Часть 1. Комитетчик. Часть 2. Выдумщик. Эпилог. Июнь‑август 1994 года

Эпилог

Июнь‑ август 1994 года

Минуло больше двух месяцев с той ночи, когда начальник пятнадцатого отдела РУОПа Никита Кудасов и старший оперуполномоченный Вадим Резаков привезли в клинику военно‑ полевой хирургии ВМА почти неживого уже Андрея Обнорского… За это время в Питере произошло много событий — и больших, и маленьких.

В Северной Пальмире с невероятной помпой прошли «Игры Доброй Воли». Правда, городу они мало что дали — западные туристы почему‑ то особого энтузиазма в плане приезда в Петербург не проявили, но зато мэр города везде и всюду говорил о большом успехе. В Петербурге во время «Игр» было безлюдно и спокойно, поговаривали, что милицейское руководство договорилось с «братками», которые, чтобы «гусей не дразнить», дружно разъехались кто куда — кто на Багамы, кто на Канары, кто в Анталию…

Странные и страшные события, развернувшиеся в конце весны вокруг поставки партии водки «Абсолют», стали постепенно забываться — в некоторых кругах даже начали уже «высказывать мнение», что никаких событий‑ то и не было. А что, собственно, и было‑ то? Так, несколько уголовных проявлений — и кто сказал, что все они связаны друг с другом?

Правда, видный предприниматель Говоров по‑ прежнему оставался в тюрьме — но на него работали самые лучшие питерские адвокаты, которые надеялись в скором времени изменить своему клиенту избранную прокуратурой меру пресечения… Антибиотику в изоляторе совсем не нравилось — он начинал понемногу утрачивать контроль над своей «империей», которой временно управлял от его имени Валера Ледогоров… Сидел Виктор Палыч с относительным комфортом, но очень многое его все же раздражало — например, «вертухаи», которые с тупым упорством отбирали у Антибиотика телефонные трубки сотовой связи, неизвестно как попадавшие в камеру…

Отвык Виктор Палыч от тюремной жизни, чего там говорить. А уж о «зоне» Антибиотику думалось и вовсе с тоской, потому что боялся он — «предъявят» ему в лагере многолетнее нарушение воровских «понятий»… Страшился этого Виктор Палыч не без оснований — однажды нашел он у себя в камере непонятно откуда взявшийся листок со стихами, после прочтения которых старика просто затрясло. А стихи эти были простыми и незатейливыми:

Из года в год, из века в век —

стремился к счастью человек

И счастье строил разными путями.

Один — пахал, другой — писал,

а вор, конечно, воровал.

Но честь свою жигана соблюдал…

А если вор, как господин,

весь навороченный и ездит в «мерседесе»?

А если вор уж не крадет, а лишь аферами живет?

Неужто это воровские интересы?

На сходе говорят — призвать к ответу

Того, кто в кайф живет, как буржуа,

Кто разменял — ну, как разменную монету —

Честь и достоинство российского вора…

Подписи под этими корявыми виршами не было, но Антибиотику все равно очень плохо спалось ночью, потому что догадывался он, откуда ветер дует… У очень многих бывших собратьев по воровскому клану на Витьку‑ Антибиотика зуб имелся. И даже те из них, которые сами не раз нарушали «понятия» — даже они, воспользовавшись ситуацией, помогли бы устроить в лагере воровской суд над стариком.

Понимая все это, Виктор Палыч бросил все свои финансовые ресурсы на святое дело собственного освобождения…

И результаты, надо сказать, не замедлили проявиться. В середине июня в тюремном госпитале неожиданно скончался уже оправившийся было от ранения киллер по кличке Туз. В медицинском заключении было сказано, что Николай Захарович Симоненко умер от острой сердечной недостаточности. А ведь Туз, надо сказать, никогда раньше на сердце не жаловался… В июле в результате ведомственного бардака и неразберихи на несколько дней остался без милицейской охраны особо ценный свидетель по «делу Антибиотика» — коммерсант Бутов. Потом, правда, недоразумение разрешилось, но Бутов почему‑ то все равно изменил свои показания: он вдруг заявил следователю, что из личных мотивов оклеветал бизнесмена Говорова, который никогда не просил его, Бутова, взять на хранение партию водки «Абсолют».

