Октябрь‑ноябрь 1993 года 9 страница

— Что тебя интересует? — спросил глухо Кораблев.

Никита Никитич снова вплотную подошел к старику:

— Меня много чего интересует… Для начала — давай‑ ка Варшавский вокзал вспомним!

Василий Михайлович тяжело вздохнул, потер рукой щеку, ссутулился в кресле:

— Хочешь верь, хочешь нет — я тогда сам толком ничего не знал… Меня попросили помочь встретить человека, сказали, что могут быть проблемы с конкурентами… То, что тот мужик опером был, я только потом узнал.

— Кто? — Кудасов подошел к Кораблеву, заглянул в глаза. — Кто организовывал встречу, кто тебя туда послал?! Кто?

Старик снова вздохнул и пожал плечами:

— Встречу, как я понимаю, Антибиотик организовывал, правда, я тогда с ним даже не разговаривал — у него своя команда была… А меня попросил «подстраховать» на всякий случай один человек…

— Кто?!

— Он без надобности тебе, потому как давно в земле лежит… Зачем попусту покойника беспокоить, быльем все давно поросло. Я тогда с Варшавского вокзала сам еле ушел — ребятки Палыча, похоже, и меня «зачистить» хотели. Да только я в Москву ушел, там меня им уже не достать было…

Старик закашлялся, Никита долго смотрел на него, потом спросил тихо:

— Кто ты, Василий Михайлович?

Кораблев вопросу не удивился — будто ждал его: — Кто я? Ты не ломай голову над этим — все равно ничего не узнаешь… Я вот теперь иной раз, когда ночью заснуть не могу, лежу и думаю — как так интересно судьба моя вывернулась? И кто виноват в этом? Долгая у меня история… Да и не ко времени она тебе сейчас. Ты хотел узнать, кто Антибиотика «заказал»? Надеешься через мотив Палыча прижать? Старик усмехнулся, а Кудасов даже прищурился от неожиданности — неужели этот чертов Мазай еще и мысли читать умеет? Непростой дедушка, совсем непростой! Чувствуется, что за ним — такое… Разговорить бы его, как следует — он бы мог такого нарассказывать… Ладно, пускай он сначала хотя бы заказчика сдаст, а потом… Потом можно будет и к остальному вернуться.

— Кто заказчик? — спросил Никита Никитич хрипло и услышал в ответ то, чего совсем не ожидал.

— Заказчица…

— Что? — переспросил Кудасов, недоуменно сводя к переносице брови. — Женщина, что ли?

— Женщина, — кивнул Кораблев.

— Интересные дела, — покрутил головой Никита Никитич. — А что за женщина?

Старик повел плечом, качнул сухой головой:

— Назвалась Светланой Игоревной, это, конечно — туфта… Ей лет тридцать пять — тридцать восемь, брюнетка, одета бедновато… Стрижка короткая, глаза, по‑ моему, серые, но она в очках была, могу ошибиться… Картавит сильно.

Кудасов хмыкнул:

— Слушай, Василий Михайлович, это ты все, конечно, интересно рассказываешь, про сероглазых брюнеток… Но давай по делу поговорим. Как она на тебя вышла? Или ты что — фирму особых услуг открыл, может, к тебе прямо с улицы люди заходят? Здравствуйте, Василь Михалыч, это вы, говорят, на заказ людей грохаете? Самому‑ то не смешно?

Старик прикрыл глаза, потом снова поднял веки — взгляд его был серьезным и бесконечно усталым:

— Самому мне уже давно не смешно… Тебя, вроде, Никитой Никитичем называли?

Кудасов молча кивнул, и Василий Михайлович, кашлянув в кулак, продолжил:

— Так вот, Никита Никитич… С улицы ко мне, естественно, никто не заходит. Да ко мне в последние пять лет, вообще, никто не заходил — отошел я от дел, старым стал… Думал, доживу спокойно. Я бы и за эту работу не взялся, но…

— Что «но»?

