Благодарность 4 страница

Стоя у ложа императора, грек кипел от злости, но подавил раздражение и сказал:

– Цезарь, я должен кое‑ что сообщить тебе о твоей жене. Это очень непросто, потому что я знаю: ты думаешь, будто твоя жена отправляется в храм на молитвы, но…

Выражение лица Клавдия заставило Полибия отступить назад, он понял, что зашел слишком далеко и лишнее слово может стоить ему жизни.

– Но что? – спросил Клавдий. – Она – женщина с изменчивым нравом. Набожность и благочестие тоже могут снисходить на нее. Я годами молил богов, чтобы они изменили ее характер, и мои мольбы были услышаны. Она больше не развратна, но благочестива и набожна. Перемена значительна. И ты принимаешь меня за полного идиота, Полибий? Я следил за ней; я приказал сделать это на прошлой неделе и удостоверился, что ее отказ от развратных удовольствий и обращение к новой жизни были искренни. Мой раб сказал мне, что она отправилась в храм Минервы, потому что хотела получить там откровение, и оставалась в храме целый день. Почему ты сомневаешься в том, что она изменилась, Полибий?

Грек только покачал головой. Он был в отчаянии. Паллант и Нарцисс предупреждали его, чтобы он не пытался открыть Клавдию то, чем целыми днями занимается Мессалина. Император наконец был спокоен и счастлив, хорошо спал по ночам, зная, что его жена правдива и набожна. Если ему откроется порочность Мессалины, и он опять будет пытаться покончить с собой, где тогда окажется Рим? И где окажутся его советники‑ греки?

Рабыня‑ гречанка умоляла императора лечь и расслабиться, дабы ее пальцы снова могли выполнять свою волшебную работу. Он исполнил ее просьбу, в первый раз восхитившись формой ее груди и нежной линией шеи. Он мог бы взять ее прошлой ночью, если бы не погрузился в сон так рано!

– Продолжи рассказ о племенах бриттов, Полибий. Что там происходит?

– Король иценов Антедиос, наш старый друг, или, вернее будет сказать, наш бывший друг, теперь ушел туда, куда уходят все бритты, и сидит рядом с богами, как все бритты, когда умирают. Вы, конечно же, помните его? Вы подписывали с ним договор во время своего победоносного покорения Британии, цезарь. Он был в числе одиннадцати королей, ставших нашими подданными. Антедиос более прочих был другом Рима. Но наш новый правитель Британии, похоже, игнорировал наши дружественные отношения и просто убил его… В любом случае сын Публия, Марк Осторий, разумнее своего отца, он намерен отправится в земли иценов с легионом, чтобы умиротворить их. К счастью, Марк гораздо более дипломатичен, чем его недоумок отец.

47 год н. э. Земли иценов в Восточной Британии

После смятения, отчаяния, гнева и ярости пришло осознание неизбежности. Боудика смирилась с тем, что должна выйти замуж за Прасутага – ради того, чтобы упрочить положение своей семьи. Оставаться одинокой женщиной, пусть даже дочерью друга римлян, действительно становилось опасно. Таких мужчин и женщин, почти так же, как детей, все чаще хватали солдаты, и несчастные пропадали, а их убитые горем семьи могли только гадать, на каких рынках Галлии или Рима они проданы.

Римляне чинили безжалостные расправы даже при одном подозрении в попытке мятежа. Король иценов Антедиос был по злому навету убит вместе с несколькими сотнями своих воинов, по стране снова рыскали римские отряды, запасы отбирались, а некоторые поля даже засыпались солью в наказание за нарушение воли Рима. Лишь к немногим римляне относились как к друзьям, чаще они просто вламывались в дома, убивали людей и забирали все их имущество. Лишь те, кто доказал надежность своей дружбы длительными отношениями с Римом и остался в стороне от сражений – такие бритты, как Прасутаг, – могли рассчитывать на защиту римских властей. Новый правитель, Публий Осторий, не только запретил бриттам иметь оружие, но, похоже, хотел, чтобы они вообще навсегда запомнили, кто в Британии хозяин, а кто – слуга. Боудика же больше расстраивалась теперь не потому, что приходилось выходить замуж за Прасутага, а потому, что она не могла поднять восстание и защитить свой дом.

