Сочинитель 6 страница

Старик вспомнил колючий взгляд начальника 15‑ го отдела и грустно усмехнулся — странное дело, Василий Михайлович не испытывал никакой неприязни к Кудасову. Да и с чего было бы ей взяться? Таких, как этот Никита, называют «правильными ментами» — дело он свое знает туго, работает, опираясь на внутренний стержень, на спокойную уверенность в своей правоте. Сильный мужик — и разговаривать с ним Кораблеву было тяжело — может быть от того, что именно перед ним испытывал Василий Михайлович чувство вины — за ту давнюю историю на Варшавском вокзале… Кораблев вспомнил свой последний разговор с Кудасовым, который состоялся вечером — странный получился разговор… Никита сам говорил мало, больше слушал, смотрел внимательно на Василия Михайловича — и смотрел так, что старика аж до печенок пробирало. Когда‑ то в каком‑ то журнале Кораблев прочитал интервью с одним очень известным режиссером, где тот сказал странные, поразившие старика слова: только самый гениальный актер может сыграть взгляд настоящего бандита, настоящего священника и настоящего полицейского…

Вот и у Никиты этого был такой взгляд, что ему хотелось исповедоваться — а ведь он не сюсюкал со стариком, не искал его расположения, не панибратствовал с ним… Просто в глазах Кудасова было что‑ то настоящее, там бился какой‑ то живой нерв, камертонно реагировавший на фальшь и обман… Сильной энергетикой обладал Никита Никитич — настолько сильной, что Василий Михайлович в вечернем разговоре даже сам не заметил, как сболтнул кое‑ что лишнее о своей жизни… Пустяк какой‑ то сболтнул — нюанс, на который другой бы и внимание не обратил — а Кудасов, он вдруг посерьезнел, посмурнел глазами и очень тихо спросил: «Кто вы на самом деле, Василий Михайлович? …»

…Старик вдруг почти физически ощутил на себе тяжелый взгляд Кудасова — и не выдержал, встал тихо со шконки, подошел к раковине, смочил холодной водой виски… За ним словно наблюдали — дверь в «хату» вдруг открылась с тихим скрипом, и Василий Михайлович услышал негромкий голос дежурного милиционера:

— Кораблев, выйди…

Старик вздохнул, ссутулился на всякий случай и зашаркал к выходу — в коридоре его ждали дежурный в форме и какой‑ то плечистый плешивый крепыш в дорогом пиджаке, шелковой рубахе и лакированных штиблетах.

— Гости к тебе, — сказал дежурный, отворачиваясь от Василия Михайловича. — Ты переговори пока, а я через пару минут подойду…

«Вертухай» оглянулся и быстро ушел в дежурку — старик с крепышом остались одни посреди коридора. Лысый наклонился к Василию Михайловичу и забасил приглушенно:

— Ты, что ли, Кораблев?

— А что нужно? — пожал плечами старик.

Плешивый взял его за лацкан и легонько поддернул к себе:

— Слушай сюда, дед… Если жить хочешь — скажешь нам, кто тебя нанял, понял?

— Кому — вам? — оставаясь внешне спокойным, переспросил Кораблев.

Крепыш засопел, раздражаясь:

— Слышь ты, не выебывайся! Под придурка косишь? Мы тебя, пидораса на нитки расплетем, понял? Короче — думай до утра… Слышь — завтра с мусорами никуда не едешь, а вызовешь адвоката Бельсона, понял? Ему скажешь, кто тебя, падлу, нанял… Въехал, бля? Ты — курок, овца, бля, ты нам не нужен… Скажешь все — живи, сопи дальше в две дырки… Понял, бля? Адвокату скажешь, а ментам — ни слова, понял? Дальше — не твое дело. Не скажешь — из‑ под земли достанем, разорвем… Короче — ты покойник, понял?

