы - огромны. Они бьют по нашей культуре, традициям...

- Вы все верно говорите, но что проку от ваших слов? Демонизируя врага, вы тем самым делаете его сильнее, а себя слабее. Правильно сказал ваш сосед: журнал этот у половины автобуса. А издание, которое пишет о традициях и культуре, в момент прогорает. Знаете почему?

- Почему?

- Потому что все это притягивает, - Киреев ткнул пальцем в журнал, - подсматривать за кем-то в замочную скважину. Это действует не на духовную сферу, а совсем на другие точки. Но разве себя, родного, будешь осуждать за это? Ни за что. Америка, жена, кто угодно виноват, но только не я.

- Как вы ловко все перевернули, - возмутился мужчина. - Это я же виноватым и оказался. Хорошо, выброшу я этот журнал, дался он вам. Он что, перестанет выходить, другие прекратят его читать?

- Какое вам дело до других, как и до Америки? Как мне журнал, так вам она далась. Мне кажется, нации - как люди. У всех разный возраст. Есть нации древние, например, китайцы. Посмотрите, как они относятся к еде, здоровью, природе - на самом деле, пожилые люди, да и только. Американцы нация- подросток. Представьте себе 15-16-летнего паренька или девушку - и все поймете об американцах. Они жизнерадостны, непосредственны - если вы увидите где-нибудь в музее старичков с голыми петушиными ногами, равно как и старушек в шортах - не сомневайтесь, это американцы. Вы посмотрите, кто у них любимые национальные герои: супермены, Микки-Маус, человек- летучая мышь. Читают они в основном комиксы - серьезные книги не для них.

- Я слышала, что они из " Анны Карениной" комикс сделали...

- Правильно. Едешь в машине по прекрасной дороге и слушаешь пересказ толстовской книги... Что еще вспомним? У детей есть такая страсть: они, к примеру, фильм посмотрят и не успокоятся, пока взрослым его не перескажут. А когда те сами будут фильм смотреть, все норовят комментировать действия. Это - американцы. Они что-либо узнают, во что-то поверят - и не успокоятся, пока других в свою веру не обратят. Им не важно, в чем надо убеждать - в пользе биодобавки или необходимости уверовать в Христа.

- Причем я читала, они из религии шоу делают...

- Так оно и есть. Они же подростки. Это мы на кухнях мировые проблемы обсуждаем. Тайсон, их чемпион по боксу, кому-то ухо откусил - они это всей своей страной месяц обсуждали.

- И какой же из всего этого вывод? - спросила женщина, которая в данный момент полностью была согласна с Киреевым.

- Делайте его сами. Для меня он очевиден: если одно стихотворение Пушкина для меня значит больше всего того, что они там насочиняли и написали, почему я должен бояться их культурной экспансии? Согласитесь: если вы пойдете во двор играть с маленькими девочками в " классики" - это будет смешно.

- А какая, простите, связь?

- Самая прямая. Будьте верны своей культуре, своим традициям, воспитайте в них своих детей и внуков, помните, откуда мы, кто мы, какая духовная глыбина стоит за каждым из нас - и неужели одного Микки-Мауса не одолеем?

- Вы утрируете...

- Безусловно, но самую малость...

- Легко сказать - воспитайте. А как?

- Разумеется, не словами. Делами. Живите в той культуре, к которой принадлежите.

- Я стараюсь, но моих, например, детей все равно тянет на все заморское.

- Не беда, просто у них возраст такой - он соответствует пока американской культуре. Потом вырастут.

- Вы оптимист. Кстати, если речь зашла о возрасте наций, сколько нам лет?

- Сколько лет? Около сорока. Средовек, как говорили в старину.

- Самый кризисный возраст, - заметил сосед Киреева.

- Правильно. Сомневаешься во всем: в себе, в других. Растерян, кидаешься от одного к другому, пытаешься понять, зачем ты живешь.

- Вам не кажется, что этот период у нас затянулся?

- Это не для моего ума вопрос. Я только знаю, что силы и отдельный человек, и нация должны черпать из прошлого - своего прошлого. Применительно к нации - это и есть те традиции, о которых мы говорили. Забудем их окончательно - русской нации на Земле больше не будет.

- Но вы же сами говорили, что нам не страшна американская культура?

- Американская культура не страшна, страшно собственное беспамятство.