Уголовное дело в отношении Антибиотика еще не «развалилось», но уже начало «потрескивать»…

Аркадия Сергеевича Назарова, Женю Травкина и Диму‑ Караула, погибших 30 мая, похоронили в один день, но на разных кладбищах. Проводы в последний путь майора ФСК были гораздо более скромными, чем бандитские похороны… Результаты служебного расследования обстоятельств смерти майора Назарова разглашению не подлежали — но, кстати, пенсию семье Аркадия Сергеевича все же назначили.

К удивлению многих, фирма «ТКК» после всего произошедшего не прекратила своего существования — правда, в ней несколько изменился состав учредителей. В конце июня это предприятие возглавил некий господин Редькин — бывший чиновник мэрии, еще раньше служивший в КГБ. В рекордно короткие сроки фирма встала на ноги и даже смогла возместить убытки Косте Олафсону, зарекшемуся иметь дела с российскими бизнесменами — и зря, кстати, зарекшемуся. Господин Редькин, между прочим, вскоре после своего ухода из мэрии на пост руководителя «ТКК» воплотил в жизнь новую классную «тему», по которой в Россию можно было протаскивать товар большими партиями.

Дело обставлено так: фирма везет груз и на таможне «сдается». Груз уходит в «конфискат», который быстро реализуется уже готовому покупателю — по смешным ценам. Стоит ли объяснять, что «сдавшаяся» фирма и покупатель конфиската действуют заодно? Важен результат — груз законно попадает в Россию, где и реализуется. И никаких тебе диких акцизных сборов и таможенных платежей…

Иваныча, задержанного в доме писателя Рожникова, пришлось вскоре выпустить — следствие ничего не смогло ему предъявить. Зато трех «быков», взятых в том же доме, «упаковали» в «Кресты» плотно.

Заместитель начальника РУОПа полковник Лейкин начал очень часто встречаться с Вадиком‑ Пучиком, Даниил Серафимович расценивал Вадика как очень ценного источника информации. Полковник, наверное, был одним из немногих людей в Питере, кто доверял Пучику…

Сотрудников пятнадцатого отдела неожиданно осыпали благодарностями, грамотами и ценными подарками. Вадиму Резакову предложили перейти из РУОПа в ГУВД — на руководящую работу, но оперативник от этого предложения отказался.

Никите Кудасову досрочно присвоили звание подполковника милиции — начальника пятнадцатого отдела, вообще, вдруг стали очень ценить, его постоянно посылали в ответственные командировки в Москву, вызывали для консультаций в мэрию… Никите Никитичу иногда казалось, что его нежно и безжалостно «душат в объятиях», не давая заниматься конкретной работой…

Журналист Андрей Серегин выжил, к удивлению многоопытных врачей Военно‑ медицинской академии, один из которых даже начал писать по истории болезни Обнорского научную работу. Кстати, вся история с похищением Андрея особо сильного резонанса не получила. Серегин очень долго не приходил в сознание, а когда все‑ таки очнулся — выяснилось, что журналист ничего не помнит, у него образовался полный провал в памяти с вечера 30 мая… Врачи объясняли такую амнезию характером полученных Обнорским травм.

Быки, взятые в доме писателя Рожникова, тоже никакой ясности в историю с похищением не внесли — все они утверждали, что появились в деревне только после того, как Серегин уже заперся в «бункере».

Позже в журналистские круги был запущен слух, что с Обнорским таким экстравагантным образом сводил счеты какой‑ то ревнивый муж… Версия эта, прямо скажем, особой проработанностью не отличалась — но, тем не менее, многие в нее поверили, Тем более, что на очередном брифинге в ГУВД генерал Локтионов на вопрос о «деле Серегина» ответил загадочно, но многозначительно:

