Дидье ван Ковеларт 10 страница

Она смотрит на меня, в глазах – полнейшее непонимание. Показывает мне руки, пальцы без колец, машет ими, смешно шевелит бровями. Кровь отливает от моего лица.

– Я думал, ты вышла замуж за изобретателя в Калифорнии.

Она ошеломлена:

– Это Максим тебе сказал?

– Да. В последний раз, когда мы с ним говорили.

Она медлит. Улыбается, успокоенная. Почти умиленная.

– Нет, я преподаю информатику в Оксфорде, читаю лекции в том же университете, где училась. Это все, что изменилось в моей жизни.

От ее слов у меня сжимается горло. Я вспоминаю, как пришибла меня эта новость по телефону среди ночи. Как я поставил крест на ней, на себе, на всем.

– Но зачем он мне наврал?

Она вынимает зонтик из коктейля, закрывает его и кладет поперек стакана.

– Когда несколько лет назад он вышел на мой след, я была не готова… И не очень красиво повела себя с ним. Полагаю, он хотел избавить тебя от такого же разочарования. Поверив, что я вышла замуж в Калифорнии, ты бы не стал искать меня в Оксфорде.

К нам подходит бармен. Я указываю ему на коктейль Полины и поднимаю два пальца. Он кивает и удаляется. Я ищу слова. Задаю вопрос, который должен был быть первым:

– А… твой сын?

– Все хорошо. Он остался у деда с бабушкой. Они сказали ему, что его отец умер из‑ за меня, что мой любовник его убил. Меня он больше не хотел видеть. Мне не хватило духу… на суды и все такое, я не могла бороться с ними.

– Ты не сказала ему правду?

– Я попыталась, когда вышла из больницы. Слышать, как фальшиво ты звучишь… видеть, что чем больше оправдываешься, тем меньше твой ребенок тебе верит…

Она ищет отклика в моих глазах. Я киваю. Она продолжает, все более безучастно:

– Они очень хорошо его воспитали, в лучших швейцарских пансионах. Ему сейчас тринадцать с половиной лет, он первый по всем предметам. Я горжусь им. Горжусь не как мать, горжусь тем, что он сумел в себе преодолеть. Надеюсь, что сумел. И отношения у нас теперь получше. Недавно мы провели две недели вместе. Он вылитый отец. Внешне. А так, я живу одна.

Она отводит глаза, берет стакан.

– Бывает кто‑ то время от времени. Есть один женатый мужчина, в Лондоне, адвокат. Майк. Мы с ним видимся, когда поступает жалоба на одного из моих студентов, – я преподаю им методы хакерства, чтобы они научились с ним бороться. В качестве практики они у меня взламывают разные системы. В этом году попался очень способный курс, так что с Майком я почти не виделась. Работы много. Затягивает. Ну да ладно. Я, по крайней мере, могу передавать другим то, чему научилась сама.

Она отодвигает листики мяты, пьет воду от растаявших льдинок.

– А ты… в твоей жизни кто‑ то есть?

– Ничего нового, нет. Никаких привязанностей.

– А паркет?

– Кризис.

– Это очень мучило Максима. Он все ломал голову, как бы тебе помочь, тайно, чтобы ты вернулся к писательству.

Я сглатываю несуществующую слюну. Пытаюсь иронизировать:

– А теперь больше не мучит?

Она ставит стакан на стол, смотрит на меня серьезными глазами.

– Приходи ко мне через пять минут. Номер 313.

Потом складывает бумаги, сует их в сумку вместе с компьютером и планшетом, встает и через десять секунд исчезает. Я сижу, застыв на краешке кресла. Я ошеломлен. Я не могу поверить. Я почти шокирован. Ее желание сильнее слов или слова эти слишком трудно произнести? Максим умер. Как герой романа, на который он меня вдохновил. Я не нахожу другого объяснения. Но ведь она только что говорила о нем в настоящем времени. Это ради него я здесь. Флэшбэк памяти?

