Дэвид Кроненберг 6 страница

Позже, снова усевшись на кровать, Наоми просматривала снимки в Photo Mechanic – ее любимой, очень шустрой программке для работы с фотографиями; отобрала те, на которых вышла красивой, но вместе с тем задумчивой и сосредоточенной. Посмеялась над фотографиями топлес, однако рука не поднялась их удалить – так нежно, соблазнительно падал свет на ее груди, а вдруг ей больше не удастся это повторить? Но что такое с родинкой на левой груди внизу? Она, кажется, увеличилась с тех пор, как Наоми в последний раз ее рассматривала. Побагровела? Или, наоборот, порозовела? Стала асимметричной? Наоми увеличила изображение, заключила родинку и окружавший ее чуть заметный ореол в окошко, выставила дату и отправила файл в формате TIFF в папку “Страшное тело”, где хранила снимки самых разнообразных частей своего тела – все, что казалось ей подозрительным, видоизменялось и вообще ее беспокоило. А теперь отставить СДВГ[11]. Сосредоточиться и заняться письмом.

“Глубокоуважаемый господин Аростеги! Пишу вам и прилагаю к письму несколько своих портретов, сделанных только что с помощью того самого объекта, который вы рассматривали в своем впечатляющем, неподражаемом онлайн‑ эссе «Анатомия совершенного объекта». Цель моя проста, чего нельзя сказать о ее возможных последствиях: я хочу сесть в самолет и вылететь к вам, где бы вы ни находились, чтобы взять интервью и сделать несколько снимков”.

Подавшись вперед, будто и себя желая присовокупить к этому тонкому, изощренному, построенному на инверсии письму, Наоми перечитала текст несколько раз. В упомянутом эссе Аростеги писал об объектах потребления и высказывал предположение о возникновении новой формы красоты, сравнимой с природной красотой или даже превосходящей ее, красоты, актуальной для человека индустриальной эпохи и эпохи высоких технологий. Природная красота превратилась в атавизм, воспоминание. Теперь объектом внутреннего стремления к красоте стали товары, промышленные изделия. Наоми не была уверена, что фотографии, где она запечатлела себя с различными устройствами, составлявшими ее обширное гнездо, имеют отношение к анатомии совершенных объектов, зато была уверена в собственном очаровании и не сомневалась: Аростеги – как‑ никак француз с греческими корнями – захочет встретиться с ней в Токио. Наоми добавила к прикрепленным снимкам две самые удачные фотографии топлес и нажала “отправить”.

Натан стоял перед домом, который Наоми обозвала фальшивым шато, в центре торонтского Форест‑ Хилла. Быстро оглядевшись по сторонам, он увидел то же, что и вчера из окна такси. Замок Ройфе оказался не одиноким: в глазах у Натана рябило от облицованных искусственным камнем фасадов, усеченных башенок, крытых медным листом, сланцевых крыш. Похожие на мавзолеи неовикторианские дома также были широко представлены. Натан закинул на плечо сумку со штативом и покатил упиравшийся чемодан по вымощенной булыжником дорожке к парадному входу. Веерообразный, в стиле модерн козырек из цветного стекла затенял каменное крыльцо. У огромной двери из какой‑ то редкой древесины и рифленого стекла Натан поискал кнопку звонка, но дверь открылась сама, тихо свистнул вакуумный доводчик. На пороге стояла красивая стройная женщина лет тридцати в подозрительно похожем на медицинский халат белом хлопчатобумажном платье с длинными рукавами и высоким воротником.

– Здравствуйте, я Натан Мэт.

Женщина смотрела на него по‑ прежнему безучастно.

– У меня встреча с доктором Ройфе. – Никакой реакции. – Он мне назначил.

Женщина недоверчиво прищурилась, но ее огромные глаза от этого не стали меньше.

– Доктор вам не назначал.

– Это почему?

– Доктор не берет новых пациентов. А вы новый. Да, пожалуй, новый.

Натан выдохнул.