- И все начинается вот с этого журнала? - сосед Киреева не успокаивался. Киреев выдержал его насмешливый взгляд:

- Им может все закончиться. Сосед отвел глаза:

- Давайте спать. Ни к чему хорошему такие разговоры не приводят.

- Ваша правда, - согласился Киреев.

Он был недоволен собой. Получилось как всегда: то, что хотел сказать, - сказать не получилось. Одни высокопарные фразы. Только других людей обидел. А они... они все равно останутся при своем мнении. Духовность, традиции, память прошлого - у человека удобства на улице, а у юной певички есть джакузи, о котором этот человек и не слыхивал. Для него это главное, а не какая-то абстрактная культура. А у того парня, напротив, отношение к Америке совсем другое. Он знает, что такое джакузи, и еще надеется успеть заработать на него. И заработает - наш человек настойчив - была бы цель поставлена. И времени побольше. Жаль только, что цель - из области сантехники. Киреев закрыл глаза. Американцы, джакузи, неведомая Мина Сувари - все закружилось в голове хороводом из чьих-то лиц, цветовых пятен, обрывков фраз. И он провалился в сон. * * *

В комнате стоял дым коромыслом, на столе - гора бутылок: пустых, начатых, полных. Полчаса назад Юле позвонил Кузьмич и приказал явиться по этому адресу. Она ехала сюда и готовила себя к худшему. Что являлось этим худшим - Юля не знала. От Кузьмича можно было ждать всего. Сейчас " зачитает приговор": за понесенные моральные и материальные убытки пустить эту дуру, то бишь ее, Селиванову Юлию Антоновну, " по кругу". Бр-р. Она представила себе " ребятишек" Кузьмича, особенно двух громил, которых все звали Боб и Доб - сокращенно от Бобчинского и Добчинского. Говорят, так назвал эту неразлучную пару - Бориса и Николая - их шеф, Кузьмич. Забавно, но пьеса Гоголя " Ревизор" была у Кузьмича любимой. По крайней мере, он любил ее цитировать. Когда к нему нужно было кого-нибудь доставить, Кузьмич обычно говорил: " А подать-ка мне Тяпкина- Ляпкина". Вот сейчас этой " Тяпкиной-Ляпкиной" была она. Однако ее встретили приветливо. Шурик сразу подвинул к ней пивную бутылку. Это был хороший знак.

- Мы тут кой-какой баланс пытаемся свести, - после короткого приветствия обратился к Юле Кузьмич. - Мне надо будет на недельку-другую отъехать. Есть дела поважнее вашей иконы, но и ее упускать не хочется. Значит, уплыла иконка, а?

- Кузьмич, я все объясню...

- Не надо. Мне Шурик уже все рассказал, а я ему как себе верю. Если он говорит, что давно такой смышленой телки, как ты, не встречал, значит, так оно и есть. Кто не работал, тот не прокалывался. Понимаешь меня?

- Понимаю.

- А коли понимаешь, давай-ка своей смышленой головой кумекай. Я, девочка, не люблю проигрывать. Икона эта должна быть у нас. Понимаешь меня? Юля не успела ответить. Вмешался Шурик:

- Не заводись, Кузьмич. Зачем пугаешь человека? Думаешь, она сама не хотела эту икону получить? Другое дело, что Воронова непростой штучкой оказалась.

- А ты не учи меня жить. Я не пугаю. Ты что, не знаешь, как я на самом деле могу пугнуть? Я проигрывать не умею, понимаешь меня? И если ты радуешься, что какая-то Воронова тебя вокруг пальца обвела, то я другой человек.

- Не радуюсь я. Мы с Юлькой поэтому сложа руки не сидели. Но ты - начальник, тебе решать, что дальше делать.

- Вот это другой разговор. - Кузьмич отхлебнул пива. - Ты Гоголя что-нибудь читала? неожиданно спросил он Юлю.

- Читала. " Ревизор", " Мертвые души"...

- Про души ничего не скажу, а вот Городничий правильно говорил: " Я всех в бараний рог скручу" и всю губернию в руках держал. Поэтому империя и пала, что таких людей дураками выставляли. Он с понятием был человек. Понимаешь меня?

- Понимаю.

- А ни хрена ты не понимаешь. Устроили, бля буду, слежку. За каким, спрашивается? Домработницу в лес везти. Тьфу! Нет, говоришь, больше иконы?