Кораблев слушал молча и ничего не отвечал, хотя не понять плешивого был? трудно. Лихо, однако, ребятки Антибиотика работают, ничего не скажешь… И про «уличную» узнали… Вот тебе и РУОП — протекает, как таз дырявый… Крепыш помолчал немного, а потом, не дождавшись ответа, забубнил снова:

— Слышь — еще раз для усвоения — завтра вызовешь Бельсона, расскажешь ему все… Не скажешь — тебе пиздец, бля… На ломти пустим пидораса…

Плешивый слегка оттолкнул от себя Василия Михайловича и, резко повернувшись, пошел по коридору уверенной походкой. Старик смотрел ему вслед сузившимися глазами и давил в себе внезапно вспыхнувшее острое желание догнать этого бугая и раздавить ему кадык — плешивый бы даже понять ничего не успел, потому что он явно никогда раньше не сталкивался с настоящими профессионалами… Может быть, Кораблев и не выдержал бы — но его остановила мысль о Катерине… Да, конечно… Это — главное… Все остальное — потом, потом… Из дежурки выскочил вертухай, оглянулся воровато, подошел к Василию Михайловичу и молча втолкнул его обратно в камеру… Кораблев попил воды из‑ под крана, медленно прошел к своей шконке, сел…

«…Ну, вот и все, Вася… Похоже, что финиш… А чему, собственно, удивляться, я ведь ждал чего‑ то подобного, не думал только, что они так быстро успеют… Серьезные, однако, возможности у Антибиотика… Интересно, за что этот дежурный свиданку организовать подписался — наверняка ведь за ерунду какую‑ нибудь — за пару пузырей с шоколадкой… Тварь… Да, катится страна, сыпется все… Ладно, бог с ними. Может, выкручусь еще? Как? А, может, действительно Никитке этому открыться, попробовать вместе сыграть? Нет, иллюзии это… Не пойдет Кудасов на такое, не станет он Катерину отпускать — у него правда своя, ему заказчица нужна… он Катьку возьмет и наизнанку вывернет, чтобы до Антибиотика добраться… Взять — возьмет, а уберечь все равно не сможет… Нет, пустое это, нечего себе голову забивать… Надо все делать, как с самого начала решил… Может быть потом, после Сенной… Если будет это „потом“… Да, Вася, похоже, что отыграл ты свою партию… Глупо как получилось все… Ладно, на войне, как на войне… Надо чистое приготовить…»

Старик встрепенулся, слез с нар, аккуратно и не торопясь расстегнул пуговицы на рубашке, подошел к раковине и, стараясь не очень шуметь, начал намыливать тонкую ткань. Потом он несколько раз прополоскал рубашку, тщательно отжал ее, помахал ей в воздухе, стряхивая водную пыль… Утюга в камере не было, поэтому Кораблев разгладил влажную ткань руками, потом лег на шконку, а рубаху положил сверху, чтобы высушить ее своим телом. Задремал старик лишь под утро… И приснилась ему Прага…

* * *

Тринадцатого ноября рабочий день в 15‑ ом отделе РУОПа начался рано — в 7. 30 в кабинете уже вовсю работал Витя Савельев, заканчивая наносить цветными карандашами на лист ватмана схему расстановки «сил и средств», привлеченных для проведения «уличной» на Сенной. Витя специально пришел так рано, чтобы успеть занять стол, и, чтобы никто не мешал ему рисовать — все‑ таки маловат был тридцатиметровый кабинет для тридцати офицеров, тесно в нем было… Это только снаружи дом на Литейном кажется очень Большим, а те, кто в нем работают, знают, какой он на самом деле маленький и тесный… Хотя — опять же, для кого как — генералы‑ то сидели в очень даже просторных кабинетах, с кондиционерами, холодильниками и персональными сортирчиками… А опера — опера не баре, могут и потесниться, преодоление тягот и невзгод, как известно развивает фантазию и сообразительность… И вообще, золотое есть правило — если тебе что‑ то не нравится — давай, пиши рапорт…

Витя Савельев был человеком очень аккуратным и обладал, как писали в характеристиках, «высокой штабной культурой» — за что ему и поручали всегда вычерчивать разные схемы — никто лучше Вити не умел «поднимать в цвете» разные графики, планы и карты… Савельев любил расчерчивать схемы стоя, крутясь вокруг стола — он вообще не любил сидеть, когда Витя долго сидел, у него начинало ныть колено, зацепленное картечью из обреза в девяносто первом году… Схема получалась красивой — Савельев посмотрел на лист ватмана и, улыбнувшись, подумал, что нынешняя «уличная» превращается в настоящую войсковую операцию…

Смех смехом, а на самом‑ то деле Витя был не так уж и далек от истины, потому что планом предусматривалось непосредственное участие в «мероприятии» более ста человек.

