Дэвид Кроненберг 7 страница

– Она сбежала ночью. Барахло свое здесь побросала. Горячая была дамочка.

С этими словами Ройфе присел на корточки и принялся без всякого смущения рыться в фотосумке, которую Натан оставил раскрытой на мохнатом ковре. Щетинки ворса маячили у Натана перед глазами. Ковер, наверное, годов семидесятых. Или ворс снова в моде? Ковер был грифельного цвета, что как‑ то не вязалось с интерьерами семидесятых. Ну не безумие ли? Он правда на это согласился? Он в самом деле сможет здесь заснуть, проснуться и потом нормально функционировать?

Натан решил призвать на помощь чувство юмора.

– Я, пожалуй, смогу частично заменить вашу домработницу, если нечем будет заняться. С метелкой для пыли я неплохо управляюсь.

– Поймаю тебя на слове, так и знай. Здесь страшный бардак. Ух ты, классная штука! – Доктор держал в руках беспроводное устройство для управления вспышками. – Что это за фиговина? “Беспроводной блок управления вспышками «Никон” SU‑ 800», – прочитал Ройфе на этикетке. – Круто.

Чтобы подключиться к беспроводной сети, Натан воспользовался точкой доступа LTE на айфоне. Ройфе дал ему пароль от своего вайфая – “Имя сети: DoctoR. Пароль: inFeKtion!! ”, который чья‑ то трясущаяся рука записала серебристым маркером на обратной стороне десятидолларовой подарочной карты PizzaPizza/ Toys “R” Us.

– Верни мне, когда подключишься, – предупредил доктор.

Опасался, как бы менеджеры бонусной программы PizzaPizza не узнали пароль от его вайфая? Вряд ли. Старикашка уж слишком настойчиво уверял, что с техникой не дружит, а на самом деле, похоже, прекрасно разбирался в айфонах, айпадах и прочей электронике, поэтому паранойя, охватывавшая Натана в доме Ройфе, по‑ видимому, имела под собой основания. Натан не сомневался: если он воспользуется сетью DoctoR, каждый удар по клавише будет зафиксирован, каждое электронное письмо похищено и помещено в архив, каждый разговор по скайпу расшифрован и сохранен для каких‑ нибудь дурных целей. Или ему просто хочется думать так, хочется, чтобы эта история оказалась более захватывающей, чем предполагалось?

Сначала Ройфе поднял настоящую бучу: он хотел железобетонный, заверенный юристом контракт, который скрепит их тайный творческий союз, и тогда любые материальные претензии, равно как и разбирательства по поводу ненадлежащего обращения с пациентами и прочие юридические фокусы, связанные с медициной, станут просто невозможными. Но едва Натан согласился переехать к нему, доктор, казалось, беспечно махнул рукой на всю эту затею. Похоже, даже забыл на время, что ни в какую не давал Натану записать хоть слово, сделать хоть одну фотографию, прежде чем они не прогонят свою сделку через какое‑ нибудь солидное литературное агентство – “может, даже через Эндрю Уайли, агента Сакса”. Теперь он, видимо, был совершенно удовлетворен туманными идеями о том, каким волшебством создастся этот двуединый сплав, новое воплощение Сакса – с кинофильмом, а то и оперой, парочкой тонких пародий и, конечно же, злобными нападками коллег, которые будут горячиться от зависти, вызванной выходом в свет книги под рабочим названием “Употреблено: любопытный случай из практики”. Ройфе уже репетировал, как будет отвечать на обвинения в эксплуатации собственного профессионального опыта: “Мы работаем в русле освященной временем традиции клинических рассказов. Так делал Фрейд, так делал Шарко, так делал Лурия. И так делаем мы! Мы используем познавательный метод, нацеленный на то, чтобы вызвать дискуссию, абсолютно легитимный”. Натан был бы только счастлив, если бы энтузиазм Ройфе помог им продвинуться как можно дальше без бумаг, юристов, сделок, агентов и прочей головной боли. Он хотел знать, что в любой момент, хоть посреди ночи, может уйти, укатив за собой чемодан, не прощаясь и ни о чем не сожалея.