- " Я как будто предчувствовала: сегодня мне всю ночь снились какие-то две необыкновенные крысы. Пришли, понюхали и пошли прочь", - неожиданно процитировала Гоголя Юля.

- Чего-чего?! - Кузьмич пришел в восторг. - Слушай, ты мне нравишься. Приятно встретить начитанных людей. Мои придурки, наверное, только " Филиппка" из школы помнят.

- Это про дельфина, что ли? - спросил доселе молчавший Доб. - Я по видику смотрел. Только ты путаешь, его Флиппером звали.

- Кого?

- Дельфина, кого же еще?

- Филиппок - это крестьянский мальчик, понял? Учиться он очень хотел. Вот про него Толстой и написал.

- А дельфин здесь при чем?

- Слушай, я сейчас зарыдаю. Не позорь ты меня. Путаешь, говорит он мне. Умереть, не встать. Эта деваха сейчас из " Ревизора" сцену читала. Учись! Ладно, кто из вас начнет? - обратился, наконец, Кузьмич к Шурику и Юле.

Селиванова ответила:

- Пожалуй, я. У Вороновой подруга есть...

- Воронова, Воронова... Скажи, а у нее отца не Владимиром Николаевичем звали? Хотя, сколько в Москве Вороновых...

- Это дядя ее.

- Дядя? Что же ты мне сразу не сказала? Нет, ребята, эту девку мы трогать не будем. Я уважал покойного Воронова. Дружить не дружил, врать не буду, но уважал. Шурик явно поскучнел.

- Все, деваха, можешь идти. Шурику телефончик оставь - ты ему приглянулась, а про это дело я, считай, забыл.

- Ты какой-то чудной сегодня, Кузьмич, - переглянувшись с Юлей, заговорил Шурик. - Наверное, " Мертвые души" начал читать.

- Давно по морде не получал, шутничок?

- Давно. Юлька тебе с самого начала говорила, чтобы девку эту не трогать. А икону мы сейчас не у нее брать будем. Она отдала ее.

Юля сразу поняла хитрость Шурика. Она без его перемигивания уже знала, о чем надо говорить Кузьмичу, а о чем промолчать.

- Как отдала? - переспросил Кузьмич.

- Дело вот в чем, - подключилась к разговору Юля. - Софья Воронова сирота, ее дядя воспитал. А когда Воронова того... убили, ей, видимо, мысли всякие в голову полезли.

- Продолжай, пока не очень понимаю.

- Пришел к ней как-то земляк ее, поговорили они о родных местах, вот Воронова и расчувствовалась. Отдала, короче, она икону. То есть не ее это теперь икона. И мы забудем о Вороновой. Все, нет ее для нас.

- А кому отдала, мы знаем.

- Вот это самое главное. Я ведь с этого и начала. У Вороновой есть подруга. Я к ней подъехала. Короче, она мне все про этого типа рассказала. Он больной...

- Кто больной, тип этот?

- Да, у него рак.

- Господи, с вами не соскучишься. Рассказывай дальше.

- Ему вроде бы мало осталось жить. Вот он и продал свою квартиру, взял икону и отправился на родину.

- Ничего не понимаю, уехал, что ли? Тогда куда уехал?

- В том-то и дело, что в никуда. Родом он, как и Воронова, из Старгорода.

- Это где?

- Под Тулой. Километров сорок к югу, я на карте смотрел, - вставил фразу Шурик.

- Так вот, может, у него от болезни с головой что, но он решил до Старгорода пешком идти. Как странник.

- Век живу, а о таком не слыхал. Итак, что мы имеем?

- Смертельно больного человека, которому осталось жить не больше года, а то и того меньше, и икону, которая лежит у него в рюкзаке. Спрашивается, нужна ему икона? И сам он нужен кому?

- Молодец, - похвалил Кузьмич, - правильно поставленный вопрос - считай, уже наполовину решен. Значит, говоришь, чудак этот на букву " м" никому не нужен?

- Абсолютно.

- Мы знаем, куда он придет, так?

- Куда должен был придти...

- А ты и впрямь смышленая. Только вот откуда он должен выйти?

- Это уже по моей части, - взял слово Шурик. - Не буду долго говорить, короче, он поехал в Болхов.