Я опустошен. И свободен. И задыхаюсь от счастья. Жалкая моя литература послужила хотя бы этому – предсказать будущее. Моя новая встреча с Полиной случилась благодаря уходу нашего друга. Благодаря пустоте, которую он оставил после себя.

Я встаю, иду к выходу, навстречу мне бармен несет два коктейля.

– Желаете, чтобы я принес их в номер, мсье?

Я качаю головой, бросаю на поднос банкноту. Если вдруг я неверно истолковал предложение Полины, незачем добавлять потеху к конфузу.

Я направляюсь к лифтам, ступая по облакам. По облакам в ясном небе, по грозовым тучам: ландшафт меняется с каждым шагом. Поднявшись на третий этаж, преодолеваю сто метров коридора в том же состоянии. Тихонько стучусь в триста тринадцатый. Пробка от шампанского держит дверь чуть приоткрытой. Я закрываю ее за собой и медленно иду в приглушенном шторами свете, избавившись от всех сомнений, терзаний и страхов. Я не ошибся.

По крайней мере, в этом.

* * *

Наконец‑ то мы вдвоем. Наконец‑ то наши тела в настоящей кровати. Наконец‑ то любовь, и все так просто, так очевидно, нежность, и наслаждение, и страсть, слишком долго таившиеся в глубине, взрываются в наших объятиях, без свидетелей, без преград, без слов. Она сияет. Она моя. Она отдается – как сдается. Мне хочется, чтобы время остановилось и все, что не мы, исчезло.

Но она уже на ногах, впрыгивает в трусики, говорит мне, что я имею право принять душ, а она хочет сохранить мой запах.

– Куда мы?

– Недалеко. Я всегда любила только вас, Куинси.

И снова двусмысленность, колебание между «вы» величальным и множественным. Она запихивает меня в такси перед отелем, дает шоферу адрес в Буживале.

– Это тебя ни к чему не обязывает. Но ты должен узнать.

Лаконичная и непонятная фраза, но я не задаю вопросов. Я уже все понял – между слов, между наших сплетенных тел; я нашел имя ее порыву, ее молчанию, ее уклончивости. Максим.

Он не умер, но с ним неладно. Это всегда будет смыслом, ставкой, дилеммой нашей истории. Каждый раз, когда я думаю, что покончил с ним, он снова встает между нами.

– Это он хотел меня видеть?

Она не отвечает. Такси выезжает на улицу Риволи, пересекает площадь Согласия. Я читаю сообщения, мейлы. Мое лицо мрачнеет с каждым прочитанным посланием. Она спрашивает, что стряслось. Я все ей рассказываю.

– Можно?

Она берет мой смартфон, соединяет его со своим, открывает приложения, вводит коды.

Пять минут манипуляций – и выдает мне свой вердикт: почтовые ящики и счета «Версальского паркета» были взломаны JMB, чтобы перехватить нашу клиентуру, исказить баланс и устранить конкуренцию.

– Обычное дело, – успокаивает она меня. – Судебный ликвидатор работает на них, и ваш бухгалтер в доле. Таким образом JMB купит вас за символическую цену в один евро, после того как фирма будет объявлена банкротом. Хочешь, я контратакую?

Я опускаю голову на ее плечо. Мне хочется одного – послать все к чертям, жить с ней, возродить мечты.

– Проще всего подключиться к Стартраку. Это защищенный внутренний сервер Министерства финансов, куда поступают сведения, а также подозрения и доносы на частных лиц и предприятия. Достаточно декомпилировать программу, чтобы взломать коды, это детская игра. Я выхожу на их базу данных, вот так, и запускаю программу. Соединение пошло. Смотри. Теперь мне достаточно передать от их имени информацию о твоих друзьях из JMB. Они решат, что их засекли из Берси[41], и что тогда останется, чтобы избежать преследований? Это и называется «хакерской этикой».

– В эти штучки посвятил тебя Максим?