Но мятежи продолжались недолго и уже уходили в прошлое. Ушли и солдаты, в земли иценов вернулось спокойствие, начали заживать раны. И свадьба с Прасутагом, о которой договаривалась теперь ее мать, должна была состояться через три месяца.

Боудика неожиданно поняла, что жених ей нравится. Она встречала его всего дважды, но он был привлекателен и имел чувство юмора – обладал всем тем, что ценила Боудика.

И вот пришло время назначить день свадьбы. С тревогой ожидала Боудика встречи со своим будущим мужем в третий раз. Несмотря на то что он был гораздо старше, он выглядел высоким, сильным, обладал все еще густой шапкой волос и здоровыми зубами. И, что особенно привлекало, его дыхание пахло яблоками. Боудика сначала боялась, что римляне могут схватить Прасутага как племянника короля Антедиоса, даже если Публий знает, что из всех иценов ее жених был наиболее дружественным Риму, но все обошлось.

Гордый бритт, Прасутаг был достаточно мудр, чтобы понимать, что в обмен на уплату налогов римляне обычно оставляют местных жителей в покое. Только в таких землях, как Иудея и Германия, где население восставало против оккупации, римские армии были поистине безжалостны. Прасутаг все это прекрасно знал: лучше учиться жить в новом мире, чем пытаться восстановить старый, – вот почему и отец Боудики настаивал, чтобы она вышла именно за этого человека. Защита, богатство и покровительство были тем, в чем нуждалась семья Боудики, а будущий муж дочери мог обеспечить их в изобилии.

Анника поначалу возражала против нового зеленого платья дочери, но уступила, удостоверившись, в этом наряде та выглядит совсем взрослой и готовой к материнству. Женщины бриттов всегда украшали свадебный наряд дочерей листьями омелы, дубовыми и сосновыми веточками и цветами яблони, показывая богам, что девушки смогут произвести на свет много детей. С помощью бронзового зеркала Боудика видела, как Анника осторожно надела на ее голову благоухающий венок. Потом она смочила волосы дочери розовой водой и пригласила в дом друидов.

Старец друид с высокой копной волос нагнулся, чтобы войти в дверь. Он взглянул на Боудику и улыбнулся. Он знал ее с детства, наблюдал, как она росла, и радовался ее любви к старым временам.

– Дитя богини Эду, выслушай мои слова, – начал он, – Теперь ты уже взрослая, и настало время пройти по пути твоих предков и всех, кто жил до тебя. Скоро ты покинешь этот дом и войдешь в дом своего мужа. Я закрываю глаза и вижу, как в воздухе собираются добрые духи, как в ручье и за водопадами тоже танцуют духи в радости, а в рощах священная омела целует древние дубы. И как она растет в любви, находя опору у дуба, так и ты, Боудика, вырастешь в любви к человеку, который будет твоим спутником, опорой и поддержкой во всем. И ты, Боудика, тоже будешь его спутницей и опорой, пока оба вы не встретитесь с нашими богами. Теперь иди, дитя Эду, и соединись с Прасутагом, чтобы между вами была любовь, а вокруг вас танцевали священные духи, посланцы богов. Иди, дитя Эду…

Закончив напутствие, жрец повернулся и провел семью Гэдрина через деревню. Они шли, окруженные улыбающимися друзьями, мимо детей, бросавших яблоневый цвет. Дальше дорога вела через поле – к священной роще, где ждал Прасутаг и его люди. Здесь к ним подошли мужчины, женщины и дети из ближайших деревень, они приветствовали Боудику, призывали ей в помощь богов и тоже бросали цветы. За полем, у леса, к большой уже процессии присоединились люди из деревни Прасутага, и они тоже осыпали невесту цветами.