— Но женщина эта пароль старый назвала… От того самого человека, про которого я уже говорил — который в восемьдесят восьмом в могилу лег… Имя я его все равно тебе не назову — прости, не могу. Скажу только, что он очень много для меня сделал — можно сказать, к жизни вытащил, когда я загибался совсем… Пароль тот только он и знал, а стало быть, женщина эта от него пришла. Я, конечно, грешную жизнь прожил, но долги всегда старался возвращать… Да и деньги она хорошие предложила.

— Сколько?

— Стольник «зеленью», — спокойно ответил старик, словно для него в этой сумме ничего необычного не было. — Полтинник до работы, полтинник — после… А я как раз поиздержался, дом подремонтировать нужно было. Да и «клиент» приятный — у меня к Виктору Палычу кое‑ какие вопросы свои имелись… Хотя бы по тому же Варшавскому вокзалу…

— Богатая тетенька! — присвистнул Кудасов. — Сто тысяч долларов — это деньги… Откуда такие у женщины, да к тому же — бедновато одетой, как ты говорил?

— А ты, Никита Никитич, сам у нее поинтересуйся… В моей работе как‑ то не принято было спрашивать людей, откуда у них в карманах деньги завелись. Нетактично это…

Кудасов посмотрел на Кораблева очень серьезно:

— Я бы и спросил… если б ты меня, Василий Михалыч, с ней познакомил… А? Плохо ведь это, когда женщина одна с такими деньгами по городу ходит. Неровен час — плохое что‑ нибудь случится, люди‑ то сейчас вовсе озверели… Она одна к тебе в Кавголово приезжала?

— Одна, — кивнул старик. — По крайней мере, я никаких провожатых не заметил, хоть и присматривался… А насчет того, чтобы познакомить — можно попробовать. Мы с ней встречаемся послезавтра в шестнадцать у магазина «Океан» на Сенной…

Кудасов замер. Старик сдавал заказчицу? Почему он так легко согласился назвать время и место встречи? Понимает, что ему некуда деваться, или затевает какую‑ то игру? С другой стороны — что ему какая‑ то баба с паролем от мертвеца? Ишь ты, киллер‑ романтик, и по совместительству — пенсионер…

— Вы… вы встречаетесь в случае удачной работы? — спросил Кораблева начальник 15‑ го отдела.

Старик покачал головой:

— Мы встречаемся при любом раскладе — и в случае удачи, и при неудаче тоже… Потому что, если работа не получилась — возможно, мне потребовались бы дополнительные накладные расходы… Ну, а в случае удачи — она приносит второй «полтинник».

— Понятно, — сказал Никита и прищурился. — А первую половину ты куда дел?

Василий Михайлович развел руками и огорченно цыкнул зубом:

— А с первой долей, вишь ты, какая незадача получилась — решил я сдуру по магазинам проехаться, для хозяйства кой‑ чего прикупить… Ну, и вытянули у меня пачечку. Такая вот беда…

Старик улыбался, показывая, что врет про деньги — конечно же, он их запрятал куда‑ то… Куда? Надо бы послать ребят ошмонать его домик. Да только вряд ли он в доме доллары заныкал… Скорее в какой‑ нибудь тайничок в лесу… Кораблев снова будто прочел мысли Кудасова:

— Ты ведь, Никита Никитич, своих хлопцев ко мне с обыском пошлешь… Покормили бы они мою собачку уж заодно. А ежели полы надумают вскрывать — хотелось бы, чтобы как‑ то поделикатнее. Ремонтировать ведь потом не они будут…

Кудасов с интересом посмотрел на старого киллера:

— А ты, Василий Михайлович, никак, домой рассчитываешь вернуться? С чего вдруг такие надежды?