Савельев, посвистывая, наносил на бумагу условные знаки, означавшие дислокацию групп — с особым старанием он изобразил место расположения девятой группы, которая должна была находиться в автомобиле «Жигули» седьмой модели на площадке непосредственно у магазина «Океан». Дело в том, что группа эта, согласно плану, состояла всего из двух человек — из самого Савельева и Наташи Карелиной. Вите и лейтенанту Карелиной предстояло изображать влюбленную парочку — учитывая то обстоятельство, что Натаха была девчонкой симпатичной, Савельев предвкушал приятные эмоции во время «уличной»…

…Кабинет постепенно наполнялся народом и Витя торопился закончить работу — каждый ведь норовил какую‑ нибудь шуточку отпустить, да и вообще — тяжело рисовать, когда мимо тебя ежеминутно кто‑ нибудь протискивается…

К приходу Кудасова схема была уже практически готова — Никита Никитич окинул «шедевр» взглядом и сдержанно похвалил Савельева. Витя польщено улыбнулся, посмотрел еще раз на лист, а потом предложил шефу:

— Никита Никитич, гляньте… Вот тут, у дома шестьдесят пять по каналу Грибоедова… Сюда бы еще одну группу — для надежности, уголок перекрыть, а?

Кудасов подумал немного и кивнул:

— Ладно… Ставь туда Лешку Семенова с его «вездеходом» и группу из трех человек — старшим Усачев будет… Давай, заканчивай скорее, надо еще всю эту красоту утвердить и подписать.

— Через десять минут все готово будет, Никита Никитич.

— Ладно.

Кудасов уселся за свой стол и начал массировать веки большими пальцами… Шефу 15‑ го отдела не удавалось избавиться от мысли, что что‑ то идет не так, только не мог уловить Никита — что же именно… Кудасову не давал покоя разговор, состоявшийся вечером с Кораблевым. Странный получился разговор — на всем его протяжении Никите Никитичу казалось, что старик хочет ему что‑ то сказать, что‑ то объяснить. Под конец беседы Кудасов взглянул Кораблеву в глаза и спросил:

— Василий Михайлович… Ты мне больше ничего рассказать не хочешь?

Старик взгляда не выдержал, отвернулся, ответил глухо:

— Возможно… Только… Давай уж после «уличной»…

— Зачем же разговор‑ то откладывать? — удивился Кудасов. — Чего тянуть, если наболело?

Кораблев пожал плечами и покачал головой:

— Нет… Давай завтрашний день переживем, а там — видно будет.

Кудасов долго молчал, а потом спросил очень тихо и отчего‑ то перейдя на «вы».

— Кто вы на самом деле, Василий Михайлович?

Старик вздрогнул, морщины на его лице стали глубже, и ответ был таким же тихим, как и вопрос:

— Потом… Не береди мне душу, Никита Никитич… После поговорим…

…Начальник 15‑ го отдела посмотрел на Витю Савельева, дорисовавшего схему, и провел пятерней по волосам.

«Нет, странный все‑ таки старик, этот Кораблев. Какой он, к лешему, шофер? Шофер… Как он умудрился на своей „шестерочке“ задрипанной три дня за кортежем Антибиотика держаться? Да так, что охрана Палыча его не срубила? Невозможно такое осуществить без особой профессиональной подготовки… И откуда такое владение приемами рукопашного боя? Тогда — на чердаке — дед Калмановича вырубил, а Саня как‑ никак кандидат в мастера спорта по боксу и весит восемьдесят три килограмма. И почему он так легко согласился заказчицу отдать? Не вяжется это как‑ то, не ложится в образ… Не затевает ли что‑ то старик? А что он может затеять? Попытается уйти во время „уличной“? Это нереально, все меры приняты, и Кораблев сам должен это понимать… На случай надеется? На какой? Зачем он, вообще, про заказчицу заговорил? Он же должен был прекрасно понимать, что в сложившейся ситуации мог отделаться легким испугом — на него действительно почти нет конкретики… Испугался, что я его людям Палыча отдам? Так не похож старик на труса, совсем не похож… Кто же он все‑ таки такой? И чего хочет? Чего? …»