– А! Нет‑ нет, – сказал он даже чересчур весело, чтобы приободриться. Вроде бы не делая ничего особенного, эта женщина смущала его. – Я не пациент, я журналист. Пишу на медицинские и социальные темы. Хочу взять у доктора Ройфе интервью. Расспросить о его работе.

– Скажите, что со мной? – почему‑ то сурово спросила она, убирая назад светлые волосы.

– В смысле?

– Поставьте мне диагноз. У вас ведь есть медицинское образование? Нельзя же написать серьезный материал о докторе, не имея медицинского образования.

– Кой‑ какое есть. А с вами что‑ то не так?

– Ну конечно. Иначе я не была бы пациенткой.

– А вы пациентка? Пациентка Ройфе?

Натану показалось, женщина сейчас захлопнет дверь у него перед носом, и он уже прикидывал, что же тогда делать, но тут из глубины комнат раздался резкий голос. Натан буквально услышал, как его рокочущий звук отразился от каждой мраморной плитки в доме.

– Чейз! – кричал Ройфе. – Это кто, наш личный папарацци? Веди его сюда!

– Добро пожаловать, мистер Мэт. Пожалуйста, входите.

Женщина вдруг сделалась радушной. Она распахнула дверь и даже сделала шутливый реверанс, когда Натан боком проходил мимо нее в дом. Сумка со штативом глухо стукнулась о дверной косяк, чемодан запнулся о высокий каменный порог и накренился. Чейз наклонилась к Натану и шепнула:

– Я употребляю.

Ее лицо было так близко, что Натану стало неуютно.

– Употребляете? Пьете, хотите сказать?

Опять шепотом, совсем близко:

– Нет. Я хочу сказать – употребляю.

Она выпрямилась, улыбнулась, уже совсем другим голосом – даже слишком громко и торжественно – сказала: “Прошу за мной”, затем развернулась и прошествовала в дом. Натан едва за ней поспевал. Лестница из полированного дерева, вид сверху на центральный холл, полы из черного мрамора с белыми прожилками. Чейз взяла правее, вошла в гостиную, встала и, демонстрируя крайнюю терпеливость, ждала, пока Натан с чемоданом догонит ее. Комната была обставлена в классическом стиле, опять же в духе викторианской фантазии на тему французского шато, и это усиливало общее впечатление бутафории – словно дом купили вместе с мебелью, которую риелторы расставили в нем для декорации, и больше здесь ничего не трогали. Женщина указала на пухлое кресло с подлокотниками, обитое парчой.

– Вы будете сидеть здесь.

– А вы где будете? – Натан снял сумку с плеча очень осторожно, чтобы не смахнуть керамических зверьков, расставленных на столике рядом с диваном из того же комплекта, что и назначенное Натану кресло.

– В заключении, Натан. Приходите, когда будет на то воля.

Наконец Натан разместил на полу свой арсенал и поднял голову, но женщина уже исчезла, ему оставалось только вспоминать очертания ее лица и гадать, мог ли он ей понравиться. Натан сел в указанное кресло. Странное поведение Чейз воодушевило его, кажется, он все‑ таки напал на что‑ то с этим Ройфе, совсем не таким интересным, как Паркинсон.

Доктор появился из застекленных дверей, выходивших в мощенное плиткой патио. Ройфе повернулся, закрыл слегка дребезжащие створки на щеколду и протянул руку Натану, поднявшемуся ему навстречу. После рукопожатия они сели, Ройфе – на диванчик.

– Натан.

– Доктор Ройфе.

– Пожалуйста, зови меня Барри. Мне всегда казалось диким, что американцы до самой смерти именуют экс‑ президентов “мистер президент”. Я отошел от дел.

– Если не считать… Чейз?

Ройфе был озадачен.

– Чейз?

– Девушка, которая усадила меня в это кресло. Сказала, что она ваша пациентка.

Ройфе согнулся пополам, лег грудью на колени. Натан даже перепугался – уж не сердечный ли приступ? – но доктор выпрямился, сморщившись от беззвучного смеха. И только через пару секунд раздался хохот – звучный, заливистый, искренний, изрытый влажными хрипами.

