Октябрь‑ноябрь 1993 года 5 страница

— А находимся мы… — судя по всему Даша прервалась на мгновение, чтобы взять и прикурить сигарету, — в отеле «Санкт‑ Петербург», который раньше именовался «Ленинград». А из нашего окна — «Аврора» хорошо видна… Как тебе стихи?

Никите Никитичу показалось, что Даша малость «вдета». Он стиснул трубку в руке:

— Сообщите, пожалуйста, номер…

— Легко! Вам, как великому комбинатору, конспиратору и координатору не составит труда разгадать этот ребус! Первая цифра — как первая в моем телефоне. Вторая — как третья в нем же. Третья — как в названии фильма Рязанова, где играли Басилашвили и Гурченко… Жду вас, тоуварисч!

Кудасов положил запикавшую гудками отбоя трубку на рычаги аппарата. «Так: „два“, „семь“ и… Черт, как же этот фильм назывался? … Кажется, что‑ то про гусаров…»

— Максим, — спросил Никита Никитич листавшего какие‑ то бумаги за своим столом Егунина. — Ты не помнишь, как называется фильм Эльдара Рязанова, где играли Басилашвили и Гурченко?

Егунин поднял голову и недоуменно посмотрел на шефа. Кудасов был абсолютно серьезен.

— «Вокзал для двоих? » Или «на двоих»… Я не помню точно.

— Ничего, — сказал Никита Никитич и начал аккуратно укладывать «досье Челищева» в свой сейф. — Спасибо, Максим. Я сейчас отъеду — завтра с утра работаем по плану.

«Двести семьдесят два… Гостиница „Ленинград“, двести семьдесят второй номер…»

Кудасов быстро оделся, вынул из сейфа и сунул в «наплечку» пистолет Стечкина, запер сейф и вышел из кабинета, провожаемый удивленными взглядами оперов.

— Он что, в кино собрался? — спросил тихонько Вадик Резаков Максима Егунина. Максим пожал плечами:

— Вряд ли. Хотя было бы лучше, если он туда сходил… Тебе не кажется, что Директор в последнее время малость перегревается?

— Кажется, — вздохнул Вадик. — Не железный же он, в конце концов… Еле на ногах держится, а тут еще навалилось столько на мужика. Его, говорят, опять сегодня Ващанов в кабинете «строил» — вопли аж до коридора доносились…

— А чего ж с пережора‑ то не поорать? Святое дело, — хмыкнул Егунин. — Вчера, по оперативным данным, такое разгуляево было — полный вперед! Люди из управы осьминогами выходили…

Опера улыбнулись друг другу и снова углубились в свои бумаги.

* * *

А у Геннадия Петровича Ващанова нынешнее утро выдалось и впрямь тяжелым — голова просто на куски разламывалась, пришлось ее немножко коньячком подлечить. Правда, повод для вчерашнего застолья был самым, что ни на есть законным: досрочное присвоение специального звания «полковник милиции» — это вам не муха на палке! Для тех, кто понимает, конечно. Полковник милиции — это, ведь, не какой‑ то там задроченный армейский «полкан». Это… Да что там говорить! Слава Богу, в министерстве все утвердили и подписали очень быстро — быстрее даже, чем сам Геннадий Петрович надеялся. По его‑ то самым скромным расчетам приказ должен был прийти ко Дню милиции, не раньше… Парадный полковничий мундир, правда, Ващанов пошил себе заранее — хоть и был человеком суеверным. А вышло — как в воду глядел, вот тебе и суеверие! Накануне, перед фуршетом, Геннадий Петрович несколько раз примерял китель у себя в кабинете — нравился он сам себе в полковничьих погонах несказанно… Даже покой какой‑ то на Ващанова снизошел, а то ведь в последнее время с нервами совсем ерунда начала твориться — от переутомления, наверное… Лукавил Геннадий Петрович — не хотел признаваться самому себе, что нервишки‑ то у него не от усталости разболтались, а от страха, потому что уже много лет приходилось ему «обслуживать» Антибиотика — Виктор Палыч завербовал его давно, еще в восьмидесятых годах, и с тех пор не отпускал. Не за бесплатно, конечно, старался Ващанов (и даже очень не за бесплатно) — но ведь и риск‑ то какой! А с другой стороны, Палыч — человек слова! Пообещал, что «полковника» досрочно дадут — пожалуйста! И все же мучил, мучил Геннадия Петровича страх, превращавшийся постепенно в настоящий психоз — он уже не мог заснуть, не приняв «дозу» на ночь… Ладно, нервы ведь и подлечить можно, подкорректировать, так сказать.

