Дэвид Кроненберг 18 страница

Только он положил в рот кусочек отбивной, которая снова напомнила ему о первой встрече с Ройфе, как тут же материализовался и сам доктор, будто вызванный одним лишь усилием мысли. Доктор шел торопливо, сгорбившись, поправляя нелепую соломенную шляпу на голове (на этот раз не Tilley) – ее нужно было покрутить, чтоб села как надо, – взглядом упершись в асфальт, и только у дверей ресторана резко выпрямился, картинно развернулся и вошел. Натан как во сне наблюдал приближение Ройфе, продолжая есть, и вскоре понял, что доктор ищет его. Войдя, Ройфе сразу взял курс направо, сделал несколько шагов к своему любимому столику в глубине зала, щурясь в свете тусклых ламп – дешевой имитации экипажных фонарей, затем обернулся, тщательно просканировал зал сквозь большие искажающие лицо очки и наконец засек цель. Поскольку Натан занял столик на одного – и сиденье было одноместное, обитое тканью с зелено‑ розово‑ черным цветочным рисунком, как и остальные сиденья в кафе, – Ройфе пришлось пристроиться боком на диванчике, стоявшем у окна, и развернуться к Натану вполоборота. Наверняка Ройфе тоже вспомнил их первую встречу, подумал Натан, и сейчас отпустит какую‑ нибудь едкую шуточку по поводу того, что он ест, а то и пустится в пространные рассуждения о евреях, питающихся свининой, но доктор был серьезен и весьма взволнован.

– Чейз очень расстроена, – сказал он. – Ты, наверное, в курсе.

Прежде чем ответить, Натан дожевал. Однажды он видел, как Ройфе с трудом пережевывал свиные отбивные – похоже, ему мешала вставная челюсть. Теперь, когда вслед за Наоми и доктор стал изъясняться загадками, Натану показалось, что вставная челюсть слетает у него. Говорить было нелегко.

– Чейз? В курсе? Нет. А что случилось?

Ройфе снял шляпу, принялся ее теребить. Свет падал на доктора сзади, и его редеющая шевелюра выглядела совсем уж жалкой, легкой, как облако.

– Это все ее французский профессор. Аростеги. Не слышал? В интернете только о нем и пишут. Скоро и до газет дойдет.

– А что… с ним?

Натану стало как‑ то нехорошо. Не хочет он ничего слышать, любые новости, скорее всего, означают, что загадочно молчащая Наоми попала в беду, хоть Ройфе вряд ли заговорит о Наоми, он ведь не знает о ее существовании. Натан не рассказывал доктору о токийских событиях, о Наоми: он слишком активно стал бы интересоваться ее делами с Аростеги, может быть, находя в этом какое‑ то утешение.

Ройфе покачал головой: да, странно, мол, это все, необъяснимо.

– Его наконец нашли. Его тело.

Натан отложил вилку и нож.

– Тело? Что это значит?

Кондиционеры в ресторане не работали, и Ройфе принялся обмахиваться шляпой. Свет, пробивавшийся сквозь ее соломенные поля, мигал, и у Натана в конце концов разболелась голова.

– Он мертв. Вот что это значит. Где‑ то в центре Токио свалился прямо посреди дороги, на перекрестке. Видели, что из ушей у него кровь текла. По мне, так это кровоизлияние в мозг, хотя черт его знает.

– Но постойте, вы сказали: тело нашли. А его пришлось искать?

– То ли скорая его куда‑ то не туда отвезла, то ли полицейские забрали втихаря, чтобы сделать вскрытие, не сообщив об этом прессе. Что‑ то такое. Темная история, короче. Свидетелям сначала тоже велели помалкивать. Он же сбежал. И французские копы хотели заполучить его обратно. Может, дело в этом. В общем, ситуация щекотливая.

– Твою мать.

– А что? Ты его знал?

– Нет. Вы его знали.