Она снова замыкается. Я не хочу на нее давить. Такси выезжает на Западную автостраду у ворот Сен‑ Клу. Она заканчивает свои операции, убирает смартфон и надолго замолкает, скрестив руки на груди.

* * *

То и дело притормаживая у дорожных блокираторов жилых зон, мы еле ползем к вершине холма, обезображенного чересчур высокими оградами и виллами нуворишей.

Машина останавливается перед самым скромным из владений. Пятиметровые стены, ощетинившиеся колючей проволокой, серые бронированные ворота. Ничего не видно, кроме видеокамер.

– Подождите нас здесь, пожалуйста, – говорит Полина шоферу, открывая дверцу. – Ты идешь?

Я нагоняю ее у ворот. Она нажимает кнопку переговорного устройства на столбе без всякой вывески. Над нашими головами загорается прожектор. Полина называет свое имя. В ответ – гудение, щелчок. Она толкает стальную створку.

Я иду за ней в запущенный парк – заросший одуванчиками гравий, увядшие розы, пожухлая желтая трава. Дом в форме ацтекской пирамиды с крышей‑ террасой; большие окна, за которыми ничего не разглядишь, забраны решетками. Дом окружен рвом с застоявшейся водой, через ров перекинут мостик.

– Как он сегодня? – спрашивает Полина у полной дамы в одеянии медсестры, вышедшей нам навстречу.

– Стабилен.

Она кивает мне, приглашая пройти за дом.

Я застываю посреди дорожки, посыпанной гравием. Это он, «Даймлер Дабл Сикс», стоит на тормозных колодках у бельевой веревки. Капот смят, машина без буферов и решетки радиатора. Максим сидит на заднем сиденье в халате и смотрит в окно, как будто видит за ним убегающий пейзаж.

Медсестра стучится в дверцу, открывает ее, говорит бодро и весело:

– К вам гости, мсье Макс. Посмотрите, какой сюрприз!

Свесив руки посреди бумаг, устилающих сиденья, столики, коврик, Максим поворачивает голову и шевелит губами. Он смотрит на авторучку, торчащую из кармана белого халата. Потом его взгляд перемещается на ноги Полины, скользит вниз, к моим ботинкам, медленно поднимается до моего лица. У него круглые щеки, здоровый румянец, три волоска на лысине и глаза, лишенные всякого выражения. Он улыбается.

– Я вас оставлю, – говорит сестра.

– Ба, кого я вижу? – радуется он механическим голосом. – Давай, садись, поехали! – И указывает мне на сиденье по другую сторону подлокотника.

Я обхожу машину, замирая от ужаса. Полина берет меня за руку.

– Энцефалопатия, – говорит она. – И начальная стадия Альцгеймера уже два года, по словам его врача. Но у него бывают проблески памяти. По крайней мере, когда он в машине. Если его пытаются вывести, он ударяется в панику, бьется, плачет. Психиатры называют это «адгезивным трансфером». «Даймлер» связан для него с образом духовного отца: защита, доверие… Мне кажется, он тебя еще не узнал, но это придет. Скажи ему что‑ нибудь личное. Направь его.

Не в состоянии ни спрашивать, ни комментировать, ни даже уложить это в голове, я слушаю рассказ Полины о том, как социальные службы связались с ней в Оксфорде 9 июня. Максим врезался в платан на 57‑ й национальной автостраде близ Аннемаса. Удар был не очень силен, тормоза сработали, но он потерял сознание. В его карманах ничего не нашли. Только копию нотариально заверенного акта, посланного его судье. Никакой родни, сообщить некому.

– Судье?

Она глубоко вдыхает:

– Судье по делам опеки. Еще раньше, когда врач засвидетельствовал, что он «здоров душевно и телесно», он назначил меня опекуншей в случае своей недееспособности. Вот так до меня и добрались.

Сглотнув, она прижимается своим лбом к моему.