А «фуршет» удался на славу! Шумно было, весело, всего вдоволь — и закуски, и выпивки! И тосты сердечные произносились, и «ура» троекратно кричали… Душевно, короче говоря, посидели, качественно так — словом, по‑ русски… И песни попели — народные, блатные (какой же мент блатных песен не любит! ) и «свои»: «Нашу службу» и «Голубую бессонницу звезд»… Хорошо попели, до слезы, истово. Так вот хором с мужиками попеть — это ж как в атаку сходить, душа просветляется до откровения Божьего…

Не обошлось, правда, и без маленьких эксцессов. Во‑ первых, кто‑ то в коридоре наблевал — но это‑ то ладно, утром «пятнадцатисуточники» подтерли, — а вот Володька‑ то Колбасов что отмочил! Умереть — не встать: он (с устатку, видать) перебрал сильно — «в осадок выпал», и его, болезного, глубокой ночью дежурный водитель домой повез. Водила‑ то попался новенький, неопытный — Вовиного адреса не знал, а Колбасову пригрезилось вдруг, что его мафия в плен захватила. И адрес свой поэтому Володя сначала просто категорически отказывался называть, а потом — схитрить решил, кинул «ложный», куда его и попытался затащить водитель к великому ужасу ничего не понимавших в офицерских делах жильцов… Настоящего адреса он так и не назвал — держался стойко, и в конце концов мирно заснул на заднем сиденье «Жигулей», загадочно‑ горько всхлипнув напоследок: «И ведь всем все по хую! ». Перспективный парень Володька Колбасов, далеко пойдет… Нет, славно посидели, — по‑ доброму, по‑ товарищески, никто ни с кем не залаялся, не сцепился. А то, вон, в УУРе однажды доотмечались — до стрельбы дело дошло. Все ж на нервах, понимать надо…

Единственное, что несколько смущало Геннадия Петровича поутру — это досадный провал в собственной памяти… С большой натугой он вспомнил, что вроде бы под занавес банкета собрался заявиться к своей любовнице Светлане — танцовщице из «Тройки»… А вот доехал он до нее или нет, и если доехал, то как там события развивались — это уже измученный мозг не отфиксировал.

Вспомнив о Светлане, Ващанов посмурнел — надо бы сменить бабу, слишком много позволять себе стала! Пару месяцев назад Геннадий Петрович купил, наконец, машину «Запорожец». Ну да, это, конечно, не «мерседес» и даже не «девятка» — так ведь и откуда деньги‑ то взять на такие «лайбы» честному менту? А на «Запорожце» все ж таки — что бы там про него ни говорили — передвигаться можно… Да, так вот — решил, значит, Ващанов на своем «железном коне» за Светочкой заехать, чтоб деньги попусту на такси не выкидывать. А эта тварь неблагодарная, как «Запорожец» увидела, так прямо и зашлась вся. Ты что, говорит, Гена, вот на этом меня везти собираешься? Ты бы, говорит, еще на велосипеде приехал! Сука… И вообще, на нее у Геннадия Петровича что‑ то в последнее время, как в народе выражаются, «не стоял» — как Светочка ни старалась языком и руками… Так эта блядь еще и заявила, что дело не в ней, а в том, что он, Ващанов, слишком много выпивать стал! Нет, менять ее надо. Хотя и денег жаль вложенных — сколько этой профуре надарено всего — на три «Запорожца» хватило бы… Кстати говоря, к машине своей после того, как Светлана так грубо и нетактично ее охаяла, Ващанов подходил редко. «Запорожец» сиротливо мок под осенними дождями на ГУВДэшной стоянке, а Геннадий Петрович, всякий раз проезжая мимо него на служебном «форде», с раздражением думал про себя: «Чтоб ты сгнил! » И все‑ таки — как же вечер закончился? Утром‑ то Геннадий Петрович осознал себя дома, на диване — в мокрой куртке и грязных ботинках. Жена, корова эта разъевшаяся, даже раздеть не соизволила… Нет, может быть, и впрямь притормозить чуток с выпивкой? Провалы в памяти — это плохой признак, это, говорят, первая стадия алкоголизма… Да как тут притормозишь, если нервы‑ то — совсем чего‑ то расшатались. Отдохнуть бы где‑ нибудь по‑ человечески, с хорошей бабой — красивой, понимающей и душевной, да какой тут отдых…