Кораблев склонил голову набок:

— Жизнь, она по‑ всякому повернуться может… У тебя, Никита Никитич, конкретного только то и есть, что с карабином напротив ресторана меня прихватили… Остальное — все слова. Тебе заказчица нужна? Понимаю, правильно мыслишь… Баба эта ко мне у «Океана» подойдет только в том случае, если я «маяк» дам, что все чисто… Вот давай вместе и прикинем, какой мне интерес тебе помочь? Баба эта тебе рассказать много интересного сможет. А я… Я все, что знал — уже «слил»…

Кудасов, конечно, понимал, что Мазай слил ему не то что не все — и доли малой не рассказал, но… Но старик правильно срубил фишку[23], — конечно, заказчица была крайне необходима Никите Никитичу… Начальник 15‑ го отдела потер нос и сухо спросил:

— И чего же ты хочешь за правильный «маяк»? Ты только, Василий Михайлович, смотри на вещи здраво, не строй иллюзий…

Кораблев, кряхтя, вытянул ноги, зевнул, аккуратно прикрыв рот ладошкой:

— Давай вместе здраво и рассудим… Ты вот тут говорил что‑ то про мою последнюю надежду… Так ведь, ежели я в тюрьме останусь — все одно меня придавят. Ну, скажем, определишь ты меня не в «Кресты», а на Шпалерную[24] — ну, убережете вы меня там до суда… А потом‑ то? На зоне охрану ко мне приставишь? Нет… Ты бы, может, и приставил — да только возможностей у тебя таких нет, правильно? Вот… Стало быть, там меня люди Палыча и кончат в муках. Так какой мне резон лишний грех на совесть брать, заказчицу тебе сдавать, ежели конец один вырисовывается? Ради нескольких лишних месяцев в комитетской камере? …

Старик рассуждал логично, и Кудасов почувствовал растущее раздражение:

— Не тебе, Василий Михайлович, о грехах рассуждать… Ты уж прости, но на тебе их так много, что…

— А это — как посмотреть, — пожал плечами Кораблев. — Это как посмотреть… С одной стороны — конечно, грехи есть. А с другой… Кто такой «ликвидатор» — не более, чем придаток пистолета… Не один на спуск нажмет, так другой. Есть ли грех на стволе — что он людей убивает? Или грех на том, кто решение принял?

— Ишь ты, — усмехнулся Никита Никитич. — Целая философская база… Складно ты рассуждаешь, Василий Михайлович, об одном только забыл — человек, который за ствол держится, он не железка неодушевленная, ему свобода выбора дана.

Кораблев опустил взгляд, вздохнул глубоко и пробормотал:

— Свобода выбора… Она дается Господом. А отнимается людьми.

Жуткая, звериная тоска прозвучала в его голосе и Кудасов вдруг нутром уловил — идет эта тоска из очень далекого прошлого, от тех годов, когда его, Никиты, еще и на свете, наверное, не было…

— Однако ж вернемся к нашим баранам, — нарушил старик тягостное молчание. — Невозможного я просить не собираюсь, а о реальном — похлопочу, уж не обессудь… Давай так — я тебе бабу отдаю, а ты… Ты мне помоги на подписку выйти — мол, не вы меня нахватили, а я сам сдался. И тогда меня — с учетом инвалидности, — вполне можно и на подписку…

— И как же ты это себе представляешь? — качнул головой Кудасов. — После сегодняшней‑ то суеты на Среднеохтинском?

— Ой! — Кораблев махнул рукой и посмотрел на Никиту с укоризной. — Ну‑ и… Прям даже неловко как‑ то… Чисто технически‑ то — проблем никаких. Скажем, я еще раньше колонулся, а весь последующий карнавал ты специально завертел, чтобы меня прикрыть… Или что‑ нибудь в этом роде. Ты же опер, Никита Никитич, чего я тебя учить буду… Было бы, как говорится, желание…

Кудасов молча уперся в старика тяжелым взглядом и задумался.

Странный тип все‑ таки этот Кораблев… Какой он, к черту, шофер? Не может простой водила так мыслить и говорить, нет, у Мазая явно очень непростая биография была, и специальная подготовка за плечами имеется… Кто же он такой? Колоть его бесполезно — ничего он не скажет сверх того, что сам захочет… С другой стороны, понятно, почему старик так легко сдает заказчицу — рассчитывает на волю выскочить, а там «нырнет» — и ищи его. Растворится на просторах необъятной Родины… А если эта «заказчица» — всего лишь посредница, дуреха пустая, которую за копейки «тральщиком пустили»? Мы ее возьмем, а настоящий заказчик в тину уйдет? Может такое быть? Вполне…

— Слушай, Василий Михайлович, — Никита сел на стул напротив старика. — А если эта заказчица твоя — пустышка? Если за ней — другой человек, которого она и в глаза не видела? А? Дурындра эта на «стрелку» придет, а настоящий заказчик — хвостом по воде и к другому берегу?