Сердце Боудики трепетало от волнения и страха. Вскоре они вступили в священный лес, и она увидела жениха в окружении родичей. Он посмотрел на нее и улыбнулся. Теперь, в первый раз увидев его с заплетенными волосами, в праздничных одеждах, она осознала, что ее будущий муж пусть и старше, чем ей хотелось сначала, но действительно красивый мужчина.

Она улыбнулась его братьям и сестрам, а те склонились из уважения к ней, будущей жене Прасутага. С теплым чувством Боудика смотрела на них и вдруг увидела молодого человека. Его взгляд, в отличие от других, был устремлен в землю. И она заметила след гнева на его лице. Казалось, он что‑ то цедил сквозь зубы. Она встречала его раньше лишь однажды, и у нее тогда же сложилось впечатление, что он ее избегает.

Это был Кассий, пятнадцатилетний сын Прасутага от первой жены. Когда она впервые была в доме будущего мужа, то попыталась с ним заговорить, но он просто вышел из дома. Прасутаг уверил ее тогда, что поговорит с юношей, но, похоже, ничего не изменилось.

Жених и невеста взялись за руки.

– Боудика и Прасутаг! – возгласил жрец.

Глубоким и звучным голосом друид сказал:

– Слушайте меня, люди иценов, и я поведаю вам историю омелы, чье имя на древнем языке означает «растение, исцеляющее все». По преданию, богиня любви Фриг родила сына, которого назвала Баллой и сделала его богом летнего солнца. Однажды юный бог Балла увидел сон, предвещавший ему смерть. Он рассказал об этом сне своей матери, и она ужаснулась, ибо знала, что в случае его смерти жизнь на земле погибнет, как это случается во время зимы. Фриг сразу принялась молить землю, воздух, огонь и воду, каждое растение и животное и заставила их пообещать, что ничего не случится с ее сыном. Теперь Балле ничто не угрожало на земле и на небе. Но бог Луг возненавидел Баллу и сделал так, чтобы Фриг забыла получить обещание от маленькой и безобидной омелы, которая скрывалась от мира и росла не на земле или под землей, а на стволах яблони или дуба. И вот Луг смочил наконечник стрелы в соке омелы и отдал ее Оду, богу зимы, который тоже ненавидел Баллу, бога лета. И Од убил Баллу, и его мать рыдала от горя. Небо стало холодным и бледным, все живое оплакивало смерть бога солнца. Целых три дня каждое растение, животное и стихия пытались вернуть Балле жизнь, но ничего не получалось. Фриг проливала слезы. Эти слезы, скатываясь с ее щек, белели, и омела, собрав их, превратила в маленькие белые ягоды под своими листьями. Увидев это чудо, мать стала целовать каждого, кто проходил под омелой, и радость ее растопила холод тела ее сына, и Балла вернулся к жизни. Счастливая богиня наказала всем, проходящим под омелой, целовать друг друга, чтобы никакое зло не могло ранить их, а было лишь тепло любви, которую она питает к своим детям… Услышьте же меня теперь, духи деревьев, воздуха и неба, духи облаков и вод, боги, дающие нам жизнь! Услышьте, ибо я прошу вас благословить союз этого мужчины и этой женщины. Подарите же им много детей, прокляните тех, кто пожелает им зла, и наградите поцелуем, который даст им уют и дружбу! Теперь послушайте меня, Прасутаг и Боудика. Будьте верными друг другу согласно нашим древним традициям. Отвратите свои сердца и умы от троп, что привели бы вас к поражению, верьте себе и своим людям. И помните, что боги знают, видят и помнят все. Муж, возьми же свою жену и почитай ее; жена, возьми мужа и уважай его. Отдайте себя друг другу. Да будет благословен этот союз!

Когда они должны уже были соединить руки и поцеловать друг друга в знак заключения брака, толпа внезапно всколыхнулась, и кто‑ то резко вырвался из круга людей, обступивших молодоженов. Удивленная Боудика взглянула и смогла заметить только, что это приемный сын Прасутага повернулся к ним спиной и скрылся в тени леса.