«Отошел» более‑ менее Ващанов лишь где‑ то к середине дня. Только‑ только успокаиваться начал, и на тебе — звонок по телефону с приглашением заскочить вечерком к Виктору Палычу… И ведь не откажешься, хочешь — не хочешь, а идти надо… Очень боялся все‑ таки Ващанов прямых контактов с Антибиотиком, потому что знал прекрасно — на встречах чаще всего и сгорают… К тому же Палыч ведь никогда просто так не дергает, только по необходимости, а каждая его необходимость — это новая «работа» для Геннадия Петровича, очередные нервные затраты, новые страхи… А в этот раз и подавно ясно, о чем речь пойдет — о Мухе с Ильдаром… Как будто он, Ващанов, волшебник, как будто все может. «Уйми Кудасова! » — а как он его уймет, и так ведь делает, что может… Никитка, падла, нормального разговора не понимает, а подкопаться под него сложно… Хотя — можно, конечно. Подкопаться под любого можно.

Для очистки совести Ващанов вызвал к себе после обеда Кудасова и устроил ему легкий разносец — так, чтобы служба медом не казалась… Про Муху с Ильдаром говорить, конечно, Геннадий Петрович ничего не стал — Никитка хоть и туповатый парень, но и не дурак совсем, мигом бы все просек. Он и так весь последний год как‑ то странно на него, Ващанова, поглядывает… Или это только кажется?

Протерзавшись до вечера, первый заместитель начальника РУОПа убыл на секретную внеплановую встречу с Виктором Палычем в его «загородную резиденцию» — маленький уютный кабачок «Домик егеря». Ресторанчик располагался в живописном местечке под Репино, да только не радовала почему‑ то Геннадия Петровича природа всякий раз, когда ему приходилось наведываться в ресторанчик…

Антибиотик уже ждал новоиспеченного полковника в своем кабинете:

— Заходи, Генуля, заходи дорогой! Как — званьице‑ то обмыл уже?

В радушии своем Антибиотик был почти искренним, потому что свято следовал принципу думать о своих людях, как о детях родных — до той поры, пока «детишки» слушались, конечно, пока они не начинали глупостями всякими заниматься.

— Спасибо, Виктор Палыч, — прижал руку к сердцу Ващанов. — Без вашей помощи ничего и не было бы…

Антибиотик махнул рукой — пустое, мол, рассмеялся добродушно:

— Вижу, вижу, — наотмечались вчера… А звезду — носи на здоровье. Только про работу не забывай, да про друзей… Нам, Гена, расслабляться и лавры пожинать рано — работать надо. Это разные там белоручки, у которых папы с мамами богатенькие, могут балду гонять, а мы — люди трудовые…

Поняв, что полковника совсем замучил «сушняк», Виктор Палыч не погнушался лично поднести Ващанову большой фужер «Хванчкары» — других вин Антибиотик почти не признавал, он, вообще, был достаточно консервативен в некоторых своих бытовых привычках. Геннадий Петрович принял напиток с благодарностью и в один присест, с легким пристоном, отправил его в усталый организм. Виктор Палыч с неудовольствием отметил характерную тряскость рук Ващанова, однако вслух ничего не сказал. Геннадий же Петрович, усвоив живительную красную влагу, как‑ то порозовел, ожил, вроде как помолодел даже:

— Спасибо вам, Виктор Палыч, спасибо! … Теперь бы еще до генеральской звезды дожить — и можно считать, что жизнь состоялась!