– Ну, виделись пару раз. Серьезный был человек. С начинкой. Конечно, насчет Чейз я ему не доверял, но это потому, что я старенький папочка‑ параноик. Так, кстати, о Чейз. Она хочет тебя видеть. Хочу, говорит, чтобы он меня утешил. Уж не знаю, что это значит. Дело в этом профессоре, точно. Ай, даже думать об этом не желаю. К черту. Никогда не видел ее такой расстроенной. Отцу это тяжко.

Ройфе шляпой указал на отбивные.

– Но ты закончи сначала с этим. Она потерпит.

Натан отодвинул тарелку.

– Лучше пойду сразу. Где она?

– У себя в мастерской. Ты правда не хочешь доесть? Меня‑ то она все равно не пустит, я там персона нон грата, так что останусь, наверно, здесь.

Натан вылез из‑ за стола, постоял.

– Иди‑ иди, чего стоишь.

Ройфе взял тарелку и дрожащей рукой перенес к себе – на стойку, тянувшуюся вдоль окна.

– Само собой, жду подробного отчета. Для книги. Которую мы рано или поздно напишем. А еще скажи, чтоб мне принесли чистый нож и вилку, ладно?

Когда Натан вышел на улицу, Ройфе уже радостно обстригал отбивные по краям – там, где Натан надрезал и, конечно же, заразил мясо, поэтому доктор брезгливо насаживал отрезанные кусочки на вилку и перекладывал в масленку – изолировал. Натан прошел полквартала, пока не оказался вне поля зрения Ройфе, и тогда остановился перед магазином с громким названием “Универмаг Виллиджа – Галантерея / Поздравительные открытки”, чтоб открыть веб‑ браузер в айфоне. Надо же знать, к чему готовиться. Из старинной зеленой двери магазина хлынули гурьбой хохочущие школьницы с комиксами Archie и шоколадками Kit Kat Mini в руках, толкаясь, пробежали мимо Натана, а он уже смотрел в “Твиттере” мутные снимки Аростеги, лежавшего ничком на брусчатке узкой пешеходной улицы, запруженной людьми, в Акихабаре – Мекке электроники и компьютерных игр рядом с железнодорожной станцией Токио. Скульптурная, красиво вылепленная голова, широко открытые глаза, длинные растрепанные седые волосы, испачканные кровью, вытекшей из ушей Аростеги и запекшейся в расщелинах брусчатой мостовой. Съемка велась ночью, улицу освещали самые разные источники искусственного света, и цвета на фотографиях вышли сюрреалистичными, изображение – размытым, но Натан, кажется, разглядел на плече Аростеги, на куртке, частицы какого‑ то биологического материала – мозги? ткань внутреннего уха? – пропитанные кровью. Из‑ за плохого освещения и теснившихся на улице людей единственный видеоролик, найденный по запросу на YouTube, оказался еще более невнятным и сюрреалистичным. Снимали с рук, на ходу, Аростеги стоял спиной, а между ним и камерой – еще двое‑ трое покупателей, и снимали‑ то не его, а, кажется, неоновый вихрь над головами. Внизу кадра, вне фокуса, видно было, как из ушей Аростеги вырвался то ли дым, то ли мелкие брызги, словом, облака какой‑ то неприятной слизи, подсвеченные сзади, и в этот момент голова профессора дернулась, вышла из кадра, а оператор, видимо, оступился, камера резко поднялась к небу, и ролик закончился. Натан счел бы все это розыгрышем, если б сначала не посмотрел фотографии в “Твиттере”, не оставлявшие сомнений в том, что Аростеги действительно умер, и умер страшной смертью.

Сеть, конечно, наводнили самые разные вариации на тему, но по существу известно было только одно: беглый французский профессор‑ людоед найден мертвым на улице Токио. Что происходило с телом после того, как его погрузили в специальную малогабаритную машину скорой помощи, способную пробраться в любую подворотню, и до того, как появилось сообщение центрального полицейского управления Токио о гибели небезызвестного гайдзина в результате удара, вызванного, по‑ видимому, фатальным кровоизлиянием в мозг, осталось неустановленным, как и говорил Ройфе.