Натан рассказал Ройфе о своем пристрастии к “Нэспрессо”, и доктор, дабы скрепить их соглашение, принес в подземные владения юноши Pixie, кофемашину – личную, из рабочего кабинета, и две длинные коробочки с серыми капсулами Roma. Натан никогда не видел Pixie во плоти. Кофемашина была восхитительного серебристо‑ белого цвета и подозрительно гармонировала с ворсистым ковром.

– Не благодари. У меня на кухне еще одна стоит, шикарная, здоровенная. Так что без кофеина не останусь.

И теперь Натан пил Roma из белой изящной керамической чашечки с блюдцем – они шли в комплекте с машиной; на стенке чашечки в квадратной выемке со скошенными краями был нанесен логотип “Нэспрессо” – крылатая N, расколотая надвое. Зеленые прописные буквы на донышках сообщали, что это “Коллекция «Нэспрессо», сделано в Португалии”, и мысль, конечно же, возвращалась к плакату и бывшей домработнице. Синхронистичность? Наверное, таким образом космос выражает мне одобрение и не зря я сижу здесь, в подвале у Ройфе, решил Натан. Во всем происходящем, бесспорно, прослеживалась логика.

В маленькую, но толковую кухню бывшей домработницы (по соседству – гостиная с плиточным полом) Натан решил Pixie не относить, а оставить пока что в спальне на комоде. Ему хотелось чувствовать себя искателем приключений, поселившимся в европейском отеле, а не человеком, вынужденным переехать окончательно и бесповоротно – скажем, к своему недавно овдовевшему отцу. Однажды Натану уже пришлось это сделать, и снова испытать такое или подобное он не готов – уж слишком горькой и безысходной была его жизнь тогда. Вероятно, настроившись на волну Наоми, Ройфе объявил со смехом, что отдельного входа в жилище внедренного журналиста нет – тем легче за ним присматривать, однако ванна, душ и все остальное в рабочем состоянии.

Следовало признать: он остался здесь из‑ за Чейз. Захотел жить с ней в одном доме. Черт его знает почему. Чейз, конечно, привлекательна, но от нее немедленно повеяло легким безумием, а это сразу остужает и говорит о том, что не стоит предаваться напрасным мечтам. Но где она находится? Знает ли вообще о его переезде? Слышит ли его? Придет ли к нему в гости? Допив кофе, Натан попытался связаться с Наоми по электронной почте, позвонил, написал эсэмэску. Нет ответа. Тогда он набрал номер Дуни в Словении, и тоже безрезультатно – после девяти гудков связь прервалась, оставить сообщение ему не предложили, и безутешный Натан подумал, уж не убила ли она себя, не сумев пережить, что заразила его.

Наоми шла по кампусу Хонго Токийского университета, чаще именуемого просто Тодай, вдоль широкой обсаженной деревьями аллеи к лекторию Ясуда, похожему на крепость, облицованному темно‑ красной плиткой, с каменной аркой над входом, которая совершенно не гармонировала с самим зданием; затем свернула направо и по тропинке, затерянной в чаще, направилась к пруду Сансиро. Она шагала уверенно, ведь прежде чем отважиться выйти из квартиры Юки, где был на удивление устойчивый сигнал беспроводной Сети, само собой, досконально изучила путь на карте Google и в YouTube. Юки отказалась сообщить пароль от своего вайфая и настояла, что сама введет его на многочисленных электронных устройствах Наоми. Внезапная маниакальная недоверчивость охладила теплое чувство Наоми к подруге. Но сейчас она предпочла об этом не думать. Повторяя виртуальный путь в реальности, Наоми испытала дежавю, почувствовала одновременно уверенность и несвободу. Она спустилась по извилистым каменным лесенкам, прошла мимо студентов, кормивших карпов, обычных и парчовых, с больших валунов у берега, мимо маленького водопада и приблизилась к деревянной скамье, на которой сидел профессор юридического факультета Хидеки Мацуда. В электронной переписке, налаженной Юки, Мацуда дал понять, что беседовать в людном месте остерегается, однако не хочет показаться невежливым, и предложил компромисс – встречу у старого пруда на территории университета. Чтобы не спугнуть осторожного профессора, Наоми взяла с собой только айпад в специальной наплечной сумочке Crumpler и черную хозяйственную сумку из парижского магазина La Grande Epicerie, куда положила кое‑ какие вещи и мыльницу Sony RX100 – на всякий случай.