Когда друид произнес последние слова, собравшиеся запели свадебную песню, Боудика и Прасутаг присоединились к ним. Его сильный и страстный голос привел ее в восхищение. Она была теперь по‑ настоящему счастлива.

Но ее счастье длилось лишь какие‑ то мгновения, потому что пение кельтов было внезапно прервано звуком военной трубы. Он донесся из‑ за деревьев, и даже птицы с шумом сорвались с ветвей. Прасутаг застыл в недоумении, потому что именно войска завоевателей объявляли о своем появлении сигналами труб.

Он повернулся к своей молодой жене, а затем к друиду.

– Римляне! – раздался чей‑ то крик.

Мать Боудики тоже вскрикнула от страха, и люди вокруг заволновались.

– Тише! – скомандовал Прасутаг. – Это не нападение. Римские войска выведены отсюда. Сражения закончились. Я пойду на опушку и узнаю, чего они хотят.

– Я пойду с тобой, – сказал отец Боудики.

К ним присоединились мужчины из обеих деревень. Женщины остались на месте, и Боудика растолкала их, чтобы встать рядом с мужем.

– Боудика, – строго сказал Прасутаг, – возвращайся назад. Там может быть опасно.

– Я буду со своим мужем, – возразила она, и он улыбнулся.

Приемный сын Кассий, стоявший в стороне, вытащил свой меч.

– Я посмотрю, чего они хотят, – сказал он.

– Останься здесь, мальчик, – велел отец. – Мы подождем, пока не узнаем их намерений. Убери меч.

Из‑ за деревьев показалась сотня римлян. Впереди на коне ехал командир. Они приблизились, и Прасутаг узнал его. Это был Марк Осторий, сын нового правителя Британии. Но что делал он здесь теперь, да еще с центурией?

Молодой римлянин подъехал к толпе кельтов. Никогда не видевший кельтских свадеб, он не разобрался и решил, что люди собрались для какого‑ то праздника. Но он узнал среди незнакомых людей Прасутага.

– Марк Осторий, сын Публия Остория Скапулы, приветствует Прасутага и людей племени иценов от имени Сената и императора Рима, – сказал римлянин.

Он спрыгнул с лошади и пожал удивленному кельту руку:

– Как хорошо, Прасутаг, что мы встретились. Я пришел сюда, чтобы найти тебя. Я послан моим отцом, правителем Британии, с хорошей новостью.

Теперь, когда мятежный король Антедиос погиб, я должен, от имени императора, предложить тебе корону народа иценов. Поздравляю тебя, друг.

Прасутаг посмотрел на него в изумлении. Никогда, ни на одно мгновение не мог он себе представить, что будет королем. Да, он был другом Рима и много выиграл от торговли с ним, и он убедил своих людей, что только в союзе с Римом – их будущее. Но стать королем…

Справившись с волнением и видя, что люди вокруг молча смотрят на него в ожидании, Прасутаг сказал:

– Марк Осторий, представляю тебе мою новую жену, Боудику.

Римлянин улыбнулся. Потом поклонился Боудике:

– Боадицея, я поздравляю тебя. Ты стала королевой иценов. Рим выражает тебе свое уважение.

Глава 5

48 год н. э. Дворец императора Клавдия, Рим

Мессалина взглянула на застывшее от ужаса лицо подруги. Она уже видела раньше такое выражение на лицах рабынь, которых выталкивали на арену к диким зверям. Но и этот взгляд Паулины не смягчил императрицу. И в самом деле, жена сенатора слишком многое взяла на себя, она словно забыла, кто поднял ее до нынешнего положения. Дружба с императрицей сделала ее чересчур заносчивой, и провинциальная бесцеремонность женщины из Иллирии все больше раздражала…

– Паулина, дорогая, – сказала императрица, – хоть я и благодарна тебе за приют, я нахожу твой тон оскорбительным. Мне действительно нужно напоминать тебе, что ты говоришь с хозяйкой Рима, возлюбленной женой императора? Никто, особенно женщина из провинции, не смеет указывать императрице, что ей делать.