Нет, все‑ таки волшебное какое‑ то вино водилось в запасах у старика. Ващанов и сам не понял, как вдруг вырвалось у него заветное и сокровенное — свою мечту о генеральстве он тщательно скрывал от всех…

Антибиотик хмыкнул ласково, без тени издевки:

— Будет тебе и генеральство, Гена, никуда не уйдет. Все ведь в наших руках. Давай‑ ка, садись да прими еще бокальчик — выпьем за дружбу и наше благополучие! Так сказать, за то, чтобы у нас все было, а нам за это ничего не было…

Геннадия Петровича уговаривать не пришлось — он с наслаждением опустился в уютное кресло, хлобыстнул еще фужер «Хванчкары». Антибиотик же сделал всего лишь один глоток из своего бокала и, также присев за стол, заговорил задушевным тоном:

— Смешная штука — жизнь, Гена! Как в ней мало мудрых людей встретить можно… Слепы люди, и прозревать ведь не хотят, упорствуют! Вот, взять, к примеру, хоть твою «контору» — сколько кричат: оргпреступность, оргпреступность! А ведь ежели к вопросу с умом подойти, так и что страшного в этой организованности? Когда люди организовываются, они ведь от беспредела лютого уходят, от крови ненужной… Плохо ли, когда авторитеты за молодежью приглядывают? Ну, молодым‑ то, понятное дело, хочется воли побольше — поскакать, подурковать, — как ее, молодежь эту, без пригляда оставить? Кто их править будет? Нас, стариков, не так ведь много и осталось… И мы ведь даже и милиции готовы помогать — там, где она сама не справляется. Выгода‑ то может обоюдной быть! Даже при большевичках это понимали. Вот у меня, скажем, был при Романове еще заводик — джинсы клепал… Подпольно, правда, в открытую‑ то ведь коммуняки работать не давали. Ну, да не в этом суть — даже тогда люди с людьми договаривались… И всем хорошо было: трудящимся, которые джинсы получали, милиции — тем, кто там поумнее был, да и «братве» работа находилась… Сейчас, конечно, времена другие — все сложнее стало. Скурвился народ. Совсем страх и совесть люди потеряли, каждый норовит откусить шматок помясистее и того, баклан, не понимает, что откусить — не самое главное… Главное — это, чтобы организму впрок пошло, чтобы не высралось потом откушенное дристней кровавой. Порядок нужен, порядок… В государстве — свой, у нас — свой. А кто у нас против порядка буром попрет, так мы тех сами отдадим…

Ващанов слушал разглагольствования Виктора Палыча в пол‑ уха (хотя и с выражением озабоченного внимания на лице) — все эти «проповеди» были для него не новы. Старик редко переходил к делу сразу — любил Антибиотик перед основным вопросом «увертюрку» закатить — на общие, так сказать, темы. И чем сложнее был конкретный вопрос, тем дольше приходилось слушать «увертюру».

— Мне вот что в тебе нравится, Гена, — продолжил между тем Виктор Палыч, осторожно поглаживая пальцами тонкую ножку хрустального фужера с недопитым вином. — Ты умеешь мыслить перспективно. О людях думаешь. Слышал я, ты у себя в ОРБ Володеньку Колбасова поддержал, на руководящую работу выдвинул?

Ващанов давно уже не удивлялся тому, что старик отлично владел «кадровой» информацией, поэтому при упоминании фамилии Колбасова лишь улыбнулся чуть смущенно:

— Да, Вова теперь заместителем начальника отдела стал. Парню расти нужно — задатки‑ то у него большие.

Виктор Палыч подтверждающе кивнул:

— Слышал, слышал, способный юноша, серьезный… Я ведь вот еще что хотел тебе сказать — перспективным ребятам нужно обязательно давать подзаработать… Знаешь, как писатель Достоевский сказал? Бедность, мол, не порок, но нищета, нищета — это порок, господа! А я тебе так скажу, что и в бедности ничего хорошего нет. Бедность — она людей развращает, а нищета — вообще убивает… Люди должны жить достойно. Только манны с неба ждать не стоит — зарабатывать надо! А человек, который об копейке думает, который достойно жить хочет — он и другим жить мешать не будет… Прав я, Генуля?