– Знаешь, откуда он ехал, когда попал в аварию? Из Лозанны. Он хотел объяснить моему сыну, что я… что его отец меня бил, что я никогда ему не изменяла и что… в общем, правду, – заканчивает она, подавив рыдание. – Чтобы Себ согласился увидеться со мной.

Я крепко обнимаю ее. Не знаю, что сказать.

Лепечу:

– Но… разве он не жил в Бельгии?

– Нет. Это было для отвода глаз. Он скрывался здесь под вымышленным именем. Я все узнала, когда нотариус передал мне документы. Это и еще… много всего.

Я зарываюсь носом в ее волосы. На крестинах сына она назначила нас теневыми крестными.

А я – как поступил я с этой ответственностью? Моего неофициального крестника я попросту сбросил со счетов. Вычеркнул из памяти, чтобы воспоминания о Полине закончились нашей ночью в Оксфорде. А Максим – тот под угрозой Альцгеймера отправился выполнять свой долг. Я спрашиваю:

– Почему ты не связалась со мной раньше?

– Я не знала, что с тобой сталось, Куинси. Твой издатель тоже. Только Максим был в курсе. Приехав в Париж на конгресс Гугла, во вторник, я в очередной раз разбирала его досье и случайно нашла касающиеся тебя данные. Все было закодировано…

– Полина… ты взламываешь серверы Министерства финансов, а номер телефона из красного списка[42] найти не можешь?

– Я была не готова, – шепчет она, направляясь к дверце машины.

Я удерживаю ее:

– А сейчас ты готова? К чему?

Она круто разворачивается и, глядя мне прямо в глаза, выпаливает:

– Себ был молодцом, настоял, чтобы дед с бабушкой разрешили ему приехать сюда. Провел с нами две недели в начале августа. Он чувствует себя ответственным за Максима, думает, что это их встреча спровоцировала энцефалопатию. Эмоциональный шок. Он преподал мне лучший урок в моей жизни. Он понял, Куинси. Человек, убивший его отца в силу обстоятельств, при необходимой самообороне и приехавший сообщить ему об этом в парке его пансиона… он его принял. А уж тебя он считает почти героем.

Я привлекаю ее к себе в объятия, чтобы успокоить.

– Ты представляешь, какой путь ему пришлось пройти? Меня он просто морочит. Ничего не показывает. И говорит, что классно провел каникулы, это, я думаю, правда. Он все время был у соседей, русских, у них дочка, его ровесница. Только по утрам проводил час с Максимом в «Даймлере». Но в это меня не посвящали.

– Чего ты ждешь от меня, Полина?

Она тяжело вздыхает и высвобождается.

– У него своя жизнь, учеба, друзья в Швейцарии… Я не могу требовать большего. Чудо уже то, что он хочет снова приехать на Рождество…

Я повторяю свой вопрос. Она смотрит через заднее стекло на пассажира, который не двинулся с места, как будто уже забыл о нашем присутствии.

– Ты мне нужен, Куинси. Судья меня торопит, я не могу больше тянуть, я должна решить, беру на себя опеку или нет. Я не могу бросить Максима. У него никого не осталось, никакой родни. Но управляться с ним в одиночку… Это слишком тяжело для меня. У меня нет ни времени, ни средств. У меня Оксфорд, студенты, любимая работа… А ты…

Она умолкает, но я и так знаю продолжение. Очевидность моей роли. Я не спешу, после долгой паузы отвечаю с нежностью:

– А я свободен. Ты хочешь… хочешь, чтобы мы разделили опеку?

– Я бы хотела, чтобы ты взял его на себя.

Горькая пилюля. Сжав губы, я выдерживаю ее взгляд. Предложение руки и сердца, которое подразумевал мой вопрос, растворяется в потоке противоречивых чувств. Я осознанно покидаю вслед за ней территорию эмоций.

– Постой… У тебя нет средств, но я‑ то вообще разорен. И ты не выдоишь Министерство финансов своим смартфоном, чтобы поправить мои дела.

