Дорогой Мэнсон, 2 страница

- Минус двенадцать шиллингов, - поправил тихонько Дидмен. - Стоимость ампул.

У Эндрью голова шла кругом. Этот аргумент в пользу упразднения лекарств потряс его своей новизной. Чтобы успокоиться, он опять выпил брэнди.

- Все дело в том, - философствовал Дидмен, - что они не знают, как дешевы эти вещи. Когда пациентка увидит на вашем столе ряд ампулок, у нее является инстинктивная мысль: " Боже, значит, лечение будет стоить больших денег! "

- Заметь, - Хемсон подмигнул Эндрью, - заметь, наш Дидмен, говоря о пациентах, всегда представляет себе особ женского пола... Да, между прочим, Поль, мне уже говорили вчера насчет охоты. Даммет согласен организовать все, если ты, Чарльз и я примем участие.

Они минут десять говорили об охоте, о гольфе, в который они играли в окрестностях Лондона на площадках, куда вход стоит очень дорого, об автомобилях. А Эндрью слушал, курил свою сигару и прихлебывал брэнди. Все выпили много брэнди. Эндрью, чуточку опьянев, решил про себя, что все они удивительно славные ребята. Они не только не отстраняли его от участия в разговоре, но все время то каким-нибудь словом, то взглядом давали ему почувствовать, что он свой человек. Они как-то сумели заставить его забыть, что он завтракал одной лишь маринованной селедкой. И когда все поднялись, Айвори ударил его по плечу.

- Надо будет послать вам свою карточку, Мэнсон. Буду очень рад, если вы как-нибудь пригласите меня на консилиум к своему пациенту.

Когда мужчины воротились в гостиную, атмосфера там, в силу контраста, показалась Эндрью холодно-официальной, но Фредди, который был в чудесном настроении и сиял еще больше, чем всегда, засунув руки в карманы, выпятив ослепительную крахмальную грудь сорочки, объявил, что еще рано и вечер надо окончить всем вместе в " Эмбесси".

- К сожалению, - Кристин бросила неопределенный взгляд на Эндрью, - нам необходимо идти домой.

- Глупости, дорогая, - Эндрью блаженно улыбнулся. - И думать нельзя о том, чтобы так рано кончить этот вечер.

В " Эмбесси" Фредди, видимо, был известен. Его и его спутников с поклонами и улыбками усадили за стол у стены. Опять пили шампанское. Танцевали. " Эти люди умеют жить, - размышлял Эндрью, восторженно и туманно. - Отличная музыка... Инт... тересно, хотела бы Крис потанцевать или нет? "

В такси, когда они, наконец, возвращались на Чесборо-террас, он объявил, захлебываясь от удовольствия:

- Замечательно симпатичные ребята! Вообще вечер мы провели чудесно, правда, Крис?

Она отозвалась слабым, ровным голосом:

- Отвратительный вечер!

- Ч... что?

- Из твоих знакомых врачей, Эндрью, мне нравятся только Денни и Гоуп, но не эти... эти, пустые и чванные...

Эндрью не дал ей кончить:

- Но, послушай, Крис... что тебе не понравилось?

- Неужели же ты не почувствовал этого, - ответила она с холодным бешенством. - Да все! Еда, мебель, их манера разговаривать - только и слышишь все время: деньги, деньги. Ты не заметил, верно, как она, эта миссис Хемсон, смотрела на мое платье. У нее на лице так и читалось, что она тратит в один вечер на косметику больше, чем я за целый год на туалеты. Было почти забавно наблюдать ее в гостиной после того, как она узнала, какой я ничтожный маленький человек. Она ведь дочь Виттона - короля виски! Ты представить себе не можешь, какого сорта разговор велся в гостиной до вашего прихода. Светские сплетни насчет того, кто с кем проводит свободные дни, что ей сказал парикмахер, подробности последнего скандала в обществе, - ни единого слова о чем-нибудь настоящем. Да что! Она ясно намекнула, что она, по ее выражению, " увлечена" дирижером оркестра в " Плаза-отеле".