Но Паулина хорошо знала, что падение императрицы неминуемо приведет и к ее, Паулины, смерти, так же как и смерти ее мужа и детей. Поэтому несмотря на сделанный упрек, она должна была открыть сладострастнице глаза на опасность.

– Госпожа, – заговорила она, и в ее голосе появились нотки отчаяния, – занимайтесь любовью с Силием, прикуйте его к стене и не отпускайте, водите на цепи и заставляйте хоть лаять. Но я молю вас… только не это. Я умоляю вас! Если ваш муж…

– Клавдий думает, что я – богиня, и прибегает по первому моему зову. И теперь я выйду замуж за Силия. Это – просто для смеха. Я пригласила своих ближайших друзей на церемонию – тех, кому я доверяю, и не могу отступить теперь, иначе превращусь в посмешище. В любом случае придет племянница императора, Агриппина. Она – сестра императора Калигулы и скоро станет моим ближайшим другом.

– Агриппина? Друг?! Моя госпожа, она вам не друг. Она хочет занять ваше место, стать женой Клавдия. Раскройте же глаза! Разве вы не понимаете, что творится вокруг? Я всегда была вам верным другом, а теперь вы слушаете других, и это очень опасно…

– Довольно! Твоя императрица приказывает тебе замолчать, – прошипела Мессалина. Она утомилась от поучений и обвинений женщины, которую однажды посчитала своей опорой. – Как смеешь ты так говорить об императорской племяннице? Агриппина – чудесная женщина, а ты недостаточно высокого рода и недостаточно важного положения, чтобы так о ней отзываться. Если не хочешь приходить на мою свадьбу – мою шуточную свадьбу с мужчиной, которого я по‑ настоящему люблю, – оставайся здесь. В Риме многие с радостью предоставят мне для развлечений свои виллы. Агриппина, например. Знаешь, Паулина, возможно, пришло время тебе и Марку вернуться в вашу маленькую деревню в Иллирии, выращивать репу, морковь, капусту и развлекаться примитивно – так, как принято у вас в провинции.

С этими словами она вышла, оставив Паулину в оцепенении. Женщина из Иллирии неожиданно и самым чудовищным образом осталась в Риме совершенно одна, без единого друга. Но, отвергнутая императрицей, она без слез страха и сожаления покинула императорский дворец, решив, что будет умолять Марка вернуться в свое поместье. Она хотела оказаться как можно дальше от Рима, когда Клавдий узнает, что жена заключила за его спиной брак с другим мужчиной. Последствия этого поступка для всех в окружении Мессалины невозможно было даже представить.

Двое мужчин крались по коридорам, словно воры, пытавшиеся бежать с места преступления.

– Слушай, Нарцисс, это все совсем не смешно.

– Цезарь, я умоляю тебя, тише. Только один раз доверься мне и помолчи.

– Конечно, я доверяю тебе, но…

– О, во имя богов, Клавдий, прекрати разговоры. Пожалуйста, пойми, что я пытаюсь тебе сказать! Твоя слепота убила Полибия и теперь грозит прервать твое правление. Если все продолжится так, как идет сейчас, люди восстанут против тебя. Ты будешь публично осмеян, а твой авторитет – уничтожен. Или, что еще хуже, тебя свергнут. Разуй глаза хоть раз в жизни и посмотри, что происходит вокруг.

– Нарцисс… – гневно прошептал Клавдий. Он был удивлен несдержанностью обычно тактичного и спокойного грека.

– Прошу тебя, цезарь, поверь мне только один раз. Если я ошибаюсь, поступи со мной так же, как с Полибием, когда Мессалина наговорила тебе на него. Отправь меня в ссылку, убей или брось на арену к диким зверям, но сейчас помолчи.

