Лариса Васильева 13 страница

«Она кричала в тот вечер перед смертью: „Я вас всех ненавижу! У вас такой стол, а народ голодает! “ У нее было большое разочарование в политике, которой она сначала увлекалась. Разочарование как шок. Вроде бы Буденный кому-то рассказывал, как Сталин поздно ночью вошел в комнату и увидел, что тяжелая бордовая штора на окне колышется. Ему показалось, что за шторой кто-то есть. Он всегда боялся врагов, нападения, боялся, что его убьют, маньяк был, и пальнул в шевелящуюся штору. А за шторой стояла Надежда Сергеевна. Что она там делала, неизвестно, просто, может, стояла и думала, глядя в темноту ночи. Вот и получилось, что он ее случайно убил». — Снохе Каменева, Галине Сергеевне Кравченко, тайна смерти Аллилуевой запомнилась в такой интерпретации.

«В ноябре 1932 года, придя домой из института, я застала там Н. И. (Николая Ивановича Бухарина. — Л. В. ). Он пришел сразу же после похорон Надежды Сергеевны Аллилуевой — жены Сталина. Я увидела его взволнованного, бледного. Они тепло относились друг к другу, Н. И. и Надежда Сергеевна; тайно она разделяла взгляды Н. И., связанные с коллективизацией, и как-то улучила удобный момент, чтобы сказать ему об этом. Надежда Сергеевна была человеком скромным и добрым, хрупкой душевной организации и привлекательной внешности. Она всегда страдала от деспотического и грубого характера Сталина. Совсем недавно, 8 ноября, Н. И. видел ее в Кремле на банкете в честь пятнадцатилетия Октябрьской революции. Как рассказывал Н. И., полупьяный Сталин бросал в лицо Надежде Сергеевне окурки и апельсиновые корки. Она, не выдержав такой грубости, поднялась и ушла до окончания банкета. Они сидели друг против друга, Сталин и Надежда Сергеевна, а Н. И. рядом с ней (возможно, через человека, точно не помню). Утром Надежда Сергеевна была обнаружена мертвой. У гроба Надежды Сергеевны был и Н. И. В такой момент Сталин счел уместным подойти к Н. И. и сказать ему, что после банкета он уехал на дачу, а утром ему позвонили и сказали о случившемся. Это противоречит тому, что сообщает Светлана — дочь Надежды. Не хотел ли он в разговоре с Н. И. отвести от себя подозрение в ее убийстве? Было ли это убийство или самоубийство, мне неизвестно. Н. И. убийства не исключал. Как рассказывал Н. И., первым, кто увидел Надежду Сергеевну мертвой, кроме няни, пришедшей ее разбудить, был Енукидзе, которому няня Светланы решилась позвонить, побоявшись будить Сталина. Не это ли послужило причиной того, что А. С. Енукидзе убрали раньше остальных членов ЦК?

Н. И. рассказывал, что перед закрытием гроба Сталин жестом попросил подождать, не закрывать крышку. Он приподнял голову Надежды Сергеевны из гроба и стал целовать.

— Чего стоят эти поцелуи, — с горечью сказал Н. И., — он погубил ее!

В печальный день похорон Н. И. вспоминал, как однажды он случайно приехал на дачу Сталина в Зубалово в его отсутствие; он гулял с Надеждой Сергеевной возле дачи, о чем-то беседуя. Приехавший Сталин тихо подкрался к ним и, глядя в лицо Н. И., произнес страшное слово: «Убью! »

Н. И. принял это за шутку, а Надежда Сергеевна содрогнулась и побледнела«. — Это рассказывает Анна Михайловна Ларина-Бухарина в книге «Незабываемое».

«Я никогда, конечно, не видела жену Сталина, но Семен Михайлович, вспоминая ее, говорил, что она была немного психически нездорова, в присутствии других пилила и уничижала его. Семен Михайлович удивлялся: „Как он терпит?! “ — говорила мне вдова маршала Мария Васильевна Буденная. — Сталин, когда это случилось, жаловался Семену Михайловичу: „Какая нормальная мать оставит детей на сиротство? Я же не могу уделять им внимание. И меня обездолила. Я, конечно, был плохим мужем, мне некогда было водить ее в кино“».