- Доб или Боб, принесите карту, - приказал Кузьмич. - В бардачке моей машины лежит. Юля убрала со стола бутылки, Шурик взял у Боба карту и расстелил ее перед Кузьмичем. Все сгрудились за его спиной. Шурик показывал пальцем:

- Вот Старгород - это Тульская область. Вот Болхов - Орловская. По прямой не больше ста пятидесяти километров. Но он пешком пойдет.

- И не слишком скоро - болезнь у него не шуточная.

- Правильно, Юлька. К тому же он из тех мест, журналист. Где-то будет задерживаться, где-то передохнуть захочет. Правда, не исключена возможность, что он после первого дня окочурится или плюнет на все и рванет в Старгород на колесах.

- Предлагаю ждать его в этом... Старгороде. Видать, это большая деревня, все друг друга знают. Сделаем дело, возьмем икону - и готово, - открыл рот Доб. Юля хотела съязвить, но передумала:

- Правильно. Как вариант, думаю, сгодится. Но когда все на виду - это же и минус. И еще. А если он окочурится, как сказал Шурик, где-нибудь в поле? Кому тогда икона достанется? Милиции? Грибникам?

- А что же, ты предлагаешь с ним в прятки играть?

- Зачем в прятки? - опять взял слово Шурик. - Смотрим сюда. Из Болхова в Старгород два пути. Один через Мценск, другой, более окружной, через Белев. Я думаю, он на Мценск пойдет. А теперь посудите сами: человек идет с рюкзаком. Странствует. Ну?

- Что - ну?

- Это нормально в наше время? Ты пойдешь, Боб, пешком с рюкзаком?

- Я что, придурок? У меня тачка есть.

- И я к тому же. Посмотри: до Мценска из Болхова всего одна дорога. Это не Москва. Дня два-три ему пути. Завтра мы его встретим. А дальше - дело техники.

- А если в другую сторону пойдет, на Белев?

- Повторяю, он пешком, мы на машине. Мы десять раз от Болхова до Белева и до Мценска доедем, пока он ковылять будет. Что скажешь, босс?

- Значит, сегодня он ночует в Болхове?

- Я думаю, что в ночь он не пойдет.

- Есть в твоем плане слабое место.

- Какое?

- Ты можешь дать гарантию, что он сегодня где-нибудь по дороге не выйдет? - Кузьмич опять посмотрел в карту. - В том же Мценске, к примеру.

- Не могу, но...

- То-то и оно. Значит, сделаем так. Не получится с вариантом " дорога" - наведаемся в Старгород. Второй вариант назовем " деревня". Но это плохой вариант, деваха права. Если он быстро отдаст икону в церковь или монастырь, она, сами понимаете, засветится. Я завтра уеду, с собой возьму Боба и Доба. Вам даю Гнилого и Бугая. Все.

- Четверым что делать, шеф? - возразил Боб. - Шурик с Бугаем вдвоем управятся.

- Я думаю, ты бы с ним и один управился. А смог ли бы найти этого странника - сомневаюсь. Главным будет Шурик. Юлька не помешает - голова у нее варит. А затем Кузьмич одной фразой подвел итог разговора:

- Итак, сроку вам даю - неделю. В Старгород он придти не должен. Понятно?

- Понятно.

- За два дня ребята управятся, босс, - пообещал Доб.

- А ты что скажешь? - обратился Кузьмич к Шурику.

- Куда ему деться? Днем больше, днем меньше. Верное дело. Нутром чую.

- А я вот не доверяю даже себе. Короче, неделю меня не беспокоить. Не управитесь, звоните. Будем решать, что дальше делать. Теперь другой вопрос... Шурик пошел проводить Селиванову до двери.

- Спасибо тебе за доброе слово. Говоришь, сроду такой смышленой не видел? А ты молодец, я думала, мы не узнаем, куда он поедет, - сказала Юля.

- И ты молодец, раскрутила тетку. Ты извиняй, мне еще посидеть надо. Завтра в семь выезжаем. Мы за тобой заедем. В дороге все и обговорим.

- Поедем через Мценск?

- Разумеется. Не доезжая до Болхова мы с ним и встретимся. Кстати, я сегодня немного приборзел.

- В смысле?

- Да я решился их в самом кафе пасти.

- И что?

- Они трепались, трепались, а потом он вдруг встал и подошел ко мне.

- Что же ты мне раньше не сказал?