Профессор поднялся ей навстречу, слегка поклонился, не подавая руки.

– Приятно с вами познакомиться, Наоми.

– Спасибо, профессор Мацуда, мне тоже. Очень благодарна вам за помощь.

Короткую неловкую паузу заполнили доносившиеся с другого берега голоса студентов, которые говорили с рыбками и друг с другом. Наоми понимала: для этого аккуратного, учтивого мужчины лет пятидесяти в безупречном костюме и галстуке, в очках с простой оправой из нержавеющей стали их встреча – изрядный стресс. Наконец Мацуда достал из внутреннего кармана пиджака карточку и обеими руками, как визитку, протянул Наоми. Та взяла ее тоже двумя руками, но оказалось, это просто белая карточка, надписанная от руки исключительно по‑ японски – возможно, таким образом Мацуда намекал, что не хочет сообщать Наоми о себе ничего, кроме уже ей известного. Да, здесь потребуется помощь Юки. Они присели на скамью напротив маленького островка с пышной растительностью.

– Философа вы найдете по этому адресу, в какое время – я тоже указал. Сейчас он там живет. И хочет с вами встретиться.

Мацуда, конечно, рад был бы на этом и закончить, распрощаться с Наоми сейчас же, а может, немного прогуляться вокруг пруда, подробно рассказать ей, что тот был создан в 1615 году, имеет форму сердца, что его стали называть Сансиро после выхода в свет в 1908 году одноименного романа Нацумэ Сосэки, посвященного Токийскому университету, – словом, поболтать о невинных, милых и приятных вещах. Но Наоми не собиралась быть милой и приятной.

– Профессор, вы близкий друг Аристида Аростеги, верно?

– Нет, близким другом я бы себя не назвал. Мы оба занимаемся философией – он как профессионал, а я… хм, как философ, ведь философия связана с моей специализацией – юриспруденцией и международным правом. Вот что нас объединяет. Мы с ним пересекались время от времени на разных мероприятиях.

Наоми чувствовала, как поднимающийся от пруда сырой тропический жар пышет ей в лицо, наверняка уже красное. А Мацуде, кажется, вовсе не было жарко.

– Вы недавно виделись?

– Недавно? Нет‑ нет. Мы переписывались по электронной почте. Вы, конечно, понимаете, что в университете отношение к нему неоднозначное.

– Такое же неоднозначное, как к людоеду Иссеи Сагаве?

Мацуда чуть подался назад, словно от толчка в грудь, но в лице не изменился.

– Неуместное сравнение, Наоми.

– Профессор Мацуда, я собираюсь встретиться с мсье Аростеги наедине. Совсем наедине.

– И?

– Следует ли мне опасаться?

Мацуда поправил очки двумя руками.

– Смотря что вы имеете в виду.

– Я имею в виду, что хочу остаться живой и здоровой. Философ опасен? Не в философском или эмоциональном смысле. Я говорю о физической угрозе.

Профессор словно лишился дара речи. Он лишь пристально смотрел на Наоми, а когда стайка птиц взлетела с пруда, моргнул.

– Французская полиция подозревает его в убийстве, – напирала Наоми.

Очевидно, Мацуда не мог больше этого слушать. На лбу у него выступила испарина. Профессор встал.

– Пожалуйста, при встрече передайте мсье Аростеги привет от меня.

Мацуда поклонился, повернулся и зашагал вдоль пруда. Портфель, который Наоми заметила только сейчас, профессор крепко держал у бедра, тот даже не раскачивался.