Кораблев невесело улыбнулся:

— Риск, конечно, некоторый есть… Но так ведь совсем без риску и на горшок не сходишь — свалиться можно… Только я тебе так скажу, Никита Никитич — сдается мне, что никакая она не посредница. Я на свете долго живу, мало‑ мало, научился людей по глазам распознавать…

— Научился, говоришь?

Кудасов встал и заложил руки за спину. Не очень ему хотелось идти на сделку со стариком. Но — с другой стороны — как иначе на заказчицу эту выйти?

Получается, что все «мероприятия» по Антибиотику — коту под хвост? Палыч‑ то после сегодняшнего случая — зашхерится наглухо, трижды более осторожным станет…

— Ну, и какие тебе от меня гарантии нужны? — спросил, наконец, начальник 15‑ го отдела.

Кораблев покачал головой и усмехнулся:

— Какие тут могут быть гарантии? Твое слово, больше ничего не надо… Я же говорю — жизнь меня научила людей от тварей по глазам отличать. Ты, Никита Никитич — честный мент… В этом твоя сила, но и слабость тоже. Я ведь знаю, что ты сейчас думаешь — взял душегуба, а он уйти хочет… Варшавский вокзал забыть не можешь… Только тогда я ведь действительно не знал, что мужик этот офицером был. Да дело даже не в этом… Я ведь давно на покой ушел — хотя какой уж тут покой… Много ли пользы будет, если я в тюрьме загнусь? Справедливое возмездие? Это понятие относительное… Самый страшный суд — он в душе человеческой, когда каждую ночь сам себя казнишь и приговариваешь. Ты посмотри на мое предложение спокойно, без сердца… Я тебе — заказчицу, которая, возможно, на Палыча интересный расклад даст. Ты мне — возможность на воле сдохнуть… А?

Кудасов долго молчал, а потом мотнул головой:

— Я тебе сейчас ничего говорить не буду, Василий Михайлович… Подумать мне надо.

— Думай, — легко согласился старик. — А пока думаешь — отправь меня в камеру… Устал я что‑ то. Годы, знаешь ли — их не обманешь.

Когда Кораблева выводили из актового зала, Никита Никитич неотрывно смотрел ему в спину — что‑ то очень беспокоило начальника 15‑ го отдела, только он никак не мог понять, что именно… Старик, вроде, говорил все складно — да и какой ему резон хвостом крутить, если он действительно на волю выбраться хочет? Задал он задачку Никите, так сказать, поставил перед моральной дилеммой…

Кудасов с досадой подумал о том, что ему еще необходимо зайти на доклад к Лейкину — а идти к Бенни Хиллу совсем не хотелось…

Серафим Даниилович выслушал доклад Кудасова с нарастающим накалом восторга в глазах. Еще бы! Когда все вокруг только и кричат о неуловимых киллерах, о целых синдикатах заказных убийц — взять живьем настоящего профессионала! И — между прочим — взяли‑ то его под непосредственным руководством его, полковника Лейкина! На этом же такие дивиденды поиметь можно — дух захватывает.

Кудасов без труда «срубил» все мысли Серафима Данииловича и несколько пригасил радость полковника — сказал, что пока еще очень многое неясно, что фигура самого Кораблева представляется достаточно противоречивой и неоднозначной, что есть шанс осуществить операцию по задержанию заказчика, вернее заказчицы, а по всему по этому — рапортовать и трубить в победные фанфары рано, наоборот, надо сделать все возможное, чтобы информация по инциденту у ресторанчика «У Степаныча» была локализована… Серафим Даниилович суть кудасовских разъяснений улавливал плохо, а оттого нервничал и обижался, как ребенок, которого подразнили новой яркой игрушкой, а дать так и не дали, только пообещали — за отличную учебу и хорошее поведение… Тем не менее предварительные соображения Кудасова по задержанию заказчицы Лейкин одобрил, а также пообещал «предпринять свои меры по предотвращению утечки информации»… В последнее Кудасову, честно говоря, верилось с трудом, но он надеялся на то, что два дня — срок не такой уж и большой, может быть, Бенни Хилл все‑ таки сумеет выдержать и не «хлестанется», где не надо, «выдающимся успехом в деле борьбы с организованной преступностью».