- Когда? У Кузьмича? Сейчас рассказываю. Подошел и спросил, не встречались ли мы с ним раньше в каком-то Пошехонске. Ошибаетесь, говорю. Он извинился и отошел.

- Думаешь, заподозрил что?

- Не знаю. Вряд ли.

- А дальше что?

- Все. Ну, почти все. Когда он в автобус сел, я сослепу табличку с названием города прочитать не смог. Подошел совсем близко. Одним словом, показалось мне, что увидела она меня.

- Воронова?

- Да. Я, разумеется, вмиг слинял, но...

- Показалось или увидела?

- Увидела.

- Что будем делать?

- Разберемся с этим мужиком, а с Вороновой будем по ситуации действовать.

- Испортил ты мне все настроение.

- Не переживай.

- Шурик, ты что, проститься не можешь? - донесся из комнаты голос Кузьмича. - Я жду.

- Иду! Знаешь, я ведь зря трепаться не буду. Сказал не переживай, значит, не переживай. У Кузьмича много дел. Сегодня он есть, завтра нет. Я в его замах не числюсь, но ребята меня уважают. Что попрошу - сделают.

- Не хочу я, чтобы ее Боб или Доб пришили.

- Не хочешь - и не надо. Пусть живет. Только как можно тише... Ну, ладно, до завтра.

- До завтра.

Юле совсем не хотелось ехать куда-то в Тмутаракань. Но она знала: приказы Кузьмича не обсуждались. К тому же хотелось к минимуму свести вариант, при котором ее могли бы просто " кинуть". А Шурик и вправду оказался сентиментальным человеком. Он не стал огорчать Юлю и говорить, что пакет с иконой Воронова передала бородачу в самый последний момент. Шурик решил не добивать свою новую напарницу: получалось, что когда Юля простилась с иконой, та лежала в пакете прямо у ее ног.

Глава двадцать третья

Если вначале Софья хотела сразу же звонить Юле, то затем чуть поостыла. " А что я ей скажу? Что в кафе и на автовокзале видела какого-то парня? Кстати, это еще вопрос, видела ли я его. Видимо, в Кирееве столько мистического, что это все передалось и мне. Или позвонить? Попытаться прощупать, узнать, что она хочет делать? А мне это нужно? В конце концов, главного удалось добиться: я вне опасности, икона, надеюсь, тоже. Если даже за нами кто-то и следил, то в автобус сел только Михаил. Поди теперь, ищи ветра в поле. Нет, я дергаться не буду. Думаю, Юля мне сама позвонит". Софья успокоилась. А вечером ее закружили дела. Она умудрилась побывать на двух выставках, посидела с друзьями в уютном кафе, назначила несколько встреч на послезавтра - завтра День Победы. Сразу несколько знакомых позвонили ей и предложили отдохнуть за городом. Она приняла приглашение Мещерских.

Это была семья художников в трех поколениях. Удивительные люди - очень гостеприимные, несколько старомодные. Старшие Мещерские - Илья Ферапонтович и Аглая Серафимовна почти безвыездно жили на даче под Звенигородом. Их по праздникам навещали сын Илья, его жена Соня и сын Ильи Ильича Ферапонт. В прошлом году Воронова в своей галерее организовала выставку работ Мещерских - отца, сына и Ферапонта. Внук Ильи Ферапонтовича был самым талантливым в династии. Успех выставки был оглушительным. Именно тогда Софья поняла, что в этой жизни она не только племянница Воронова. С той поры она еще больше сблизилась с этим удивительным семейством, в котором дед читал наизусть Гумилева, плавал зимой в проруби; его сын дарил каждый день цветы своей жене, удивительно красивой женщине, будто сошедшей с полотен прерафаэлитов. А Ферапонт... Ферапонт был влюблен в нее, Софью. Он был моложе Вороновой на пять лет, а потому серьезно к нему Софья отнестись не могла, чем очень обижала юношу. Когда прошла выставка, он прислал ей большое письмо - очень трогательное и милое. В тот вечер Софья позвонила ему по телефону и мягко, но одновременно решительно попросила его выбросить из головы глупости.

- Это не глупости, Софья. И вы очень несправедливы ко мне.

- Почему несправедлива?

- Потому что считаете меня юнцом. А между прочим, к Борису Кравченко вы так не относились, а он мой ровесник.