«Это сдерживание себя, эта страшная внутренняя самодисциплина и напряжение, это недовольство и раздражение, загоняемое внутрь, сжимавшееся внутри все сильнее и сильнее, как пружина, должны были в конце концов неминуемо кончиться взрывом, — пружина должна была распрямиться со страшной силой…

Так и произошло. А повод был не так уж значителен сам по себе и ни на кого не произвел впечатления, вроде «и повода-то не было». Всего-навсего небольшая ссора на праздничном банкете в честь XV годовщины Октября. «Всего-навсего» отец сказал ей: «Эй ты, пей! » А она «всего-навсего» вскрикнула вдруг: «Я тебе не ЭЙ! », и встала, и при всех ушла вон из-за стола«. — Так видится тайна смерти матери Светлане Иосифовне, дочери Сталина и Аллилуевой, которая тогда была еще шестилетним ребенком и узнала трагедию по рассказам самых разных людей.

«Я с глубоким уважением относился к Надежде Аллилуевой. Она так отличалась от Сталина! Мне всегда нравилась в ней скромность… Потом Надя покончила с собой. Она умерла при загадочных обстоятельствах. Но как бы она ни умерла, причиной ее смерти были какие-то действия Сталина… Ходил даже слух, что Сталин застрелил Надю… Согласно другой версии, которая представляется мне более или менее правдоподобной, Надя застрелилась из-за оскорбления, нанесенного ее женскому достоинству». — Это пишет Хрущев, соученик Надежды по Промакадемии, в то время еще не вхожий в высшие коридоры власти, но бывавший в доме Сталина даже на обедах как ее приятель.

Какие еще могут быть свидетельства?

Держу в руках копии писем Сталина к Аллилуевой и ее к нему, любезно предоставленные мне работниками кремлевского архива. Никогда не посмела бы я, верная своему принципу не читать чужие неопубликованные письма, даже взглянуть на них, но знаю: эта переписка завтра появится в журнале, ее прочитают все, и каждый читающий сделает свой собственный вывод, поймет что-то свое, отличное от других.

Что предстоит понять мне?

С 1928 по 1931 год они изредка перебрасывались письмами, когда он или она уезжали отдыхать или лечиться. Чаще уезжал он.

У каждого своя тональность. Письма Надежды Сергеевны спокойные, холодные, с перечислением мелочей жизни, проказ или успехов детей. Мелькают имена его соратников: Микояна, Орджоникидзе, Кирова. Обращение к мужу всегда одинаково сухо: «Здравствуй, Иосиф».

«Должна тебе сказать, что в Москве всюду хвосты и за молоком, и за мясом, главным образом. Зрелище неприятное, а главное, можно было бы путем правильной организации все это улучшить».

2 сентября 1929 года.

«Настроение у публики в трамваях и других общественных местах сносное — жужжат, но не зло».

12 сентября 1930 года.

«Москва выглядит лучше, но местами похожа на женщину, запудривающую свои недостатки, особенно во время дождя, когда после дождя краска стекает полосами… Храм разбирают медленно, но уже „величие“ голов уничтожено».

(Вот вам и верующая! Вот и посетительница храмов! И это она пишет о храме Христа Спасителя, а ведь могла бы попытаться уговорить мужа не сносить «величия» голов. Похоже, слухи о религиозности Надежды Сергеевны были сильно преувеличены. — Л. В. )

«Цены в магазинах очень высокие, большое затоваривание из-за этого. Не сердись, что так подробно, но так хотелось бы, чтобы эти недочеты выпали из жизни людей, и тогда было бы прекрасно всем и работали бы все исключительно хорошо».

Не позднее 12 сентября 1931 года.