– Что ж, – Ройфе все еще трясся от смеха, – можно и так сказать.

– То есть она не пациентка?

– От этой девушки, кто бы она ни была, никогда не знаешь чего ожидать. Но такого я еще не слышал. Нет, не пациентка. – Ухватившись за колени, Ройфе подался вперед, ближе к Натану. – Она моя дочь, Натан. Конечно, в каком‑ то смысле родители всю жизнь ставят детям диагнозы, тебе не кажется? И метафорически она, пожалуй, имела право это сказать. Но такое все‑ таки впервые слышу.

– Она живет с вами? – Натан посчитал, что, учитывая экстравагантность ситуации, можно и об этом спросить.

Ройфе разжал руки и откинулся на диванные подушки.

– Это и есть начало интервью, я полагаю? И весьма искусное начало. Новый вид искусства – брать интервью. – Доктор махнул рукой в сторону чемодана. – Там твой фотоаппарат? Ты сказал, ты фотожурналист. Хорошее слово. Фотожурналист.

Натан опрокинул и расстегнул чемодан, набитый объективами, вспышками, скрученными кабелями, чистящими салфетками. Вытащил “Никон” с объективом 24–70 миллиметров, похожий на голову носорога, из специальной ячейки с мягкой подкладкой и покачал в руке.

– “Никон”, цифровой однообъективный зеркальный фотоаппарат, если вам это о чем‑ нибудь говорит. То есть в видоискатель вы видите в точности такую же картинку, как видит объектив. Они уже давно появились, поначалу, конечно, пленочные, теперь цифровые, а это последняя ипостась. Ну, почти. Когда бюджет ограничен, за новыми технологиями поспевать сложно. Он тяжелый и, вполне вероятно, уже устарел. Только он об этом не знает. Но, может, вам неинтересно?

– Да ты что! – Ройфе протянул к “Никону” руку. – Я в свое время был страстным любителем фотографии. Правда, с цифровыми дела иметь не приходилось. – Натану ужасно не хотелось давать доктору фотоаппарат, но он заставил себя. – Может быть, ты, Натан, сможешь меня чему‑ нибудь научить. Как говорится, услуга за услугу.

Натан всегда беспокоился, когда его техника попадала в чужие руки, и теперь, чтобы отвлечься, занялся диктофоном, который разместил на стеклянном чайном столике. Безумно дорогой швейцарский Nagra с радиокачеством звука, конечно, излишество для пишущего журналиста – хотя в чистом виде таких уже не существует, – но Натан увидел его в магазинчике электроники в цюрихском аэропорту и не устоял. Для них с Наоми техника была вопросом профессионального престижа, и Натан знал, что Наоми никогда в жизни не предпочтет “Никону” айфон – до тех пор, пока айфон не признают профессиональным инструментом. Слишком ненадежно, к тому же чувствуешь себя пижоном. Натан раздумывал, какой микрофон использовать: кардиоидный стерео хорош, если хочешь записать и голос говорящего, и окружающие звуки (что было бы кстати, останься Чейз с ними), а моно подходит для целенаправленной записи голоса, без посторонних шумов, – и краем глаза наблюдал, как доктор неуклюже ковыряет бленду объектива, пытаясь снять с него крышку.

– Хотите убрать крышку? Нажмите вот здесь, посередине. Там пружинка.

Ройфе усмехнулся, снял крышку. Натан передвинул рычажок автоматической регулировки усиления с боковой стороны диктофона в положение “включено”, чтобы не отвлекаться, регулируя уровень записи звука вручную. Доктор тем временем, быстренько изучив множество кнопочек, рычажков и переключателей “Никона”, ухитрился включить фотоаппарат, и не успел Натан глазом моргнуть, как Ройфе уже снимал его, то выдвигая, то задвигая зум, вне себя от радости, словно ребенок.