– У него они есть. Средства. Но их нет без тебя.

Она косится на возвращающуюся к нам медсестру. Я снова ловлю ее взгляд.

– Как это – нет без меня?

– Ты его единственный наследник. И он назначил тебя преемником морального права[43] на его творчество. Ввиду его нынешнего состояния все средства заморожены и ни одного решения принять нельзя. Без нас. Адвокат и нотариус высказались категорично.

Я без сил присаживаюсь на багажник.

– Пора кушать, – нараспев произносит сестра, открывая дверцу Максима. – Вам приготовили вкусную куриную ножку с рисом.

Она берет его за руку, чтобы вытащить из «Даймлера». Едва его тапок касается гравия, он отчаянно кричит и, плюхнувшись обратно на сиденье, захлопывает дверцу. Сестра рывком открывает ее:

– Довольно капризничать! За стол, кому сказано!

– Оставьте его, – вмешивается Полина.

Она садится за руль, поворачивает ключ. Крики Максима стихают, как только он слышит мотор. Двенадцатицилиндровый тихонько урчит под помятым капотом. Дымок выхлопов, однородно белый, без синевы, говорит о проблеме с головкой цилиндра. Я как могу цепляюсь за детали. За то, в чем разбираюсь. Что, в случае Максима, означает «преемник морального права»? Получать за него своднические проценты, темные комиссионные, подвергнуться преследованию за нарушение государственной тайны?

– Нет, у него же должны быть ориентиры, мадам! – протестует сестра. – В полдень садятся за стол и кушают! Он никогда не выздоровеет, если потакать всем его капризам!

Я перебиваю ее, спрашиваю, где тут кухня. Она с ворчанием ведет меня туда. Я наполняю две тарелки и несу их на подносе в «Даймлер».

Это все, на что я сейчас способен. Мое видение будущего останавливается на обеде в разбитой машине с уцелевшим салоном, тем самым, в котором моя судьба уже третий раз делает крутой поворот. Темные делишки царька из Генерального совета, кома Полины, 180 на автостраде и моя мольба пощадить жизнь человека, который попытается меня убить.

Полина закрывает за мной дверцу и идет выкурить электронную сигарету за бельевой веревкой.

– Президент – это что‑ то, – доверительно сообщает мне Максим, вгрызаясь в куриную ножку. – Он не позволяет мне водить. Говорит, сначала закончи книгу. – Поспешно проглотив две ложки риса, он отдает мне поднос. – Скажи ему, что я все равно хочу за руль.

Я переадресую просьбу водительскому сиденью. И передаю Максиму ответ:

– Закончишь книгу – тогда пожалуйста.

С разочарованным вздохом он говорит, что ему осталось еще километров на четыреста. Я собираю разбросанные листки, кладу ему на колени страницы, покрытые детскими рисунками. Желаю вдохновенной работы и выхожу. Полина берет у меня из рук поднос. Я говорю ей, что не могу ничего решить вот так сразу. Я должен подумать. Мне нужно время.

– Понимаю, – отвечает она, силясь скрыть разочарование.

– Ты долго пробудешь в Париже?

– Неделю максимум. Девятнадцатого у меня начинаются занятия.

– Оставишь мне свой телефон?

– Он у тебя в контактах, я скопировала.

Она не дает мне поцеловать ее в губы, увернувшись, подставляет щеку. Потом хлопает меня по плечу:

– Нет проблем, Куинси, я предвидела твою реакцию. Такси отвезет тебя, куда скажешь, Гугл платит. У меня деловой ужин в «Вестине» сегодня вечером. Скажешь мне. Смотри сам.

Я провожаю ее глазами, пока она возвращается к «Даймлеру». Потом направляюсь к гудящим воротам. Я не знаю, куда иду. Не знаю, чего хочу. Не знаю даже, кто я.