Президент Франции заявил только, что смерть Аростеги – национальная трагедия, усугубленная страшными обстоятельствами гибели последнего, и тело его, разумеется, нужно доставить во Францию для захоронения на Монпарнасском кладбище, рядом с Сартром и Бодрийяром. Просьбу токийской полиции произвести вскрытие самостоятельно французские власти отвергли.

Чейз окунала L‑ образный член Эрве основанием в стеклянную банку с клеем ПВА. Раскраской он напоминал личинку‑ червячка – полупрозрачное желтое тельце с бороздками табачного цвета, обозначавшими сегменты, а на крайней плоти, прикрывающей головку, два овала в черную крапинку – хемосенсорные органы на голове личинки.

– Для Селестины я придумала особенных паразитов. Ей нужны были собственные насекомые, особый вид – она это заслужила, которые заботливо отложили бы внутри нее яйца (как выглядит взрослая особь, мы не видели), чтобы потом вылупились личинки и начали есть ее изнутри. Они все время роют норы в телах хозяев, тихонько отщипывают от них по кусочку, поэтому глаза им не нужны. Ты бы видел, как они вылупляются: удивительное и жутковатое зрелище: пробивают коконы, вылезают и начинают синхронно раскачиваться, словно команда олимпийских пловчих.

Чейз отвернулась от стола с красками и сделала полшага к столу, где лежали отпечатанные на 3D‑ принтере части тела Селестины, а из них высовывались, подобно огромным личинкам мухи, десятка два членов‑ близнецов Эрве. Чейз подставила ладонь под член‑ личинку, который держала в руке, чтобы клей не капал на пол, и, немного подумав, аккуратно поместила свое творение в окровавленную рану с рваными краями прямо над левым коленом Селестины и провернула, как лампочку в патроне. Некоторые члены‑ личинки Чейз подрезала – одни были длиннее, другие короче, – и вся картина представляла собой диораму, демонстрировавшую, как личинки насекомых‑ паразитов постепенно вылупляются, хотя Натану казалось, что из‑ за одинакового фирменного изгиба под углом девяносто градусов члены не очень похожи на настоящих личинок, которые тянутся к свету, извиваясь во все стороны. А еще он думал, что эффект этой композиции усилился бы, если бы части составляли собственно тело, а не лежали бы порознь, как отборные куски мяса в холодильной витрине мясника, – например, символика головы между ног казалась ему слишком очевидной и крайне вызывающей, – но не хотел критиковать работу Чейз по разным причинам, и не в последнюю очередь из страха, что она попросит и его отсканировать свой эрегированный член, чтобы расширить видовое разнообразие личинок. В семействе Ройфе все хотели сотрудничать с Натаном, но он как‑ то остерегался.

Свет из окна в скошенном потолке изливался на Чейз чистым потоком. Она была в школьной форме, какую Натан видел на девочках школы епископа Корнуоллского, располагавшейся на этой же улице, – в белой матроске с короткими рукавами и ажурным воротничком с полосатой каймой, расстегнутым на шее, полосатом серо‑ бордовом галстуке, затянутом не слишком туго, и короткой серой юбке в складку. Однако Чейз не надела полагавшийся к костюму бордовый пиджак, серые гольфы и черные полуботинки на шнурках; стояла босая, с голыми руками и ногами, в ярком свете, падавшем сверху, сотни шрамов, оставшихся после ночных чаепитий, были отчетливо видны, и казалось, что по телу ее ползают муравьи цвета засохшей крови. И это роднило Чейз с пожираемой личинками Селестиной – так, очевидно, и задумывалось. Чейз понимала, что Натан внимательно ее рассматривает.

– Я постесняюсь, наверное, разыграть это представление – собрать мою Селестину вживую, на сцене, так сказать. Ты сними меня, а потом мы продемонстрируем это в записи. Я могу разобрать ее и снова собрать. Твой суперфотоаппарат ведь снимает видео?