Дальнейшие события показали, что Никита Никитич надеялся на это зря…

* * *

Препровожденный в камеру изолятора ГУВД на Захарьевской, Василий Михайлович Кораблев думал не о том, как выторговать себе свободу — все, что старик «задвинул» Кудасову, было чистой воды блефом… Нет, заказчица действительно была, и назвалась она Светланой Игоревной, и описал ее Кораблев правильно, и насчет гонорара не соврал, и насчет места и времени встречи… Блеф заключался в другом — Василий Михайлович не собирается «сдавать» пришедшую к нему со старым паролем женщину… Старик хотел ее спасти, а для этого надо было подать ей «маяк тревоги» у магазина «Океан» на Сенной площади… Кораблев знал, чем это обернется для него лично.

Впрочем, на себе Василий Михайлович поставил крест уже тогда, когда группа захвата выкручивала ему руки на чердаке дома напротив ресторанчика «У Степаныча». Именно тогда старик понял — все, он больше не жилец, спасти его может только чудо — а в чудеса Кораблев давно уже не верил, особенно в добрые чудеса. Да и не заслужил он, наверное, добрых чудес‑ то… И то сказать, дожить до его лет с такой биографией и с такой профессией — это тоже почти чудо…

Василий Михайлович Кораблев родителей своих помнил плохо. Отец его был офицером, вернее, как в те годы говорили — «красным командиром», часто переезжавшим из одного гарнизона в другой… Мама Васи закончила медицинский институт и, получив аттестацию военврача, всюду следовала за отцом. Кажется, они очень любили друг друга… Перед самой войной отца перевели на службу в Ленинградский военный округ, в Гатчину. Впрочем, обжиться там супруги так и не успели — дом, в котором они получили квартиру, накрыло во время первой же бомбежки… Отец и мать остались под обломками рухнувшего здания, а маленького Васю, уцелевшего чудом (он играл с мальчишками в соседнем дворе), подобрал огромный седой участковый инспектор — в память малышу навсегда врезалось, как милиционер дал ему кусочек сахару, извлеченный из нагрудного кармана… Участковый отвел Васю в детский дом, который вскоре эвакуировали за Урал. В детском доме жилось голодно, но жилось — а кому тогда было хорошо в огромной стране? Свою беду легче пережить, когда вокруг повсюду — тоже горе горькое…

Из детдома же Вася и ушел в армию, попал под Кострому, в пехоту. Служба Кораблеву нравилась и давалась легко — он давно уже решил, что будет пытаться поступать в военное училище, чтобы стать офицером, как и отец. И Вася стал офицером, только не совсем обычным…

В части, куда он попал, довольно быстро обратили внимание на шустрого и смышленого паренька, за первый год службы Вася окреп и раздался в плечах так, что даже гимнастерка стала мала. Детдомовским, вообще, как правило, — легко в армии…

На втором году службы отличника боевой и политической подготовки гвардии рядового Василия Кораблева пригласил к себе на беседу некий подполковник Жихарев — в части говорили, что он, якобы, приехал из Москвы с задачей «изучить состояние боеготовности полка». Рядовой Кораблев терялся в догадках — зачем он понадобился московскому проверяющему?

Беседа была долгой — несколько часов Жихарев неторопливо расспрашивал Васю про жизнь в детском доме, про армейские будни — а потом вдруг спросил в лоб: не хочет ли гвардии рядовой Кораблев продолжить службу в специальных подразделениях по обеспечению государственной безопасности? Взглянув на внезапно переменившееся лицо подполковника, Вася встал по стойке смирно и отрапортовал, что готов служить там, где сможет принести максимальную пользу Родине и партии.