* * *

На выезде из туннеля Сен‑ Клу начинает вибрировать мой телефон. Самира. Голос у нее снова ясный, звонкий, воодушевленный. Она сообщает мне потрясающую новость: группа JMB готова спасти нас от банкротства, объединив свой капитал с «Версальским паркетом». Наш бухгалтер опомниться не может, а судебный ликвидатор в восторге. Ясное дело, «хакерская этика» Полины не оставила им иного выбора.

– Патрон JMB очень настаивает, чтобы я по‑ прежнему занимала пост генерального директора. Вместе с тобой, конечно, если хочешь, – добавляет она нехотя.

Я отказываюсь. Говорю, что рад за нее, но у меня другие планы.

У первого же газетного киоска я выхожу, чтобы купить «Авторетро». Возвращаюсь в такси, пробегаю глазами рекламные объявления, выбираю трех специалистов по «Ягуарам‑ Даймлерам» и, переговорив по телефону, даю адрес того, который показался мне самым сговорчивым и наименее дорогим.

Автомастерская «Руль‑ Британия» в сердце Нейи. Маленький гараж под стеклянной крышей, где теснятся бок о бок десятки чудес, более или менее облезлых, разобранных, неукомплектованных – от скромной «Остин Севен» до недосягаемой «Армстронг‑ Сиддлей Стар Сапфир». Все мифические англичанки, которых мой отец коллекционировал на своей этажерке «Динки Тойз» в Тионвилле. Мое единственное наследство вкупе со стареньким «Рено 4CV», в который он пытался поставить мотор от «Дофина Гордини», – эта навязчивая идея поглотила все его сбережения, зато отлично помогла перенести курс химиотерапии.

Хозяин мастерской, высокий молодой негр в шортах и майке, ругает на чем свет стоит мотор родстера «Морган» 1955 года, не желающий работать на малых оборотах. Надо бы сначала описать состояние «Даймлера Дабл Сикс», но я начинаю с рассказа о Максиме, о его беззаветной преданности призраку бывшего голлиста с Лондонского радио.

С азартным огоньком в глазах чернокожий увлекает меня в глубину мастерской, на склад запчастей. Среди шаткого нагромождения в три этажа он показывает мне капот и буфер от «Ягуара XJ» серии 1, совместимые с «Даймлером», решетку радиатора от «Соверена» 4, 2 литра, тоже подходящую. И четыре родные шины «Мишлен Примаси».

– Все дело в том, – говорю я ему, – что речь идет о ремонте на дому. Или, по крайней мере, с пассажиром.

– То есть как?

– С хозяином внутри.

– Нет проблем. Если только не надо менять обивку.

– И так сойдет. Главное – чтобы поехал.

Он кивает и начинает составлять смету. Я соглашаюсь – при условии, что платить буду в рассрочку. Шины, решетку радиатора и капот грузят на катафалк «Ровер» 1970 года, служащий аварийно‑ ремонтной летучкой. Здесь только одно сиденье спереди.

– Вы умеете водить такую старину?

Я слегка приукрашиваю истину, озвучив мечту отца: да, я был за рулем «Рено 4 CV Гордини» на автодроме Монтлери на розыгрыше Гран‑ при «золотого века».

– Тогда вы с ним сладите. Если поедет.

И он протягивает мне ключи от «Моргана». Я качаю головой, оцепенев. Такой родстер нынче редкость, стоит не меньше сорока тысяч евро.

– Только не этот, – улыбается он. – Меня надули на eBay. Это самодельная копия с мотором от «Форда Англия». Но прокатиться с ветерком можно.

И правда, можно. Я качу на своей низкой колымаге, за мной едет катафалк, нас ждет Буживаль, мои волосы развеваются по ветру, и я начинаю чувствовать себя счастливейшим из смертных.

* * *

Медсестра открывает нам ворота, смотрит волком.

– Ваша подруга уехала в Париж, – холодно сообщает она мне. – А в машине кончился бензин, и он опять закатил истерику.