Кудасов напряженно думал, ероша волосы руками. Временами ему казалось, что еще чуть‑ чуть — и головоломка сложится — но нет, не хватало нескольких всего деталей — мозаика рассыпалась в какие‑ то непонятные абстрактные узоры… Никита Никитич после задержания Кораблева напряг все свои оперативные возможности, все личные контакты в разных ведомствах — но никакой дополнительной информации по старику получить так и не смог…

Честно говоря, начальник 15‑ го отдела не очень надеялся на то, что во время «уличной» им удастся задержать заказчицу — не верилось в это, хоть ты тресни, поведение старика вроде бы естественным было, но… Однако Кудасов старался неверие свое Кораблеву не показывать — Никита рассчитывая на то, что у магазина «Океан» могут появиться какие‑ то люди, имеющие некое отношение и к Кораблеву и ко всей этой малопонятной истории. И тогда возникал шанс — «отработать» этих людей… Потому Никита Никитич и старших групп с оперативниками инструктировал соответственно — обращать внимание на всех подозрительных, на всех, кто хоть чем‑ то будет выделяться… И не просто обращать внимание — а задерживать с последующей проверкой… План предусматривал опутывание Сенной площади очень плотной сетью, и Кудасов надеялся, что в нее попадется хоть какая‑ нибудь рыба… Хоть какая‑ нибудь…

К полудню план операции и схема расстановки сил и средств были утверждены и подписаны, и Никита начал инструктировать группы. Инструктаж проводился в актовом зале, где Кудасов скрупулезно показывал на листе ватмана каждому участнику операции его место, напоминал позывные и правила радиообмена. Позывной 15‑ го отдела был «пятьсот пятидесятый» — соответственно, ноль в конце позывного обозначал самого Кудасова, как начальника отдела, по мере возрастания шли старшие групп — «пятьсот пятьдесят первый», «пятьсот пятьдесят второй» — и так далее — кроме «пятьсот шестидесятого» — эта цифра пропускалась все из‑ за того же нуля на конце, поскольку такой позывной мог быть только у руководителя. Никита обратил особое внимание на то, чтобы при подходе к площади и во время самого «мероприятия» соблюдался режим радиомолчания (если, конечно, не происходило чего‑ то экстренного) — эта мера предосторожности не была случайной — 15‑ ый отдел уже не раз и не два сталкивался с ситуациями, когда бандиты пользовались сканерами и перехватывали переговоры оперативников…

В принципе каждый участник операции и так хорошо понимал свои задачи, но, как всегда непосредственно перед началом «мероприятия» возникали «нюансы», требование доработки…

В целях более скрытного подхода к площади, каждая группа должна была выезжать на место самостоятельно, с таким расчетом, чтобы в 15. 45 все уже заняли свои позиции. Последний на Сенной появилась группа непосредственного сопровождения Кораблева.

Вопросов в ходе инструктажа почти не возникало — и к двум часам дня, когда в 15‑ ый отдел привезли Василия Михайловича, Кудасов уже успел «пропустить через себя» все группы. Казалось, учтено было все — опера проверяли снаряжение и оружие, радиостанции ставились на подзарядку — словом, в отделе царила обычная «предоперационная» атмосфера, когда несмотря на внешнее спокойствие в воздухе все‑ таки витает некоторое напряжение…

Кораблев тоже был внешне спокоен — в кабинете он вежливо поздоровался с Кудасовым и Резаковым и тут же проведя рукой по заросшему подбородку, спросил, нет ли возможности побриться. Никита Никитич кивнул и вопросительно глянул на Вадима — Резаков шагнул к своему сейфу и вытащил из него электробритву. Дунув на машинку, он передал ее Василию Михайловичу с доброжелательной улыбкой:

— И правильно, щетина в глаза бросаться не будет…

Руки Кораблева дрогнули, и он чуть не выронил электробритву. Заметивший это Кудасов удивленно спросил:

— Отчего волнение такое, а, Василий Михайлович?

