Хелпикс

Главная

Контакты

Случайная статья





Дидье ван Ковеларт 2 страница



– Он не отвечает на мои письма, – снова заговорила она с полным ртом. – Но это ведь сильнее слов, правда?

Я не отрицал. Шелковый комочек в глубине моего кармана стал комом у меня в горле.

– Надеюсь, я вас не обидела, – спохватилась она.

Да, пожалуй, это было слабо сказано.

Она уточнила:

– Как писателя.

Сказав, что это сильнее слов.

– Нет, нет.

– Вы славный. Не знаю, что со мной, я должна бы сгорать со стыда. Просить мужчину о такой услуге…

– Что вы, пустяки, – отмахнулся я, силясь совладать с эрекцией, ибо мне, увы, ничего не светило.

– Спасибо. Правда, спасибо, Куинси. Я останусь здесь, все приготовлю, буду ждать вас.

Я для приличия съел «Шамони‑ оранж». Мне было горько, потому что из‑ за меня глаза женщины никогда не горели таким нетерпением.

– Мы уходим! – В комнате появилась хозяйка в пуховике и со связкой ключей. – Вы закончили?

Я быстро нацарапал однотипные дружеские пожелания на трех последних экземплярах для женского отделения, взял свою парку и послал Полине красноречивый взгляд: «Можете на меня рассчитывать». Она встала, чтобы пожать мне руку. Разрез ее твидовой юбки лишь чуть‑ чуть разошелся, но мысленный образ наготы вызывал жжение внизу живота.

– Вы, похоже, не в форме, – огорошила меня мадам Вуазен, уже надевшая свой колпак гномика.

– Что вы, что вы, наоборот.

Я надел парку, повернувшись к ней спиной, чтобы скрыть упомянутую форму, и вышел вслед за ней в метель.

– Вроде поутихло, – объявила она бодрым тоном, держа коробку с моими книгами под мышкой.

Я кивнул, думая о другом. Я умирал от желания достать из кармана трусики и, спрятав в ладони, незаметно поднести их к носу. Но нет, на меня возложена миссия. Я должен передать послание лично в собственные руки. А почтальоны никогда не вскрывают писем.

Однако же надежда, которой я стал для Полины, оказалась сильнее разочарования. Послужить посредником, исполнителем желания женщины – это было мне в новинку. И, я вынужден был это признать, искушение не представляло никакого риска. Положа руку на сердце, я ведь прекрасно мог бы не передавать послание заключенному и оставить при себе трусики, которые остались бы тогда непрочитанным письмом. Тем самым я, в сущности, только поддержал бы мужественное решение узника, желающего избавить свою возлюбленную от мук безысходной страсти. Решение, которое я бы подтвердил Полине в интересах их обоих. После чего мне бы оставалось постараться утешить ее по мере сил, чтобы смягчить удар. Дурные мысли бальзамом подпитывали мою чистую совесть.

– Она говорила вам о Максиме? – осведомилась мадам Вуазен.

Так я узнал имя адресата. Не дав мне ответить, она вздохнула, трогая машину с места:

– Вы их последний шанс. Я полагаюсь на вас. Не знаю, сказала ли она вам, но это ему вы обязаны премией.

 

* * *

 

«Дворники» вяло гоняли по стеклу туда‑ сюда снежную кашу. Придерживая стоявшую на коленях коробку книг, я боролся с «Шамони‑ оранж», подкатывавшим к горлу на каждой колдобине. Мадам Вуазен дала мне прочесть три десятка отпечатанных листков, чтобы я познакомился с моей публикой. Это была анонимная анкета, которую заполнили желающие.

 

В рамках программы «Праздник чтения» вы хотите принять участие во встрече с писателем Куинси Фарриолем. Будьте любезны ответить на следующие вопросы:

а) Намерены ли вы обсудить с автором отдельные вопросы, касающиеся тем, поднятых в его произведении?

б) Согласны ли вы на видеосъемку в рамках этой встречи для передачи по местному телеканалу?