Я дипломатично представляю механика, который приехал ей помочь. Она уходит в дом, хлопнув дверью. Я объясняю ситуацию Максиму. И составляю ему компанию на заднем сиденье, пока Абду меняет капот и ставит новые шины.

– Президент далеко собрался? Надолго?

Я киваю.

– Вот и хорошо, я рад. А Полина с нами поедет?

– Да.

– Ну и отлично.

Его кротость и доверие трогают меня до глубины души. Все кажется таким простым рядом с ним в машине, которую домкрат клонит набок.

– Ну все, мне еще надо «Спитфайр» довести до ума, поехали в гараж! – говорит мне Абду, закончив прилаживать решетку радиатора.

Я мнусь. Остаток дня вдруг кажется мне неразрешимой абстракцией. Вернуться в Венсен – это выше моих сил. Явиться в качестве статиста на конгресс Гугла – не вижу смысла. Я разочаровал Полину; мне не завоевать ее вновь на враждебной территории. Остается эффект неожиданности.

Час спустя я качу к Кале на фальшивом «Моргане», который купил по цене мотороллера. Через интернет я забронировал билет в один конец до Дувра и жилье на месте. Путь неблизкий: у меня есть время подготовить то, что, возможно, станет моей новой жизнью.

Во всяком случае, я открыл для себя одну истину, которой всю жизнь просто не замечал. А ведь у меня перед глазами был пример отца, победившего смертельный рак благодаря своей неизбывной мечте совершить невозможное – сконструировать «Рено 4CV Гордини». От душевного разлада, от страха перед завтрашним днем нет средства лучше безумия.

И пусть меня, как его, убьет током от елочной гирлянды – все лучше, чем тихо и скучно угасать, ведя «правильный» образ жизни.

* * *

И вот я вернулся на четырнадцать лет назад, в дом 9 на Веллингтон‑ сквер. Сижу слева от раскладного дивана, за круглым столиком у опускного окна, смотрю на освещенную заходящим солнцем мощеную аллею, в конце которой растет желтый ракитник, увитый глициниями.

Ничего не изменилось – кроме меня.

Вооружившись записями и фотографиями, пытаюсь произвести отбор. Я больше не переписываю прошлое, я готовлю будущее. Вот уже три дня я разъезжаю по английской глубинке на моем призрачном болиде с мотором от стиральной машинки, который, пожалуй, работает лучше на своей исторической родине. Рядом со мной гид девяноста лет от роду, помогающий мне искать идеальный коттедж.

Я наткнулся на нее случайно, зайдя в «Блэквелл» на Броуд‑ стрит. Снаружи знаменитая книжная лавка Оксфорда с ее двумя старомодными витринами выглядит более чем скромно, но на самом деле это один из крупнейших магазинов в мире: он прячет свои раскинутые щупальца в нескольких старинных корпусах, на разных уровнях, с внутренними двориками и подземными галереями, насчитывая в общей сложности пять километров стеллажей. Мадам Вуазен меня не узнала. Она заговорила со мной по‑ английски, спросив, какие книги я ищу.

– Не мои, меня перевели только на немецкий.

Она чуть не упала в обморок от изумления. А я – нет. Полине, чтобы идти вперед, всегда нужно было воссоздать свой исходный мир. Получив в 2009‑ м кафедру Computer and Network Security [44] , она тут же послала билет на Евростар своей старой подруге в дом престарелых в Веркоре. На приеме в кампусе она представила ее семейству Блэквелл, пребывающему в вечном поиске компетентных и преданных делу людей, и моя былая первооткрывательница поступила на службу распорядительницей секции «винтаж» в книжном магазине, занимающем первое место в мире по рейтингу интернета.

У нас осталось два дня, чтобы отыскать владение нашей мечты, пока Полина не вернулась из Парижа. Бюджет неограниченный: авторские права моего собрата по перу и подопечного сделали его очень богатым. И это еще не все. Было бы жаль оставить эту золотую жилу, имея на руках тонны взрывоопасных документов, которые прибудут в воскресенье в его багажнике. Того немногого, что я успел прочесть, открыв некоторые папки, пока шли ремонтные работы в Буживале, мне за глаза хватит, чтобы написать «Правду‑ матку» IV и V.