Тон Кристин был дьявольски саркастичен. Вообразив что это зависть, Эндрью пьяно пролепетал:

- Я заработаю для тебя много денег, Крис. Накуплю тебе кучу дорогих туалетов.

- Не нужны мне деньги, - отрезала она, взвинченная до последней степени. - И я терпеть не могу дорогие туалеты.

- Но, дорогая... - Он пьяным жестом потянулся к ней.

- Не трогай меня! - ударил его голос Кристин. - Я тебя люблю, Эндрью, но не тогда, когда ты пьян.

Он отодвинулся в угол, оторопевший и разозленный. В первый раз Кристин оттолкнула его.

- Хорошо же, моя милая! - пробормотал он себе под нос. - Раз так, я...

Он расплатился с шофером и прошел в дом первый. Потом, не сказав ни слова, отправился спать в запасную комнату наверху. После только что покинутой роскоши все здесь казалось ему таким безобразным и убогим. Выключатель был в неисправности, - вся электрическая проводка в доме никуда не годилась.

" О, провались оно все, - думал он, бросаясь на постель. - Я должен выбраться из этой ямы. Я ей докажу! Я буду загребать деньги. Что можно сделать без них? "

В первый раз с тех пор, как они поженились, они эту ночь спали врозь.

III

На следующее утро за ранним завтраком Кристин держала себя так, словно весь вчерашний эпизод ею забыт. Эндрью видел, что она старается быть с ним особенно ласковой. Это удовлетворило его тщеславие и заставило еще больше надуться. " Женщине, - размышлял он, притворяясь, что углублен в чтение газеты, - время от времени надо указать ее место". Но после того как он, в ответ на обращение к нему Кристин, пробурчал несколько кислых реплик, она перестала с ним ласково заговаривать, ушла в себя и сидела за столом, сжав губы, не глядя на мужа, ожидая, пока он окончит есть. " Упрямый чертенок! - подумал он, вставая и выходя из комнаты. - Я ее проучу".

Войдя в кабинет, он первым делом достал с полки " Врачебный указатель". Ему было и любопытно и важно получить более точные сведения о тех, с кем он вчера провел вечер. Торопливо перелистывая книгу, он прежде всего отыскал Фредди. Да, вот оно- Фредерик Хемсон, улица Королевы Анны, бакалавр медицины, младший врач-экстерн в Уолтхемвуде.

Эндрью в полном недоумении наморщил брови. Фредди много говорил вчера о своей службе в больнице, он утверждал, что ничего так не помогает врачу завоевать себе положение в Вест-Энде, как служба в больнице: зная, что он квартирный врач, публика ему больше доверяет. Однако в адрес-календаре указывалась не больница, а амбулатория для бедняков - и в Уолтхемвуде, одном из новых предместий Лондона. Ошибки быть не могло, указатель был новый, последний, куплен всего месяц тому назад. Потом Эндрью отыскал Айвори и Дидмена, положил большую красную книгу на колени. Лицо его выражало странную задумчивость, даже растерянность. Поль Дидмен был, как и Фредди, бакалавр медицины, но без отличий, имевшихся у Фредди. Дидмен не был квартирным врачом. Ну, а Айвори? Мистер Чарльз Айвори с Нью-Кэвендиш-стрит не имел ни квалификации хирурга, ни службы в больнице. В сведениях о нем отмечен был лишь некоторый стаж во время войны в больницах пенсионной кассы. И больше ничего.

Углубленный в размышления, Эндрью встал и поставил книгу на место. Лицо его выражало внезапную решимость. Он говорил себе, что эти преуспевающие молодчики, с которыми он обедал вчера, не могут сравниться с ним но своей квалификации. И того, чего сумели добиться они, сумеет добиться и он. Нет, большего! Не обратив внимания на вспышку Кристин, он больше чем когда бы то ни было испытывал желание выдвинуться. Но сначала надо поступить на службу - конечно, не в уолтхемвудскую или другую, ничего не стоящую амбулаторию для бедняков, а в одну из лондонских больниц. Да, в настоящую больницу. Это нужно сделать немедленно. Но как?