– Работает, – резюмировал Ройфе, после того как зеркало поднялось и опустилось со щелчком раз тридцать. – Фотоаппарат – он и есть фотоаппарат. Посмотри‑ ка. Это ты, прямо на маленьком экранчике сзади. М‑ м‑ м… Чуток мрачноватым получился. Видишь? В глазах что‑ то такое…

Ройфе передал Натану “Никон”. Из вежливости нужно было оценить творчество доктора. Да, он прав. Натан и впрямь вышел каким‑ то недобрым, подозрительным, хотя и не лишенным зловещего очарования.

– Хорошо получилось, – похвалил Натан. – Очень даже.

Напоследок Ройфе сфотографировал крупным планом диктофон и теперь указал на него дрожащим пальцем.

– Ты ведь еще не включил?

– Нет. Позволите?

– Погоди. – Ройфе снова схватился за колени и с заговорщицким видом подался вперед. – Давай заключим сделку.

– Сделку?

– А‑ га, – протянул Ройфе, забавно подражая уличному выговору. – Сечешь?

Загадочный тон собеседника заставил и Натана переменить позу – он наклонился ближе к доктору и сложил руки замком, как мальчик‑ певчий.

– Я… ясно.

Ройфе коротко, сухо рассмеялся.

– Пока не очень‑ то ясно, а? Но скоро станет. Короче. Тебя это, наверное, удивит, но я пробую писать книгу. Писатель я неважный. Одному мне не справиться. Чейз нашла тебя в интернете – она такая умница. Уже прочла половину твоих работ. И мы с ней кое‑ что придумали. Знаешь книги Оливера Сакса? “Человек, который принял жену за шляпу”? “Пробуждение”? По ней еще фильм знаменитый сняли с Де Ниро. “Антрополог на Марсе”?

– Я знаю работы Сакса и даже лично с ним встречался.

– Неужели? – Кустистые брови Ройфе недоверчиво подпрыгнули.

Нужно было ответить, представить доказательства.

– Ну да. У Сакса загадочная патология – нарушение терморегуляции. Ему всегда жарко. В ресторанах, например, не может сидеть, выходит постоять на улице. Поэтому он любит купаться в холодных горных озерах. Сейчас готовлю к публикации интервью с ним. А еще у него странная обувь.

Натану тут же стало совестно, что он наболтал про Сакса, про проблемы с терморегуляцией. Он не соврал, но все это отдавало отчаянным желанием произвести впечатление.

Ройфе пришел в восторг.

– Супер! Грандиозно! Оливер Сакс – врач‑ невролог и блестящий писатель. Я врач, ты писатель. Мэт плюс Ройфе равно Сакс. Как тебе это? Я ведь тоже сначала был неврологом, а не урологом, как все думают. Специализировался на болях в области половых органов и вот тут‑ то – опа! – наткнулся на болезнь Ройфе.

– Не знал.

Натан облегченно вздохнул и сказал, изобразив воодушевление, будто его вдруг озарило:

– Итак, пишем книгу!

Однако тут же встревожился, осознав возможные последствия.

– Слава врача, – напомнил Ройфе. – Это же ваша тема. Хотите изучить ее досконально? Вот вам прекрасная возможность.

– Но о чем вы хотите писать? О вашей жизни? Работе? О том, чем занимались, оставив практику?

Ройфе тяжело откинулся на парчовые подушки.

– Вы, кажется, насмехаетесь?

– Я переживаю. Как бы не попасть в зависимость от собственного героя. На журфаке нас предупреждали, что такое случается. – Натан жалко улыбнулся. Знаю‑ знаю, мол, поверхностный я человек и вообще параноик. – Будет классический случай.

– Никакой зависимости. Совместный проект. Я вас не ограничиваю, вы меня не судите.

– Идет, – кивнул Натан. – Согласен. Несколько неожиданно, но интересно. Я, в конце‑ то концов, человек свободный. И сговорчивый. Вы ведь уже знаете, о чем собираетесь писать? О чем конкретно?

– О своих экспериментах. О последней работе. С моим последним пациентом.

– Кто же это?

– Моя дочь, конечно. Чейз. Если не считать вас. У вас отличное чутье. Оно нам пригодится.