Наоми стояла на улице, а вернее, в узеньком проулке с частными домами в западном районе Токио. Юки заверила ее, что, конечно же, такие дома, самые разные – и большие роскошные особняки, и миниатюрные, красивые, как игрушечки, коттеджи в стиле модерн, – в городе есть и их гораздо больше, чем, скажем, в Париже. Но когда такси, осторожно пробираясь среди велосипедов, цветочных горшков, детских колясок, пластиковых урн, скамеек и стульев, в беспорядке стоявших вдоль улицы, отъехало и Наоми увидела дом Аростеги, он не показался ей ни роскошным, ни игрушечным.

Шел девятый час, быстро темнело. Наоми достала маленький Sony RX100 – лучше пока сойти за туристку – и принялась снимать все вокруг. Света было мало; чтобы при длинной выдержке получить четкие снимки, Наоми фиксировала фотоаппарат, прислоняя его к какой‑ нибудь стене или столбу. Сгущались сумерки, горели ртутные фонари, из окон лился свет ламп накаливания – картинка получалась замечательная, объемная и сюрреалистичная. Наоми, казалось, слышала, как исступленно жужжат микросхемы RX100, с трудом балансируя цветовые температуры различных источников света.

Запечатлев магазин на другой стороне улочки с загадочными алюминиевыми, керамическими и стеклянными сосудами в запотевших витринах, Наоми обернулась к двухэтажному серому домику Аростеги с унылым палисадником у входа. Стены в грязных разводах, осыпающаяся штукатурка, рябая от ржавчины кованая калитка, чахлый замусоренный сад. Из окон второго этажа пробивался слабый свет, на первом было темно. Наоми уже, кажется, сфотографировала все вокруг, поэтому, пролистав напоследок сделанные снимки – не бросится ли что‑ нибудь в глаза, положила фотоаппарат в сумку, взяла чемодан за ручку и пошла через улицу, покатив его за собой.

На заборе рядом с открытой калиткой висел почтовый ящик из нержавейки с трафаретной надписью 13–23 в голубом прямоугольнике. Белые японские иероглифы во втором таком же прямоугольнике расшифровке не поддавались. Во внутреннем дворике, где на голых бетонных стенах мигали фонари в оранжевых плафонах, у девушки руки зачесались снова достать фотоаппарат – так много было здесь замечательно депрессивных деталей, свидетельствующих об упадке, в котором находилась жизнь этого человека (в статье она тоже об этом расскажет), – но Наоми удержалась. Не сейчас.

Стоя у входа, перед раздвижной деревянной дверью, Наоми пыталась разглядеть что‑ нибудь сквозь вертикальные вставки из рифленого стекла, но напрасно. Справа над дверью под конусообразным кожухом из оцинкованной стали висел электросчетчик, который Наоми поначалу приняла за камеру видеонаблюдения. Стены дома были опутаны электропроводкой, проложенной как попало, проржавевшие скобы местами почти отвалились. Наоми поискала звонок или дверной колокольчик, не нашла и постучала в стеклянную панель, та задребезжала. В глубине комнаты зажегся жидкий, тусклый свет, кто‑ то повозился с замком, и дверь отворилась.

На пороге, пряча лицо в тени, стоял Аростеги – высокий, внушительный, косматый. Наоми удивилась: на видео он показался ей маленьким и изящным. Она даже подумала, что ошиблась адресом, что перед ней кто‑ то другой, но, внимательно осмотрев девушку с головы до ног, человек заговорил, и по голосу, по акценту Наоми узнала Аростеги.

– Вы с сумкой. Хорошо.

Наоми с беспокойством глянула на свой чемодан.

– Ах, это… Здесь у меня техника. Фотоаппарат, вспышки и все такое. Подумала, пригодится. Мы ведь говорили о съемке, о том, чтобы показать людям, как вы здесь живете…

Аростеги наклонился, взял чемодан за верхнюю ручку.

– Тяжелая у вас техника.