— Да, Серегин… Хм… Серегин. Я, по понятным причинам, уважаемые господа журналисты, всего не могу вам рассказать — мы еще разбираемся… И разберемся — будьте уверены… Но, вообще‑ то, ваш коллега… М‑ да… Я бы сказал так — не стоит искать романтизм и героизм там, где их нет и в помине. Некоторые ваши коллеги, господа, играют, играют — и заигрываются… А потом бегут к нам же с криками о помощи… М‑ да… Писать — в том числе о таких серьезных вещах, как преступность и борьба с преступностью — надо тщательно и профессионально, опираясь на тех самых сотрудников милиции, которых вы, господа, так часто незаслуженно шельмуете гуртом, чохом, под одну гребенку — всех… И нормальных, то есть настоящих журналистов — их много… Но есть такие, которым не правда важна, а сенсация, даже если они сами ее и сочинили… Стоит ли удивляться, что у таких… гм… журналистов рано или поздно возникают сначала какие‑ то непонятные отношения с бандитским миром, а потом эти отношения перерастают в конфликты…

Из этого ответа генерала, всю жизнь прослужившего в ГАИ и в пожарных частях, никто из журналистов ничего не понял — вполне вероятно, что генерал и сам имел о «деле Серегина» информацию весьма смутную… Но, в принципе, у коллег Андрея сложилось впечатление, что Обнорский сам в «чем‑ то таком замешан». Именно поэтому данный конкретный случай «нападения на представителя прессы» совсем не «раскручивался» питерскими средствами массовой информации, которым не чужды были понятия «корпоративной солидарности» и «чести мундира»…

Седьмого августа 1994 года подполковник Кудасов зашел в клинику военно‑ полевой хирургии, чтобы навестить Андрея Серегина. Нет, Никита, конечно, много раз забегал к другу и раньше, но поговорить нормально не удавалось — сначала Обнорский находился в коме, потом был слишком слаб для разговоров, затем самого Кудасова в командировку отправили.

В палате журналиста не оказалось, кто‑ то подсказал Никите, что Серегин пошел прогуляться. Кудасов нашел Андрея в академическом садике — журналист сидел на лавочке, смотрел на колыхавшуюся листву деревьев и о чем‑ то сосредоточенно думал…

— Не помешаю? — поинтересовался подполковник, присаживаясь рядом с Обнорским. Серегин улыбнулся, стараясь не разжимать губ, чтобы не показывать беззубый рот, неловко обнял Никиту:

— Привет, старик… Спасибо, что заскочил… Очень рад тебя видеть…

Несколько минут они поговорили ни о чем, а потом Кудасов спросил:

— Тебя, говорят, выписывают скоро… Какие жизненные планы? Вернешься в свою газету?

Андрей пожал плечами:

— Не знаю, честно говоря… Не уверен, что смогу работать, как и раньше. Слишком я много нового и интересного узнал за последнее время… Понимаешь, иногда лишние знания могут мешать нормальной работе криминального репортера — все время начинаешь сомневаться в том, что пишешь…

— Понимаю, — усмехнулся Никита. — Чего ж непонятного.

Андрей искоса глянул на Кудасова и продолжил преувеличенно бодро:

— Подлечиться еще надо, зубы, вот, вставить… Хочу этим вопросом в Швеции заняться, тем более, что мы там с Ларсом книгу собирались писать о «русской мафии». Вот, как раз — будет на что гонорар потратить.

— Ага, — сказал Никита. — С Ларсом, значит?

— Да, — кивнул Обнорский. — Помнишь, я тебе рассказывал об этом шведе, мы еще с ним фильм снимали…

— Конечно, конечно, — подтвердил Кудасов. — Как не помнить… Слушай, Андрей, я все хотел тебя спросить: у тебя с ней серьезно или… как?

Серегин окаменел лицом, а потом выдавил из себя:

— С кем с «ней»?

— С Катей, с кем же еще, — хмыкнул подполковник и перевел взгляд на слегка колыхавшиеся от ветра ветви деревьев — шелест листьев успокаивал и расслаблял.

— С какой Катей? — упавшим голосом спросил наконец Обнорский, и Кудасов ответил ему укоризненным взглядом.