«В отношении Московских дел: усиленно работают над Лубянской площадью, убрали фонтан в центре и по прямой линии прокладывают трамвай, освобождая тем самым круговое кольцо. Около Московской гостиницы ремонт улицы еще не закончен и очень кругом наворочено. Думаю, что к твоему возвращению сделают. Охотный ряд усиленно разрушается».

21 сентября 1931 года.

В каждом, ее письме видно настойчивое желание принять участие в делах общества, подсказать мужу: снизить цены, уменьшить очереди, но все как-то несерьезно, по-детски.

Стиль писем Надежды Сергеевны прост, безыскусен, напоминает далекую гимназистку Надю, даже темы похожи: детали быта, пересказ событий и фактов. Последние, «поцелуечные» слова скромны: «целую, Надя», и лишь в одном письме: «целую тебя крепко-крепко, как ты меня поцеловал на прощанье, твоя Надя».

Длинное письмо от сентября 1929 года подробно и не без волнения рассказывает о событии, связанном с провинностью сотрудника «Правды» Ковалева: «Ты на меня не сердись, но серьезно, мне стало бесконечно больно за Ковалева. Ведь я знаю, какую он провел колоссальную работу и вдруг… редакционная коллегия принимает решение освободить товарища Ковалева от заведующего отделом партийной жизни, как не выдержанного партийца. Это прямо чудовищно… Я знаю, что ты очень не любишь моих вмешательств, но мне все же кажется, что тебе нужно было бы вмешаться в это заведомо несправедливое дело».

Письма Иосифа Виссарионовича к Надежде Сергеевне более живые, веселые. Он использует шутливые, им одним понятные словесные знаки: «целую мою Татьку кепко, очень ного кепко» (видимо, это слова из детского языка Светланы или Василия. — Л. В. ), «целую кепко, ного, очень ного». Оба не любят писать, но объемы его писем к ней меньше объемов ее писем.

На длинное письмо о Ковалеве он отвечает несколькими строками: «Я мало знаком с делом, но думаю, что ты права. Если Ковалев и виновен в чем-либо, то бюро редколлегии, которое является хозяином дела, — виновно втрое. Видимо, в лице Ковалева хотят иметь „козла отпущения“. Все, что можно сделать, сделаю, если уже не поздно».

И просит жену: «продолжай информировать».

Она пишет ему из Москвы в Сочи: «На меня напали Молотовы, с упреками, как это я могла уехать, оставить тебя одного и тому подобные, по сути совершенно справедливые вещи. Я объяснила свой отъезд занятиями, по существу же это, конечно, не так. Это лето я не чувствовала, что тебе будет приятно продление моего отъезда, а наоборот. Прошлое лето это очень чувствовалось, а это нет. Оставаться же с таким настроением, конечно, не было смысла, т. к. это уже меняет весь смысл и пользу моего пребывания. И я считаю, что упреков я не заслужила, но в их понимании, конечно, да».

Он отвечает: «Попрекнуть тебя в чем-то насчет заботы обо мне могут лишь люди, не знающие дела. Такими людьми и оказались в данном случае Молотовы. Скажи от меня Молотовым, что они ошиблись насчет тебя и допустили в отношении тебя несправедливость. Что касается твоего предположения насчет нежелательности твоего пребывания в Сочи, то твои попреки также несправедливы, как несправедливы попреки Молотовых в отношении тебя».

Этот скучный, но внутренне напряженный диалог дает почувствовать атмосферу неблагополучия в отношениях супругов. Он в чиновничьем стиле пресекает молотовское постороннее вмешательство, но тень напряженности остается. Похоже, она упрекает его в охлаждении. Ревнует?

В другом письме этих дней она как бы приоткрывает нечто: «Что-то от тебя никаких вестей в последнее время… Наверное, путешествие на перепелов увлекло или просто лень писать… О тебе я слышала от молодой интересной женщины, что ты выглядишь великолепно, она тебя видела у Калинина на обеде, что замечательно был веселый и тормошил всех, смущенных твоей персоной. Очень рада».

