Благодарность 3 страница

– Замолчи! – велел Гэдрин. – Ты хочешь вернуться в то время, когда мы в страхе оглядывали ближайшие холмы, ожидая появления дикарей‑ триновантов или убийц из катувелланов, вторгавшихся в наши земли, похищавших наших мужчин и насиловавших женщин? Ты забыла то время, дочь, или была слишком мала, чтобы помнить?

– Лучше бояться бриттов, чем жить в рабстве у римских хозяев, – сказала Боудика. – Половина денег идет императору, которого мы никогда не видим и который живет в городе, где мы никогда не были. Его солдаты отбирают наш урожай, его…

– Ты ничего не знаешь о том, почему ицены были вынуждены согласиться… – начал Гэдрин, но Боудика раздраженно перебила его:

– Отец, пожалуйста, не обращайся со мной так, как будто я все еще ребенок!

Она хотела договорить, но выражение лица Гэдрина заставило ее замолчать.

– С тех пор как пришли римляне, ни одно племя не смеет поднять на нас руку, – сказал он. – Ни одно! И это значит, что наши люди не гибнут в войнах и в засадах по пути от деревни к деревне. Твоя мать и я – мы имеем власть, богатство и рабов и счастливы тем, что имеем. Когда ты войдешь в холодный и недружелюбный мир, то поймешь ценность дружбы с Римом. А до тех пор молчи и уважай тех, кто защищает нас от самих себя.

Тряхнув головой, Боудика встала из‑ за стола:

– Прошу простить меня, отец, но я не хочу оставаться здесь.

Она покинула дом и отправилась в поле – к рабам, которые собирали урожай. И пока шла, думала, кто из них двоих, она или ее отец, прав. Все было так сложно…

Гэдрин посмотрел вслед дочери, а потом сказал:

– Ей нужен муж, человек столь же сильный, как она сама, чтобы держать ее в руках. Теперь, с нашим богатством, мы можем найти ей хорошего мужа, из какой‑ нибудь деревни поблизости.

Анника посмотрела на него с удивлением:

– Но ведь каждый раз, как я говорю тебе об этом, ты возражаешь, что еще есть достаточно времени. С чего такая резкая перемена?

– Я видел, какими взглядами провожают ее римские солдаты. Она смотрит на них с ненавистью, но это их еще больше привлекает. Она проводит столько времени с мальчишками из деревни – как думаешь, долго еще солдаты не будут трогать ее только потому, что она – наша дочь? Я ничего не имею против торговли с римлянами, но ребенок Боудики от римлянина – это уже совсем другое дело. Если бы она вышла замуж за римлянина, то только за наместника или прокуратора, но они не склонны жениться на наших женщинах. Пойми, Анника, я хочу уберечь ее от мужчин из армии. Ты же знаешь, как много наших девушек вынашивают детей от римских солдат. Только не Боудика! Если у нее не будет мужа – кто знает, какие беды она на себя навлечет? Она – красивая девушка, статная и гордая. И в мужья ей нужен человек, который повидал мир. Ты ищешь для нее мальчишек, но я думаю, ей нужен мужчина.

– У тебя на примете есть уже такой мужчина, муж мой? По твоему взгляду мне кажется, что вопрос уже решен.

Гэдрин усмехнулся. Он никогда не мог ничего скрыть от Анники.

– Я продавал лес Прасутагу, и он сказал, что не хочет оставаться вдовцом. Он спросил, нет ли в нашей деревне вдов или взрослых женщин, чтобы посвататься. Я сказал ему о Боудике, и хотя он считает, что она слишком молода для него, я заверил, что она уже взрослая и сможет родить ему прекрасных детей.

– Прасутаг? Ты с ума сошел? Да он же одного возраста с тобой, если еще не старше! – удивилась жена.

– Ему только недавно исполнилось сорок, но он такой же, как когда ему было двадцать. Он богат, живет в хорошем большом доме со множеством рабов и хочет детей, которые смогли бы унаследовать его богатство.