Три дня он раздумывал, потом в волнении отправился к сэру Роберту Эбби. Для него было самым тяжким испытанием на свете просить кого-нибудь об одолжении, а особенно Эбби, который принял его с веселой приветливостью.

- А! Как поживает наш специалист по измерению бинтов? И вам не стыдно смотреть мне в глаза?.. Говорят, доктор Бигсби заболел перенапряжением. Ничего об этом не слыхали? Зачем вы пришли - чтобы поспорить со мной или просить места в комитете?

- Нет, сэр Роберт. Я хотел... то есть... Вы не могли бы мне помочь получить место амбулаторного врача в какой-нибудь больнице?

- Гм... Это уже много труднее, чем устроить вас в комитете. Знаете ли вы, как много молодых врачей слоняется без работы? И все дожидаются почетных мест. Вам, собственно, следовало бы специализироваться по легочным болезням. Да, и это тоже ограничивает выбор для вас больницы.

- Но... я думаю...

- Легочная клиника имени Виктории - вот это для вас подходящее место! Одна из старейших больниц в Лондоне. Пожалуй, наведу справки. Ничего вам пока не обещаю, но буду иметь вас в виду.

Эбби заставил его выпить с ним чаю. Он имел неизменную привычку в четыре часа выпивать в своем кабинете две чашки китайского чаю без молока и без сахара, ничем не закусывая. Это был какой-то особенный чай, пахнувший померандовым цветом. Эбби вел разговор, легко переходя от одной темы к другой, от чашек-пиал Хангси до кожной реакции фон Пирке. Потом, провожая Эндрью, сказал:

- А вы все воюете с официальными учебниками? И правильно, не переставайте воевать. И даже если я вас устрою в больницу Виктории, умоляю вас, не превращайтесь вы в тактичного и покладистого любимца пациентов. - Он прищурил глаза. - Вот это самое меня и сгубило.

Эндрью был на седьмом небе. Он воротился домой в таком радужном настроении, что даже забыл о своем оскорбленном достоинстве и, увидав Кристин, выпалил:

- Я был у Эбби. Он хочет попробовать устроить меня в больницу Виктории! Это мне даст фактически положение консультанта.

При виде радости, вспыхнувшей в глазах Кристин, он почувствовал стыд за себя, за свою мелочность.

- Я был порядком несносен в последнее время, Крис. У нас не все было гладко. Давай забудем это, дорогая!

Она бросилась к нему, протестуя, уверяя, что во всем виновата она. Затем каким-то непонятным образом оказалось, что вина лежит всецело на Эндрью. И только где-то в уголке его души сохранилось упорное решение поскорее ошеломить Кристин грандиозностью материального успеха.

С новыми силами набросился он на работу, убежденный, что скоро ему должно повезти. Тем временем практика его постепенно увеличивалась. Он твердил себе, что не такого сорта практика ему нужна, не эти приемы на дому по три с половиной шиллинга да пятишиллинговые визиты к больным. Тем не менее то была практика в настоящем смысле слова. Люди, приходившие к Эндрью или вызывавшие его к себе, были так бедны, что и думать не смели о том, чтобы обратиться к врачу, если они не были действительно больны. Поэтому, посещая непроветренные, убогие комнаты над бывшими конюшнями, он находил там дифтерит, в сырых подвальных помещениях, где ютилась прислуга, - острый суставной ревматизм, в мансардах меблированных комнат- воспаление легких. Из всех этих жилищ, где он сражался с болезнью, самыми трагичными были отдельные квартирки, где жили пожилые мужчины и женщины, одинокие, забытые друзьями и родственниками, готовя себе жалкую пищу на газовой горелке, заброшенные, опустившиеся люди, о которых никто не заботился. Таких было много. Как-то раз Эндрью попал к отцу известной актрисы, имя которой сияло огнями на Шефтсбери-эвеню, - старику лет семидесяти, парализованному, жившему в грязи и нищете. Он лечил пожилую даму из высшего круга, худую, комичную, умиравшую с голода. Она показала ему свою фотографию в парадном туалете, в котором представлялась ко двору. Рассказывала ему о тех временах, когда она проезжала по этим самым улицам в собственной карете. Как-то глубокой ночью он вернул к жизни (и потом презирал себя за это) несчастное существо, дошедшее до полного отчаяния, человека, который, не имея ни пенни, предпочел смерть от газа рабочему дому.