Упоминание имени Полибия заставило Клавдия почувствовать вину. По совету Мессалины он приказал казнить грека и теперь не переставал сожалеть о потере блестящего ума и своего самого преданного слуги. Римский император взглянул на советника и признал, что тот, высказавшись столь откровенно, пошел на большой риск, а ведь Нарцисс определенно не был человеком, который рискует зря…

Они пробрались по следующему коридору, который обычно использовался слугами. Показались две двери. Одна предназначалась для музыкантов, чтобы они могли пройти на балкон над залом императрицы и играть для нее, а другая вела прямиком в комнаты ее слуг. Грек тихо открыл дверь для музыкантов.

Они вышли на балкон и сразу услышали болтовню людей внизу. Смеялись громко, и Клавдий был удивлен, услышав голос Мессалины. Он был убежден, что она не во дворце, а исполняет свои религиозные обряды, и подумал, что грек ошибся. Клавдий молча взмолился, чтобы она оказалась в храме Юпитера, а все это – глупым недоразумением.

Нарцисс приложил палец к губам, снова напоминая, что император должен сохранять молчание. Они пробрались поближе к краю балкона и заглянули вниз. Там собралось человек двадцать или тридцать. Многих Клавдий знал как друзей Мессалины и людей, с которыми она ежедневно совершала молитвы. Они были одеты в яркие одежды – красные, голубые, зеленые и желтые; такие тоги и туники предназначались для театра, представления или пира, но не для служения богам.

Озадаченный Клавдий вопросительно взглянул на своего советника, и тот молча кивнул, чтобы император продолжил наблюдать сцену внизу.

Чувствуя себя неудобно и нелепо, Клавдий прошептал:

– Я не понимаю, Нарцисс. Да, ты был прав, Мессалина не была в храме, она провела день не в молитвах. Но что мы делаем здесь, словно шпионы? Не подобает мужу шпионить за женой, и…

– Умоляю тебя, Клавдий, жди и смотри, – прошептал грек на ухо императору. – Мои люди кое‑ что сообщили мне, и это для тебя важно. Слишком долго мы с Паллантом молчали. Полибий пытался предостеречь тебя, но ты слушал Мессалину, и теперь он мертв. Все это время мы вынуждены были идти против себя и оберегать тебя от правды, но теперь ты должен сам все увидеть, ибо, если это пройдет мимо тебя, твоему правлению скоро придет конец. Сенат позаботится об этом!

Ошеломленный Клавдий снова посмотрел с балкона на царившее внизу веселье. Мессалина, одетая в нескромную красную тунику, выставляющую напоказ ее грудь, была окружена людьми: те целовали ее и словно бы поздравляли. На голове ее был свадебный лавровый венок. А в другом конце комнаты находился молодой сенатор Гай Силий, также в свадебном венке. Музыканты уже прокладывали путь сквозь толпу, а за ними шли обнаженные девушки, подбрасывая в воздух лепестки роз. Клавдий повернулся к Нарциссу, но грек вновь велел ему сохранять молчание.

А затем, к удивлению Клавдия, в комнату вошел обнаженный человек, явно изображавший жреца бога Купидона. Перед ним шла прислужница и ласкала его, чтобы вызвать возбуждение. Придя в ужас от такой картины, Клавдий начал было вставать, чтобы положить конец всему этому беспутству, но его снова удержал Нарцисс.

– Я умоляю тебя, цезарь, – прошептал он, – еще мгновение. Ваша племянница Агриппина сказала мне, чего нужно ожидать…

– Агриппина?!

Нарцисс кивнул. Клавдий, конечно же, прекрасно знал, что Агриппина страстно желает заменить Мессалину в качестве жены императора, но она была последней женщиной на всем свете, которую советник порекомендовал бы в таком качестве. Если грек останется после ухода Мессалины, он найдет на место императрицы других женщин. Если же женой Клавдия станет когда‑ нибудь Агриппина… Но это было невозможно, потому что Сенат никогда бы не допустил инцеста.