– Но у него же есть сын, – возразила Анника.

Гэдрин только тряхнул головой.

– Мальчишка – не его, он пришел вместе с первой женой Прасутага, так что он только приемный сын. Прасутаг хочет оставить все свое богатство ребенку родной крови. Если же он умрет без наследника, все его добро отойдет Риму. Первая жена умерла от чумы через год, вторая жена и ребенок умерли от горячки через два года после свадьбы. Последние восемь лет он вдовец, был со многими женщинами, большей частью рабынями с севера и из Германии, но ни на одной из них он не хочет жениться. Чтобы его жизнь обрела смысл, ему нужна женщина из народа иценов. Он очень богат, и он тот человек, который сможет удержать нашу своевольную дочь в руках.

Анника посмотрела с сомнением:

– Сможет удержать Боудику? Ты же говорил, что такой мужчина еще не родился!

Гэдрин промолчал, а Анника продолжила:

– Боудика не захочет выходить за человека в таком возрасте.

– Она выйдет за того, кого выберем ей мы.

– И кто ей об этом скажет? Учитывая ее нрав – не я…

– Я сам скажу ей. Сегодня же! Она сделает так, как ей будет сказано.

– А приданое? Сколько мы за ней дадим?

– Так как она молода, он возьмет только половину того, что потребовал бы в другом случае. И годовой запас дров.

Жена посмотрела на него вопросительно: такое условие было слишком скромным для человека с положением и богатством Прасутага, даже более близкого к королевской семье иценов, чем их собственная.

– Ну ладно, – ответил Гэдрин, поняв, что жена хочет знать всю правду. – Не только годовой запас дров, но и годовой запас зерна.

– И…

Он вздохнул:

– И двойную меру серебра.

– Что?! Это разорит нас! Серебро предназначено для римлян. Я уже договорилась об этом! – воскликнула жена. – Это же освобождение от налогов на следующий месяц! Мы не отдадим это серебро Прасутагу, иначе не сможем заплатить за припасы на следующую зиму.

– Успокойся, женщина. Я только что начал новую выработку в восточной шахте, и, судя по всему, там хорошая жила, столь же богатая, как та, что мы уже нашли. Она обещает стать самой богатой серебряной жилой во всей округе. А свинец мы легко отделим. Я не сказал Прасутагу, когда именно я отдам ему серебро, так что мы можем пока сохранить наши сбережения, отдать то, что нужно римлянам, и следующие несколько месяцев копить серебро для приданого. Они не поженятся до лета, так что у нас есть еще много времени.

– Какой ты глупый! – сказала жена. – Почему ты не сказал мне о переговорах с ним? Ты же знаешь, что я торгуюсь лучше, а ты слишком уступчив. А у нас есть ведь и другие дочери, как насчет них? И как же все‑ таки уговорить старшую? Боудика – особый случай. Своей настойчивостью она подобна пчеле и имеет ответы на все вопросы, которые мы можем задать. Может, боги помогут Прасутагу, если он на ней женится, потому что я не могу усмирить ее нрав…

Родители обсуждали ее будущее, а Боудика была уже в поле. Она наставляла рабов, как нужно жать созревшую пшеницу новыми римскими серпами. При всей неприязни к завоевателям она не могла не признать, что железные орудия римлян намного удобнее тех, что использовали кельты; новые серпы позволяли срезать колосьев намного больше, были очень удобными и надежными.

Но в создании украшений ее люди, как и многие мастера из других племен бриттов, намного превосходили римлян. Бритты плавили прекрасную бронзу из меди, соединяя ее с небольшим количеством олова из шахт на юго‑ западе Британии. Кузнецы бриттов изготавливали самые красивые и замысловатые украшения в мире. Римляне же больше внимания уделяли удобству своих инструментов в работе. Наверное, поэтому они и создали серп, позволяющий срезать колосьев вдвое больше.