Согнув руку, он откатил чемодан в сторону, коленом открыл дверь пошире, чтобы пропустить Наоми в дом.

– Снимайте обувь и входите, – сказал Аростеги, словно она могла забыть об этой местной традиции, тем более что сам хозяин был в носках, а его темно‑ красные туфли стояли здесь же, в гэнкане[13], перед ступенью, за которой начиналось пространство дома.

Наоми сидела в приплюснутом кресле‑ мешке, то есть почти на полу, в маленькой, тоже словно приплюснутой гостиной. Аростеги принес ей зеленый чай. Свет в комнате был таким же тусклым, каким казался снаружи, из‑ за двери, и сумрак усиливал сковывавшую Наоми тревогу. Задние раздвижные двери, стеклянные, грязные, открывались во тьму. Теперь она разглядела Аростеги: осунувшийся, небритый, седая шевелюра с редкими темными прядями немыта, нечесана, одежда помята – вероятно, он в ней спал. Однако все это почему‑ то делало профессора еще привлекательней, и Наоми понимала: вот где причина ее беспокойства, а страх здесь ни при чем.

– Спасибо.

Она взяла чашку. Аростеги сидел напротив, на сложенном диванчике‑ футоне, и, обхватив свою чашку руками, будто греясь, тоже пил чай. От него вроде бы доносился какой‑ то аромат, вызывавший смутную ассоциацию с Японией и в общем приятный.

– Итак, у вас есть фотоаппарат. Это хорошо. И вы захотите снимать. Я и сам сделал фотографии. Весьма впечатляющие.

После этих слов Наоми поняла, что засевшее внутри беспокойство наконец переросло в испуг, а то и в настоящий страх. Она гнала от себя образ этого человека, который, благоухая ароматными миазмами, скрупулезно фотографирует частично съеденную голову жены. Может, Аростеги и запостил те фотографии? Тогда кто он – наглый убийца или извращенец?

Наоми поспешила заполнить затянувшуюся паузу, пробормотала, слегка запинаясь:

– Вы? Делали фотографии? А… документальные или художественные?

Аростеги нехорошо засмеялся. Долго вытряхивал из пачки, лежавшей рядом на диване, японскую сигарету, закурил, снова засмеялся, выдыхая в сторону Наоми облачка дыма.

– Теперь курю только японские. Хочу стать японцем. Никогда больше не заговорю по‑ французски. Никогда. Говорят, Толстой выучил древнегреческий очень быстро, как только всерьез им занялся. Я тоже быстро выучу японский. А до тех пор буду говорить только на английском и немецком. Философствовать, по крайней мере, лучше на немецком. Но, может, я сделаю так, что и японский станет важным языком для современной западной философии. Если хватит времени.

– Фотография говорит на языке, понятном всем. Поэтому вы ею занялись? – Наоми прощупывала почву.

– Мне кажется, вы видели мои работы, – сказал Аростеги. – И можете сами сказать, документальные они или художественные. Я думаю, и то и другое.

– Я видела ваши работы?

– В интернете. Знаменитые снимки моей жены. Я выкладывал их в Сеть с университетского компьютера, из Тодая. – Аростеги снова рассмеялся, коротко и сухо. – Об этом еще не известно.

– Вашей жены?

Наоми хотела, чтобы вопрос прозвучал глуповато – так и получилось, – сейчас она прикидывалась наивной американкой, которую легко поразить; занимаясь журналистикой, Наоми часто играла эту роль.

– До и после. В основном после. Вот эти‑ то последние всех и интересуют. Уверен, вы их видели. На arosteguyatrocity. com.

Аростеги поднялся, наклонился к Наоми, подлил чаю. Хотя ее чашка оставалась почти полной. Зачем он это сделал? Чтобы напугать, спровоцировать? Непроизвольно Наоми слегка отпрянула.

– Не хотите сделать парочку снимков? Сфотографировать меня в день нашего знакомства? Для истории. Вы сказали, у вас есть вспышки. Я не люблю яркий свет в доме. Не могу думать при ярком свете. Но вспышка, озарение нам не помешает.