Наоми летела японскими авиалиниями из Шарля де Голля в токийский Нарита. На откидном столике перед ней стоял ноутбук, на экране был сделанный айфоном снимок изысканной туалетной комнаты в первом классе 777‑ го “Боинга”. Особенно Наоми растрогала маленькая орхидея, пусть и искусственная, в матовой белой вазочке, приклеенной к зеркалу в уборной.

– Ты пролетела прямо надо мной, а я даже не знал. Ты меня убила, – жаловался Натан ей прямо в ухо.

Наоми тихо отвечала ему по спутниковому телефону, сдерживаясь, чтобы не повысить голос, тонувший в гуле самолета. Она терпеть не могла, когда невольно приходилось слушать чьи‑ то разговоры по телефону. К тому же ее сосед, гигант‑ голландец – нидерландский paspoort[12]в бордовой обложке Наоми заметила, когда он случайно выскользнул у мужчины из сумки и упал ей на кресло, – сидел совсем близко, они ведь летели не в первом классе, а в так называемом премиум‑ экономе, оборудованном сдвоенными креслами Sky Shell.

– Из Парижа в Токио летят на восток, а не на запад.

– Значит, ты улетаешь от меня все дальше и дальше, – вздохнул Натан.

Он сидел за столом в номере “Холидей инн” в Блур‑ Йорквиле, говорил в микрофон своего ноутбука, используя приложение для VoIP, и старался не унывать. Беседуя, Натан рассматривал фотографию обнаженной Наоми – одну из сделанных в припадке апотемнофилии. Она не успела удалить все.

– С чего ты такой сентиментальный? Что за дела у тебя там в Торонто? Мне начинать беспокоиться?

– Дела странные, и я по тебе соскучился, вот и все.

Голландец заказал мартини с водкой. Уже не в первый раз. Мужчина был высоченный и, может статься, вовсю подслушивал.

– Расскажи про странные дела.

– Синдром Ройфе. Новый, к той старой болезни никакого отношения не имеет. В последние годы Ройфе работал только над этим. Уж не знаю, открыл он его или просто описал. Ни о чем другом разговаривать не хочет, но и о своем синдроме ничего не рассказывает, пока не соглашусь на книгу.

Про затею с книгой, про сделку Натан написал Наоми по электронной почте, хотел узнать ее мнение. Наоми считала, что если представился шанс выйти за рамки привычной журналистской работы, то рискнуть, безусловно, стоит. Книга – это здорово, пусть даже она появится только в Сети.

– Она правда его дочь? Они живут вместе, и Ройфе ее изучает? То есть она тема его работы?

– Чейз. Ее зовут Чейз, – сказал Натан и впервые подумал: Чейз означает “погоня” – забавно, это имя подходит ей как нельзя лучше. – Да, похоже, дело обстоит именно так.

Подоспели мартини с водкой и плошка с закуской – какими‑ то мелкими ромбиками вроде орешков – для соседа Наоми. Воткнув “затычки” в уши, на мониторе, встроенном в спинку кресла, голландец смотрел экзотическое японское телешоу, и Наоми, впрочем, без особого интереса, задавалась вопросом, а понимает ли он хоть слово. Так или иначе мужчина время от времени фыркал.

– Вкусное извращение, читатели слопают! – одобрила Наоми.

Теперь, глядя в свой монитор, она изучала информацию о Токийском университете. Наоми пробовала представить жизнь Аростеги в изгнании – не получалось. И дело даже не в том, что японцы – закрытый народ. Французский грек, интеллектуал, убийца, поселившийся в Японии, – такое казалось невозможным. И будоражила, конечно. Наоми наткнулась на историю Иссеи Сагавы, японского студента, учившегося в Сорбонне, который убил и съел свою однокурсницу, голландку Рени Хартевельт. Он был признан невменяемым и перед судом не предстал, вернулся домой, свободно разгуливал по Японии и, сделавшись в своем роде знаменитостью, рисовал обнаженную натуру, занимался ресторанной критикой, циркулировал в круговороте ток‑ шоу. А что, если бы Сагава взял интервью у Аростеги? Эта мысль напугала Наоми, но и взволновала нестерпимо. Вкусное извращение.