Порадовавшись тому, что работа идет хорошо, Боудика решила поговорить с Альваном, мастером своего отца в свинцовых шахтах, в которых добывалось и серебро для римских монет.

Альван происходил из земель далеко на севере Британии, на границе с владениями дикарей Каледонии. Глядя на огненную гриву волос Боудики, Альван нередко думал, что она похожа на отпрыска богинь Вальтены или Каледониан.

Боудика знала мастера уже четыре года, он был одним из тех, кто пришел из земель карветтов и бригантов, чтобы присоединиться к Каратаку в борьбе с завоевателями. Но потом, вместо того чтобы продолжить сражаться и уйти с остатками армии восставших, нашел прибежище у родителей Боудики, которые поручили ему работу в шахте.

Теперь он собирался исследовать груду камней, извлеченных из недавно отрытого штрека. Альван увидел, как Боудика идет через поле, и помахал ей рукой.

– Как дела, моя госпожа? – спросил он.

– Плохо. Вчера прибыли гонцы с вестями от Каратака, он храбро сражается на западе, но римляне послали туда большое войско, и его поражение теперь неминуемо.

Альван кивнул и стал ждать продолжения. Она никогда не приходила к нему, чтобы рассказать то, о чем и так все знали или догадывались.

– А пока герои сражаются с римлянами, моя семья богатеет на торговле с ними…

– Так поступают многие – и в землях иценов, и в других по всей Британии, госпожа.

Боудика кивнула.

– Я знаю, – продолжил Альван, – что было бы замечательно освободить Британию, но сейчас римляне принесли небывалый достаток таким семьям, как ваша, и кажется совсем небольшим бременем платить им налоги и благодаря этому освобождаться от присутствия их солдат. Римляне не угнетают нас, как могли бы, и даже приносят нам благосостояние, – мягко заключил Альван.

– Ты же не хочешь сказать…

– Конечно, нет. Нас с тобой бесит присутствие завоевателей, и нам стыдно за тех бриттов, которые им служат. Но ты ведь не думаешь, что можно, припрятывая деньги, полученные от римлян, надеяться на возвращение старых времен? Нужно смотреть вперед, госпожа…

Она тряхнула головой и помолчала. Потом спросила:

– Как дела на шахте? Ты уже начал добывать руду?

Он улыбнулся и кивнул:

– Жила богатая, госпожа. Очень богатая. Мы с твоим отцом вчера разбили несколько кусков породы и положили их в печь. Свинца добыли обычное количество, но когда стали выплавлять серебро, оно сияло, словно утреннее солнце в воде, оно – самое чистое из всего, что мы здесь находили. Я думаю, оно вдвое ценнее, чем все другое в округе. Когда я добуду достаточно серебра, это очень порадует твоих родителей.

Боудика взяла у своего раба корзину, вынула из нее флягу с вином, хлеб и сыр.

– Это – чтобы отпраздновать открытие новой жилы, – сказала она Альвану.

Они уселись на землю и сделали по большому глотку вина. Жуя хлеб, Боудика сказала:

– Альван, что ты подумаешь, если я сообщу тебе кое‑ что, что сильно разгневало бы моих родителей? Будешь ли ты чувствовать себя обязанным хранить мой секрет?

– Тебе нужен мой совет, госпожа? – Она кивнула. – Тогда все останется между нами.

Медленно, убедившись, что раб ничего не услышит, она прошептала:

– Я хочу уйти и присоединиться к Каратаку. Хочу сражаться против римлян, не хочу оставаться в своем доме и торговать с ними. Я хочу бежать с боевым кличем в атаку, хочу рубить боевым топором и убивать их. Мне уже мало выставлять их дураками, пытаться их обманывать. Теперь я взрослая, я хочу их убивать и освободить от них свою землю.

Она помолчала, ожидая его реакции. То, что он не спешил одобрить ее намерений, заставило ее усомниться, стоило ли говорить все это, даже если она и привыкла раньше делиться с ним своими секретами.