Он отвечает: «Ты что-то в последнее время начинаешь меня хвалить. Что это значит? Хорошо или плохо? Ты намекаешь на какие-то мои поездки. Сообщаю, что никуда (абсолютно никуда! ) не ездил и ездить не собираюсь».

Звучат в письмах и отголоски внутрисемейных сложностей.

Он пишет: «Оказывается, мое первое письмо (утерянное) получила в Кремле твоя мать. До чего надо быть глупой, чтобы получать и вскрывать чужие письма». (Если бы Иосиф Виссарионович не ввел в стране всеобщую перлюстрацию, нам, читающим его письма, можно было бы устыдиться. — Л. В. )

Она отвечает: «Насчет письма ты мою мамашу обвинил не по заслугам. Оказалось, что все-таки письмо не поступало, они (работники почты. — Л. В. ) воспользовались случаем, что сдавали одно заказное письмо на имя О. Е. Аллилуевой, и спутали это с письмом на мое имя. О. Е. даже нет в Москве».

Письма Надежды Сергеевны к матери Иосифа Виссарионовича отличаются пространностью изложения, ласковым, нежным тоном и вообще — дышат любовью. Она привыкла писать старшим: в юности — как бы ища у них поддержки, в зрелости — желая дать поддержку им.

Переписка Сталина и Аллилуевой отражает типичные для их времени отношения советских мужа и жены: больше о работе, немного о детях и все — без мещанских нежностей и буржуазных уменьшительно-ласкательных сюсюканий. Без декадентской претенциозности. Расстояние между последним из писем и невыясненным выстрелом в Кремле — длиною чуть больше года. Не потому ли, что читаешь их, заведомо зная конец истории этой любви, создается ощущение: за словами писем скрывается то, чего их авторы не хотят или не могут выразить? Ее ли ревность, ее ли страх оказаться оставленной, некремлевской женой, его ли раздражение слишком частым ее вмешательством в государственные дела?

Тайна…

Чем дальше уходит время, тем все запутаннее и непонятнее клубок противоречий, приведших Надежду Аллилуеву к трагическому концу. Навстречу немногочисленным и кажущимся застывшими фактам драма обрастает множеством новых сплетен, слухов, легенд и мифов. Новые времена приносят новое отношение к этому печальному событию.

Ведь даже такая деталь, как присутствие или неприсутствие Сталина на похоронах жены, имеет самые разноречивые толкования. Те, кто не видел похорон по обстоятельствам возраста или отсутствия в Москве, убеждены в том, что его там не было. Те, кто видел, помнят Сталина, идущего за гробом в распахнутой шинели. Но говорят, это был Орджоникидзе или Сванидзе, издали похожие на него.

Каганович говорит: «Сталин был. Он был страшно подавлен. Вместе с нами на кладбище ездил, стоял тут же у могилы. Сталин предложил: „Пусть Каганович скажет…“».

Уверена — история никогда не разберется с узлом «Сталин и Аллилуева», как бы доказательны ни были внезапно являющиеся документы и свидетельства. Другие поколения увидят пьесы и фильмы о загадочной паре столетия: девушка и деспот. Много мыслей это породит. Много чувств будет высечено мыслями. А если человечеству суждено не погибнуть, сквозь десятки столетий эта история, быть может, обрастет мифическими чертами. Кто знает?

Как видим, слухи, домашние и партийные легенды более или менее совпадают. Не слишком много разноголосицы. Но есть всегда забываемая медицинская сторона вопроса. Писатель Павел Нилин рассказывал, что великий ученый Бехтерев, посмотрев Сталина, констатировал у него паранойю и записал ее в историю болезни. Через два дня Бехтерева кремировали. Слово «шизофрения» мелькает в легендах и слухах о Надежде Сергеевне.

Не могла ли несовместимость этих болезней привести к печальному концу?

Психически нездоровой считали мать и сестру Надежды, Анну Сергеевну, прошедшую ужасы сталинской тюрьмы.