Наоми разместила в комнате три беспроводные вспышки Speedlight, установила на свой “Никон D300” массивный черный SU‑ 80 °Commander – блок управления, который приводил вспышки в действие посредством инфракрасного сигнала, передаваемого через “башмак” фотоаппарата, и принялась снимать Аростеги, а тот позировал – пил чай, курил и непринужденно разыгрывал потрепанного жизнью мудреца. Пока что Наоми использовала простую схему освещения, без всяких затей: одна вспышка, отражаясь от стены и узкой деревянной лестницы позади дивана, высвечивала фон; другая стояла справа наверху, на аудиоколонке – кажется, одной‑ единственной – и была направлена на лицо Аростеги; а третья располагалась точно слева, на стопке книг, и выравнивала свет. Диктофон Nagra ML – следующее поколение после Nagra SD Натана – Наоми поставила на боковой столик рядом с диваном и тоже включила. Ловкий доктор философии ухитрялся произносить слова точно между блицами, и ни разу Наоми не поймала его с полуоткрытым ртом или полузакрытыми глазами. Прямо как Эрве. Может, они друг у друга учились?

– Какой большой у вас фотоаппарат. Профессиональный. Этого, конечно, следовало ожидать. Я тоже снимаю на цифровой, только маленький, как говорится, ширпотребный. Мне хотелось бы обучиться у вас приемам профессиональной фотосъемки. Отчасти поэтому я настаиваю, чтобы вы жили здесь, пока делаете интервью. Тогда и мне будет польза.

Наоми ежеминутно отсматривала сделанные снимки на жидкокристаллическом дисплее “Никона” – “обезьянила”, как говорят с усмешкой профи и, конечно, все до единого без конца делают то же самое. Современные дисплеи идеально передают картинку – разрешение, цветá, – и ты видишь в точности, что получилось. Она не знала ни одного человека, которого ностальгия по пленочным фотоаппаратам действительно заставила бы снимать на пленку, разве только в качестве мазохистской ретроакции.

– Мсье Аростеги, извините, но я не согласна жить у вас. И почему вы говорите, что только от уроков фотографии вам будет польза? Мне казалось, вы хотите поведать свою историю. Вы ведь еще никому ее не рассказывали.

– Ари. Называйте меня Ари, если надумаете здесь поселиться. Я пишу книгу и в ней расскажу свою историю. А вы вряд ли сможете представить ее достаточно объективно, вернее, достаточно субъективно.

– Хороший журналист способен рассказать о герое такое, чего он и сам о себе не знал, поверьте моему опыту.

– Правда? Это было бы интересно. Весьма.

Уже через несколько часов Наоми оккупировала шаткий металлический столик на кухне у Юки, разложила на нем всю свою электронику, чтобы упаковать и перевезти к Аростеги. Юки стояла, прислонившись к входной двери, и наблюдала за Наоми, а заодно, конечно, с кем‑ то переписывалась, сидела в “Фейсбуке”, “Твиттере” и “Инстаграме”, играла в видеоигры и смотрела мультики на здоровенном телефоне‑ раскладушке неизвестной Наоми модели, корпус которого пестрел наклейками с симпатичными и жуткими персонажами японских аниме и манга.

– По‑ моему, ты ненормальная, – сказала Юки. – А то и самоубийца.

Кабели‑ коннекторы‑ адаптеры Наоми обычно складывала в старые бумажные конверты с мягкой прокладкой и каждый раз, пакуя вещи, сталкивалась с одной и той же головоломкой: что, куда и с чем положить. Сейчас она стояла у стола, уперев руки в бока, смотрела на сваленные как попало конверты, провода и всякую всячину и дожидалась, когда же придет решение. Время от времени Наоми бросалась к этой куче, как баклан бросается в море за угрем, выхватывала из нее что‑ нибудь и запихивала в подходящий конверт – почему именно тот, а не иной, знала только она, – отходила и ждала следующего озарения.