 

Двадцать шесть ответов из двадцати семи были «да» и «нет». Только на одном листке была приведена аргументация, изложенная умно и увлеченно и выдававшая настоящего читателя. Я заключил, что это и есть анкета упомянутого Максима.

Взгромоздившись на два тома Жюля Верна в переплете издательства «Хетцель», поднимавшие ее на уровень ветрового стекла, мадам Вуазен, вытянувшись в струнку, уверенно вела старую «Ладу Нива». Наверное, это была модель, предназначенная для русского рынка и нелегально импортированная по себестоимости. Анемичный четырехцилиндровый двигатель гудел, как стиральная машина в режиме отжима, и грохот цепей на снегу едва перекрывал этот звук.

– Ей сносу нет, – успокоила меня мадам Вуазен, когда мотор в третий раз заглох в пробке за снегоуборочной машиной. – Не сменю ее ни за что на свете. Мы столько пережили вместе.

Древняя корзина для пикника, плетеная, с кожаными ремнями, служила подлокотником между передними сиденьями. Сзади сиденья были сняты, там располагалось нечто вроде передвижной библиотеки, с которой спутник жизни хозяйки, по ее словам, летом объезжал окрестные деревни.

– Он пенсионер, бывший железнодорожник. До нашей встречи не прочел ни одной книги.

Чувствовалось, что она этим гордится как мало чем в своей жизни. От включенной вентиляции дохнуло полярным холодом и завибрировало зеркало заднего вида. Мадам похвасталась: – Вы мне не поверите, но в прошлом году всего лишь в ответ на мотивационное письмо, направленное в Дом Радио, – и я вам ручаюсь, что он написал его сам, даже не похвалившись тем, что он спутник жизни хозяйки книжного магазина, – его избрали членом жюри премии Ливр‑ Интер.

Я порадовался за железнодорожника. Она так пылко, почти воинственно произносила слово «спутник» – в ее возрасте было в этом что‑ то трогательное. Без всякого перехода она спросила меня, что в точности Полина сказала мне о Максиме. Я сжато, равнодушным тоном изложил имеющуюся у меня информацию.

– Что ж… Они были вместе, но он порвал с ней, когда сел, потому что думает, что она заслуживает лучшего. – Протирая тряпкой запотевшее ветровое стекло, она внесла ясность: – Он сидит за свою верность. Понятно? Зарубите это себе на носу. Все чушь, в чем его обвиняют, он не болтал лишнего и не предал президента. Он замечательный человек, Максим. Я знаю его с детства, он играл в футбол с моим сыном. Часто бывал у нас дома, потому что у него… Ну да ладно. Я бы не сказала, что он такой уж читатель, но в вашу книгу просто влюбился. Из кожи вон лез, чтобы убедить жюри. Максим вручит вам награду. Вообще‑ то он узнал в главном герое себя. Вы уж постарайтесь быть на высоте, он многого ждет от вас.

Я воздержался от комментариев. Мои пальцы в кармане машинально поглаживали шелковый трофей, который я должен был вручить ему, – но в данном случае это была скорее памятка, чем награда. Чтобы скрыть смятение, я сосредоточился на криминалистическом досье счастливого избранника:

– Вы сказали «президент»… вы имеете в виду Франсуа Миттерана?

– Нет, Робера Сонназа, – поправила она таким тоном, будто это всем известно. – Президента Генерального совета.

Следя глазами за движением «дворников», чтобы хоть изредка видеть дорогу, она отчеканила голосом пиарщика‑ агитатора:

– Герой Сопротивления, оплот Лондонского радио, аристократ голлизма, колосс: он у руля уже двадцать лет. Это он сделал департамент таким, какой он ныне. Без него не было бы ни местной промышленности, ни независимой торговли, ни культурной политики. Даже для моей передвижной библиотеки он путем голосования добился субсидии. Но сейчас все ополчились на него, всякий норовит его ошельмовать. Как будто политика – дело мальчиков из церковного хора! Следовательша с него глаз не спускает – эта стервоза поклялась его изничтожить, чтобы заработать репутацию. И вот под предлогом банального сведения счетов она взъелась на Максима – тот был шофером и телохранителем президента. Его доверенным лицом.