Страшные судьбы постигли всех Аллилуевых, кроме вовремя умершего Сергея Яковлевича, отца семейства.

Отца…

Много лет я держу в памяти невероятную историю, рассказанную мне в юности, в середине пятидесятых, старой большевичкой, бывшей слушательницей Института красной профессуры. Она просила никогда не упоминать ее фамилии, уверяла, что ничего не боится, сейчас за это не посадят, но просто стыдно, что с ее именем может быть связана такая информация.

Сегодня, спустя много лет, собираясь рассказать услышанное от старой большевички, я испытываю похожее чувство: стыдно, что с моим именем может быть связано обнародование этого предположения. Маловероятного. Шокирующего.

Но, «говоря — говори».

Я не записывала рассказа старой большевички, поэтому не имею права на прямую речь. Она говорила, мол, у нее была в начале тридцатых общая подруга с Надеждой Аллилуевой. Жена Сталина часто жаловалась этой подруге на грубость и равнодушие мужа. Сталин, по словам Аллилуевой, пил, а ей пить нельзя — по наследству от матери очень слабая психика, и вообще противно. Он при всех заставлял пить, она злилась, дерзила ему. Иногда она готова была убить его.

И его разговоры о женщинах. Оскорбляли ее достоинство. Он колобродил целыми ночами, а потом спал до полудня — все это раздражало ее. Стыдно было: вокруг кричат «великий Сталин! », а она такого «великого» видит! И дети не радовали. Он грубо вмешивался в ее отношения с детьми — опускались руки. Она чувствовала, что ее лучшие годы уходят в помойную яму.

Аллилуева делилась с подругой и плакала. Она была очень экспансивна. Говорили, что у нее случались сильные психические срывы. Отец этой аллилуевской подруги бывал у Сталина в доме, он видел многое и говорил, что Надежда Сергеевна сама публично одергивала Сталина, даже оскорбляла его.

Однажды, это было примерно за неделю до рокового дня, Аллилуева открылась подруге: скоро с ней случится страшное. Она проклята от рождения, потому что мать родила ее от… Сталина. Дочь и жена одновременно — это великий грех, кровосмешение. Сталин якобы сам крикнул в момент ссоры: мол, родилась то ли от меня, то ли от Курнатовского. Когда она остолбенела, пытался поправить положение — пошутил, мол.

Она прижала к стене свою мать, которая в молодости хорошо погуляла, и та призналась, что действительно была близка со Сталиным, Курнатовским и со своим мужем в одно время, вроде бы то ли в декабре 1900-го, то ли в январе 1901-го, и, если честно, не знает, от кого из них родилась Надя, хотя, конечно, она на законного отца похожа, значит, от него.

Аллилуеву стала преследовать эта дьявольская мысль, ей казалось, что таким, как она, проклятым, не место на земле.

Ее подругу после смерти Надежды Сергеевны никто нигде больше не встречал — бесследно исчезла.

Какое-то древнее сочинение… инцест… история Лотта и его дочерей…

Хочется считать это чистейшей выдумкой, но чьей? Зачем?

Все бывает на свете…

Он откровенно оплакивал ее.

Искал причину самоубийства в дурных влияниях скрытых и явных врагов.

В себе искал — не проводил с нею все время, не водил в кино: «Я женой совсем не занимался».

Возмущался — как могла она оставить его в такую тяжелую минуту. Он как раз начинал свои расправы с «врагами народа».

Сердился — оставила детей, зная, что он не может уделять им много внимания. Хотела наказать его?

Больше не женился. Но так ли это? Разговоры о женщинах из семьи Кагановича время от времени волнуют воображение желающих узнать кое-что лишнее из личной жизни Сталина.

Майя Лазаревна Каганович, которую когда-то кто-то назвал «невенчанной женой Сталина», сказала мне, видимо, привычно при этом вопросе поеживаясь: «Ох, какая чушь! Когда пошел этот слух, я была пионеркой. Мы в семье страшно боялись, чтобы до Сталина не дошло».