– Вообще‑ то об этой точке зрения я не думал.

– Брось, ты ведь тоже пишешь о чувственной стороне жизни, как и я. Просто у тебя это слегка замаскировано. Только не вздумай ничего подписывать, – добавила Наоми.

– Этот старый чудак себе на уме. Не могу его раскусить.

– Скажи, что тебе нужно получить хоть какое‑ то представление, понять, тянет ли этот материал на книгу. В крайнем случае статью ты все равно напишешь.

– Если соглашусь, придется торчать тут, в гостинице, несколько недель. А то и больше. Чуть ли не жить с Ройфе придется. Вообще‑ то он уже показал мне апартаменты своей домработницы. В подвальном этаже.

– Закончу с Аростеги и приеду к тебе в гости.

– И все‑ таки это ненормально, тебе не кажется? Ты бы как поступила? Переехала бы жить к своему герою? Ходила бы с ним в один душ?

– Будешь внедренным журналистом. Это теперь модно.

– Ты уже договорилась с Аростеги о встрече? Он правда в Токио? Он согласился?

– Я достала электронный адрес посредника. Да, он хочет рассказать, как было дело. Ребята из “Дурной славы” просто счастливы. Давай, говорят, действуй. Он согласен встретиться.

– Слушай, этот Аростеги, вполне возможно, убийца. Где ты собралась с ним встречаться?

– Где – он скажет. Есть предположение, что у него в Токио дом.

– Опасно это.

– Ну, знаешь, он сам опасен. Но в том‑ то и весь интерес, так?

Неловкая пауза. В голове Натана пронеслось видение: Наоми и французский грек, убийца жены, в японском частном домике, от которого мурашки по коже – а в Токио есть частные дома? – кувыркаются в постели, потом она признается Аростеги, что заразила его Ройфе, а сама заразилась от Натана, Аростеги в ярости убивает ее и съедает.

– Что ты говоришь? – переспросил Натан.

– У меня какие‑ то выделения. – Наоми, как обычно, косвенным образом читала его мысли. – Не нравятся они мне.

Голландец слегка повернул голову. Услышал, наверное. Ну и пусть.

– Опять твоя молочница?

– Нет. Пахнет по‑ другому. – Наоми чуть повысила голос – нарочно, чтобы ее сосед услышал. Любопытно, знает он о Сагаве и убитой голландке? Может, в Голландии эта история тоже стала культовой? Интересное направление для исследования. – Придется анализы сдавать. Тоска.

Повисла многозначительная пауза, потом Натан вздохнул. Наоми насторожилась, вся обратилась в слух, на монитор она больше не смотрела.

– В последний раз, когда мы с тобой спали… В “Хилтоне”. В Схипхоле.

– Что? Ну?

– У меня уже была Ройфе, болезнь Ройфе. Ты, наверное, заразилась. Прости меня, я не знал. Вот засада! Сходи проверься.

– Что?! Да ты просто урод! Ушам не верю. Предлагаешь мне пойти к гинекологу в Токио? Да от них неизвестно чего ждать! Охренеть!

Сосед даже наушник вытащил из обращенного к Наоми правого уха – ясное дело, чтобы лучше слышать. Она вперила в голландца свой фирменный убийственный взгляд, мужчина улыбнулся смущенно, отвернулся. Но наушник обратно не вставил.

– Знаю, я…

– Ну ты и засранец! И где же, блин, ты ее подцепил? Хоть знаешь?

– Знаю. У той словенки с раком груди, с которой я работал в Будапеште. Дуни Хочевар.

– Да уж, работал ты с ней плотно! Внедренный журналист, мать твою!

– Я с ней из жалости спал, – оправдывался Натан. – Так увлекся этой историей, меня легко было соблазнить… Не знаю, что и сказать… Она ведь принимала иммунодепрессанты и все такое, понимаешь…

– Слушай, у меня прекрасная идея. Может, тебе Ройфе из жалости трахнуть?!