Старушка бросила на пол насквозь промокшую тряпку и, вытирая ветровое стекло рукой, совсем разошлась:

– Она обещала прекратить дело, если он признается, что передавал конверты со взятками. И зачислял сомнительные пожертвования на счет президента.

Я на минуту отвлекся от мыслей о голых ягодицах Полины, ожидавших моего возвращения под столом, где я подписывал книги, и сделал вид, будто интересуюсь местной политикой.

– И… это правда?

– Конечно, правда! – взвилась она. – А как, по‑ вашему, финансируются административно‑ территориальные единицы? Вы думаете, технократы из Парижа щелкнут пальцами – и субсидии упадут с неба? Думаете, инвесторов пруд пруди, а предприятия создаются святым духом? Наши налоги не выросли за последние пять лет, представьте себе. Пять лет! Все доходы от казино, льгот в обход закона и тендеров на строительство. Это и есть система Сонназа! Вы можете предложить что‑ нибудь получше?

Я не стал говорить, что сам голосую за экологистов.

Метров через сто она длинно вздохнула и продолжила – мягче, – когда мы переезжали железную дорогу:

– Ему пришлось выбирать между доносом и судом, и он предпочел обвинение. А теперь хочет защитить от всего этого Полину. Он ее безумно любит и жертвует собой ради нее. Вот такой он. Я им восхищаюсь, но мне жаль ее.

Красивая была пара.

Последнюю фразу старушка произнесла с укоризной, покосилась на меня, и машина вильнула в сторону. Пока она выравнивала ее, четко и хладнокровно, под отчаянное мигание фар встречного грузовика, я сказал себе, что от нее не укрылся мой интерес к Полине и она хочет напомнить мне о сопутствующих обстоятельствах. Это ведь телохранитель президента выбрал меня лауреатом, и меня просят держаться подальше от его возлюбленной.

Возможно, моя литературная премия была всего лишь предлогом. Ее Максим узнал себя в моем герое, и она вызвала меня, чтобы я замолвил перед ним словцо за Полину, – с целью вновь свести эту парочку. Мотивации двух женщин в таком случае были схожи, хотя способы выражения разнились изрядно. Я не мог не задаться вопросом, насколько они заодно. Знала ли хозяйка магазина о трусиках, пребывавших транзитом в моем кармане? По этой ли причине она сказала: «Вы их последний шанс»? Моя роль передаточного звена внезапно представилась мне следствием ее своднических усилий. Непосредственность девушки, так меня взволновавшая, была, возможно, частью их общего плана. Я спросил для очистки совести:

– А Полину вы давно знаете?

– Максим привел ее к нам в девяносто первом. Она столько для него сделала. С ней он узнал, что такое истинные ценности. Она работает продавщицей в парфюмерном отделе «Галери Лафайет» в Гренобле, чтобы платить за учебу. Это простые люди, знаете ли. Они заслуживают счастья.

Это было сказано непререкаемым тоном: меня призывали к порядку. Скрестив пальцы на коробке с книгами, я ответил: счастье… знать бы еще, что это такое. Она замолчала на добрые две минуты, уткнувшись взглядом в бампер машины впереди.

На выезде из городка, на длинном прямом шоссе, где строились пакгаузы, она выключила вентиляцию и тихо проговорила:

– Максим упрям, но сердце у него золотое. Попробуйте просто поговорить с ним как мужчина с мужчиной, скажите, что нашли Полину в ужасном состоянии, что она выплакала все глаза.

Пожалуй, мне следовало намекнуть узнику не на слезы, а на другие… эманации, ну да ладно, в психологическом плане стратегия мадам Вуазен была не лишена смысла. Я заверил, что постараюсь изо всех сил.

– Спасибо. Мы приехали, подождите меня.