Ходили слухи о сестре Кагановича, враче Розе. В книге Стивена Кагана, якобы племянника Кагановича, «Кремлевский волк», вышедшей на Западе и перепечатанной у нас, Роза описана пышно.

— Кто такая Роза Каганович? — спросила я Серафиму Михайловну, сноху Кагановича.

— Не было такой.

Надежда Сергеевна оставила Иосифу Виссарионовичу предсмертное письмо, содержание которого, кроме него, кажется, никому не стало известно. Что было в письме? Легко предположить.

Любая жена, получив экстремальную предсмертную возможность выложить все обиды, скопившиеся у нее за пятнадцать лет совместной жизни, напишет самое главное: о его преступлениях перед нею. Жена вождя может прибавить и политические обвинения.

В сущности, разница между обидами жены печника и жены Сталина лишь в масштабах и формах подачи своих обид.

Как и разница между печником и Сталиным лишь в поворотах судьбы и возможностях самовыражения.

Самоубийство верующих противоречит законам церкви. Православная церковь не отпевает самоубийц. «Верующую христианку» Надежду Сергеевну никто и не собирался отпевать — она была большевичка. Трагедия ее одинокой души, возможно, состояла в несоответствии попытки обращения к Богу с невозможностью порвать с богопротивным миром.

В прежние времена царица, вошедшая в конфликт с царем, могла, хотя, как правило, не хотела, постричься в монастырь, там найти успокоение. Монастыри в дни «царствования» Аллилуевой крушили по всей России. Тихий, далекий, угличский Апихарский монастырь, где она могла бы хорошо укрыться, разгромили как раз в тридцать втором. Но Аллилуева не монашеского типа, поэтому ушла из этого мира, как и пришла в него: загадочно.

Можно ли представить себе рядом с Лениным женщину, подобную Надежде Аллилуевой?

Нет.

Можно ли представить себе рядом со Сталиным женщину, подобную Крупской?

Можно, если омолодить и окрасиветь ее.

Что из этого следует? Да то, что мужской властвующий мир не терпит рядом с собой женского «Я», не сливающегося с ним. И убирает его, то ли своей рукой, то ли ее, то ли чьей-то третьей. Как получится.

Две Надежды…

Надежда Сталина изначально иная, чем Надежда Ленина.

Не старая дева, не «синий чулок», а полудевушка, полуребенок.

Не из тюремных лишений, эмиграции и ссылок, а из теплого дома, наполненного детьми.

Не бездетность, согреваемая общесоюзной любовью к детям, а материнство, охлажденное мелкими необходимостями и партийной суетой.

Не подчинение мужу своих чаяний и недюжинных способностей, а неподчинение мужу своих чаяний и скромных способностей.

Не долгая жизнь с иллюзиями великой цели, а ранняя смерть с утраченными иллюзиями.

Крупская — надежная Надежда. Женщина времени рождения эпохи.

Аллилуева — безнадежная Надежда. Женщина времени перерождения эпохи.

Самоубийство Аллилуевой — бесполезный протест женщины, проснувшейся к равновеликости.

Ее самоубийство — безответный сигнал тревоги всему человечеству о надвигающейся опасности, исходящей от ВЛАСТИ. Голос совести в душе кремлевской жены, не желающей думать одно, а делать другое. Вылет из золотой клетки Кремля на простор бессмертия.

Психология самоубийцы всегда будет волновать оставшихся на земле. Попытки анализа мало что дают. Есть лишь одно сходное во всех случаях обстоятельство: самоубийца до последней минуты не уверен, что поступит именно так.

Останься Вероника Полонская с Маяковским, он не застрелился бы?

Помирись Марина Цветаева с сыном до его выхода из дому, она не повесилась бы?

Войди Сталин с нежными словами и Аллилуева была бы жива?

Если это самоубийство…

Ее уход из жизни развязал ему руки. Многие гадают и предполагают: не уйди она сама, он ликвидировал бы ее вместе с другими «врагами народа»?!