— Вот и славно, — удовлетворенно кивнул Жихарев, подводя черту беседе…

Через полтора месяца курсант Кораблев уже осваивал премудрости своей новой профессии. Правда, кем ему на самом деле предстояло стать, Вася узнал далеко не сразу — а сначала он, не задавая лишних вопросов, добросовестно учился и тренировался. Помимо общеобразовательных предметов, Кораблев овладевал весьма специфическими навыками — он стрелял из всех типов оружия, метал ножи, готовил взрывчатку из подручных средств, залезал без снаряжения на многометровые бетонные стены, учился выживать в лесу и городских условиях без документов, денег, оружия — без всего… Особенно хвалили Васю преподаватели иностранных языков — они давались курсанту легко, впрочем, еще в детском доме старая «англичанка» Мария Федоровна разглядела в Кораблеве эти способности… Много чего нового и интересного узнал Вася за первые три года в закрытом учебном центре, но только на четвертом году стало ясно, чем конкретно ему предстоит заниматься после выпуска. Вася должен был обеспечивать поддержку «проведения специальных оперативно‑ тактических мероприятий по нейтрализации лиц, посягнувших на безопасность Советского государства» — а проще говоря, готовили Кораблева к той профессии, которую в очень узких кругах называли «чистильщик‑ ликвидатор»… Такие вот дела. И с этого поезда было очень тяжело спрыгнуть, не свернув себе шеи — даже не просто тяжело, а невозможно, если уж совсем откровенно… Впрочем, Вася таких мыслей и не имел — он считал, что Родина доверила ему решение очень ответственных задач, и старался вовсю оправдать это высокое доверие…

«Практику» он проходил на Ближнем Востоке — и прошел ее успешно, хотя не все «практиканты» вернулись в Союз живыми. Вася тоже уцелел непонятно как — с тех пор некоторые коллеги стали называть его Фартовым.

Во второй половине шестидесятых годов старшего лейтенанта Василия Кораблева направили работать в страны Восточной Европы — такое назначение считалось почти сказочным, Вася под видом обычного офицера разъезжал по разным гарнизонам групп советских войск, иногда оседал в образе мелкого клерка в посольствах… Через пять лет он уже считался специалистом высочайшего класса, у него даже имелось несколько правительственных наград за проведение специальных операций. Семьи, конечно, не было, но жизнь понемногу складывалась и устанавливалась — человек существо такое, что привыкает к любой работе, даже к самой специфической. И все бы было, наверное, совсем хорошо, но… Случилось непредвиденное.

Машина‑ робот Василий Кораблев неожиданно влюбился, влюбился, выполняя очередное специальное задание в Чехии. Слава Богу, он хотя бы не в чешку втюрился, а в советскую женщину, в русскую… Хуже было то, что Васина пассия была женой ответственного дипломатического работника, а полный крах наступил, когда выяснилось, что она отвечает Кораблеву взаимностью… Вернее — нет, крах наступил не сразу, сначала был месяц сумасшедшей любви… Любовь делает с людьми странные вещи, а если эта любовь развивается в Праге — городе волшебном, да если еще это любовь к чужой жене — тут уж у любого голова кругом пойдет, тут кто угодно таких дров наломает, что…

Похмелье было, конечно, горьким. Муж все узнал, грянул чудовищный скандал… Надо сказать, что Васины руководители, к их профессиональной чести, узнали все гораздо раньше — и Кораблева даже предупредили по‑ хорошему… Но он не внял, за что и поплатился — капитана Кораблева отозвали на Родину и без долгих проволочек сорвали с его плеч погоны — в общем, выкинули Васю на улицу без права на пенсию… Любимую свою он больше не увидел никогда — только узнал, что она, в конце концов, осталась жить со своим дипломатом. Тот ее вроде как простил, списав грех на «коварного соблазнителя». Родители у этого дипломата были очень «крутыми», вот в чем дело. И сидели они не где‑ нибудь, а в самом Кремле…