Наоми швырнула трубку в гнездо на подлокотнике, чуть не опрокинув стакан соседа. Голландец подхватил его в последний момент и улыбнулся ей сальной улыбочкой.

– Все‑ таки телефон в самолете ни к чему, вот что я думаю, – сказал он, но Наоми уже уставилась в свой монитор и общаться намеревалась только с фотографиями Аростеги.

– Наоми! Я здесь! – Увидев подругу, которая выходила из стеклянных дверей зоны иммиграционного контроля, толкая перед собой багажную тележку с литыми дисками на колесиках, Юки неистово замахала руками. – Как я рада тебя видеть, дорогая моя!

– Привет, Юки! Спасибо, что встретила. Да ты просто куколка!

На Юки было экстравагантное пальто из искусственного меха, темно‑ коричневого с лиловыми опалинами, кожаные перчатки цвета фуксии, мохнатый пунцовый шарфик в полоску и большие солнечные очки с овальными стеклами в оправе из бесцветного пластика – все это вполне соответствовало ее имиджу. Юки по‑ прежнему носила длинные волосы, полностью скрывавшие спину, и Наоми обрадовалась, увидев подругу ничуть не изменившейся.

В аэропорту девушки сели в сверхскоростной экспресс, доехали до станции Ниппори, и вот они уже в такси, пробираются по улицам Токио к дому Юки. Белых перчаток на водителе не оказалось, и Наоми огорчилась, однако руль был справа, а спинки сидений и подголовники задрапированы белыми кружевными салфеточками с рюшами в лучших традициях викторианской эпохи – точно как писали в интернете. Юки снимала Наоми на свой айфон, та в ответ без конца щелкала “Никоном”.

– Как приятно снова тебя видеть, – сказала Юки. – Знаешь, а ты повзрослела, уже совсем не та девчушка, что я помню.

– Хочешь сказать, постарела? – уточнила спрятавшаяся за видоискателем Наоми.

– Нет, конечно. И вот тебе фотодоказательство.

Юки полистала кадры, выбрала один и показала подруге. На снимке Наоми выглядывала из‑ за фотоаппарата, мило улыбалась и в самом деле, даже освещенная прямой светодиодной вспышкой, выглядела хорошо – выглядела живой, подумалось ей, живой во всех смыслах этого слова.

– Нет, правда, сама посмотри, – настаивала Юки. – Эффектная, сексуальная. Замужество пошло тебе на пользу. Натан, наверное, отличный муж, заботливый, и красивый к тому же.

– Юки, мы не женаты, ты прекрасно знаешь.

– Это современный тип брака, – возразила Юки. – Брак видоизменился, поэтому вас вполне можно назвать мужем и женой. Виртуальными супругами. Которые чаще общаются в интернете.

Юки жила в квартале Синсен к западу от станции Сибуя, в маленьком переулке с обветшавшими домами из бетона, голого или облицованного плиткой. У дверей Юки повернулась к Наоми, положила руки ей на плечи.

– Я скажу то, что говорит, приглашая к себе, любая молодая одинокая японка, которая сама зарабатывает на жизнь: квартирка маленькая, страшная, тесная, и мне стыдно тебе ее показывать, а приглашать пожить – и подавно.

Наоми чмокнула Юки в щеку.

– Тогда тем более спасибо. Лучшего места в Токио мне не найти, поверь.

За дверью Наоми обнаружила опрятную, ухоженную современную квартирку, похожую на маленькие студии в Бруклине или Квинсе, и даже расстроилась. Ни тебе циновок, ни футонов, ни ширм. Ничего удивительного, впрочем, ведь и сама Юки была опрятной, ухоженной и современной. Отдавая, однако, дань японской традиции, девушки сняли обувь у входа.

– Так ты прячешься? – спросила Юки, втаскивая на кухню огромный рюкзак Наоми. От спальни, служившей одновременно и гостиной, кухню отделяла только белая прозрачная занавеска. – Даже мои друзья не могут меня здесь найти, так что тебя точно никто не увидит.