Никита не стал рассказывать Андрею, что некая не желавшая представляться русскоязычная гражданка из Швеции буквально оборвала ему в свое время телефон на работе, справляясь о журналисте Серегине. Кудасов, как мог, ее успокаивал, догадываясь, с кем именно говорит, но не называл клинику, в которой лежал Обнорский. Потом звонки прекратились — Катя, видимо, пошла по другому пути и узнала все либо через коллег Андрея, либо еще как‑ то — в конце концов, она располагала достаточными материальными ресурсами для успешного установления местонахождения раненного. А в том, что ее поиски завершились успехом, Никита смог однажды убедиться лично. Он как‑ то раз в конце июня, когда Андрей уже пришел в себя, хотел навестить Обнорского, но у входа в клинику заметил женщину с очень красивым и очень знакомым лицом. На этом лице странным образом сочетались выражение радости и страдания… В тот день Никита не стал заходить в палату к Андрею…

(А Катерина, действительно, приезжала в Петербург — ей необходимо было удостовериться, что Обнорский жив, потому она и пошла на довольно большой риск. Серегин был еще очень слаб, увидев Катю, он, конечно, очень обрадовался, но потом тут же изругал ее за приезд и успокоился только тогда, когда она на следующий день позвонила ему уже из Стокгольма. Она, вообще, стала звонить очень часто — Катя ведь подарила Андрею радиотелефон, чтобы он всегда, так сказать, «был на связи»…)

— Ну, что молчишь‑ то, народоволец? — поинтересовался Кудасов, когда пауза слишком затянулась. — Снова амнезия? Я же тебя спрашиваю: серьезно у тебя с ней, или нет?

Андрей с усилием сглотнул и сказал:

— Серьезно.

А потом Обнорский протянул Никите свои сведенные вместе руки.

— Ты чего? — не понял Кудасов.

— Как? — пожал плечами Андрей. — Раз ты все знаешь… Надевай браслеты…

Никита долго моргал, глядя на протянутые ему руки, а затем покачал головой и с некоторым даже восхищением в голосе сказал:

— Ну, ты и мудак… Нет, таких мудаков — можно даже не искать, таких просто нет больше… Если бы не твое болезненное состояние, дал бы я тебе по роже…

Андрей медленно опустил протянутые руки, помялся и выдавил из себя:

— Прости… У меня что‑ то действительно в последнее время с чувством юмора не очень… А как… Как ты догадался? …

— «Догадался»! — фыркнул Кудасов. — Да ты сам с ней засветился в той хате на Сенной… Витя Савельев заходил к вам, помнишь? А потом — уже спустя несколько месяцев — он начал фототеку просматривать и случайно на лицо одной симпатичной женщины наткнулся… Я кстати, когда ты на встречу у «Океана» не пришел, заглянул в ту квартирку, нашел там твое досье… В принципе, концы срастить не так уж сложно было… Тем более, что на следующий день мне одна гражданка из Швеции звонила, вся в рыданиях… Идея со звонками о заминированных складах — твоя была?

— Моя, — кивнул Андрей.

Никита вздохнул и покачал головой:

— Повезло тебе, народоволец чертов… Если бы водка на каком‑ то другом складе была… Если бы Туза не взяли… Повезло тебе — круто повезло. Так вообще не бывает, как тебе повезло… Если бы ты знал, как мне хотелось тебе уши оборвать…

Обнорский кашлянул и виновато глянул на Кудасова:

— Никита, ты пойми… Я тебе ничего не говорил, потому что…

— Да ладно, — не дал ему договорить Кудасов. — Не объясняй, все и так понятно… Сам‑ то Антибиотик к тебе туда, в «бункер», приезжал?

— Приезжал, — опустил голову Андрей. — Только мои показания об этом все равно в суде не прокатят. Любой адвокат легко докажет, что я был в невменяемом состоянии и просто бредил… А других свидетелей нет… Ну, а рассказывать все, как было…

— Это понятно, — кивнул Кудасов. — Это‑ то как раз понятно…

Они помолчали, думая каждый о своем, а потом Серегин спросил:

— Никита… А как ты думаешь — Антибиотик, он сейчас надолго сел? Или выпустят скоро?