— Конечно, Виктор Палыч, — встрепенулся в кресле Ващанов, отчаянно тараща глаза, так и норовившие закрыться после «Хванчкары» под убаюкивающий голос Антибиотика.

— Работника уважать надо, чем бы он конкретно ни занимался. Работой испачкаться нельзя, если она людям на пользу… Кстати, возьми себе на заметочку паренька одного интересного — вашего же, милицейского. Есть у вас в «спецуре» такой Володя Пискунов — перспективный хлопчик, вырос уже… Хватит ему уже с Вадиком‑ Пучиком в «Пуле»[20] блядюшек строить… Володя с Вадиком, кстати сказать, очень разумно бизнес с блядскими хатами построили — и нам доход, и трудящемуся человеку опять‑ таки облегчение. Это ж только дураки и чистоплюи думают, что пиздюшатинкой‑ то легко торговать! Ты возьми, да попробуй! А Пискунов этот — он дело делать умеет… Ты приглядись к пареньку — может, и имело бы смысл его к себе в ОРБ взять?

Ващанов кивнул деловито, поняв, что «увертюры» кончились и начинается «конкретика». Впрочем, он был уверен, что какой‑ то там Володя Пискунов — даже если он и в самом деле толковый сутенер — не того масштаба фигура, чтобы из‑ за него старик стал выдергивать на встречу первого заместителя начальника РУОПа. Значит, у Антибиотика есть еще что‑ то в загашнике. Тем не менее, Геннадий Петрович пообещал вопрос с Пискуновым «решить»:

— Сделаем, Виктор Палыч, помогу парню. Человека с вашей рекомендацией — его беречь надо!

— Спасибо, Генуля, спасибо дорогой, — казалось, еще немного и Антибиотик просто прослезится от умиления.

Однако лицо Виктора Палыча внезапно стало строгим — Ващанов понял, что следующая проблема будет несколько посерьезнее, и не ошибся. Правда, Антибиотик с истинно иезуитской изощренностью опять начал с «ложечки меда»:

— Отдохнуть бы тебе, Генуля! Не бережешь ты себя совсем. И не хотел говорить, да уж скажу все‑ таки — ты бы как‑ то поосторожнее с зеленым‑ то змием! Не родился еще такой богатырь на земле, который бы его, змия этого, одолеть сумел… Ты мужик самостоятельный, полковник как‑ никак, кто тебе еще такое в глаза скажет? Побереги здоровье, Гена. Я понимаю, ты устал, нервы вымотались… Думаю, нужно тебе передых дать, не дергать совсем — чтоб и у тебя душа не болела…

Геннадий Петрович напрягся, умудрившись одновременно обрадоваться и испугаться — с одной стороны, конечно, неплохо хоть несколько месяцев пожить спокойно, без бремени «просьбишек» Виктора Палыча, а с другой… Ващанов очень хорошо себе представлял, что такое «вынужденная консервация агента», и в каких именно ситуациях на нее идут. У полковника явственно забурчало в животе, и он спросил, облизнув враз пересохшие губы:

— А что, есть какие‑ то основания? …

Антибиотик в ответ улыбнулся успокаивающе, руку на предплечье Геннадию Петровичу положил:

— Ну, что ты, Гена, тех оснований, о которых ты подумал — нет… Да и откуда бы им взяться? А взялись бы — так я бы знал. Нет, дорогой мой, основание одно — чтобы ты здоровье поправил, нервы подуспокоил. Ты же мне нужен энергичным и собранным. Год прошедший всем тяжело достался, чего уж там… Один Барон, покойник — пусть земля ему, грешнику, пухом будет, — сколько подлянок накидал с этим журналистом, как его…

— Серегиным, — подсказал Ващанов, и Виктор Палыч кивнул:

— Да‑ да, с Серегиным этим… Фартовый пацанчик оказался, небось не знает, сколь мало тогда его голова дурная стоила…[21] Как он, кстати?

— Контролируем, — поспешно сказал Геннадий Петрович.