А Вася… Вася больше всего удивлялся потом тому, что остался жив — ни несчастного случая никакого с ним не приключилось, ни болезни скоротечной и неизлечимой. Много позже Кораблев думал — а не «подарили» ли его одному человеку на гражданке? И не знал Василий Михайлович, как ответить самому себе на этот вопрос…

Ему «слепили» трудовую биографию шофера‑ северянина и тактично порекомендовали убираться из Москвы. Про то, что Вася должен держать язык за зубами, никто специально говорить не стал — смешно говорить очевидные вещи…

Шел 1975 год — бывший капитан Кораблев, превратившийся в человека с чужой биографией, помыкался пару месяцев по Москве, перебиваясь случайными заработками и надеясь непонятно на что — ему все казалось, что Контора не должна совсем отвернуться от своего питомца. Но после того, как Василий Михайлович был дважды задержан бдительными участковыми, после получения еще одного предупреждения — он понял, что из столицы надо уходить. Прежняя жизнь кончилась, возврата в нее не было… А заканчивать свои дни в психушке Кораблеву не хотелось. Он перебрался в Архангельск, устроился на рыбоперерабатывающий комбинат, получил койко‑ место в общежитии. Из Архангельска Кораблев через год с небольшим переехал в Мурманск — один знакомый моряк похлопотал за него, помог устроиться преподавателем автодела в ПТУ. Жизнь потихоньку налаживалась… Хотя, какая, к чертям собачьим, это была жизнь! Одну только отдушину нашел для себя Василий Михайлович — в Мурманске он организовал маленькую полуподпольную секцию, в которой обучал детей моряков приемам борьбы самбо. Так и летело время. Денег Кораблеву хватало, семьей он не обзавелся, хотя женщины его вниманием не обижали — ну, какая может сложиться семья, если мужик про свое прошлое рассказать правду не может? Жить с человеком, все время играя навязанную роль? Штирлиц, может быть, и справился бы с этой задачей, на то он и Штирлиц, а вот Василий Михайлович знал, что ему такое не по силам, потому и запрещал себе привязываться к кому‑ либо…

И все время его не оставляло странное ощущение, что Контора приглядывает за ним. Сложно сказать, так ли это было на самом деле — возможно, Кораблев просто в глубине души верил, что его как бы еще раз испытывают на прочность, на способность к «длительной консервации». Эта вера помогала Василию Михайловичу держаться — он не спился и не опустился, себя соблюдал в опрятности и аккуратности, директриса ПТУ в нем просто души не чаяла… Кстати говоря, эта директриса — Надежда Сергеевна — была женщиной довольно неординарной, и круг ее интересов отнюдь не замыкался на воспитании подрастающей трудовой смены. Надежда Сергеевна имела очень серьезных знакомых и в торговой среде, и в партийно‑ административном аппарате. Контакты эти плохо вязались с ее скромной должностью, но Кораблев, начавший мало‑ помалу выполнять обязанности личного шофера Директрисы, никогда никаких лишних вопросов не задавал — крутил себе баранку, возил по городу и Надежду Сергеевну, и ее знакомых, время от времени доставляя по каким‑ то адресам какие‑ то грузы…

В апреле 1980 года в Мурманск приехал по делам один серьезный номенклатурный работник из Ленинграда — генеральный директор крупного завода. Что его связывало с Надеждой Сергеевной — Кораблев так и не понял (да и не стремился понять), но несколько дней ему пришлось поработать на питерского гостя. Мужик этот сразу понравился Василию Михайловичу — был он сухощавым, подтянутым, энергичным, а главное, в нем никак не проявлялось начальническо‑ столичное барское хамство… Странное дело — увидев этого человека, Кораблев как‑ то сразу понял, что в его жизни скоро произойдут перемены.