Кудасов грустно улыбнулся и потер пятерней свой мощный стриженный затылок:

— Как тебе сказать… Я же не судья и не следователь. Я — опер… Раньше бы он при таких раскладах сидел железно, теперь… Теперь многое изменилось и в обществе — и в правоприменительной Системе… Я тебе так скажу: Палыч, конечно, крутыми деньгами ворочает, но и мы не сидим, сложа руки… Обставляемся потихоньку… Кое‑ кто в городе, между нами говоря, очень не заинтересован в том, чтобы старик на волю вышел раньше времени… Понимаешь? Есть «молодые волки», которые уже начали разные самостоятельные деда делать… Все империи когда‑ нибудь разваливаются… Даже если Антибиотик хотя бы год в тюрьме отсидит, а потом его выпустят — он уже не жилец. Уберут его сразу — он ведь уже только мешать будет, причем почти всем. Понимаешь, он лишним в раскладе окажется, люди‑ то, которые на воле были — они успеют во вкус хозяйствования войти. Жизнь только наладится‑ устаканится — и тут, прикинь, старый хозяин объявится, которого уже никто не ждет… В их мире — все строго и быстро делается, и Антибиотик сам это прекрасно понимает, от того и бесится…

Серегин вздохнул и хмыкнул:

— В их мире… Знаешь, мне иногда кажется, что у нас по всей стране теперь, в том числе и в государственном аппарате, все делается быстро и строго…

Никита ничего ему не ответил. Помолчав немного, Кудасов задал вопрос:

— Ну, а… с ней? Как думаете‑ то? Она — там, ты — здесь… Или ты тоже туда с концами собрался?

— Нет, — затряс головой Серегин. — Мое место здесь, в России… Это моя страна, я ее никому оставлять не собираюсь… А насчет Катерины… Ой, Никита… Сложно все… Я и сам, по‑ честному говоря, не знаю, как все сложится… Одно дело — «фронтовая любовь», другое, когда серьезные отношения начинаются… Все ты правильно сказал — она там, я здесь, ей сюда пока хода нет и долго еще не будет… С другой стороны, она — миллионерша, а я… Сам знаешь… Да и характеры у нас у обоих — дай Боже… Но она мне снится все время…

Кудасов медленно наклонил голову:

— Миллионерша… Пока у нее эти деньги — ой, чует мое сердце, приключения не закончатся… До больших денег всегда много охотников найдется, тем более до денег темных…

— Кто бы это ей объяснил, — Андрей махнул рукой и вдруг улыбнулся какой‑ то мысли и покачал головой.

— Ты что? — не понял Кудасов.

Андрей посмотрел ему в глаза:

— Да так… Знаешь, о чем я подумал? Какая все‑ таки жуткая и живучая тварь этот Палыч, если только совместными титаническими усилиями бандитки‑ миллионерши, шизанутого журналиста и «отмороженного» опера его в тюрьму забить удалось… И скольким людям за это пришлось на тот свет уйти… Мне по ночам в палате плохо спится — я часто про это думаю.

— Переживаешь? — спросил Никита, и Обнорский молча кивнул. — Ты особо‑ то не переживай, не терзай себя, — Кудасов положил Андрею руку на плечо. — В этой истории все покойники сами свой выбор сделали. Обнорский отвел глаза:

— Все? А Милка Карасева? Она же…

Серегин не договорил, оборвал сам себя взмахом руки.

Кудасов покачал головой:

— Выбор все делают сами… Даже те, которые не хотят себе в этом признаться… Так что не рви сердце. Я не говорю — забудь, но сердце не рви. Выводы сделай на будущее… Жизнь впереди еще долгая… Мы же с тобой еще и не такие старые — у нас, можно сказать, все самое интересное еще только начинается…

Обнорский достал из кармана рубашки пачку «Кэмела», вынул сигарету, закурил. Поймав удивленный взгляд Никиты, Андрей торопливо пояснил:

— Мне уже можно, только понемножку… Слушай, а знаешь, какая у меня задумка есть? Давай мы вместе книгу напишем про всю эту историю с Антибиотиком, про тебя, про меня, про Катю, про Адвокатов — ну, про всех… Представляешь, что может получиться? …

— Представляю, — поперхнулся воздухом Кудасов. — Ты что, с ума сошел?