Часто случаи бывали неотложные, требовавшие хирургического вмешательства и немедленного помещения в больницу. И тут Эндрью оказывался в величайшем затруднении.

Добиться приема в больницу даже в самых тяжелых и опасных случаях было труднейшей задачей. Чаще всего к таким больным его вызывали поздно ночью. Возвратившись от них, в пальто и куртке поверх пижамы, не снимая шляпы, торчавшей на затылке, не разматывая шарфа на шее, он стоял у телефона, звоня в одну больницу за другой, умоляя, убеждая, угрожая, но неизменно встречал отказ, лаконичный, часто грубый:

- Какой доктор? Кто? Нет, нет. К сожалению, у нас все занято.

Багровый, он шел к Кристин, отчаянно ругаясь.

- Вовсе у них не занято. У них сколько угодно свободных коек, но для своих людей. А когда к ним обращается незнакомый врач, они его сразу замораживают. С удовольствием свернул бы шею этому щенку, который со мной разговаривал! Подумай, Крис, ведь это черт знает что! У больного ущемленная грыжа, а я не могу добиться койки в больнице. Некоторые, вероятно, и в самом деле переполнены. И это Лондон! Это центр проклятой Британской империи! Вот что делает наша система больниц, организованных на частные и благотворительные средства! А какой-нибудь ублюдок-филантроп, встав поутру после банкета, объявляет, что эта система - лучшая в мире... Значит, моего беднягу с грыжей придется помещать в рабочий дом. Начнется заполнение опросных бланков: " Сколько вы зарабатываете? Ваше вероисповедание? Рождена ли ваша мать в законном браке? " А у него уже перитонит! Будь доброй девочкой, Крис, позвони вместо меня в попечительство о бедных.

Но какие трудности ни встречал Эндрью, как он ни проклинал грязь и нищету, с которыми ему часто приходилось сталкиваться, у Кристин всегда готов был один и тот же ответ;

- Но это-то и есть настоящая работа. И, по-моему, тебе должно быть достаточно этого сознания.

- Его недостаточно, чтобы избавить меня от клопов, - ворчал он, уходя в ванную, чтобы обобрать их с себя.

Крис смеялась: она снова, как когда-то в Эберло, чувствовала себя счастливой. Борьба была ужасна, но в конце концов она справилась с этим домом. Порой он еще пытался встать на дыбы и лягнуть ее, но обычно лежал смирно, чистый, отполированный до блеска, покорный ее зоркому глазу. У нее появилась новая газовая плита, на лампах новые абажуры, обивка на мебели была свежевычищена. Перила лестницы сверкали, как пуговицы гвардейца. После многонедельных поисков прислуги (в этом районе девушки предпочитали служить в пансионах, где получали чаевые) Кристин удалось найти миссис Беннет, сорокалетнюю вдову, чистоплотную и работящую, которая, имея семилетнюю дочку, нигде не могла получить места прислуги, живущей в доме. Кристин и миссис Беннет вдвоем принялись за нижний этаж. Теперь прежний " железнодорожный туннель" преобразился в уютную жилую комнату с цветистыми обоями, с мебелью, купленной на толкучке и окрашенной Кристин в кремовый цвет. Здесь миссис Беннет и маленькая Флорри, теперь каждый день ходившая с ранцем в Педдингтонскую школу, чувствовали себя надежно. В благодарность за эту безопасность и комфорт (после многих месяцев нужды и неуверенности в завтрашнем дне) миссис Беннет не знала, как и угодить Кристин.