Думаю иначе.

ОНА СОВЕРШИЛА БЫ СВОЮ ВЕНДЕТТУ, И ЕГО НАШЛИ БЫ ОКРОВАВЛЕННЫМ В ВАННЕ.

Шарлота Корде, не сотворившая своего поступка?

А если бы она убила его, где были бы мы теперь?

Подробнее о «Соло на клавиатуре»

Только для привлекательных. Вы же таки!

Круглосуточная трансляция из офиса «Эргосоло»

Круглосуточно мы рассказываем о себе. Разговор ведут сотрудники нашей фирмы и гости. На вопросы отвечает и Владимир Шахиджанян.

Как научиться быстро печатать?

Обучение скоростной машинописи за 3 дня! Индивидуальный подход, удобный график.

Аудиокнига «Учимся говорить публично»

Послушайте фрагменты готовящейся к выпуску аудиокниги и оставьте отзыв. «Кремлёвские жёны» (Васильева Л. Н. )

Человек вождя, или Коллонтай на дыбе времени

* 1 * 2

Человек вождя, или Коллонтай на дыбе времени

9 марта 1952 года в Москве

в квартире № 149 одного из привилегированных домов в начале Ленинского проспекта скончалась восьмидесятилетняя женщина. Худенькое, сморщенное тело, давно потерявшее способность двигаться, вынесли на руках дюжие мужики. Хоронили ее пышно, вспоминая поистине замечательную жизнь. Сталин прислал венок. Вещи, документы и дневники разобрали родственники, ближайшие друзья и помощники. Перелистнулась страница истории, легла в общую массу огромного тома XX века.

Квартира пустовала недолго. В нее въехала молодая пара: сын члена правительства Лазаря Кагановича Юрий с женой Серафимой. Сделали ремонт. Дух прежней жительницы быстро выветрился.

Коллонтай… Коло, коло, коло, коло — нтай, тай, тай! тай! Звон колокола и звук тонкого колокольчика, соединяясь, дают мощное и нежное звучание. Звук, явившись после звона, смягчает тональность слова. Мужское начало, споткнувшись о согласный «н», как бы дает дорогу женскому, не претендуя на возврат.

Если бы она оставила себе когда-то девичью фамилию, то и в ней, хотя в меньшей степени, мужской звон, споткнувшись, сменялся бы женским звуком: Домонтович… Домон, домон, домон, тович, ович, ович, ович.

Знаки судьбы или занимательная ономастика?

Жила-была прелестная девушка Шурочка, генеральская дочка, так позднее охарактеризовавшая себя: «Смолоду рвалась куда-то, искала чего-то нового: не того благополучия, как у сестер. И ненавидела несправедливость и нетерпимость. Всегда-то я шагала через препятствия. Смолоду была „мятежной“. Никогда не останавливалась перед тем, как на это посмотрят „другие“, что скажут. Не боялась ни горя, ни трудностей. Как-то не считалась с этим. И опасности не пугали. Захочу — добьюсь. И все тут, и достигала. Рвалась куда-то в будущее. Не успокаивалась ни в работе, ни в любви. Все-то мне мало было».

Вышла замуж Шурочка Домонтович по горячей любви, отвергнув ухаживания генерала Тутомлина, адъютанта императора Александра III, за бедного офицера Владимира Коллонтая, родила сына и через несколько лет ушла не к другому, а вослед волне нараставших в России революционных настроений.

Этот путь типичен и, с некоторыми разночтениями, похож на путь Инессы Арманд: сильная женщина конца XIX — начала XX века из богатой или знатной семьи ищет себя не в домашнем уюте, а в борьбе за дело рабочего класса, к которому не имеет никакого отношения, смело подчиняет женские интересы мужским, революционным стремлениям и работает на них со всей энергией и страстью.