– Однажды я тоже поступил так, Боудика, – сказал Альван. – Я ушел из своего дома и пошел на юг, чтобы присоединиться к восставшим и сражаться с римлянами, и я знаю по собственному опыту, что значит воевать с ними. Неважно, насколько мы сильны или отважны, их военное искусство превосходит все, что умеем мы. Я несколько месяцев сражался вместе с Каратаком, пока не понял, что эта война безнадежна и неминуемо приведет меня к смерти. Так что мой совет тебе, Боудика: предоставить сражаться за эту землю другим. Ты молода, красива и дорога нам всем, и потому твое будущее – не в том, чтобы погибнуть в бою, а в том, чтобы применить свой ум и лучше понять наше положение, чтобы победить римлян хитростью, а не оружием. Если поднимешь топор и убьешь пару римлян, это, наверное, ненадолго обрадует, но погубит тебя; тебя похоронят где‑ нибудь в сырой земле, и все забудут о тебе, кроме твоей убитой горем семьи… и меня. Но, общаясь с римлянами, открывая им красоту Британии и значение наших богов… Это может многое изменить. Я знаю твой ум, Боудика, я видел, как ты ведешь дела с купцами и путешественниками, как ты обращаешься с римлянами и связываешь их по рукам и ногам своим словом. Мы никогда не победим римлян мечами и копьями – только разумом и талантом. А чтобы сделать это, Боудика, тебе нужно остаться здесь и постараться обрести более высокое положение, чем сейчас.

47 год н. э. Дворец императора Клавдия, Рим

– Пусть боги будут свидетелями: если этот человек коснется меня еще раз, я его отравлю, император он там или нет. Императрица Ливия избавилась от доброй половины семьи императора Августа, так почему я не могу отделаться от одного заикающегося, хромого придурка, настолько толстого, что ему нужно зеркало, чтобы увидеть свое мужское достоинство? Хотя там, в общем‑ то, и смотреть не на что.

Обнаженные мужчины и женщины расхохотались и зааплодировали. Даже Мессалина усмехнулась своим словам. Остальные продолжали громко смеяться, уговаривая ее продолжать, рассказать, например, чем они с императором занимаются по ночам, о его попытках добраться до ее груди или мольбах поласкать его.

– А как бывает, когда он разговаривает с людьми, а потом вдруг скрючивается и кричит от боли! Его рабы вынуждены выносить его в другой зал, подальше от чужих глаз, его укладывают на постель и пытаются помочь, но он почти в агонии, он даже не может распрямить свои хилые ноги, а потом вдруг начинает портить воздух, раз за разом! И когда вонь заполняет комнату, словно какой‑ нибудь хлев, он встает и говорит, что ему уже намного лучше, и возвращается в приемную, словно ничего и не случилось!

Все собравшиеся снова засмеялись, увидев, как похоже она изображает мужа. Женщины хохотали так, что не могли уже дышать, мужчины усмехались и кивали с ироничным сочувствием. Но пока они смеялись, Мессалину пронзило какое‑ то странное опасение, и она прервала рассказ. Какая‑ то мимолетная тревога заставила ее прекратить истории про Клавдия – словно предчувствие, что и над ее головой начали сгущаться тучи.

Странно, она почему‑ то не ощущала пальцев ног. Она наклонилась, чтобы увидеть их в воде, смотрела, как они шевелились, но с таким чувством, словно принадлежали они уже не ей. И это почему‑ то еще больше ее рассмешило. Но… Инстинкт всегда предупреждал ее, когда она выпивала слишком много, и этот сердитый внутренний голос уже сказал, что пришло время остановиться.

Наверное, у нее был очень забавный вид, потому что ее друзья вдруг снова засмеялись. Они думали, что это тоже было частью представления. Мессалина оглядела комнату и попыталась припомнить их имена. Некоторые из этих людей были ее близкими друзьями уже долгое время; другие были друзьями недавними, остальные же были найдены ее слугами в ближайшей таверне – все они были высоки, темноволосы и мускулисты.