Первые весенние цветы, так украшавшие приемную, словно отражали радость, наполнявшую дом Кристин. Она покупала эти цветы на рынке за несколько пенсов, когда ходила по утрам за провизией. Многие уличные торговцы на Маслборо-род уже знали ее. Здесь можно было дешево купить и фрукты, и рыбу, и овощи. Ей бы следовало больше помнить о том, что она жена врача, но - увы! - она не считала нужным помнить об этом и часто несла с рынка покупки в своей плетеной сумке, останавливаясь по дороге у лавки фрау Шмидт, чтобы поболтать несколько минут и захватить кусок липтауэрского сыра, который Эндрью очень любил.

Часто перед обедом она прогуливалась на берегу Серпентайн. Здесь уже зеленели каштаны, и водяные птицы скользили по воде, которую рябил ветер. Это место заменяло Кристин деревню, которую она так любила.

Иногда по вечерам Эндрью глядел на нее с выражением какой-то своеобразной ревности, означавшим, что он сердится, так как целый день не видел ее.

- Что ты делала сегодня весь день, пока я был занят? Если когда-нибудь у меня, наконец, будет свой автомобиль, ты у меня будешь шофером. Тогда ты всегда будешь подле меня.

Он все еще ожидал " хороших" пациентов, а они не приходили, жаждал получить от Эбби известие насчет службы в больнице, злился на то, что вечер, проведенный на улице Королевы Анны, не дал никаких результатов. Он втайне был задет тем, что ни Хемсон, ни его друзья до сих пор не вспомнили о нем.

В таком настроении сидел он однажды вечером в конце апреля в своей амбулатории. Было уже около девяти, и он собирался закрывать амбулаторию, когда вошла молодая женщина. Она неуверенно посмотрела на него:

- Я не знала, куда идти - сюда или с парадного хода.

- Это все равно, - кисло усмехнулся Эндрью. - Только те, кто приходят сюда, платят половину. Присядьте. В чем дело?

- Я ничего не имею против того, чтобы уплатить полностью. - Она подошла с забавной серьезностью и села на стул. Это была женщина лет двадцати восьми (как мысленно определил Эндрью), в темнозеленом платье, топорная, с кривыми ногами и широким, некрасивым, серьезным лицом. При взгляде на Нее являлась инстинктивная мысль: за этой никаких глупостей не водится!

Эндрью сказал, смягчившись:

- Не будем говорить о плате. Расскажите мне, на что вы жалуетесь.

- Видите ли, доктор, - она, видимо, хотела все же сначала отрекомендоваться. - Мне посоветовала к вам обратиться миссис Смис - знаете, у которой закусочная. Мы с ней старые знакомые. Я служу у Лорье, совсем близко отсюда. Моя фамилия Крэмб. Должна вам сказать, что я побывала уже у очень многих докторов. - Она сняла перчатки. - Это из-за моих рук.

Он посмотрел на ее руки, ладони которых были покрыты красноватой сыпью, похожей на псориаз. Но это был не псориаз, - края были не извилистые, а ровные. Неожиданно заинтересованный, Эндрью взял увеличительное стекло и стал внимательнее рассматривать ее ладонь. А женщина продолжала говорить серьезным, убеждающим тоном:

- И сказать вам не могу, как это мне мешает в моей работе. Я бы Бог знает что дала, чтобы от этого избавиться. Каких только мазей я уже не перепробовала! Но ни одна ничуть мне не помогла.

- Нет, и не могла помочь. - Он отложил лупу, испытывая удовольствие врача, который ставит трудный, но несомненный для него диагноз. - Это несколько необычное состояние кожи, мисс Крэмб. И бесполезно лечить его мазями. Причина тут - в вашей крови, и единственное средство от этого избавиться - соблюдать диету.

- И никаких лекарств не надо? - Ее серьезное лицо выразило сомнение. - Ни один врач мне еще этого не говорил.

- А я вам это говорю. - Он засмеялся и, вырвав листок из блокнота, записал ей подробно, какую диету ей следует соблюдать, какие блюда ей абсолютно запрещены.

Она приняла бумажку как-то нерешительно.