Человек, изображавший жреца Купидона, внезапно воскликнул:

– Тишина для великого бога Купидона, бога любви, смеха и бездны восхитительной любви между мужчинами и женщинами, мужчинами и мужчинами, женщинами и женщинами, мальчиками и девочками, животными и всем на свете!

Зал наполнился хохотом и шутками. Поощренный жрец подошел к Мессалине и призвал сенатора Силия тоже приблизиться к нему. Когда тот встал в центре зала, жрец снял с их голов свадебные венки и скрестил их.

С ужасом и отвращением Клавдий понял, почему Нарцисс настаивал, чтобы император лично увидел все: он никогда бы не поверил в подобную гнусность, рассказанную шпионами. С отвращением и ужасом от собственной слепоты и глупости Клавдий отметил, что теперь Мессалина, ведя себя как невеста в первом порыве счастья, вовсе не изображала пародию на брачную церемонию. Жена цезаря, жена императора Рима, она собиралась выйти замуж за какого‑ то мелкого сенатора на кощунственной церемонии в собственном доме Клавдия. Это было уже слишком.

Он с трудом вскочил на ноги, но грек дернул его обратно и яростно прошептал:

– План Мессалины – в том, чтобы убить вас, а потом они с сенатором будут регентами вашего сына Британика.

Он пытался остановить императора, но Клавдий отбросил советника в сторону.

– Довольно! – вскричал он.

Смех, веселье и музыка сразу оборвались. Люди подняли головы и увидели императора. Раздался женский визг. На лице Мессалины радость и предвкушение удовольствий сменилось выражением крайнего ужаса. Силий ринулся вон. Остальные тоже попытались скрыть лица и исчезнуть.

Внезапно грек тоже вскочил.

– Стража! – закричал он.

Двери тут же с треском распахнулись, и пятьдесят преторианцев вбежали в зал, перекрыв все выходы. Никто не смел теперь выйти, боясь быть пронзенным копьями или изрубленным мечами.

Загнанная в угол, Мессалина в ужасе оглянулась по сторонам, осознав всю опасность того, что произошло. Она поискала глазами свою подругу Паулину, но женщины из Иллирии нигде не было, как не было и Агриппины.

– Клавдий, любовь моя, – сказала Мессалина, изо всех сил стараясь сохранять спокойствие, – ты испортил сюрприз, который мы готовили для тебя. Мы…

– Молчать! – завопил император. – Молчать! Ты вышла замуж за императора Рима и хочешь выйти замуж снова? Ты втоптала в грязь данные мне клятвы, втоптала перед этими животными… этими предателями… этими хихикающими идиотами. Ты, жена императора Рима, хотела выйти замуж за другого мужчину?!

Мессалина попыталась засмеяться:

– Брак? Это был театр, любовь моя. Для тебя! Мы репетировали представление для праздника Вакха. Я была одной из менад, а тебя, мой бог, играл благородный сенатор Силий. А как менада, я собиралась отдать свое тело тебе, чтобы мы могли возродиться в любви!

Все еще борясь с собой, чтобы прямо сейчас не спрыгнуть с балкона, Клавдий воскликнул:

– Ложь, Мессалина, ложь! Мои советники предупреждали меня, но я ничего не слушал – я слишком любил тебя, слишком подчинялся твоим чарам и красоте. Но они были правы. Ты – настоящее зло, последняя шлюха, вместилище порока и лжи. Ты отправила на смерть Полибия! Все, что ты говорила, было ложью – ложью и предательством. Но теперь я вижу правду. И эти… – указал он на людей внизу, – эти твари, которыми ты окружила себя…

– Цезарь, – взмолилась она со слезами в голосе, – это они сбили меня с пути! Я молилась каждый день, а затем Паулина и все остальные вынудили меня заниматься делами, которые в душе я считала недостойными. Я не могла сказать тебе, зная, как ты расстроился бы. Клавдий, муж, любовь моей жизни, молю тебя выслушать свою Мессалину и не верить этой комедии! Я…

– Стража, – снова закричал Нарцисс, – схватить всех! Бросьте их в темницу, они достойны смерти. И вы знаете, что делать с этой женщиной, – добавил он, указав на Мессалину.