Старик улыбнулся виновато и развел руками:

— Так — старый я уже стал, вот и трясутся, руки‑ то… Да и в изоляторе вашем — тоже не курорт, не отдохнешь толком, не выспишься.

— Не волнуйтесь, Василий Михайлович — подмигнул старику Вадим, отодвигая стул, чтобы старик мог воткнуть шнур бритвы в розетку. — Все будет нормально — подъедем, встретим, уедем — а там и выспитесь вволю…

Кораблев вспомнил ночной визит плешивого в изолятор и усмехнулся:

— Да я не волнуюсь… Конечно, высплюсь.

Бреясь в углу, старик со странным выражением на лице разглядывал оперативников — трудно описуемая атмосфера офицерского братства, всегда проявляющаяся наиболее отчетливо перед началом любой операции, вдруг напомнила Кораблеву то время, когда он сам принадлежал касте, когда мог ощутить рядом плечо товарища… На Василия Михайловича накатила ностальгическая волна — он смотрел на чуть возбужденные лица оперов, слушал их перешучивания и вспоминал свою молодость… Каждый, кто хоть какое‑ то время работал в спецслужбе, знает, что перед началом любой реализации в кровь начинает поступать адреналин, «заводя» организм и обостряя чувства — постепенно привычка к такому «кайфу» перерастает даже в некую зависимость, в некий «абстинентный синдром» — не потому ли так быстро угасают и стареют оперработники, ушедшие на пенсию? Может быть, им как раз не хватает нервных встрясок и адреналиновых «доз»? Кто знает…

Когда Кораблев закончил бриться — как раз вскипел чайник, и Наташа Карелина начала разливать по кружкам чай. Василий Михайлович сидел за столом у входа в кабинет и с напускным интересом перелистывал какие‑ то старые журналы, когда Витя Савельев поставил перед ним кружку и положил несколько лимонных сухариков:

— Угощайтесь, Василий Михайлович.

— Спасибо, я не хочу, — попробовал было отказаться старик, но Витя жестом радушного хозяина подвинул ему кружку.

— Давайте, давайте, не стесняйтесь… За компанию, говорят, и жид повесился.

— Спасибо, — Кораблев улыбнулся и взял кружку в руки. В противоположном углу за своим столом сидел Никита Никитич и что‑ то быстро писал, наклонив голову. Старик отхлебнул чаю, посмотрел на начальника 15‑ го отдела и вдруг подумал: «А, может быть, рассказать ему о ночном визитере? » Кудасов, словно почувствовав взгляд, поднял голову, и Василий Михайлович сразу же уткнулся в свою кружку: «Нет… Нельзя… Черт его знает, что он решит… Нельзя… Надо Катерине „маяк“ донести, а уж потом… Если Бог даст… А если не даст? » Кораблеву вспомнился его дом в Кавголово, Арамис, который несмотря на весь свой грозный вид, ласкался к хозяину, словно щенок… Вспомнились ему и пятьдесят тысяч долларов, положенные в тайник на берегу озера в ста метрах от дома… Подумав о том, что до тайника никто никогда не доберется, Василий Михайлович беспокойно заерзал на стуле: «Глупо будет, если деньги пропадут…»

— Вы что‑ нибудь хотите? — подошел к Кораблеву Вадим Резаков.

— Н…нет, — качнул было головой старик, но внезапно передумал и кивнул, — то есть, да… Если можно — дайте мне листок бумаги и карандаш…

— Зачем? — удивился Вадим. — Вы хотите написать что‑ то?