- Что ж... я, конечно, попробую, доктор. Я все, что угодно, готова испробовать.

Она добросовестно расплатилась с ним, постояла, словно все еще мучимая сомнением, потом вышла. И Эндрью немедленно забыл о ней.

Десять дней спустя она пришла снова, на этот раз с парадного хода, и вошла в кабинет с таким выражением плохо скрытого восторга, что Эндрью едва удержался от улыбки.

- Хотите посмотреть мои руки, доктор?

- Да. - Теперь он-таки улыбнулся. - Надеюсь, вы не жалеете, что соблюдали диету?

- Жалею! - Она протянула к нему руки в страстном порыве благодарности. - Взгляните! Я совсем вылечилась. Ни единого пятнышка. Вы не знаете, как это для меня важно... я и выразить вам этого не могу... Какой вы ученый!

- Полноте, полноте, - возразил Эндрью легким тоном. - Человеку моей профессии полагается знать эти вещи. Идите " себе домой и не беспокойтесь больше. Только не ешьте той пищи, которую я вам запретил, и никогда у вас на руках больше не будет сыпи.

Она поднялась.

- А теперь позвольте вам уплатить, доктор.

- Вы мне уже уплатили, - возразил он, испытывая легкое эстетическое удовольствие от созерцания собственного благородства. Он очень охотно принял бы от нее еще три с половиной или даже семь шиллингов, по искушение завершить это торжество своего искусства красивым жестом было непобедимо.

- Но, доктор... - Она неохотно позволила ему проводить себя до дверей, здесь остановилась и сказала на прощанье, все с той же серьезностью: - Может быть, я смогу чем-нибудь другим отблагодарить вас.

Эндрью поглядел в поднятое к нему лунообразное лицо, и у него на миг мелькнула непристойная мысль. Но он только кивнул головой, закрыл за женщиной дверь и опять забыл о ней. Он был утомлен, уже отчасти сожалел, что отказался от денег, и во всяком случае меньше всего склонен был предполагать, что какая-то продавщица может быть ему полезна. Но он не знал мисс Крэмб. Кроме того, он совершенно упустил из виду одну возможность, о которой говорит Эзоп, а ему, как плохому философу, следовало бы это помнить.

" Молодежь" у Лорье называла Марту Крэмб " Хавбек" [25]. Грубоватая, некрасивая, неженственная до того, что казалась каким-то бесполым существом, она как будто совсем не подходила для роли старшей продавщицы этого единственного в своем роде магазина, бойко торговавшего нарядными платьями, роскошным бельем и мехами настолько дорогими, что цены их исчислялись сотнями фунтов. Но Марта была замечательной продавщицей, чрезвычайно уважаемой покупателями. Фирма Лорье, гордая своей славой, ввела у себя в магазине особую систему: каждая " старшая" создавала себе свой собственный круг " клиенток", небольшую группу постоянных заказчиц, которых она одна обслуживала, изучив их вкусы, " одевала", " откладывала" для них часть поступающих новых моделей. Между " старшей" и ее клиентками создавалась уже некоторая близость, часто на протяжении многих лет, и для этой роли Марта со своей честностью и серьезностью подходила как нельзя лучше.

Она была дочерью нотариуса в Кеттеринге. Многие служившие у Лорье барышни были дочерьми людей интеллигентных профессий из провинции или лондонских предместий. Считалось честью быть принятой на службу в магазин Лорье, носить форму этого предприятия - темнозеленое платье. Потогонная система и скверные бытовые условия, в которые поставлены иногда продавщицы других магазинов, совершенно отсутствовали у Лорье, где девушек прекрасно кормили, предоставляли удобное помещение и следили за их поведением. Мистер Уинч, единственный мужчина в магазине, особенно следил за тем, чтобы девушек никуда одних не отпускали. Он весьма уважал Марту и часто имел с ней продолжительные совещания. Это был розовый, женоподобный старичок, сорок лет прослуживший в магазинах дамского платья. Его большой палец стал совсем плоским от постоянного щупания материй, спина была всегда согнута в почтительном поклоне. При всей своей женоподобности, мистер Уинч для всякого посетителя представлял собой единственную пару брюк в безбрежном и пенистом море женственности. Он не одобрял тех мужей, которые приходили сюда с женами смотреть манекены. Он знал в лицо членов королевской фамилии. Он представлял собой почти такую же крупную величину, как самый магазин Лорье.