Она взглянула на грека, стоявшего на балконе рядом с мужем, и лицо ее исказилось от ненависти.

– Как смеешь ты отдавать приказы императорской страже? Ты, грек, переходишь все границы. Клавдий, этот человек виновен, он позволяет себе приказывать! Он…

– Мессалина, ты замолчишь? – спросил Клавдий, и его голос был уже менее пронзительным. – Стража, выполняйте приказ! Взять всех! Включая императрицу Мессалину.

Клавдий отвернулся и вышел. Он слышал вопль внизу и, похоже, это был голос Мессалины. Но он сам был на грани потери сознания и хотел лишь быстрее покинуть этот дом.

– …Это продолжается уже три месяца. Он должен поправиться, или империя рухнет, – сказал Паллант.

– Я говорил с ним только сегодня утром. Он знает, что нужно подписать бумаги, но каждый раз, когда пытается сесть за стол, говорит, что видит лицо Мессалины, искаженное предсмертной судорогой, ее распахнутые глаза, перед тем как в сердце ей вонзился меч. Он продолжает звать Полибия. Его убивает чувство вины. Вопрос в том, Паллант, что мы будем делать? – Нарцисс говорил голосом, исполненным не то печалью, не то беспокойством о собственной участи.

Старый советник глянул на него и мягко произнес:

– Я решил представить ему одну женщину, чтобы скрасить жизнь и вернуть улыбку на его лицо.

Нарцисс подозрительно взглянул на Палланта:

– И кто же она?

– Агриппина.

– Агриппина?

– Сестра Калигулы.

Нарцисс резко повернулся, словно ужаленный, и уставился на старого грека:

– Что?!

Паллант кивнул.

Нарцисс задохнулся от нервного смеха:

– Ты сошел с ума! Агриппина приходится Клавдию племянницей, это против закона!

Но в глубине души он знал, что Агриппина, избавившись от своей соперницы, сама собиралась теперь употребить все средства, чтобы возлечь рядом с императором.

И не успел Паллант слова сказать в защиту этого выбора, как Нарцисс продолжил:

– Агриппина? Это самая растленная, самая продажная и злобная шлюха во всем Риме! Как тебе в голову могла прийти идея предложить ее императору? Ты и в самом деле спятил, Паллант.

– Закон не вечен. Император может изменить закон. И разве я более безумен, чем ты, представивший императору Постуму, Випсанию и Клавдию?

Женщин, которым я не доверил бы застилать мою постель, а не то чтобы лежать на ней!

– Они все – знатные римлянки из благородных семей. Пышные, как любит император, и каждая показала свою способность выносить детей. И все они вдовы… И ни одна не приходится императору племянницей. В самом деле, Паллант, я думаю, что ты сошел с ума. Император никогда не допустит в свою постель дочь своего брата. Это же кровосмешение!

– И чему ты так удивлен? – возразил старый грек. – Для семейки Юлиев кровосмешение – в порядке вещей.

48 год н. э. Дом Прасутага в землях иценов

Прасутаг взглянул на ее обнаженное тело и почувствовал, как в нем снова просыпается желание. Он видел ее такой уже бесчисленное множество раз со дня свадьбы и всегда восхищался. Что именно восхищало его? Совершенство ее груди, ставшей полнее, потому что она ждала ребенка? Или ее сильные стройные ноги и шея, прекрасная, как у нежной оленихи? Или ее густые волосы цвета меди, подобные порой огню? А может быть, ее глаза, живые и ясные, словно заря, и зеленые, точно луга, покрытые молодой травой?

Она была сама Красота. Молодая, желающая и даже умеющая угодить мужчине, который вновь проснулся в нем с момента, как они соединились той первой бесподобной ночью, и – неужели этому однажды придет конец?..