– Это только самое необходимое. Бó льшую часть вещей я оставлю здесь, если не возражаешь. Он сказал, что хочет брать у меня уроки фотографии.

– Дорогая моя, он хочет заняться с тобой сексом или убить. А может, и то и другое. Одновременно.

– Прекрасно, – ответила Наоми, прежде чем нырнуть опять. – Обязательно пришлю тебе фото графии.

– Кстати, о сексе. Чем закончился твой визит в женскую консультацию? Нашла англоговорящего гинеколога?

– Пришлось удовольствоваться франкоговорящим. Сначала он порекомендовал мне пройти какой‑ то курс “Голубой лотос”.

– Да. Это для работающих женщин. Я имею в виду офисных работниц, обслуживающий персонал. Нормальный был доктор? Зря я с тобой не пошла.

– Доктор‑ то нормальный. Но что за дурацкая тема про работающих женщин? Пришлось объяснять ему, что меня интересуют только венерические заболевания. Я его, наверное, шокировала.

– Этот курс еще называется “Германий”. Я его проходила.

– Ты? Правда? Юки!

– Была у меня парочка любовников не очень хороших. Конечно, до твоего философа им далеко…

– Пожалуйста, не беси меня. Но с какой стати “Германий”? Почему в Японии обследование на венерические заболевания носит название какого‑ то там металла, открытого немцем? “Голубой лотос” звучит намного сексуальнее.

– Японские врачи вообще народ странный, у них нездоровая склонность к поэзии. Про название надо было у доктора спросить.

– Я хотела сбить его с толку. Но он, правда, не без моей помощи, поставил совершенно правильный диагноз: Ройфе – и выписал мне вот это.

Наоми откопала в кармане куртки рецепт и протянула Юки, та едва на него взглянула.

– Сасагаки. Не знала, что он говорит по‑ французски. Это самый обычный антибиотик. Купим в аптеке по соседству. Пойдем туда вместе. Судя по количеству, здесь месяца на два. Так ты собралась спать с мсье Аростеги? Похоже, придется немного подождать. Хотя, может, с твоей болезнью Ройфе и презерватива достаточно?

– Спасибо за очаровательный поток сознания, Юки. Теперь мне все окончательно ясно.

– Всегда пожалуйста.

Аростеги сделал два захода, чтобы втащить чемодан и спортивную сумку Наоми по узенькой лестнице на второй этаж. Наверху, конечно, тоже были не хоромы – здесь еле уместились две спальни и ванная. Аростеги открыл дверь в одну из комнат, совсем маленькую – он бросил сумку на узкую деревянную кровать прямо с порога и повернулся к Наоми, которая шла следом.

– Решил выделить вам комнату рядом со своей. Вы же хотите знать о каждом моем шаге. Отсюда вам все будет слышно, даже как я встаю ночью в туалет. А я теперь частенько это делаю. Такова мужская доля.

Наоми протиснулась в комнату – Аростеги даже живот пришлось втянуть, чтоб пропустить ее, – сняла сумку с плеча, поставила на столик у окна, выходившего на балкон с парапетом из стальных листов. Попасть на балкон, судя по всему, можно было только одним способом – вылезти через это самое подъемное окно в алюминиевой раме.

– Спасибо. Отличная комната.

– Здесь есть обычная розетка, вон там, на стене, есть телефонная. Беспроводного интернета пока нет. Вы, вероятно, захватили ноутбук и зарядные устройства для аккумуляторов от вашего фотоаппарата.

– Да. Благодарю.

– Я узнал пароли от вайфая двух моих соседей – пожалуйста, можете ими воспользоваться. Паразитируйте на их сетях. Глобальный цифровой паразитизм – это новый троцкизм. Подсоединяйтесь к чему угодно. Я не против.

Аростеги запустил руку в волосы и отбросил прядь, которая упала ему на лицо, пока он возился с багажом Наоми, и мешала смотреть. Затем губы Аристида дрогнули, он улыбнулся с усилием, будто ощутив внезапную боль.