— Контролируете, значит? — усмехнулся старик. — Ну‑ ну… То‑ то мне недавно зачитывали — опять он какие‑ то ужасти про организованную преступность эту в газетенке своей сраной тиснул… Не с твоих ли слов, Генуля?

— Нет, конечно, — передернул плечами полковник. — Это его Никитка Кудасов с толку сбивает, мне сигналили…

— Кудасов, говоришь? — Антибиотик скривился, будто лимонную корку зажевал, вылез из‑ за стола и начал расхаживать по кабинету взад‑ вперед. — Кровосос этот твой Никитка, просто упырек какой‑ то. Сколь кровушки‑ то у меня, у старика, попил. Угомонить бы его надо, Генуля… В рамки взять. Беспредельничает ведь он, а это грех.

Ващанов кашлянул искательно и даже чуть привстал с кресла, даже не привстал, а «обозначил привставание».

— Я понял, Виктор Палыч. Я ему уже сегодня пропиздон устроил, чтоб думал в следующий раз…

— За что же, Генуля, ты его на «правилку» выдернул? — старик остановился и с интересом посмотрел полковнику в глаза.

Ващанов сморгнул:

— Так ведь… За статью эту как раз серегинскую, чтобы впредь…

— Да хуй с ней, со статьей! — гаркнул вдруг неожиданно Виктор Палыч и аж ощерился. — Пусть они там, что хотят, то и пишут, кто эти статьи ебучие читает! Пар пердячий выпускают — и ладно! При чем тут статья — ей подтереться и забыть! С Мухой нам что‑ то решать надо! А он ведь за Никиткой твоим числится! Я же тебе говорил в прошлый раз — нужен мне Муха, край, как нужен! У меня дело без него стоит, работа! А ты мне про какую‑ то статью… Есть по Мухе какие‑ нибудь результаты?

Геннадий Петрович взопрел, подобрал животик и сполз на самый краешек кресла. Вот как чувствовал он, что разговор о Мухине пойдет — старик действительно еще в прошлый раз говорил…

Ващанов засопел и, запинаясь, забубнил виновато:

— На Мухине сто сорок восьмая… Виктор Палыч, я ведь все‑ таки не господь бог. Следователь…

— При чем тут следователь? — перебил его взмахом руки Антибиотик. — Не еби мне мозги, Генуля, не советую! «Следак» — не твоя забота, мы с ним уж решим как‑ нибудь… Уже, считай, решили… В Никитку твоего все упирается! Таких, как он, чурбанчиков, обтесывать надо…

На Ващанова было жалко смотреть — у него даже капельки пота на носу выступили.

— Но я… — бормотнул Геннадий Петрович. — Я не могу надавливать. Там состав… У Кудасова хорошие связи в Москве… Я не могу… Кудасов упрется, как танк — пойдет большой шум.

Виктор Палыч посмотрел на Ващанова сверху вниз, цыкнул зубом с демонстративным сожалением:

— Плохо, что не можешь… До полковника дорос, а своих людей к порядку не приучил… Ладно, Гена, слушай сюда. Я тебя и не прошу, чтобы ты на этого малахольного давил.

Антибиотик ухмыльнулся и сунул руки в карманы брюк. Ващанов недоуменно потряс головой — осторожно, будто расплескать в ней что‑ то боялся:

— Так… Но я… Я тогда не понимаю…

— То‑ то и оно, что не понимаешь, — воздел вверх указательный палец Виктор Палыч. — Господи, ведь все самому, все мне, старику, решать приходится. Помру вот — что делать‑ то будете? Пропадете ведь, сгинете в блуднях своих…

Геннадий Петрович открыл было рот, но Антибиотик махнул рукой:

— Ты, Генуля, запомни — людишки, они ведь, как бомбы, каждая взорваться может и у каждой можно запал вытащить. И будет тогда уже не бомба, а говна кусок… Человек рожден в грехе, а зачат в блуде! И всю жизнь он грешит — один больше, другой меньше, не суть… Стало быть, к каждому можно ключик подобрать… Вот и Кудасов твой, «Директор» этот… Думаю, он посговорчивее будет, — касаемо Мухи. Завтра уже у него может мнение перемениться. Соображаешь?