Она припарковалась на краю пустыря, окруженного прожекторами. Стоявшее за ним здание тюрьмы заслоняло горизонт. Высокие стены, колючая проволока, сторожевые вышки. Мадам Вуазен включила аварийные огни, взяла подмышку мою коробку с подписанными книгами и побежала под снегом звонить в дверь женского отделения.

Мотор она не заглушила, и я включил авторадио. Ведущий региональной радиостанции сообщал об усилении снегопада и значительных задержках поездов на всех железнодорожных направлениях. Я представил себе, как высажусь на Лионском вокзале в три часа ночи, – ни метро, ни автобусов, придется брать такси, чтобы добраться до Клиши. На меня накатила тоска. Моя квартирка под крышей, пустая, неотапливаемая. Неоплаченные счета, задолженность по квартплате, продажи не растут, издатель никак не подписывает контракт на мой новый роман, а я между тем уже написал и перечеркнул восемьсот страниц. Сошествие в окопный ад Первой мировой в Лотарингии по дневникам моего прадеда. Во исполнение клятвы, данной умирающей матери…

Я достал из кармана трусики в горошек – классическая модель с минимальными вырезами, не бог весть какая соблазнительная, – и уткнулся в них носом. Захлебнулся запахом, в котором не было ничего интимного (я узнал «Яблочную свежесть» от Кажолин – мы пользовались одним и тем же кондиционером), и сказал себе, что жизнь моя ни к черту не годится. Что я могу дать, на что надеяться, за что бороться? Я бы тоже пожертвовал собой ради какой‑ нибудь Полины – но надо еще, чтобы меня любили, как этого почетного громилу, перед которым мне предстояло выступить в роли Голубых касок[4] с постельным уклоном.

– Шанталь благодарит вас за дарственную надпись, – сказала мадам Вуазен, садясь за руль. – Это старшая надзирательница, вы пожелали ей мужаться, мол, с ее сестрой все будет хорошо.

Я поспешно сунул трусики в карман.

– Среди тюремщиков тоже встречаются хорошие люди, – серьезно сообщила она. – Но иногда одной доброты мало.

Она выключила радио, включила поворотник и, объехав колючую проволоку, остановилась перед входом в мужское отделение. Перегнувшись через мои колени, достала из бардачка пакет из «Галери Лафайет», в котором лежали капюшоны с прорезями для глаз. На миг мне представился вооруженный налет, попытка к бегству с захватом заложников.

– Это для тех из ваших читателей, которые не хотят, чтобы их снимали. На культуру в тюрьме, знаете ли, порой смотрят косо. Приходится приспосабливаться.

Вынув ключ из замка зажигания, она спросила:

– Вам знакома ТСАП?

Слегка растерявшись, я ляпнул:

– Цап? Белочка из комиксов?

– Нет, Тюремная служба ассимиляции и пробации. Мои культурные мероприятия проходят под эгидой этой организации. Заместитель директора по департаменту Рона‑ Альпы будет на вашем выступлении, и это очень важно для моей акции и для досье Максима. Вы уж покажите себя с лучшей стороны. Я хочу сказать: помогите ему вас интервьюировать. Он, знаете ли, иногда бывает не в меру робок.

– Нет проблем.

– А если он потом спросит вас о Полине, никакой конкретики. Вы нашли ее деловой, но совершенно погасшей, и с вами она довольно холодна. Потому что в его теперешнем состоянии он будет только рад узнать, что она уже заинтересовалась другим мужчиной.

Я криво улыбнулся, мол, все понимаю, стушуюсь, – и похвалил себя за мастерское лицемерие. Ситуация, должен признаться, внезапно наполнила меня подлинным ликованием. Как будто от комочка шелка, спрятанного в кармане, исходила легкая волна, неприметные чары – зов лона Полины, который слышал только я. Наверное, впервые за всю мою жизнь я осознал себя свободным человеком. И понял, что пора этим воспользоваться.

Я сдулся, когда настал момент обыска.