— Да так… Почерчу немного — время быстрей пройдет. У меня по хозяйству моему в Кавголово кое‑ какие задумки были…

Резаков пожал плечами, но бумагу с карандашом все‑ таки дал. Кораблев подумал, взглянул еще раз на Кудасова и быстрыми, уверенными штрихами набросал план подхода от своего дома к тайнику на берегу озера. Старик как раз закончил, когда Никита Никитич встал из‑ за своего стола и подошел к нему:

— Что рисуем?

— Так… Мысли кое‑ какие есть по дому… Будет желание — расскажу потом, после Сенной…

Кудасов глянул на листок — на нем не было ничего написано — только какие‑ то линии, квадратики… Никита Никитич не стал возражать, когда старик сложил бумагу вчетверо и положил во внутренний карман своего пиджака. Мысли Кудасова были заняты предстоявшей операцией, и он не посчитал, что какой‑ то непонятный чертеж может чем‑ то осложнить проведение «мероприятия». Шеф 15‑ го отдела придвинул стул и сел рядом со стариком:

— Василий Михайлович, давай еще разок оговорим все: значит, выходишь к рекламной тумбе и начинаешь прогуливаться… Руки, как договорились, держишь в карманах, волосы не приглаживаешь, шнурки не завязываешь, с земли ничего не поднимаешь — в общем — что тебе объяснять… С прохожими — никаких контактов, мы рядом… Как только видишь заказчицу — спокойно ждешь, пока она подойдет, здороваешься… Все мы проговорили?

— Самое главное забыли, — улыбнулся старик. — Я должен быть без головного убора и с поднятым воротником плаща… Это и будет «маяком», что все чисто…

Кудасов внимательно посмотрел на Кораблева, тот выдержал его взгляд спокойно.

— Хорошо, — кивнул Никита Никитич, прекрасно понимая, что если старик и решил схитрить — то уличить его в этом трудно… Даже не просто трудно, а, практически, невозможно, — условные сигналы‑ то знали только двое… Оставалось верить Кораблеву на слово и надеяться на то, что даже если он и обманет — тот человек, который захочет увидеть «маяк», подойдет слишком близко и все равно запутается в «сети», попав в поле зрения оперативников…

…В 15. 00 Василия Михайловича облачили в бронежилет и прицепили ему на грудь радиомикрофон — старик отнесся к этим мерам предосторожности безразлично — по крайней мере внешне он никак свою реакцию не проявил. Пока Вадим Резаков обряжал Кораблева, к Никите Никитичу заскочил следователь горпрокуратуры Гусаков — Кудасов о чем‑ то с ним пошептался и «следак» ушел, возбужденно потирая ладони. Во время «уличной» он должен был находиться рядом с наблюдателем‑ видеооператором, эту позицию Гусаков выбрал сам, понимая, что ему не стоит крутиться под ногами у оперов…

В 15. 10 Никита Никитич направился к выходу из кабинета. В дверях он остановился и кивнул Кораблеву:

— Ну, с Богом, Василий Михайлович.

Старик ответил ему долгим взглядом и вновь Кудасову показалось, что он хочет что‑ то сказать… Но времени на разговоры уже не было…

Почти сразу же за Никитой Никитичем из кабинета вывели Кораблева — его сопровождали к Сенной Вадим Резаков и молодой усатый оперативник Бельченко, которого в отделе несмотря на молодость величали исключительно Петром Степановичем — за постоянную невозмутимость и серьезную основательность в движениях. На внешнюю невзрачность и некоторую сонность облика Бельченко, кстати говоря, «купился» уже не один бандит — Петр Степанович был одним из лучших рукопашников отдела… Всю дорогу до Сенной Кораблев, сидя между Резаковым и Бельченко на заднем сидении «семерки», молчал и думал о чем‑ то своем. Вадим пытался было растормошить его разговорами, но, поняв, что старик глубоко ушел в себя, замолчал. В 15. 55 Василий Михайлович вышел из машины, припаркованной на Садовой, и неторопливым шагом направился к магазину «Океан». В трех метрах впереди него двигался Бельченко, Вадим страховал старика сзади. Доведя старика до рекламной тумбы на «пятачке» у «Океана» оперативники с небольшим интервалом зашли в магазин, где уже находился Кудасов… Через витринное стекло было хорошо видно, как старик поднял воротник плаща, сунул руки в карманы и начал неторопливо прохаживаться вдоль магазина…