В комнате становилось слишком жарко.

– Рабыня, воды! – крикнула она.

Вошла высокая обнаженная нубийка и вылила на голову Мессалины ковш прохладной воды. Та вздрогнула от удовольствия и, когда капли воды на коже стали согреваться, почувствовала, как тело ее расслабляется в неге.

Но пребывание в парильне ее уже утомило. Она сидела здесь с самого завтрака, и запах мужского пота начал перебивать аромат наполнявших комнату роз.

– Довольно! – сказала она, вставая с деревянной скамьи, и дюжина мужчин и женщин быстро начали собирать свои одеяния и полотенца, готовые выполнить первое же ее повеление. Зрелище было забавным, и императрица захихикала. – Довольно! Мне надоела парильня. Я хочу развлечься.

Она повернулась и направилась к выходу. Три рабыни одели ее в белую тунику и сандалии.

Когда Мессалина вышла, к ней присоединилась ближайшая подруга – Паулина, жена молодого сенатора из Иллирии.

– Понравилась ли госпоже сегодня ванна? – спросила она.

После жара и влажности парильни холодный воздух дворца внезапно отрезвил Мессалину.

– Как и каждое утро, дорогая Паулина. Мне действительно не стоило пить вино перед ванной, но нужно было забыть о сегодняшней ночи, а вино заставляет меня чувствовать себя проснувшейся, ощутить новый день.

Паулина кивнула и последовала вслед за императрицей к ее личным покоям. Этот путь две женщины совершали почти каждое утро, и именно он обеспечил мужу Паулины, молодому наместнику Иллирии Марку Випсанию Секунду столь быстрый взлет в Сенате, равно как и права на контроль торговли Рима с его провинцией, что приносило ему немалую выгоду.

– Я думаю, у меня есть проблема. Я сказала там кое‑ что, чего говорить не стоило, – сказала Мессалина подруге. – Я слишком много выпила и сказала, что хочу отравить Клавдия.

Паулина посмотрела на нее в ужасе.

– Сказали им? – прошептала она, оглянувшись на придворных льстецов, все еще поправлявших свои одежды, чтобы последовать за императрицей. – Госпожа, не слишком ли вы уверены в себе?

– Знаю, – сказала Мессалина скорее себе самой. – Я выпила лишнего, и мой гнев вышел наружу; видимо, я себя не контролировала. Я избавлюсь от них, выдворю из дворца.

– Нет, вы так не поступите! – сказала Паулина, понизив голос. – Госпожа, если вы от них избавитесь, то первое, что они сделают, – это разнесут сплетни о вас и о том, что вы сказали. Через шпионов Палланта и Полибия – а они есть в каждой таверне – ваши слова очень быстро достигнут ушей императора.

Мессалина чувствовала, что голова ее быстро просветляется, но очень хотелось выпить холодной воды, чтобы погасить пламя внутри.

– Что же мне делать?

– Я поговорю с Марком. Он знает.

– Твой муж может помочь?

Паулина придвинулась ближе:

– Он устроит миссию в Иудею, Парфию или еще куда‑ нибудь, а всех твоих так называемых друзей назначит послами. А в пути караван может встретиться с разными опасностями. На него могут напасть варвары, или упасть лавина, людей может унести разлившаяся река, и тел никто никогда не найдет.

Мессалина улыбнулась:

– Ручаюсь, в их память устроят великолепную церемонии. В храме Юпитера. И я прикажу жрецам читать молитвы еще десять лет.

Они подошли к личным покоям императрицы. Стража открыла двери и пропустила обеих женщин. Придворные уже шли следом, и, когда один из стражников стал закрывать дверь, Мессалина тихо произнесла:

– Не пускай их внутрь, проводи в приемную, и пускай ждут меня там. И отправь гонца в Сенат, пусть спросит сенатора Марка Випсания из Иллирии, не почтит ли он своим присутствием свою жену и императрицу. Немедленно!