Исцеление мисс Крэмб вызвало тихую сенсацию среди персонала Лорье. И непосредственным результатом было то, что просто из любопытства несколько младших продавщиц явилось к Эндрью с незначительными жалобами. Они, хихикая, поясняли одна другой, что им хотелось посмотреть, " каков из себя этот доктор нашей Хавбек". Но постепенно все больше и больше служащих Лорье стало приходить в приемную на Чесборо-террас. Все девушки были застрахованы. По закону они обязаны были лечиться у страхового врача, но, с отличавшим всю фирму Лорье высокомерием, они не подчинялись этому правилу. К концу мая нередко можно было увидеть в приемной Эндрью с полдюжины " барышень" от Лорье - молодых, с накрашенными губами, в высшей степени элегантных, копирующих своих заказчиц. Доходы Эндрью значительно повысились. Кристин говорила смеясь:

- Что ты делаешь с этим хором красоток, мой друг? Уж не ошиблись ли они дверью и не приняли ли твою приемную за театр?

Но пылкая признательность мисс Крэмб (о, восторг исцеления! ) только еще начинала проявляться. До тех пор полуофициально врачом фирмы Лорье считался доктор Мак-Лин, солидный, пожилой. Его вызывали во всех экстренных случаях - например, когда мисс Твиг из костюмного отдела сильно обожглась горячим утюгом.

Но доктор Мак-Лин собирался уйти на покой, а его компаньон, которому он передавал практику, доктор Бентон, не был ни пожилым, ни солидным. Надо сказать, что не раз склонность доктора Бентона шнырять глазами по ножкам и слишком нежная заботливость его по отношению к хорошеньким младшим продавщицам заставляла мистера Уинча хмуриться и багроветь. Мисс Крэмб и мистер Уинч обсудили этот вопрос на одном из своих маленьких совещаний, и мистер Уинч, заложив руки за спину, важно кивал головой, когда мисс Крэмб напирала на то, что Бентон для них человек неподходящий и что на Чесборо-террас имеется другой врач, строгий и скромный, который достигает блестящих результатов, не принося жертв Таис. Пока ничего еще не было решено, мистер Уинч спешить не любил, но когда он поплыл к дверям, чтобы встретить герцогиню, в глазах его был знаменательный блеск.

На первой неделе июня Эндрью, которому уже давно было стыдно за свое прежнее пренебрежение к услугам мисс Крэмб, был потрясен новой неожиданной услугой с ее стороны.

Он получил письмо, написанное языком изысканным и вместе деловым (как он потом убедился, обыкновенный бесцеремонный вызов по телефону был совсем не в духе автора этого письма), с просьбой прийти во вторник, то есть на следующее утро, если возможно, к одиннадцати часам, на Парк-гарденс, № 9, к мисс Винифред Эверет.

Закрыв пораньше амбулаторию, он в большом волнении отправился туда. В первый раз его звали к больному за пределами убогого квартала, которым до сих пор была ограничена его практика. Парк-гарденс представлял собой красивую группу домов не совсем современного стиля, но больших и солидных, с прекрасным видом на Гайдпарк. Эндрью позвонил у дома № 9, в напряженном ожидании, неизвестно почему убежденный, что, наконец, пришла удача.

Ему открыл пожилой слуга. Комната, куда его ввели, была просторна, убрана старинной мебелью, книгами и цветами и напомнила ему гостиную миссис Воон. Как только он вошел, он понял, что предчувствие его не обмануло. Когда появилась мисс Эверет, он повернулся к ней и поймал ее взгляд, спокойный, ясный, с одобрительным выражением устремленный на него.