Соображал Геннадий Петрович с трудом — у него аж дух захватило. Неужели старик нашел крюк на Кудасова? Невероятно… Но Палыч ведь никогда ничего просто так не говорит…

— Но, — воспользовавшись паузой, заговорил Геннадий Петрович, — если Кудасов… Тогда, конечно, другое дело. А зачем тогда мне…

— А тебе, Генуля, поддержать его надо будет! — наклонился к полковнику Виктор Палыч. — Смекаешь?

— Нет, — честно ответил Ващанов, и старик даже сплюнул с досады:

— Тьфу ты, Господи, грехи наши… Завязывай с бухлом, Гена, совсем мозги пропьешь. Паренек этот — Никитушка наш дубиноголовый — он завтра весь в сомнениях будет… Тяжело сраку под фуфел в первый раз‑ то подставлять. И вот тут ты, как старший товарищ, как руководитель, должен будешь его понять. Понять и помочь — участием и советом… Скажешь, что по Мухе этому — тебя и так уже депутаты звонками замудохали, что бизнесмены ходатайствуют, короче, наметешь пурги… Чтоб ему, Никитке, полегче было. Чтоб он душу свою не терзал сомнениями… Только сделать это нужно будет деликатно и ласково, чтобы он, падла, не стреманулся. Невзначай так поинтересуешься у него — что, мол, там с Мухой? А если он, к примеру, скажет, что дело валится, что Севу нашего выпускать придется, что открылись новые обстоятельства — вот тут ты его и утешишь. Объяснишь в доступной форме, что когда бабу с воза скидывают — кобыле легче становится. Скажешь, что от Мухи этого все равно ничего, кроме неприятностей, не было бы — дескать, там уже и адвокаты лучшие заряжены были, и депутатские запросы писались, и дуроебов этих — журналистов наших — уже напидорили‑ настропалили, ждали свистка в низком старте… Плохо, мол, что бандиты от ответственности уходят, но мы еще наловим… Что‑ нибудь в этом роде. Короче, хорош пустое гонять — найдешь, что сказать, не мне тебя учить… Уяснил теперь?

— Уяснил, — кивнул Геннадий Петрович. — А Кудасов… Он… Он точно?

Виктор Палыч осклабился по‑ волчьи, глаза сузил — Ващанов даже отшатнулся малость от него.

— Точно, Генуля, даже папа маме иной раз засадить не может — целит в лохматенькую, а попадает в очко… Доживем до завтра, поглядим на расклад… Что мы трем?

Ващанову очень хотелось спросить Антибиотика на чем же, собственно, «накололи» Никиту Кудасова, но, поглядев еще раз на лицо старика, полковник почел за лучшее никаких вопросов не задавать… Нехорошее было лицо у Виктора Палыча, страшное, несмотря на улыбочку.

С минуту Антибиотик молчал, думал о чем‑ то своем, губой подергивая… Геннадий Петрович даже дышать постарался пореже. Наконец, Виктор Палыч вздохнул, посмотрел на полковника ласково и махнул рукой — в знак того, что аудиенция окончена:

— Ты езжай, Гена, поспи… Не бухай только сегодня больше. Завтра тебе всяко свежая голова понадобится.

Геннадий Петрович торопливо вскочил, попрощался и пулей выскочил из кабинета…

* * *

Кудасов добрался до гостиницы «Ленинград» быстро — повезло с троллейбусом, перевезшим его через Литейный мост, а там до отеля — рукой подать было. Швейцар из отставников, отворив перед Никитой Никитичем дверь, даже не дернулся задать какой‑ нибудь вопрос, типа: «Вы к кому, гражданин? » — гостиничные швейцары, они физиономисты и психологи, ментов и бандитов распознают сразу, словно флюиды какие‑ то особенные ловят.