Позднее, после того как Марк заверил Мессалину, что ей больше никогда не придется беспокоиться по поводу своих друзей, она возлежала на ложе и лакомилась с Паулиной ломтиками дыни и арбуза. Рабов она отослала. Когда комната опустела, Мессалина сказала подруге:

– С моей стороны было очень глупо говорить такие вещи в парильне пред всеми этими людьми, но сказанное было чистой правдой. Паулина, дорогая, я не могу больше выносить Клавдия, не могу даже стоять с ним рядом. Он раздражает меня, его дыхание отдает тухлым мясом, он даже слова произносит так, что я могу понять лишь четверть сказанного, он обливается, когда пьет, роняет еду на тунику, когда ест, а когда касается меня, то у меня мурашки пробегают по спине. А его тело доводит меня до отчаяния! Если бы хоть один раз он подошел ко мне, как настоящий мужчина, не хромая и не шаркая! Я схожу с ума, Паулина. И все чаще и чаще он хочет приходить в мою спальню. Я посылала ему красивых девушек, но каждую ночь он домогается меня!

– Что тебе сообщали девушки? – спросила Паулина.

– Они сказали, что он долго не может возбудиться, а когда ему это наконец удается, то не может продержаться и нескольких минут. Некоторые сказали, что он даже не смог войти в них, так что им пришлось ублажать его руками и ртом, но даже тогда они добивались лишь чего‑ то, подобного летнему, наполовину высохшему фонтану. Клянусь тебе, Паулина, если он войдет в мою спальню сегодня ночью, то к утру будет мертв.

– Разве ты не можешь остановить его, императрица?

– Как могу я запретить императору, даже если это Клавдий? В старые времена, когда преторианская гвардия делала из него посмешище, – да. Но со времени завоевания Британии он стал уважаемой фигурой. – Она взяла кусок дыни, съела его и вытерла руку о влажное полотенце. – Даже преторианцы приветствуют его, когда он входит в их казармы. Он любит это и потому приходит туда часто.

Она внезапно вздрогнула, словно в комнату ворвался холодный ветер.

– О боги, я так ненавижу и презираю его! Его проблемы с желудком привели к тому, что он стал просто зловонным, я уже не могу быть с ним в одной комнате и даже в одном дворце!

Паулина понимала, что чувствует императрица.

– Но, госпожа, подумайте, что случилось бы, если бы император вдруг умер. Ваши дети слишком малы, а правительницей вам стать никогда не позволят. Сразу начнется сражение за власть, и, кто бы ни победил, вас, ваших детей и вашу мать выгонят из дворца в любом случае. И все вы будете мертвы уже через неделю. Пока ваши дети будут иметь право на престол, преемник Клавдия не позволит им жить. А если вам удастся бежать, то где вы сможете найти убежище?

Женщины замолчали, легли на ложа и, поедая сласти, обдумывали будущее.

– Значит, позволить ему жить? И пока он жив – терпеть его притязания и дряблое тело?

Паулина тряхнула головой:

– Не обязательно, госпожа. Есть разные способы… – Мессалина посмотрела на подругу, и Паулина продолжила: – Например, снотворное, чтобы он мог закончить свой день и, собравшись прийти к вам, заснул бы еще до того, как покинул свои покои.

– Но он узнает, если я…

– Не вы, госпожа. Заставьте проделать это одного из его рабов. Подкупите, пригрозите кастрацией… Что‑ нибудь, но вынудите подложить снотворное в кубок Клавдия. Его дегустатор пригубит напиток и ничего не заподозрит из‑ за малого количества снадобья, но когда Клавдий выпьет полный кубок со всей дозой, то захрапит надолго. И никто ничего не заподозрит, потому что он утром проснется в хорошем самочувствии от крепкого ночного сна.