– Да, конечно, – солгал Натан. – Сейчас все фотоаппараты снимают.

Он так и видел, как видеоролик, снятый Натаном Мэтом, представляют французским судьям, но даже не мог вообразить, какой это вызовет переполох. Да уж, уникальный материал для исчерпывающей статьи о том, что превращалось кое‑ как в дело Аростеги/ Ройфе/Блумквиста.

– Красивая форма. Ты училась в школе епископа Корнуоллского?

– Да, недолго. А форму мама сохранила. Не ожидала, что влезу в нее. Нашла случайно в подвале, хотя, пожалуй, и не случайно. Лежала в заплесневелой картонной коробке с гербом школы – на нем изображена настоящая епископская митра. А плесенью до сих пор пахнет. – Чейз помолчала. – У меня там был потрясающий учитель рисования.

Так сладко Чейз произнесла это “потрясающий”, так красноречиво облизнула нижнюю губу, что сразу подумалось об очаровательных запретных сексуальных играх учителя и ученицы, на которой, возможно, была эта самая форма. “Изучить вопрос” – мысленно пометил себе Натан.

– Значит, форма – это костюм для вашего представления?

– Азиаты обожают школьниц и школьную форму. Говорят, японцы покупают ношеные девичьи трусики в торговых автоматах. И в подпольных магазинах в жилых зданиях. Эти магазины называют “бурусера”. Здесь важнее всего запах, он придает товару дополнительную ценность. Интересно, что бы сказал на это Маркс? Я не про запах плесени говорю. “Сейлор Мун”. Смотрели? Сначала была манга, потом из нее сделали аниме.

Она пропела первые строчки песенки из мультфильма приятным хрипловатым голосом и лишь слегка фальшивя:

Борется со злом при лунном свете,

При дневном воюет за любовь,

Бьет врага и там и тут,

Сейлор Мун ее зовут!

Натан уже слышал эту песенку. Лесли, его маленькая кузина из Ньюарка, обожала Сейлор Мун – школьницу, которой суждено было стать волшебницей и воительницей, спасающей Галактику, и все время носила матроску того же фасона, что у японских школьниц.

– Откуда вдруг в вашем произведении азиатские мотивы? Неожиданно. Это как‑ то связано с Токио?

– У профессора Аростеги были причины отправиться в Токио. И никакого отношения к договорам об экстрадиции они не имели. Его всегда интересовала азиатская модель консьюмеризма, в особенности японская, очень сложная. Мы продолжаем переписываться. Это так затягивает.

Переписываться? Сейчас? Откуда, из токийского морга? Натан решил сменить тему.

– Может, вам труп Селестины одеть в костюм Сейлор Мун? Связать, так сказать, все воедино.

Натан подошел к Чейз и быстро взглянул на стол поверх ее плеча, а затем она повернулась к другому столу – с красками, где оставались еще две личинки, уже раскрашенные и готовые для инсталляции.

– Знаете, это очень хорошая мысль, про Сейлор Мун. Она ведь тоже волшебница и воительница – Тина.

– А эти укусы у вас на теле? Они тоже для представления?

Чейз так запросто обнажила свои мини‑ увечья, будто хотела, чтоб Натан спросил о них, и он решил спросить – тоже запросто. Он легко представил ее на сцене – как она отщипывает кусочки собственной плоти и ест, а труп Селестины смотрит на нее широко открытыми глазами ласково, с одобрением.

– Ого! Ведь я об этом не подумала. Вы даже не представляете, насколько это замечательная идея.

– А хотел бы представить.

– Мне нужно переманить вас у отца – в свой проект. У вас по‑ прежнему положительный анализ на Ройфе?

Чейз обронила это как бы между прочим, и на мгновение Натан подумал даже, что говорил ей о своей болезни, но потом понял, что узнать о ней Чейз могла только от доктора. Это что, предательство? Значит, отец с дочерью общаются гораздо свободнее, чем рассказывал Ройфе? И с какой стати они об этом говорили? Натану стало ясно: ситуацией в семействе Ройфе он не владеет вовсе.