Пока лифт плавно вез Кудасова на второй этаж, Никиту бросило в жар — на улице‑ то было уже прохладно и слякотно, а в отеле топили неплохо. Многомудрая дежурная по этажу, мазнув взглядом по Никите Никитичу, демонстративно отвернулась — зачем разглядывать серьезного человека, нетактично это…

Кудасов остановился перед дверью в двести семьдесят второй номер, перевел дыхание, запоздало вспомнил, что хотел было за цветами заскочить на Финляндский вокзал, но пока ехал в троллейбусе — про букет забыл… Грипп это все, голова с него совсем какая‑ то дырявая стала, и сердце колотится, как после бега…

Даша открыла сразу после его стука — будто ждала за дверью. Никита Никитич протиснулся в номер, обнял ее молча — она тоже, не сказав ни слова, закинула руки ему на шею, зажмурилась, отыскала своим ртом его сухие, запекшиеся губы… Поцелуй был долгим и крепким — они, казалось, боялись оторваться друг от друга… Кудасов почувствовал привкус алкоголя — судя по всему, Даша успела принять изрядно. Еще во время их последней встречи (это было в марте, в Москве) он заметил, что она налегала на коньячок несколько больше, чем нужно было бы — но говорить ей ничего не стал. Даша, в конце концов, взрослый человек, свободный, Никите не подчиненный, чтобы слушать его морали о вреде пьянства…

Она наконец вырвалась из его рук, тяжело дыша, отступила на шаг, прищурилась:

— Дай хоть посмотрю на тебя, товарищ сыщик.

Кудасов улыбнулся, снял с себя куртку, скинул с плеч кобуру со «стечкиным», шагнул в комнату:

— Какими судьбами, Даша? Почему не предупредила — я бы встретил…

Даша махнула рукой:

— Ты человек занятой, чего тебя дергать… Много бандитов наловил?

Никита пожал плечами:

— Хватает…

Он не отрывал от нее глаз. На Даше был только тоненький халатик, под которым, как он успел почувствовать, другие детали туалета отсутствовали. Она опустила глаза, нервно взяла со столика пачку «Мальборо», закурила, щелкнув дорогой тяжелой зажигалкой, однако после первой же затяжки вдруг сломала сигарету в пепельнице и решительно шагнула к Никите… Свитер и рубашку она с него просто сорвала, застонала глухо, прижалась губами к груди:

— Какой ты горячий… Никита…

Она и сама вся горела под своим халатиком‑ пеньюаром, но Кудасов почувствовал, как по ее спине волнами проходит дрожь… Они молча упали на постель и забылись друг в друге…

Когда к ним вновь вернулась способность думать и говорить, Даша, даже не подумав прикрыться, вывернулась из‑ под его руки, встала, шагнула к столу. В полумраке комнаты ее тело казалось мраморно‑ белым, окруженным каким‑ то ореолом… Или это просто круги плыли в глазах Кудасова, который не мог даже оторвать голову от подушки? Звякнуло стекло, Даша, не оборачиваясь, спросила:

— Коньяку выпьешь?

Никита вздохнул:

— Спасибо… Если выпью — боюсь, засну же…

Даша резко обернулась со стаканом в руке:

— Ну, так поспал бы немного… У тебя совсем замученный вид. Я бы твой сон постерегла…

Кудасов молча закусил губу, почувствовав, как вдруг ворохнулось в груди сердце… Что он мог ей ответить?

Она медленно выпила коньяк, взяла было пачку сигарет, но тут же бросила ее, села к нему на кровать, наклонилась, начала кончиками пальцев поглаживать его лицо, словно стараясь согнать, стереть с него морщины:

— Заездил ты себя совсем, Никита… Ты же молодой еще…

Он закрыл глаза, чувствуя ее пальцы подрагивавшими веками.

— Дашка… Как ты вовремя приехала, ты просто не представляешь, как ты вовремя…

Даша положила голову ему на грудь, и Никита зарылся носом в пушистые, пахнущие какими‑ то цветами волосы. Снова сдавило сердце, потому что он подумал о безжалостно летящих минутах… И еще он понял, что совсем не хочет идти домой, не хочет отрываться от Дашиных волос… Эта женщина была ему больше, чем просто любовницей, она была ему родной — потому что только родной человек может без слов унять боль в душе — одними лишь прикосновениями… Они никогда не говорили о любви и не баловали друг друга нежными словами. Иногда ведь можно все сказать и без слов…