К счастью, ощупавший меня тюремщик не обратил внимания ни на трусики Полины, ни на презервативы. Единственное, что его заинтересовало, – моя авторучка «Ватерман», которую он положил в лоток и выдал мне жетон с номером: «Получите на выходе…»

– А чем же он будет подписывать? – напряглась мадам Вуазен.

– Не начинайте, – буркнула синяя форма с золотыми галунами, пересчитывая капюшоны.

– Мсье Марестель! – крикнула она и добавила мне на ухо, когда упомянутый господин прошел через рамку металлоискателя: – Это заместитель директора, о котором я вам говорила. Он любит Роб‑ Грийе и Жана Ферра[5].

Я подмигнул: при случае не премину упомянуть их в разговоре.

– Мсье Марестель, я имею честь представить вам нашего лауреата Куинси Фарриоля.

Я пожал вялую ладонь Тсапа, лысого человечка с жевательной резинкой во рту, он небрежно поздоровался со мной и обратился к моей библиотекарше:

– Не ко времени он. Общественные организации снова претендуют на комнату для свиданий. Надеюсь, нам удастся уложиться в график.

– Разумеется, уложимся! – взвилась мадам Вуазен. – Мы не можем опоздать в магазин: нас ждет «Эко», и президент обещал зайти для прямой трансляции по Франс‑ 3!

– Это уже не моя епархия, – отозвался Тсап.

– А его ручка? У него конфисковали авторучку.

– Для него приготовлен карандаш в четвертой комнате.

– Да вы что? Книги не подписывают карандашом!

– А сегодня подписывайте карандашом или вообще не подписывайте! Все, удачи, я не могу остаться, извините, у меня совещание. Рад познакомиться, – добавил он в мой адрес, скользнув по мне все тем же косым взглядом.

Мадам Вуазен легонько ткнула меня локтем. И я ответил тюремному начальству, сопроводив цитату движением бровей:

– «И все‑ таки как же прекрасна гора…»[6]

Он смерил меня взглядом, поджав губы, явно не узнавая. Надо было напеть мелодию. Он вышел, подняв воротник теплого пальто.

– Жетон, – сказал тюремщик, протягивая мне второй жетон в обмен на удостоверение личности.

И мы пошли – из коридора в коридор, из тамбура в тамбур, от решетки к решетке, под щелчки замков и писк сигналов. Пахло мочой, аммиаком и еще чем‑ то сладковатым – должно быть, тянуло из прачечной, через вентиляцию. Двери камер под страховочной сеткой были выкрашены в розовый цвет, человечности ради.

Мадам Вуазен свирепо хмурилась, глядя на часы. После двадцати минут ожидания по разным причинам перед каждой решетчатой дверью с электрическим замком нас наконец привели в комнату, похожую на пустой класс. Крупный мужчина в красной робе, с забранными в хвост волосами вскочил со стула, стоявшего на возвышении.

– Черт побери, где вас носит, вы знаете, который час?

– Правила безопасности, – лаконично ответил сопровождавший нас усатый тюремщик.

– Демонстрация усердия, ага! Никакого уважения к культуре, – продолжил он, повернувшись ко мне.

Я протянул ему руку. Жестом попросив меня подождать, он достал из‑ под робы пакетик с освежающей салфеткой вроде тех, что раздают в самолетах. Надорвал упаковку, развернул салфетку и протер руки, после чего крепко стиснул мне пальцы и широко улыбнулся:

– Максим Де Плестер. Можешь говорить мне «ты», я не из дворян, я бельгиец. Фламандское происхождение, что поделаешь, не моя вина. Де Плестер означает «пластырь». Уж извини, что тебе досталось. С другой стороны, ееп plester op de wond переводится как «бальзам на рану». Бальзам на сердце, короче. Как бы то ни было, браво и спасибо, что пришел. Как она, жизнь на свободе? Дерьмовая? Я обожаю твой мир, но от него впору застрелиться. Понятно, почему надзиратель из жюри проголосовал за тебя: ты такую картину общества нарисовал, что о побеге и думать не хочется. Как дела, Жанна? Вы полны энергии.