– Не знаю. Симптомы вроде прошли. Таблетки пить еще три недели. А почему вы спрашиваете?

Чейз шаловливо улыбнулась.

– Помню, читала о дочери Кельвина Кляйна. Каждый раз, стягивая с любовника штаны, она видела на резинке имя отца. Что убивало всякое желание. Вот думаю, каково бы это было – заразиться болезнью, названной именем моего отца?

– Заражаться ею куда приятнее, чем жить с ней. Ну… это тоже можно включить в представление.

– Можно.

– Так в чем же смысл этого представления?

– О смысле думать не нужно. Ари объяснял, что смысл – тоже товар. Одни производят его – посредством религии, философии, национальной идеи, политики, а другие покупают. Но художник – не производитель.

– А оставшуюся часть вашего парижского друга вы пригласите в свое представление?

Как ни странно, Чейз искренне рассмеялась. Взяв предпоследнюю копию члена Эрве, она покрутила им в воздухе, словно футбольным флажком, а затем повернулась к Тине и стала искать в ее теле подходящее гнездо.

– Наверное, нет. Это лучшая его часть.

– Кстати к разговору о частях.

– Да‑ да. Что за странный вопрос вы задали мне на лестнице: где левая грудь Селестины?

Чейз выбрала рану на щеке Селестины, но вставив в нее член‑ личинку, похоже, решила, что он чересчур длинный. Вернулась к столу с красками и принялась подрезать член со стороны корня макетным ножом X‑ Acto.

– Да, именно это я хочу знать.

После разговора с Ройфе Натан ожидал найти безутешную, плачущую Чейз в темной комнате. А Чейз, напротив, сияла, как и собственно комната, и вела себя откровенно игриво.

– Так вы мне ответите?

Чейз отложила нож, повернулась и, сложив руки на груди, похлопала себя по губам головкой биопластикового члена. Краска уже высохла и не оставляла следов.

– Но ведь этот вопрос исходит не от вас, правда?

– Его задала одна журналистка из Токио, которая пишет материал об Аростеги. Об убийстве Селестины. Журналистка.

Натан невольно отмежевался от Наоми, но тут же почувствовал себя виноватым, что никогда не рассказывал Чейз об их отношениях. Хотя рассказ этот был бы долгим. Он решил не будить лихо.

– Журналистка? Вы с ней все время общаетесь? Обсуждаете свои репортажи?

– Журналисты – параноики и никогда не рассказывают друг другу о своих репортажах. Но иногда помогают выяснить кое‑ какие детали.

Вздрогнув, словно от боли, Чейз отделилась от стола и неторопливо подошла к Натану, не отнимая рук от груди. Усеченный член поник и скрючился у ее левого плеча; хемосенсоры на его головке, казалось, смотрели на Натана.

– А если вы узнаете ответ, если все выясните, вы напишете своей подруге‑ журналистке? Сошлетесь на меня? И мои слова станут свидетельством в деле об убийстве? Примерно так?

– Я вас не выдам. Вы останетесь анонимным источником.

Чейз стояла прямо перед Натаном, вызывающе близко. Он совершенно не был уверен, что сможет не выдать ее. И в соответствии с каким законодательством будет вестись расследование? С французским? Международным? Канадским? Натан не имел представления. Но теперь, когда увидел пляшущий в ее глазах огонек, еще больше захотел получить ответ на свой вопрос.

– Какой вы милый. Не выдали бы меня. А если я скажу, что никакого дела об убийстве и нет, тогда как?

– Вы имеете в виду, что французской полиции нечего предъявить вашему профессору?

– Нет, я имею в виду, что никакого убийства‑ то, может, и не было.

– Мадам Аростеги… Миссис Аростеги погибла случайно?

При слове “мадам” Чейз передернуло.