— Нет, — досадливо сморщился Серегин. — Ты не понял… Я же не говорю, что писать все нужно именно так, как в реальной жизни происходило… У нас книжка будет художественная, такая, чтобы людям ее читать интересно было. Понимаешь? Имена изменим — тебя, например, назовем Николаем, Антибиотика — Витамином… Сюжетные линии — перекрутим, что‑ то добавим, что‑ то убавим… Важно, чтобы суть настоящая осталась… То есть у нас будет не тот Петербург, в котором мы живем, а немножко другой — но нормальный читатель все равно все понять сможет… Даже если мы что‑ то присочиним — не важно, главное, чтобы правда в книге была… Тогда ее и потом интересно читать будет, когда все это блядство, что вокруг творится, закончится.

Никита задумчиво почесал в затылке, глянул на Андрея:

— А ты думаешь, что все это блядство скоро закончится?

Обнорский усмехнулся:

— Скоро не скоро, а закончится обязательно… Ну, не скоты же мы полные, чтоб жить вот так‑ то… Люди понемногу просыпаться начнут, отходить от угара. А чтобы процесс быстрее пошел — вот для этого и надо книги писать. Только условие одно должно быть — пишем честно… А?

Кудасов еще поскреб в затылке и махнул рукой:

— Чувствую, втягиваешь ты меня в очередную авантюру… Ладно, где наша не пропадала… Нет, идея‑ то на самом деле классная… Только работы будет… Это ж нам сколько лет понадобится? Нам же любой сюжетный поворот придется скрупулезно выверять и взвешивать — чтобы, с одной стороны, правдиво было, а с другой… Ну, ты понял… Кстати — писать будешь ты. Я на себя могу взять разработку комбинаций, мне это ближе… Нет, но работать‑ то сколько придется? Ты хоть понимаешь, какую каторгу выдумываешь?

— Ничего, — улыбнулся Обнорский, глядя на «загоревшееся» лицо друга. — Лиха беда начало… Зато — хоть душу отведем… Лично мне очень многое рассказать хочется… И о себе, и о тебе, и вообще… И потом — чем мы рискуем? Если наша книга получится скучной и неинтересной — ее не напечатают, и никто ничего не узнает…

— Как это не напечатают?! — возмутился Кудасов. — Почему это не напечатают?! Напечатают, и еще фильм потом снимут! Почему это у двух толковых мужиков не должна книжка получиться — если они к этому делу с душой? Да к тому же, если один из этих двух — журналист? Все у нас получится, даже не сомневайся… Только ты эту идею обмозгуй как следует, ну и вылечись до конца… В Швецию съезди — зубы там вставь, и… другие вопросы реши… А с сентября и начать можно будет потихоньку… Годится? Ну, вот и замечательно…

Кудасов взглянул на часы и заторопился:

— Все, Андрей, поправляйся, набирайся сил, а я побежал…

Они обнялись, Никита встал со скамейки и быстро зашагал по аллее. Кудасову предстоял еще долгий и трудный день — у него как раз намечалась одна интересная «реализация».

Журналист долго смотрел оперу вслед, а потом закрыл глаза и слегка улыбнулся. Идея, высказанная Кудасову, не была экспромтом — книгу Андрей задумал написать давно, только в одиночку ему все было никак не решиться на это рискованное предприятие… А вдвоем‑ то… Да они с Никитой вдвоем — горы свернут… Ну и что, что никогда раньше писать книги не пробовали? Мало ли, кто чего раньше никогда не пробовал… Нет, получится книга. Должна получиться…

Из состояния задумчивости Обнорского вывела трель звонка радиотелефона. Андрей вынул трубку из кармана, нажал на кнопку приема:

— Да? … Да, я, конечно, кто же еще… Здравствуй, моя ненаглядная… Как там Стокгольм, стоит еще? … Я? Нормально… То есть как — «чем занимаюсь»? Естественно, только одним — мечтаю о тебе, лапушка ты моя зеленоглазая… Не веришь? Кстати — зря… И знаешь, почему? Потому что в словах моих ни капли лжи, а одна только истинная правда…

Петербург — Ялта — Карловы Вары

[1] Клиника Военно‑ полевой хирургии Военно‑ медицинской академии.

[2] Центральная диспетчерская «скорой помощи», куда каждый день все клиники города сообщают, сколько больных по «скорой» они в состоянии принять.