* * *

…Обнорский очень не любил ездить через Сенную площадь — из‑ за затянувшегося строительства на ней всегда возникали пробки, а прохожие так и норовили сами броситься под колеса. Однако уже при подъезде к площади, Екатерина сообщила Андрею, что им, собственно говоря, нужно не на саму Сенную, а во двор дома номер два по Московскому проспекту, который начинался с площади. Серегин чертыхнулся, развернул свой «вездеход» на трамвайных путях и, совершив сразу несколько грубых нарушений правил дорожного движения, въехал в подворотню угрюмого дома. Екатерина ничего ему не объясняла, но судя по ее уверенному виду, она уже не раз бывала в этом месте. Андрей припарковал «Ниву» во дворе, поставил ее на сигнализацию и пошел за Катей, которая уже открывала обшарпанную дверь второго от подворотни подъезда… Заходя в темную, загаженную парадную, Обнорский мельком глянул на часы — было пятнадцать минут четвертого… Катерина легко поднялась на четвертый этаж, быстро достала ключи из сумочки и открыла дверь, покрытую драным коричневым дерматином… На лестнице, пока они поднимались, им никто не встретился…

Квартира, в которую они вошли, видимо, когда‑ то была коммунальной, но потом жильцов то ли расселили, то ли они сами подыскали себе варианты получше. Из пяти комнат четыре были заколочены — а пятую открыла Катя и, зайдя в нее, внимательно осмотрелась. Судя по выражению ее лица — все в комнате осталось так, как было во время последнего ее визита — Катерина присела на старую продавленную тахту и достала сигареты. Обстановка явно не шокировала роскошью — покосившийся шкаф у стены, письменный стол со стулом в углу у подоконника, тумбочка со старым телевизором… Андрей прошелся по комнате (рассохшийся паркет стонал на каждый его шаг) и присвистнул — контраст после «Гранд‑ отеля» получался разительным.

— М‑ да, — сказал Обнорский и почесал нос. — Квартирка‑ капкан… Милое местечко… Мы что, должны здесь с кем‑ то встретиться?

Катя неопределенно качнула головой:

— Возможно… Во всяком случае, мне необходимо забрать отсюда кое‑ какие свои вещи… И, послушай — ты, кажется, обещал не донимать меня расспросами.

— А ты, стало быть, поверила? — усмехнулся Андрей, но, заметив вспыхнувшие в глазах женщины огоньки, тут же выставил перед собой руки и закивал. — Молчу, молчу, гражданочка… Обещал — так обещал… Я только вот поинтересоваться хочу — не заявится ли сюда часом старичок‑ кроликовод? А? С РУОПом за плечами?

— Не заявится, — резко ответила Катерина и машинально глянула в сторону окна, выходившего на Сенную. Андрей перехватил ее взгляд и подошел вплотную к подоконнику — из окна отлично просматривалась вся площадь, и, в частности, «пятачок» перед магазином «Океан». Не увидев ничего интересного, Андрей хмыкнул и обернулся к Катерине:

— Чем прикажете заняться?

Катя загасила выкуренную наполовину сигарету в банке из‑ под пива, служившей пепельницей:

— Там, на кухне — в буфете есть кофе растворимый… И, если тебе не трудно — поставь, пожалуйста, чайник.

— Мне не трудно, — с готовностью откликнулся Обнорский. — Мне и сожрать бы что‑ нибудь было нетрудно, если здесь, конечно, крысы оставили хоть крошку еды.

— Оставили, — уверенно кивнула Катерина. — В холодильник они не залезают. Там найдешь — хлеб, масло, колбаса, сыр… Помидоры, по‑ моему, остались.

— Ну‑ так! … — Серегин хлопнул себя по бедру правой рукой и подмигнул Кате. — Ну — так мы живем… Сейчас поедим — сразу жизнь веселее покажется… Да, кстати, — он обернулся уже в дверях. — А долгие ли у нас тут посиделки планируются? Нет, я‑ то просижу, сколько надо, но — просто, чтобы знать, — на что рассчитывать.