Точно так, наверное, реагировал шизофреник Луи Вольфсон, когда слышал хоть одно английское слово от своей одноглазой матери или отчима, и Натан вдруг разволновался, растерялся. Все это ясно показывало, насколько тесно история Чейз переплеталась с Парижем, Сорбонной, французским языком, Аростеги – иными словами, с французской историей Наоми. Может, и правда, лучшее, что он мог сделать, – объединиться с Наоми, как она и предлагала? Но где Наоми? Страх пронзил его нутро, как острый нож X‑ Acto. Может, надо было встретить ее в Париже, а не ждать в Торонто?

– Миссис Аростеги вовсе не умерла. Она жива. Вот что я думаю.

– Где же тогда левая грудь Селестины?

– Гораздо ближе, чем вы думаете.

Выскользнув из‑ под взгляда Чейз, Натан подошел к столу, где лежали части тела Селестины. Вблизи он выглядел как полевой стол для вскрытия с разлагающимися останками жертвы весьма изощренного убийства. Натан снова повернулся к Чейз.

– Тепло?

– Нет, холодно. Совсем холодно. Тепло было, когда вы стояли передо мной.

Натан подошел к Чейз.

– Ладно. Сдаюсь.

Чейз взяла его руку и положила на свою левую грудь. Бюстгальтера на ней не было, а ткань матроски оказалась удивительно грубой на ощупь.

– Чувствуете?

Натан только пожал плечами. Он сдался, он ничего не понимал в этой игре.

– Я ее съела, Натан. Съела ее грудь, по крайней мере, большую часть. Сколько смогла. Наверное, ни одно другое животное не стало бы это есть, молочные железы уж точно. Они отвратительные. А то, что я не съела, мы оставили в квартире, чтобы полицейские смогли сделать анализ ДНК. Вот поэтому они и считают, что произошло убийство.

Рука Натана соскользнула с груди Чейз, он взял ее за предплечье. На ощупь маленькие ранки на ее коже напоминали сыпь от потницы. Чейз вывернулась, направилась к столу, склонилась над частями тела Селестины. Глядя через член, как сквозь видоискатель, Чейз щелкала языком, имитируя щелчки затвора фотоаппарата. Щелк, нога, щелк, рука, щелк, ступня. Затем, крутнувшись на пятках, повернулась к Натану.

– Вот так, а еще мы сделали снимки, весьма впечатляющие.

– Это правда была ее грудь? Селестины? Она была… жива, когда ты ее ела?

– Она все время хотела ее отрезать. Не давала ей покоя эта мысль. Похоже, Селестина страдала какой‑ то острой формой дисморфофобии. Ари отвез ее куда‑ то, нашел доктора, который помог ему отсечь Селестине грудь. Нашел единомышленника. Грудь заморозили, привезли домой. А потом положили в морозилку – для копов. Там оставалась часть соска, молочной железы, жировая ткань и кожа.

– Но если Селестина жива, где она?

– Мы не знаем. Она неуловима.

Натан нервно вытер губы тыльной стороной ладони. Жест слишком красноречивый, но ему необходимо было подготовить рот, чтобы произнести следующие слова.

– Ты ведь знаешь, что Аристид Аростеги умер.

– Я прочитала все, что нашла в интернете. Не на французских сайтах, конечно. Сначала эта новость меня потрясла, было очень больно, очень тяжело. Сердце хотелось выплюнуть. Он так много для меня значил. Профессор. Мой философ. Но потом я поняла.

Натану показалось, что лицо ее сейчас отделится от головы и радостно запорхает по комнате.

– Но потом ты поняла…

– Он умер точно так же, как и Селестина. Теперь они вместе где‑ то, и я снова с ними увижусь. Я не о какой‑ нибудь там дурацкой загробной жизни говорю. Они позовут меня, когда придет время, когда начнут новую жизнь. И я отправлюсь к ним, где бы они ни были.