- Ферапонтик, а откуда ты знаешь, как я к нему относилась? Разговор приобретал интересный оборот.

- Он мне сам... я знаю, - растерялся юный Мещерский. Боря Кравченко был не очень способным художником, зато очень смазливым мальчиком. Его Софья бросила быстро, отплатив за нежность покупкой двух работ Бориса.

- Ты на что намекаешь, мальчик? - В голосе Вороновой появились металлические нотки.

- Я, я... Софья, простите меня, я не имел в виду ничего плохого. Но ведь Борис вам нравился, значит, и я мог бы.

- Нет, не мог бы, Ферапонт. Я сама выбираю - друзей, любовников, деловых партнеров. Ты - сын и внук моих очень добрых друзей, для меня этого достаточно. Иначе будет перебор.

- Ну почему, Софья? - Мальчик чуть не плакал.

- А ты спроси Бориса, как быстро я его бросила.

- У нас все будет серьезно, вот увидите. Вы сами говорили, что я талантлив.

- Я и сейчас так думаю...

После того разговора на какое-то время Ферапонт исчез из ее жизни. И вот сегодня позвонили Илья и Софья. Если всем другим звонившим Воронова отвечала: " Спасибо, я подумаю", то им ответила: " Спасибо, я постараюсь". И они поняли, что Софья приедет. О Кирееве Воронова не вспоминала. Ну, если и вспоминала, то самую малость. Когда в кафе Владик Хабилава, арбатский плейбой, шутя назвал ее бессердечной пожирательницей мужских сердец, Софья смеясь ответила ему:

- Не знаю, не знаю. А один человек, между прочим, сегодня утром назвал меня застенчивой и доброй. А еще нежной и верной.

- Радость моя, надеюсь, эту чушь он шептал тебе не в постели?

- Нет, солнце мое, не в постели. А ты с этими словами не согласен?

- Застенчивая, верная? Сонечка, ты же умная женщина. Такая грубая лесть - и ты поверила? Это был обычный треп, но слова Владика задели Софью. Даже не слова, а то, с каким искренним смехом и чувством веселого недоумения переспрашивал: " Застенчивая, верная? " Вспомнился Смок: " Как с цепи сорвалась... Богема твоя хренова". А ведь, похоже, он был прав. То, что мужчине ставится в достоинство, женщинам не прощается. Глаза Владика, масляно смотревшие на нее, были красноречивее любых слов.

А еще раз она подумала о Кирееве, когда, расплачиваясь, вспомнила о деньгах, которые надо передать родителям девочки, от которой Михаил был, похоже, без ума. " Ничего, до послезавтра подождет", - решила Софья.

Но поздно вечером, уже дома, ей вновь пришлось вспомнить Киреева. Позвонила Алла:

- Хочу спросить, Сонечка, а как ты планируешь провести завтрашний день?

- Хочешь пригласить меня на дачу?

- А как ты догадалась?

- Я сегодня просто на разрыв. Никогда не думала, что Софья Воронова настолько популярная личность.

- И что скажешь?

- Скажу большое спасибо. Увы, уже обещала.

- Жаль, а кому, если не секрет?

- Не секрет. Мещерским.

- Понятно. Куда нам, рабоче-крестьянским, до этих аристократов.

- Глупости не говори. Я же не виновата, что они раньше меня позвали.

- А я разве виновата, что до тебя дозвониться невозможно? Шучу. Мы увидимся после праздника?

- Конечно.

- Да, я тебя поблагодарить хотела.

- За что?

- По жизни как-то получается, что ты мне всегда только доброе делаешь.

- Заинтриговала, не спорю. И что же я тебе такого доброго в последний раз сделала?

- А ты не иронизируй. Это же ты мне Юлю Селиванову порекомендовала.

- Юлю?

- Массажистку. Она мне вчера косметику принесла. Обалденную просто. Софья насторожилась:

- Подарила косметику? А в честь чего?

- Ты меня обижаешь, подруженька. Юле привезли крем откуда-то из Азии, ей он не подошел, вот она про меня и вспомнила.

- Про тебя? И денег не взяла?

- А она, между прочим, о тебе взахлеб говорила. На душе у Софьи опять стало тревожно.

- Взахлеб?

- Без преувеличения. Мы с ней так славно поболтали.

- О чем?

- Да разве я припомню все?