Он звучно расцеловал мою библиотекаршу в обе щеки. Говорил, как из пулемета строчил, брызгая слюной, зычно, самоуверенно. Робости, на которую намекала мадам Вуазен, я и близко не заметил. И не понял, что Полина Сорг, такая утонченная девушка, могла найти в этом мужлане. Должно быть, он был красив до красной робы, хвоста и окружающей обстановки. Настоящий мужчина, способный смутить любую женщину взглядом бирюзовых, как у ездовой собаки, глаз, смягчавшим мощную мускулатуру. Теперь же шут гороховый в жалком положении попусту сотрясал воздух.

– А где остальные? – встревожилась мадам Вуазен, показывая на ряды пустых стульев вокруг видеокамеры на треноге.

Правила безопасности, – прогнусил Максим, подражая усачу в синем, и повернулся к нему: – Ну, что будем делать? Ждать или как?

– Пока они придут, пора будет уходить на обед, – объявил надзиратель.

– Короче, полная задница, – перевел заключенный.

– Что им стоило согласиться на обыск?

– Но, черт возьми, мсье Менигоз, вы обыскиваете нас у каждой двери, это совершенно незаконно! Вот только они бастуют, – добавил он для меня, – поэтому их права превыше закона. Если ты не против, начни с подписей, тут они и подтянутся.

Я сел за столик, на котором были сложены стопкой двенадцать экземпляров, прочитанных жюри. Внутри каждой книжки – буроватая карточка с шестизначным номером и фамилией в скобках. Только в последний была вложена обычная визитка на имя Соланж и Ги Менигоз.

– У вас осталось четверть часа, Де Плестер.

– Валяй! – решил мой интервьюер, доставая из нагрудного кармана робы истрепанный и исчерканный пометками экземпляр. – А как мсье Менигоз, согласен, чтоб его снимали?

Усач покачал головой и прислонился к стене.

– Частная жизнь неприкосновенна, да и то сказать, он часть этих стен и ничем не рискует.

Ну, мотор!

Он хлопнул в ладоши на манер киношной хлопушки. Мадам Вуазен положила мешок с капюшонами и встала за камеру. Я закончил с благодарностями членам жюри и поднялся на возвышение к Максиму, который уже держал в руках микрофон. Он откашлялся и добрых полминуты повторял: «раз‑ два, раз‑ два».

– Вот так хорошо! – озабоченно откликнулась Жанна Вуазен, надевшая наушники звукооператора.

– Друзья из Сен‑ Пьера, привет, салям, шолом! – начал он бодрым тоном ведущего телеигры. – Сегодня, в рамках программы «Праздник чтения», мы принимаем почетного гостя, которому была единогласно присуждена наша премия! Куинси Фарриоль, в силу полномочий, возложенных на меня жюри, здесь отсутствующим, я имею честь наградить вас произведением искусства – картиной, написанной для вас художницей Маризой Бурдо, добровольно взявшей на себя эту миссию в связи с переводом нашего друга художника Игоря Асколкова в Клерво. Это произведение искусства ждет вас в книжном магазине Вуазен.

Аплодисменты операторши и надзирателя. Я улыбнулся, склонив голову. Максим передал мне слово, ткнув микрофоном в зубы. Я весело крикнул: «Спасибо, Сен‑ Пьер! » – подлаживаясь под тон ведущего. Подарить немного человечности телезрителям‑ сидельцам.

– Куинси! Буду прям. Я, может, и не специалист, но могу поручиться, что следующей премией, которую вам присудят, будет Гонкуровская. Потому что ваша книга – для первого романа – не только написана, но и читается!

Я скромно поджал губы. Даже критик из «Репюбликен Лоррен» не сумел так емко выразить мою специфику.