Это была женщина лет пятидесяти, хорошо сложенная, темноволосая, с желтовато-смуглой кожей, одетая со строгой простотой и державшая себя в высшей степени самоуверенно. Она сразу заговорила с ним ровным, размеренным голосом:

- Я лишилась своего постоянного врача, для меня это несчастье, так как я ему очень доверяла. Моя мисс Крэмб рекомендовала мне вас. Она женщина честная и преданная, я на нее полагаюсь. Я смотрела в справочнике - у вас высокая квалификация.

Она помолчала, совершенно откровенно разглядывая его и точно взвешивая. У нее был вид женщины, которая хорошо питается, окружена хорошим уходом, которая никому не позволит пальцем себя коснуться, пока не осмотрит как следует его руки. Она продолжала с нарочитой сдержанностью:

- Пожалуй, вы мне подойдете. В это время года я всегда проделываю курс впрыскиваний. У меня сенная лихорадка. Вам, я полагаю, известно все об этой болезни?

- Да, - ответил он. - Что вам впрыскивали?

Она назвала известный препарат.

- Мой прежний врач посоветовал мне это средство. Я очень верю в него.

- Ах, вот что он вам впрыскивал!

Задетый ее тоном, он чуть не сказал ей, что верное средство ее хваленого доктора ничего не стоит, что оно стало популярным благодаря ловкому рекламированию его фирмой, изготовляющей его, а помогает оно при сенной лихорадке только потому, что в Англии летом редко бывает в воздухе много той цветочной пыльцы, которая вызывает эту болезнь. Но он сделал над собой усилие и промолчал. В нем происходила борьба между тем, во что он верил, и тем, чего он желал. Он подумал, подстрекая сам себя: " Дурак я буду, если я упущу этот случай после стольких месяцев неудач", а вслух сказал:

- Полагаю, что смогу не хуже всякого другого делать вам эти впрыскивания.

- Прекрасно. А теперь относительно гонорара. Я никогда не платила доктору Синклеру больше гинеи за визит. Могу я считать, что вы согласны на эти условия?

Гинею за визит - втрое больше, чем он когда-либо получал! А еще важнее было то, что это - первый шаг к практике в высшем кругу, которой он жаждал столько месяцев. Снова подавил он в себе протестующий голос совести. Что же из того, если впрыскивания бесполезны? Это ее предложение, не его. Он устал от неудач, ему надоело тянуть лямку, получая по три с половиной шиллинга за визит. Он хочет пробить себе дорогу, добиться успеха. И добьется во что бы то ни стало.

Он пришел к ней опять на следующий день ровно в одиннадцать. Она свойственным ей строгим тоном предупредила его, чтоб он не опаздывал. Она не хотела менять часа своей обычной утренней прогулки. Он сделал ей первое впрыскивание. И стал приходить два раза в неделю, продолжая лечение.

Он был пунктуален, так же аккуратен, как она, и никогда не переходил границ, ею намеченных. Было почти забавно наблюдать, как она постепенно оттаивала. Она была чудачка, эта Винифред Эверет, и особа весьма решительная. Несмотря на свое богатство (отец ее был крупным заводовладельцем в Шеффильде, и все состояние, полученное ею в наследство, было вложено в надежные ценные бумаги), она старалась извлечь максимальную пользу из каждого пенни. То была не скупость, а скорее своеобразная форма эгоизма. Она поставила себя в центре своего мирка, чрезвычайно заботилась о своем все еще красивом и белом теле, интересовалась всеми видами ухода и лечения, какие, по ее мнению, могли ей быть полезны. Она желала непременно иметь все самое лучшее. Она была умеренна в пище, ко ела только самое изысканное и дорогое. Когда при шестом визите она снизошла до того, что предложила Эндрью стакан хереса, он заметил, что это Амонтильядо 1819 года. Одевалась она у Лорье. Нигде, ни у кого Эндрью не видал такого постельного белья, как у нее. А при всем том она принципиально никогда не тратила лишнего фартинга. Никак нельзя было себе представить, чтобы мисс Эверет бросила полкроны шоферу такси, не посмотрев сперва внимательно на счетчик.