Мне безумно нравится идея увековечить память Максима, став его «негром». И бог с ними, с былыми обещаниями Куинси Фарриоля, несбывшейся надежды издательства «Портанс». Я не хочу всю оставшуюся жизнь вести существование земляного червя и черпать энергию в отчаянии. Или букашки, которой необходимо запутаться в паутине, чтобы познать экстаз.

Единственное, что меня тревожит, это реакция Полины. Как только будет отобрано достаточное количество недвижимости, я положу конец молчанию, чтобы она сама выбрала по фотографиям дом, который заменит ее нынешнюю тесную съемную квартирку над автовокзалом. Мне страшно до смерти. В первый раз в жизни я готовлю кому‑ то сюрприз.

– Вы, быть может, сделали бы более славную карьеру, не пригласи я вас тогда в Сен‑ Пьер‑ дез‑ Альп, – говорит мне Жанна Вуазен с плохо скрытым ликованием.

Подпрыгивая на выбоинах под обдувающими «Морган» сквозняками, уже сорвавшими с нее парик, она добавляет мне в утешение:

– Я, во всяком случае, ни о чем не жалею.

Права я была, что верила в Полину: посмотрите, в каких чудесных условиях я теперь работаю! Но у меня нет ее мужества. Вы уверены, что ей действительно захочется такой жизни?

Я не стану отвечать за Полину. Все, что я знаю сегодня, – чего хочется мне. И этим я обязан ей.

Увидев, как она съезжает с парома за рулем «Даймлера», я ощутил тот же удар в сердце, что и при каждой нашей встрече. Она бросилась мне на шею, как будто мы не виделись много лет, как будто не созванивались каждые четверть часа, с тех пор как она выбрала наш дом. Замок без кровли, которую еще предстоит реставрировать лет сто.

А когда из «Даймлера» выскочил Максим и принялся пожимать руки туристам, сияя улыбкой члена парламента на встрече с избирателями, я понял, что сделал правильный выбор. Благодаря великодушной хитрости старой чародейки, соединившей нас двадцать лет назад на радость и на горе, драмы четырех жизней ждет счастливый конец волшебной сказки.

Я спрашиваю Полину, выйдет ли она за меня замуж. Она поворачивается к Максиму, в глазах которого ликование мгновенно сменяется тревогой.

– Она же сказала «да» мне! – напоминает он, теребя пуговицу моего пиджака.

– Это ничего не меняет, – отвечает ему опекунша. – Мы тебя никогда не покинем.

И он спешит успокоить нас с добродушной улыбкой:

– Я вас тоже.

[1] Поль Гют (1910–1997) – французский романист и эссеист. – Здесь и далее примеч. перев.

[2] Мишель Друа (1923–2000) – французский писатель и журналист, член Французской академии.

[3] Манжетка – полоска бумаги в виде кольца, надеваемая на издание. На манжетке печатается дополнительная информация, появившаяся после выхода тиража.

[4] Так называют миротворческие силы ООН.

[5] Французский композитор и поэт‑ песенник (1930–2010).

[6] Строчка из песни Жана Ферра.

[7] Французский политик‑ социалист, премьер‑ министр в 1988–1991 гг.

[8] Аплодисменты стоя (англ. ).

[9] Издательство, выпускающее книги карманного формата.

[10] Сексуальная игрушка (англ. ).

[11] Имеется в виду Шарль де Голль.

[12] Намек на сатирический фильм «Скандал в Клошмерле» (1948), поставленный по роману Габриэля Шевалье.

[13] Французский сатирический еженедельник.

[14] Монмартр – единственное место в Париже, где выращивается виноград.

[15] Магистр компьютерных наук (англ. ).