И с этими словами Чейз снова повернулась к столу, окунула корень члена‑ личинки в банку с клеем и поднесла к ране на щеке Селестины, что, видимо, должно было знаменовать начало ее путешествия. Подумав немного, она аккуратно вставила личинку в надлежащее отверстие, торжественно провернула и сделала шаг назад, чтобы окинуть взглядом свое творение. Новая укороченная личинка привлекала не меньше внимания, чем торчавший изо рта опухший, посиневший язык. Чейз тихонько ахнула от восхищения.

Судя по всему, Сэмюэл Беккет страдал контрактурой Дюпюитрена – безымянный палец и мизинец его правой руки загибались вовнутрь, отчего ему было трудно и неловко здороваться за руку. Этот факт порадовал Эрве Блумквиста, который, выясняя, кто из известных людей болел Пейрони (особенно его интересовали звезды велоспорта), обнаружил, что Пейрони часто сопровождалась контрактурой Дюпюитрена, и дело тут скорее в патологии иммунной системы, чем в велосипеде. Теперь, заметив на левой ладони некрасивое вздутие в форме треугольного шеврона, свидетельствовавшее о воспалении сухожильных влагалищ (оно напоминало раскрытую акулью пасть), которое неминуемо приведет к тому, что средний палец и мизинец загнутся вовнутрь и их уже нельзя будет разогнуть (так называемый синдром щелкающего пальца), Эрве и себя мог причислить к этой когорте избранных. Он готов был побиться об заклад, что Беккет страдал и Пейрони – сексуальная жизнь писателя представлялась весьма скудной, – но вряд ли этому удастся найти доказательства. Эрве взял ручной 3D‑ сканер Creaform, которым сканировал свой член – тот все еще стоял, – и представил, как сканирует члены Сэмюэла Беккета и других знаменитых жертв болезни Пейрони. На сей раз изображение получилось более подробным, чем то, что он отправил сегодня Чейз Ройфе, но ей другого, наверное, и не надо. Эту картинку он отправит Ромму Вертегаалу в Северную Корею – он где‑ то там, но не в Пхеньяне.

Внизу, на первом этаже, пыхтел FabrikantBot 2 – допечатывал запчасти универсального складного народного велосипеда “Чучхе”, которые должны были заменить дефектные детали велосипедной подвески, причинившие Эрве столько неприятностей, когда он ездил на опытной модели велосипеда по своей квартире на рю Бобур в Третьем округе Парижа. Он попытался сделать крутой поворот, почти как велоакробат, после чего педали застопорились намертво и пришлось полностью разбирать их вместе с рычагами, а потом собирать заново. Эрве сфотографировал и снял на видео бракованные запчасти, послал Ромму по скайпу (разработка велосипеда велась под руководством Вертегаала), и тот сразу же ответил. Доброжелательный Ромм всегда готов помочь и, конечно, заслужил ответный подарок – 3D‑ модель пениса.

Разумеется, Ромму член Эрве был очень хорошо знаком: он не раз помогал вставлять его во всевозможные отверстия в те безумные дни семинаров Аростеги – слово, конечно же порождавшее кучу прозрачных каламбуров с семенной жидкостью, семенем, спермой и разнообразными производными от них. Корейцы, наверное, пуритане – все‑ таки живут при авторитарном режиме, и Эрве надеялся, что подарочный член Ромм будет распечатывать в одиночестве – в какой‑ нибудь выделенной ему убогой студии, однако мысль о том, что какой‑ нибудь суровый инспектор застанет Ромма с моделью искривленного болезнью Пейрони пениса из ABS‑ пластика и тогда Вертегаала сошлют в исправительно‑ трудовой лагерь, какой‑ нибудь Ченгори № 12 – очень далеко от людей и от столицы, доставляла Эрве извращенное удовольствие и приятно щекотала.