Так и случилось. Когда срок командировки питерца подходил к концу, он сделал предложение Василию Михайловичу перебраться в Ленинград. Кораблев согласился, не раздумывая — ему почему‑ то показалось, что гость Надежды Сергеевны что‑ то знал о его прежней жизни. А звали ленинградца Вадимом Петровичем Гончаровым, и был он не только генеральным директором завода торгового оборудования, но и членом бюро Ленинградского горкома КПСС…

Летом 1980 года Василий Михайлович уже переехал в Ленинград. Гончаров помог и с пропиской, и с работой — устроил Кораблева на Калининскую овощебазу. Впрочем, там Василий Михайлович лишь числился, а на деле стал неофициальным шофером Вадима Петровича и — по совместительству — курьером для особых поручений. Странные отношения сложились постепенно у Кораблева с новым шефом — никаких особых доверительных бесед они не вели, но в то же время оба ощущали какое‑ то труднообъяснимое родство душ — может быть, оттого, что Гончаров был тоже детдомовским…

В апреле восемьдесят первого года Вадим Петрович как бы случайно показал Кораблеву одного человека — некого Мамуку Кантария из Тбилиси — этот грузин прилетел зачем‑ то в командировку к Гончарову на завод. Вадим Петрович рассказал, что Мамука обидел его очень хорошего друга — якобы, изнасиловал его дочь. Гончаров ни о чем Кораблева не просил, Василий Михайлович ни о чем не спрашивал… Через три дня гостя из солнечной Грузии обнаружили мертвым в гостинице «Советская», где он проживал. Вскрытие установило, что смерть Мамуки наступила в результате острого пищевого отравления…

Это происшествие Гончаров с Кораблевым также не обсуждали, но через месяц Вадим Петрович помог своему «порученцу» купить хороший дом в Кавголово — по фантастически низкой цене… Наивысшая степень доверия возникает тогда, когда люди понимают друг друга без слов… Понимал ли Василий Михайлович, кто такой на самом деле Вадим Петрович Гончаров? Конечно, понимал — Кораблева ведь в свое время очень хорошо учили не только способам умерщвления людей, но и наблюдению и анализу. Поэтому Василий Михайлович уже через несколько месяцев работы на Гончарова знал, что генеральный директор и член бюро горкома по совместительству являлся еще и крупным теневым дельцом, ворочавшим огромными (по тем временам) подпольными капиталами.

Ну и что? Кораблев был умным человеком с отличной подготовкой, поэтому он понимал так же, что Вадим Петрович не работает сам по себе — в тоталитарном советском государстве шустрые одиночки не выживали, их перемалывала Система. А раз Гончаров жил довольно спокойно и не особо усердствовал в конспирации — стало быть его теневая деятельность эту Систему вполне устраивала… Главное было не зарываться, не нарушать неписаные правила и — делиться, делиться и делиться… Вадим Петрович, кстати говоря, был человеком совсем не жадным, более того — Кораблеву иногда казалось, что деньги Гончарова вообще интересовали мало и что «теневым бизнесом» он занялся просто из спортивного интереса и от мужского азарта — чтоб жизнь не была пресной и скучной. Нравился Вадим Петрович Кораблеву, очень нравился! Так нравится старшему брату младший — более удачливый, образованный и перспективный… Василия Михайловича мало волновал тот факт, что по советским законам Гончаров являлся самым настоящим уголовным преступником — законы для Кораблева (с его прошлым) вообще были понятием относительным… Вадим Петрович подарил бывшему капитану свободу — свободу от дурной и неинтересной работы, от унизительной необходимости думать каждый день о том, где взять деньги, где жить… Гончаров подарил Кораблеву то, чего у него никогда не было — дом и очаг. Поэтому Василий Михайлович был предан Гончарову абсолютно и считал врагов Вадима Петровича своими собственными врагами. Кораблев считал Гончарова своим Хозяином — в самом высоком смысле этого слова… Надо сказать, при этом, что сам Гончаров никогда не относился к Василию Михайловичу как к слуге — он всегда демонстрировал к своему «подчиненному» ровное мужское уважение… Удивительно ли, что Кораблев стал настоящим «ангелом‑ хранителем» для Вадима Петровича? Бывший капитан старался отплатить за добро так, как умел, а лучше всего в этой жизни Василий Михайлович умел убирать людей…