Расставшись с мужем, Александра Коллонтай живет за границей, в Швейцарии и Германии, изучает марксизм, который и приводит ее в партию социал-демократов. Много пишет о Финляндии — по материнской линии Александра Михайловна имеет финскую кровь. Знакомится с Плехановым, Розой Люксембург. В дни революции 1905 года Коллонтай в России встречается с Лениным, Крупской, Сталиным. Участницу демонстрации рабочих к Зимнему дворцу 9 января 1905 года Александру Коллонтай замечают все революционеры.

Ее высокое происхождение будоражит и восхищает беспородных большевиков: если такая женщина ушла от своего класса в наши ряды, значит, и другие, попроще, смогут принять идеи революции.

1908 год. Коллонтай готовит группу социал-демократов к Первому Всероссийскому женскому съезду. Ее цель — помочь женщинам, проснувшимся от вековой спячки, занять достойное место в обществе. Она борется с «равноправками» — членами женских организаций, связанных с кадетами: Паниной, Тырковой, Милюковой, другими. Призывает бойкотировать объединительные идеи «равноправок», стремящихся увидеть идентичность женской судьбы во всех слоях общества от низших до высших, желающих заявить миру об общеженском стремлении выйти на уровни управления обществом в своей исконной роли хозяек большого российского дома. Идеи «равноправок» выглядят утопично утверждением общих проблем у госпожи и служанки.

Александра Коллонтай готовится выставить на съезде против «равноправок» проблему участия женщин в классовой борьбе, но в ночь с 13 на 14 декабря она вынуждена бежать из России от преследования полиции.

На станции Вержболово под Петербургом, ожидая окончания проверки документов, закутанная в шубу Александра Коллонтай, забыв о женской борьбе, охвачена единственной мыслью: удастся или не удастся ускользнуть? Удается.

День ее побега, совпавший с памятной датой восстания декабристов на Сенатской площади, становится, без ее участия, днем победы взглядов Коллонтай: доклад Александры Михайловны зачитывает на съезде одна из ее соратниц, Варвара Волкова, и утопии «равноправок» разбиваются о железную логику сторонниц пролетарской революции.

В эмиграции Коллонтай посещает почти все страны Европы, дважды путешествует в Америку, где вместе с Уильямом Хейвудом — организатором американского профсоюзного объединения «Индустриальные рабочие мира» — участвует в митингах и собраниях. О ней пишут газеты Америки: «Коллонтай зажгла всех своим воодушевляющим пафосом, своей неуемной энергией, своей беспредельной страстностью. Когда она умолкает, раздаются такие бурные аплодисменты, что, кажется, рухнет сам царский трон».

В спорах между большевиками и меньшевиками она далеко не во всем соглашается с Лениным. Он для нее слишком категоричен и резок. В годы Первой мировой войны Коллонтай решительно идет против ленинского лозунга превращения войны империалистической в войну гражданскую: «Сейчас надо иметь конкретный, для всех близкий лозунг, и этим лозунгом может служить борьба за мир… А что может лучше объединить сейчас пролетариат всех стран, как не призыв: война — войне? »

Ленин терпелив в объяснении Коллонтай ее ошибок, не категоричен — с ее образованием и связями на Западе она необходима ему.

Частые поездки Коллонтай в Америку в 1914—1916 годах имеют две цели: чтение лекций интернационалистического направления и попытки — безуспешные — опубликовать в Новом Свете работы Ленина.

В эти годы увлечение ее Уильямом Хейвудом сменяется увлечением Юджином Дебсом, лидером левого крыла Американской социалистической партии. Миниатюрная Александра Михайловна любит мужскую силу.

«Дебс, — пишет она, — действительно „большой“ человек. Сердце ребенка, храбрость льва. Боец. Одни глаза его чего стоят — душу видишь… Оратор он сильный, своеобразный. И главное — обаяние личности».

Есть у Коллонтай в Америке и материнские намерения: она хочет помочь сыну Михаилу, окончившему технологический институт и направленному на работу в Америку, пожить рядом с ним. Но терпения хватает на полгода — едет в Норвегию, где ее застает известие о Февральской революции.