Мессалина улыбалась и внимательно слушала.

– И это еще не все, – продолжила Паулина. – Когда вас пригласят разделить с ним трапезу, объясните, что вы бы – с удовольствием, но должны посетить храм или что‑ нибудь вроде того. Он одобрит проявившуюся в вас склонность к почитанию богов.

– Но он узнает, что меня там не будет. Он пошлет слугу в мои покои, и тот найдет меня здесь. Я не смею играть на его набожности.

– Тогда будьте в другом месте.

– Куда же мне пойти?

– На мою виллу. Не говорите Клавдию, в какой именно храм вы отправитесь. Покиньте дворец, облачившись в белое, и возьмите с собой лишь пару самых доверенных слуг. Он, несомненно, будет выглядывать из окна. Прикажите своим носильщикам нести вас в первый день к храму Аполлона, на другой день – к храму Юпитера, потом – Венеры, а на четвертый день – к храму Дианы. Как только паланкин скроется у него из виду, окольными дорогами отправляйтесь на мою виллу и проводите там время в свое удовольствие.

Мессалина не могла сдержать улыбки.

– О, драгоценная Паулина, ты так умна! Я смогу проводить целый день вдали от этого места, проводить время как хочу, и Клавдий будет думать, что я – самая благопристойная женщина в Риме. Это чудесно. И даже лучше… Когда я вернусь во дворец, то буду так утомлена своей благопристойностью, что целый день смогу лежать и отдыхать. Клавдий будет в восторге. Что ж, дорогой друг, скажи, что будет ждать меня, когда я начну применять эти хитрые трюки. Кого ты еще пригласишь?

Теперь пришла очередь улыбнуться и Паулине.

– Как известно госпоже, мой муж Марк исполняет все мои желания. Однако я обращаю внимание как на мужчин, так и на женщин, и, хотя и не особенно себе потворствую. Некоторые из предметов моих недавних восторгов пришли вместе со мной во дворец. На прошлой неделе у вас был мой египетский возница… – сказала она, и Мессалина почувствовала себя близкой к обмороку, сразу вспомнив о своем шоке и восхищении от вида его гигантского черного пениса. Но он был хорош лишь для одного захода и бесполезен весь остаток дня, несмотря на все ее старания. – И те несколько иудейских танцовщиц, которые так восхищали вас. Но когда вы придете в мой дом, вас будут ждать новые удовольствия. Вы, госпожа, когда‑ нибудь были с двумя мужчинами одновременно?

Мессалина взглянула на подругу в изумлении:

– Ты же не имеешь в виду…

Паулина кивнула.

Император Клавдий лег на спину и позволил девушке‑ гречанке массировать ему виски. Сначала она положила на его лоб холодный компресс, а затем смочила виски ароматическими маслами и стала мягко втирать их в кожу. Аромат сандалового дерева смешался с запахом апельсина, он вдохнул их и в первый раз за время принятия ароматических ванн почувствовал, что дышит, наконец, свободно. Девушка искусно проводила пальцами от его лба к вискам и ушам, сменяя более сильные, порой весьма болезненные надавливания мягкими, почти неосязаемыми касаниями.

Но тут пришел проклятый Полибий и спросил:

– Могу я продолжить чтение письма, цезарь?

– Да, – тихо произнес Клавдий. Похоже, он потерялся в объятиях гречанки больше, чем в хлопотах, связанных с дикарями Британии.

– Ваш пропретор, Публий Осторий Скапула, который, как вы знаете, назначен после Авла Плавтия правителем Британии…

– Да‑ да, мне все известно о Публии. Читай дальше.