– И пожалуйста, имейте в виду: секс я исключительно приветствую, если, конечно, вы захотите.

Наоми старалась оставаться совершенно невозмутимой. Может, он разговаривал с Юки? На мгновение Наоми показалось, что это возможно, и ею овладела мрачная, липкая паранойя. Подумаем: с Аростеги она связалась через Эрве Блумквиста, который назвал ей только имя профессора Мацуды, но именно Юки разыскала этого профессора, а он сообщил ей адрес Аростеги… Наоми очень не хотелось, чтобы Юки узнала адрес или другие контактные данные Аростеги, ведь Юки работала пиар‑ агентом и преследовала свои журналистские цели. В некотором смысле Наоми не доверяла подруге и с грустью признавала это. Уж слишком Юки старалась скрыть радость по поводу того, что вышла на скандально известного Аростеги, уж слишком демонстрировала безразличие, и хоть Аристид – гайдзин[14], если бы Юки привела его в “Моногатари пиар” к своему требовательному боссу – как клиента, которому нужно создать в Токио новый имидж, это был бы фантастический успех.

Травяной восточный аромат – запах водяной лилии, а может, листьев гинкго, – тот, что Наоми почувствовала в день знакомства с Аростеги, вновь окутал ее, когда, уже спускаясь по лестнице, Аристид сказал:

– Вы, наверное, захотите пойти поужинать. Или не захотите. Дайте мне знать. Можно и дома поесть. Я приготовлю.

Чуть позже, водрузив ноутбук с фотоаппаратами на столик в спальне и усевшись на кровать (для стула места не было), Наоми обрабатывала снимки с первой фотосессии Аростеги – кадрировала, делала цветокоррекцию в Adobe Lightroom, а затем выкладывала в Dropbox для редактора из “Дурной славы”. На фотографиях Наоми представляла Аростеги в образе драматическом, меланхоличном и давала понять, что этот мужчина, пусть и слегка запустивший себя, на самом деле утонченный, красивый человек.

Наоми лихорадочно стучала пальцем по сенсорной панели, жала “загрузить”, словно опасаясь, что в следующую секунду “Эйр” взорвется, но все исправно работало. Пришлось позволить Аростеги влезть в ноутбук – он включил японскую раскладку и ввел пароль от соседской Сети, а Наоми показалось, он обесчестил ее компьютер, и пусть это произошло по взаимному согласию, однако было неприятно. Фотографии вихрем уносились в эфир, и тут звякнула электронная почта. Писал Натан: “Наоми, хочу поговорить с тобой насчет Аростеги и Ройфе. Здесь много странных, занятных совпадений. Ты говорила, я не смогу дозвониться тебе в Японию, и я не смог. Но у тебя ведь, наверное, уже есть местный номер? Позвони мне. Натан”. Наоми ответила немедленно: “ Ты уже трахался с Ройфе? Пришли фотки, а я позвоню тебе и расскажу, что о них думаю”. Она даже удивилась своему порыву, своей беспощадности, но и обрадовалась тоже.

Наоми отправилась в ванную, наклонившись поближе к зеркалу в пластиковой раме, умело подвела глаза, слегка подкрасила губы. Затем выбрала самый сексуальный наряд, который при этом не мешал бы работать – обтягивающий легкий свитер из бежевой шерсти и черные хлопковые лосины, – запрещая себе думать о том, почему вообще заботится об этом. Она уже начала пить антибиотики.

Наоми разместила три вспышки и диктофон на маленьком камбузе Аростеги – он готовил ужин, она снимала. Свое полное невежество в кулинарных вопросах – часть образа профессиональной журналистки – Наоми, можно сказать, возвела в культ, и манипуляции Аростеги, вооружившегося тонким ножом, с крошечными креветками и пучками зелени – видимо, водорослей – оставались для нее загадкой. У раковины стояли кувшинчик с теплой саке и две вытянутые керамические чашечки от разных сервизов. Аристид и Наоми прикладывались к ним время от времени.