Но может быть, Ромм обработает 3D‑ модель члена, с помощью каких‑ нибудь спецэффектов превратит копию из ABS‑ пластика или биопластика – унылую, невыразительную, характерного серого или бледно‑ голубого цвета – в нечто яркое, живое, красочное, с красивой пористой текстурой. Эрве, правда, сомневался, что у Ромма имеются такие художественные способности, какие продемонстрировала Чейз, работая под руководством специалистов франко‑ корейской фирмы, специализировавшейся на изготовлении гигантских моделей членистоногих для школьных кабинетов и научных демонстраций. Выбор по меньшей мере странный, ведь кровь у членистоногих не красная и кожи у них нет, но Ромм настаивал, считал сотрудничество с этой фирмой безопасным; и, надо признать, ее сотрудники действительно помогли изготовить весьма правдоподобные, сочные муляжи частей истерзанного тела Селестины – с разорванными жилами, лопнувшими кровеносными сосудами, вскрытыми железами, растянутыми мышцами, – помогли вдохнуть в них жизнь, и снимки этих частей убедили префекта, что убийство действительно было. Специалисты по сверчкам и омарам тут не подошли бы.

Правда, в основном всю грязную работу выполняла Чейз, ребят из фирмы следовало остерегаться – они ведь могли выдать Эрве полиции, когда в Сети появились снимки с места преступления. Только Чейз можно было доверить создание съедобного протеза левой груди, а также фальшивой раны на теле Селестины, прикрывавшей шрам от мастэктомии на снимках, где они поедали ее тело.

Но именно оригинал этой груди стал решающим доказательством, единственной частью тела, которую и нашли в квартире Аростеги: принадлежность комка истерзанной плоти с половиной соска и следами зубов, найденного в миске в холодильнике, Селестине Аростеги экспертиза установила сразу же (образцы ДНК охотно предоставила обезумевшая от горя сестра Селестины Софи, администратор фирмы, сдававшей в аренду шале в Шамони). Может, у префекта и хватило духу проверить найденную грудь на наличие раковой опухоли, однако публика, очевидно, хотела, чтобы разрабатывалась версия о людоедстве. Конечно, оторванная и съеденная грудь возбуждала общественность больше, чем удаленная хирургическим способом. Сложные сюжеты публика не приветствовала, во всяком случае пока.

Эту улику – грудь в суповой тарелке – не обнародовали (изысканную керамическую мисочку ручной работы Astier de Villatte Селестина выбирала сама, то есть это был не обычный товар категории люкс), но во время допроса, который проводил стильный парень в зауженном двубортном костюме от Costume National на шести пуговицах в черную и серую полоску и черном свитерке на молнии, без галстука (Эрве все думал, не одолжил ли полицейский у кого‑ нибудь этот костюм, чтобы подозреваемый в его обществе чувствовал себя свободнее), а затем сам префект в сдержанном, строгом темно‑ синем костюме (вероятно, от Гуччи), Эрве стало ясно: сыр в мышеловке, как говорил Аристид, полицейские проглотили и не сомневаются, несмотря на отсутствие тела как такового, что расследуют настоящее громкое убийство.

Фотографии со сценами людоедства будут явлены миру “в самый подходящий с политической точки зрения момент”, как сказал Ромм (он обещал, прибегнув к цифровым технологиям, изменить на снимках лица Эрве и Чейз, но теперь Эрве решил, что был бы не против оказаться в эпицентре взрыва, который последует за опубликованием фотографий, чем бы это для него ни закончилось). Какой подходящий момент имел в виду Ромм, Эрве мог только предполагать. Он понимал: триумфальное появление беглого Аристида в Пхеньяне будет плевком в лицо французскому правительству, нападавшему сейчас на КНДР из‑ за проводимых корейцами ядерных испытаний, – даже покруче истории с Депардье, который, возмутившись высокими налогами, отказался от французского гражданства и получил наскоро отпечатанный российский паспорт из рук президента Путина. Но людоедские фотографии? Сама инсценировка смерти Селестины? Что это? Иллюстрации к книжке комиксов об ужасах капитализма, о ненасытном, всепожирающем, потребительском западном духе? Официальное заявление Аристида, которое он сделает, благополучно добравшись до Пхеньяна, конечно, все прояснит.