– Он сообщает нам, что отбил нападение Каратака и перевел Двадцатый легион в новую построенную им крепость. Он смог это сделать, потому что перед тем, как передвинуть их на запад страны, отправил часть людей в Камулодун с его колонией ветеранов. Это, сообщил пропретор, защитит завоевания римлян от мятежей и сбережет имперские деньги, предназначенные для пенсий ветеранам. Вместо денег Публий дал им во владение землю. Они вытеснили нескольких бриттов, которые там жили, и в результате вашего великого военного похода, цезарь, теперь Камулодун становится нашей новой столицей в Британии.

– А как же вспышки враждебности в землях иценов и катувелланов? – спросил Клавдий – Почему они бунтуют? Я не понимаю этого, Полибий. Я с добрыми намерениями подписал договор с одиннадцатью королями бриттов, и в обмен они обещали мне мир. Что произошло теперь? Почему мне приходится беспокоиться об этом снова, когда я думал, что все улажено?

Полибий отложил привезенный из Британии свиток.

– Потому, что, цезарь, Публий Осторий Скапула, которого вы избрали для замены превосходного правителя Авла Плавтия, – дурак и идиот. Если я не ошибаюсь, ваше решение было совершенно противоположно моему совету. В любом случае так получилось, потому что между отбытием Авла и приездом Публия прошло немало времени, и более дикие племена Британии решили напасть на римские укрепления. Когда Публий прибыл в Британию, то вместо переговоров и дипломатии использовал грубую силу. Это разозлило даже покорных подданных Рима, и потому некоторые горячие головы из числа иценов выступили против нас. Пропретор ввел вспомогательные войска, которые принудили бриттов к повиновению: те быстро поняли, что если эти войска могли нанести столь большой урон, то что может сделать основная армия! Но затем, обратив восставших в бегство, Публий зашел дальше, чем следовало, и потребовал разоружения всех бриттов, даже тех, кто лоялен Риму. Это привело к новым восстаниям, и тогда, вместо обсуждения и совета с нашими друзьями в Британии, этот глупец просто схватил некоторых вождей бриттов и казнил их. К несчастью, по обыкновению этих мест, началась еще и война между несколькими племенами. Гражданская война, цезарь! Те бритты, которые хотели оставаться друзьями Рима, сражались против тех, которые стали нашими врагами, и все из‑ за жесткости и безмозглости Публия! Тем временем Каратак нашел себе тысячи новых сторонников. Я предупреждал тебя, Клавдий. Если помнишь, я говорил о…

Клавдий сел и в удивлении воззрился на бывшего раба:

– Я знаю, что говорил мне ты, Полибий, но тебе же известно, почему я назначил именно Публия…

– Когда политика Рима вершится Мессалиной, цезарь, мы в печальном положении.

Клавдий холодно взглянул на Полибия и оперся на локоть.

– Ты смеешь судить о политике, проводимой моей женой? Не думай, что я настолько глуп и не знаю, что раньше вы с Паллантом и Нарциссом сами зависели от Мессалины. Я знаю, что все вы пытались ею обладать и что ты сговаривался с моей женой, чтобы вовлечь меня в действия против сенаторов, которые мешали твоим амбициям, Полибий. Скольких сенаторов ты заставил меня убить в угоду твоей алчности и высокомерию? Десять, двадцать?..

– Неужели ты считаешь, цезарь, что я столь наивен, чтобы связывать свою политическую судьбу с Мессалиной? Нарцисс мог еще это сделать, но не я. И ты знаешь, что я никогда не доверял Нарциссу. Цезарь, как ты мог подумать обо мне такое? Будь что будет! Я знаю, что не смогу изменить твое мнение о моих намерениях, но то, что я говорю о Мессалине, – правда, Клавдий. Мессалина не имеет права решать, кого назначать на должности…

– Не забывайся! Мессалина, может, и не имеет права, но она – жрица богини Весты, через нее говорят боги. Почему ты думаешь, что я принял решение только тогда, когда срок пребывания Авла Плавтия в должности правителя Британии истек? О том, что я должен назначить правителем Британии Публия Остория Скапулу, ей поведал Марс во время молитвы в храме. Кто я, чтобы идти против воли богов?