[3] Огнестрельные ранения.

[4] Люди, пытавшиеся совершить самоубийство, но не сумевшие реализовать свои намерения до конца.

[5] УФСК — Управление федеральной службы контрразведки, когда‑ то называвшейся Комитетом государственной безопасности, позже переименованным в Министерство безопасности России, а еще позже получившая новое имя: Федеральная служба безопасности. Из‑ за постоянных переименований в первой половине девяностых годов сотрудники «конторы» мрачно шутили друг с другом по утрам: «Телевизор не смотрел вчера? Нас там снова не переименовали в какую‑ нибудь „абэвэгэдэйку“? … Нет? Странно… Неужто забыли? ».

[6] Студенческое научное общество.

[7] ППС — Патрульно‑ постовая служба.

[8] ЛЭТИ — Ленинградский электротехнический институт им В. И. Ульянова‑ Ленина.

[9] ДНД — добровольная народная дружина.

[10] НТС — Народно‑ Трудовой Союз.

[11] Первое Главное управление КГБ СССР — внешняя разведка.

[12] По чесноку — честно (жарг. ).

[13] Необходимые сопроводительные документы.

[14] Сороковка — сорокафутовый контейнер.

[15] Парма — тайга (жарг. ).

[16] Корова — беглец, которого в побег берут специально на убой, как пищу (жарг. ).

[17] Ленинградский государственный институт театра, музыки и кинематографии.

[18] В/ч — воинская часть.

[19] В Пыталово расположена российская таможня.

[20] Старый жаргон, сейчас уже почти не употребляющийся — когда‑ то милиция называла КГБ «старшими братьями», а «комитет» милицию — соответственно, «младшими».

[21] Служба «Т» — одно из подразделений ФСК, профилированное на борьбе с терроризмом.

[22] Бомбить — сленговое выражение, означающее — заниматься частным извозом.

[23] Популярный в свое время среди сотрудников ПГУ КГБ анекдот. Молодого лейтенанта, умудрившегося понравиться дочке одного из больших начальников, вызывают к руководству и сообщают: «Вас решено откомандировать в Париж. Цель задания — медленное, постепенное вхождение в среду миллионеров с последующей длительной „консервацией“. Выходить на связь первые пять лет с вами вообще не будут. Легенда: вы молодой миллионер, владелец особняков и яхт, прожигатель жизни…» Лейтенант, естественно, от радости начинает крепко «бухать», проставляется сослуживцам — но во время пьянки называет неосторожно начальника управления «старым мудаком». Через день его снова вызывают к руководству и сообщают: «Легенда меняется — бухгалтерия смету не утвердила. Вы — нищий одноглазый педераст, ночующий под мостом. Цель задания прежняя — медленное, постепенное вхождение в среду и адаптация на новом месте…».

[24] О тандеме Колбасова и Ващанова подробно рассказывается в романе «Журналист‑ 2».

[25] Получать — снимать свой процент с контролируемых бизнесменов (жарг. ).

[26] Рыжье — золото (жарг. ).

[27] Косяк — здесь: убийство (жарг. ).

[28] Об этих событиях биографии Обнорского рассказывается в романе «Журналист».

[29] См. роман «Журналист».

[30] Гамластан — старый город.

[31] О роли, сыгранной Виктором Кукаринцевым в жизни военного переводчика Андрея Обнорского, рассказывается в романе «Журналист».

[32] См. роман «Журналист».

[33] Шведский проспект — одна из центральных улиц Стокгольма.

[34] Подслушивающее устройство (жарг. ).

[35] Принципал — профессиональное обозначение того, кого защищает телохранитель.

[36] «Убойный» отдел — второй отдел УУР ГУВД по Санкт‑ Петербургу и области. Этот отдел занимается раскрытием умышленных убийств.

[37] Бэхи — сотрудники БХСС; позже аббревиатурв была изменена на ОБЭП — отдел по борьбе с экономическими преступлениями.

[38] См. роман «Адвокат».

[39] ИВС — изолятор временного содержания.

[40] Берлага — персонаж романа Ильфа и Петрова «Золотой теленок».

[41] См. роман «Журналист».