– Итак, Куинси, начнем: ваши корни. Это очень важно для многих из тех, кто смотрит нас здесь. Фарриоль – откуда эта фамилия? Мы знаем, что вы родились в Тионвилле, но по звучанию это мало похоже на Эльзас‑ Лотарингию.

– Вы правы, мой отец был уроженцем Баржемона, департамент Вар.

– Вы, стало быть, дитя иммиграции.

– Скажем так: еще до моего рождения он сошелся с моей матерью, а вся ее семья жила в Мозеле.

– Семья, в которой все вы, из поколения в поколение, экологисты, в то время как ваш отец, профсоюзный функционер в «Кастораме», был ближе к Мишелю Рокару[7].

– Да, я впитал и то и другое.

– И он пил. Как и мой, но я узнал себя не поэтому. Мой папаша был вратарем. Куплен у «Макеимус Зуидергем» «Ассоциацией Маршероль». А потом выбил мениск. Спасибо президенту Сонназу, благодаря которому этот клуб продолжает существовать вопреки всем невзгодам! Нет, меня зацепило другое: когда ваш герой так втюрился в женщину, что отказался от нее, чтобы защитить от себя самого.

Мадам Вуазен отлипла от визира и бросила на меня строгий взгляд. Я дипломатично возразил:

– Да, но это не обязательно должно быть примером для подражания.

– Напротив. Это она и есть, «энергия земляного червя, влюбленного в звезду», как сказал Виктор Гюго на первой странице. Занятно, я сейчас на десять лет старше вас и поступил бы точно так же. А в ваши годы думал только о себе и своих удовольствиях. Да, да. Нет, меня вот что всколыхнуло, Фарриоль, – мозгами в тюрьме скорее вы, чем я.

Мое глотательное движение отозвалось утробным звуком в микрофоне, который он поднес мне для ответа.

– Десять минут, – напомнил наш зритель.

– Тогда один вопрос, который волнует нас всех. Отец вашего героя, стало быть, излечился от рака и погиб от удара током, вешая елочную гирлянду, когда вы еще под стол пешком ходили, – так вот, вы начали писать раньше или это послужило толчком?

– Я думаю, что потребность писать возникает, когда мы не удовлетворены жизнью. Мы пишем, чтобы прожить другую.

– И что, становится лучше?

Я выдержал его взгляд. И ответил «нет». Оставшиеся десять минут он разбирал меня по косточкам, задавал вопросы – тонкие, но нелицеприятные, стыдливо пряча обостренную чувствительность за хамскими манерами. Его накачанное тело в тюремной робе не вязалось с запахом ветивера, экзотическим, изысканным, чувственным. Одно я мог сказать наверняка: он действительно прочел мою книгу от корки до корки, и, скорее всего, не один раз. Его цитаты были так же уместны, как его вопросы. Он льстил, припирал к стенке, забавлял, трогал за душу. Полный раздолбай, но правильный. Как ни печально, но я начал понимать Полину.

– Есть вопросы в зале? – спросил он.

Мадам Вуазен резко повернулась и навела камеру на надзирателя, тот покачал головой. Она так и брала его крупным планом, пока он не процедил сквозь зубы со смущенным видом:

– Писатель в конечном счете немного тюремщик для своих героев. Верно?

Дабы не нагнетать напряжение в следственном изоляторе, я похвалил тонкость его анализа. Максим щелкнул пальцами, подавая сигнал операторше вновь взять крупным планом его.

– Итак, парни, это был «Праздник чтения». Через месяц, если все будет в порядке, встречаемся с Жаком Лозераном, хранителем музея Шамбери, и его книгой о Крестовых походах, которую мадам Вуазен тоже высоко оценила. Так что постараемся до тех пор ее прочесть. Скажете что‑ нибудь в заключение, Куинси Фарриоль?

– Спасибо за внимание, – произнес я, глядя в камеру. – Желаю вам по возможности плодотворно использовать время, которое вы здесь проведете. До скорого, быть может.

Наша библиотекарша зааплодировала так бурно, что и надзиратель подхватил ее standing ovation [8].