– Не знаю даже… – Наоми вспомнила соседа‑ голландца, который явно ею заинтересовался и, пока ожидали багаж, без конца улыбался, кивал, заглядывал в глаза, будто их связывала какая‑ то интимная тайна, отчего Наоми стало не по себе, у нее разыгралась паранойя. – Не удивлюсь, если кое‑ кто из попутчиков хотел пойти за мной следом.

Юки рассмеялась – ерунда, мол, – и закрыла за собой крепкую стальную дверь. Затем взяла Наоми за руку, подвела к кровати, села на нее и похлопала ладонью по покрывалу с подсолнухами. Наоми бросила чемодан и сумку на розовый ковер, присела рядом. Пальто и перчатки Юки не снимала.

– Кровать отдаю тебе. А сама лягу на полу, в спальнике. Мне не привыкать.

– Ну уж нет, – возразила Наоми. – Придумаем что‑ нибудь другое. Могу лечь на кухонном столе.

– Это идея, – рассмеялась Юки. – Боюсь только, он маловат.

Наоми наконец расслабилась, ведь путешествие закончилось, и сразу ощутила глубокую, свинцовую усталость от того, что преодолела одним махом столько часовых поясов. Она была как в бреду и насчет кухонного стола почти не шутила: представляла себе, как лежит на нем навзничь, свесив ноги, а на них тихо покачиваются тапочки. Глаза у Наоми болели, кажется, даже с обратной стороны, глаза Юки, напротив, блестели от возбуждения.

– Ну так как? Найдется в этой истории что‑ нибудь для меня? Национальный колорит? Информация, которая тебе не нужна, а мне сгодится? В последнее время босс недоволен моими материалами.

Неплохо бы вознаградить меня за помощь, намекала Юки, но так деликатно, что можно было не обращать внимания, и Наоми не обратила. Однако она и в самом деле оказалась в долгу перед подругой и нуждалась в ней. Юки работала агентом по связям со СМИ в “Моногатари пиар” – одной из крупнейших пропагандистских организаций Японии, специализировавшейся на скандалах, особенно политического свойства, в которые попадали знаменитости, и занимавшейся спиндокторингом. Юки была молодым агентом, но знала всех, кто имел отношение к японским СМИ – замкнутому сообществу, жившему по строгому регламенту.

– У меня здесь встреча с очень опасным человеком. И об этом никто не знает.

– Даже Натан?

– Да нет, этот говнюк знает.

Глаза у Юки сделались еще больше.

– Ого! – Она потупила голову, опять взяла Наоми за руку и, не глядя на нее, сказала тихо: – Может быть, ты напишешь, с кем связаться в случае чего? Кроме Натана?

– Непременно, Юки. Хорошая мысль. Кстати, и ты свяжи меня кое с кем.

– С кем? – Теперь, сказав о том, чего боялась больше всего, Юки снова смогла взглянуть на Наоми.

– Гинеколог у тебя есть?

– У нас была чудесная домработница, португалка, она жила здесь. Но, к сожалению, ей сделали предложение получше, – рассказывал Ройфе.

– Правда? – спросил Натан.

– Да, друг предложил ей руку и сердце. И нашей португалки след простыл.

– Она забыла свой флаг.

Натан кивнул на пластиковый португальский флажок, прикрепленный к стене. Рядом с ним висел плакат с роскошным видом мавританского замка в горах у Синтры, неподалеку от Эшторила; в правом нижнем углу красовался слегка надорванный герб Синтры. В эту минуту, запихивая свое белье в светлый, облицованный березовым шпоном икеевский комод, стоявший под плакатом, Натан понял, как отчаянно не хватало домработнице‑ португалке окна в подвальной комнате, и тогда вместо него она повесила на стену изображение местности, продуваемой всеми ветрами. Что ж, плакат пусть остается, а вот флаг придется спустить. Кстати, почему здесь нет зеркала?