— Не знаю, — пожала плечами Катерина. — Может, около часа, а может — больше.

— Всего‑ то, — разочарованно протянул Серегин, умильно посмотрев на единственную тахту. — А я‑ то думал — вдруг — заночевать придется.

Катя сердито отвернулась, не оценив шутки, Обнорский вздохнул и ушел в кухню — через несколько секунд он уже хлопал там дверцей холодильника и гремел чайником. Прислушиваясь к доносившимся с кухни звукам, Катя быстро встала с дивана и подошла к окну — «пятачок» перед «Океаном» был виден, как на ладони. Катерина переместилась к правому краю окна и сунула руку под подоконник — там в двух специально приделанных брезентовых петельках покоился пистолет Макарова… Катя вынула пистолет из петель, тихонько оттянула затвор и убедилась, что в стволе наличествует патрон. Потом она сняла оружие с предохранителя и сунула пистолет обратно в петли. Отойдя от подоконника на пару шагов, она присмотрелась и удовлетворенно кивнула — если не нагибаться, «пээмку» увидеть было нельзя…

Катерина шагнула к шкафу, открыла скрипнувшую дверцу — на плечиках висели несколько свитеров, рубашек, пара курток — все не новое и совсем неброское. Два комплекта мужской одежды и два — женской… Их Катерина приготовила на тот случай, если бы ей пришлось вдруг срочно уходить, меняя внешность…

Квартиру на Московском она сняла девять дней назад — вестей от Кораблева не было, Катерина нервничала, боялась, что примелькается в отеле и на всякий случай приготовила себе «запасной аэродром». Кроме всего прочего, она понимала, что хранить оружие в Гранд‑ отеле — это большой риск, его могла обнаружить горничная, проявив излишнее любопытство… Браунинг‑ то Катя носила с собой постоянно, а вот ПМ… К тому же, чем больше времени проходило со дня последней встречи с Кораблевым, тем больше она опасалась, что у старика ничего не получится — вот и нашла квартирку, откуда можно было осмотреть место контрольной «стрелки» перед тем, как идти туда… В предательство Кораблева Катя не верила, но однажды ей пришла в голову мысль, что если старика возьмут — то «маяк»‑ то он ей, скорее всего, подаст — но приближаться к нему на площади все равно будет опасно… Она почему‑ то совсем не думала, что Кораблева повяжут менты — гораздо более вероятной ей представлялась возможность захвата Василия Михайловича людьми Антибиотика… А Палыч бы обязательно вытянул из старика место и время встречи — и перекрыл бы всю площадь… Скорее всего, он вытянул бы из Кораблева и условный знак тревоги — но тогда старик бы уже навряд ли мог ходить самостоятельно… Много разных страхов лезло ей в голову, и квартиру Катя сняла, исходя из принципа — «береженого Бог бережет»… С другой стороны, она прекрасно понимала, что никакая хата — пусть даже с видом на Сенную — не сможет обезопасить ее полностью…

Когда Обнорский рассказал Катерине в «Европе», что Кораблева (а она сразу поняла, что речь идет именно о нем) задержали руоповцы — она растерялась и запаниковала, хотя ранее, допуская вариант провала, и выработала модель поведения на экстренный случай. Андрей спутал ей все карты, бесцеремонно влезая в ее проблемы, в ее жизнь… В квартиру на Московском она решила идти в любом случае — во‑ первых, ей хотелось убедиться в том, что журналист не обманул ее, во‑ вторых — надо было забрать оружие, которым она рассчитывала воспользоваться — в‑ третьих, в бывшей коммуналке хранились пятьдесят тысяч долларов — вторая часть денег, предназначенных Кораблеву, бросать их Кате не хотелось… Ну и, к тому же, в старой, раздолбанной квартире, о которой никто не знал, Катерина чувствовала себя, в большей безопасности, чем в Гранд‑ отеле со всей его службой секьюрити…