– Мне надо сказать вам пару слов наедине, – шепнул я Максиму, возвращая ему микрофон.

– Мне тоже. Помогите‑ ка мне убрать всю эту музыку.

Я смотал провода и последовал за ним в подсобку за возвышением, пока мадам Вуазен обсуждала передачу с публикой. Мои давешние тайные расчеты потеряли всякий смысл после пережитого волнения.

– Значит, ты видел Полину, – начал он с места в карьер, ставя камеру на полку и извлекая из нее кассету. – Полагаю, она что‑ то передала для меня.

Я онемел, забыв заготовленные фразы.

– Да, но…

– Не стоит, дружище. Все уже сказано. Она твоя – если хочешь. Но смотри, она не абы кто, а королева. Моя богиня. Она стоит в сто раз больше, чем мы с тобой вместе взятые, ну да ладно, если видишь, что путь открыт, глупо ходить мимо. И для нее, и для тебя. Пусть даже на один вечер, все лучше, чем свидания в тюрьме.

Сгорбившись над кассетой, он написал на этикетке дату и мое имя. Я запротестовал – совершенно искренне:

– Она же любит тебя, Максим. На меня едва взглянула.

– В том‑ то и беда, – вздохнул он.

– Во мне она видела только человека, который встретится с тобой. Который, я цитирую, сможет передать тебе «кое‑ что сильнее слов».

Я осторожно вынул из кармана послание Полины и вложил ему в руку. Он побледнел. Стиснул в кулаке комочек шелка, не сводя с меня глаз.

– Ты знаешь, что она хочет этим сказать? – Я покачал головой, давая понять, что не имею на сей счет никакого мнения. Я сыграл роль курьера. Их альковный язык меня не касается.

– Всякий раз, когда я уезжал далеко, сопровождая президента в Японию, Новую Каледонию, Африку… она совала мне в карман свои трусики как оберег. Чтобы со мной ничего не случилось, чтобы я быстрее возвратился.

– Ну вот, – с глуповатым видом прокомментировал я. – Значит, ты скоро выйдешь.

Он вернул мне талисман и опустился на стул. Взгляд его стал очень жестким.

– Мне впаяют по полной и переведут в Энсишем или Сен‑ Мартен‑ де‑ Ре, там самый строгий режим. Подальше от местных симпатий и поблажек. Со мной покончено, парень. А Полине двадцать один год, жизнь только начинается. Я хочу, чтобы она уехала учиться в Англию, она жуть до чего способная в своей области. Я даже не успел замолвить за нее слово президенту – Оксфорд уже принял ее, представляешь себе? В информатике это лучший университет в мире! Теперь я для нее только обуза. Пятно. Судимость.

– Да что же ты натворил такого непоправимого?

– Ничего. Ничего из того, в чем меня обвиняют. С остальным я бы разобрался. Но тут они держат меня за жабры именно потому, что в досье ничего нет.

– Так защищайся!

Он вдруг развязал свой хвост, распустил длинные сальные волосы темно‑ русого цвета и яростно почесал голову. Потом долго сидел согнувшись, как подрубленная плакучая ива. И вдруг рывком выпрямился:

– Когда я говорю «ничего», я хочу сказать: ни слова правды. Если коротко, проблема президента в том, что у него есть много досье и один метод. Все бывшие коллаборационисты, которые дорвались до власти, выдав себя за голлистов, все они у него в руках. И еще он не любит наркотики. Вот и использует мафию игорных заведений, чтобы устранять наркодилеров. Как раньше, в Сопротивлении, посылал убийц истреблять эсэсовцев. Вот и прикинь, какие в общей сложности силы хотят его головы. Сечешь фишку?

– Но… какова во всем этом твоя роль?

– Нашли одного наркодилера, застреленного из моей «беретты», и пистолет в мусорном контейнере с моими отпечатками. Понятное дело, его сперли у меня из дома в тот самый день, но поди докажи.



  

© helpiks.su При использовании или копировании материалов прямая ссылка на сайт обязательна.