Октябрь‑ноябрь 1993 года 4 страница

— Спит, как сурок… Ну, так чего ты хочешь? Чаю? Или…

Возможно, она хотела сказать «или кофе», возможно. Наверное, она просто не успела договорить, потому что Никита встал с табуретки и хрипло сказал что‑ то совсем невразумительное:

— Даша, я не знаю, понимаешь, как‑ то очень, и потом…

— Я знаю, — прошелестело в ответ, и он почувствовал, как ее руки легли ему на грудь, а потом рот ему (он еще пытался что‑ то вякнуть) закрыли мягкие, невероятно вкусные губы.

Кудасова даже зашатало от долгого поцелуя — он чуть не сел обратно на табурет, но Даша неожиданно крепко взяв его за руку, потащила молча в какую‑ то комнату с большой кроватью…

— Ну же, — она дышала все чаще и чаще, словно не стояла в темной квартире, а бежала куда‑ то. — Как эта твоя сбруя расстегивается?

Дальше был какой‑ то омут, вынырнув из которого Никита даже не пытался гадать, сколько же, собственно, прошло времени? Хоть и говорят ученые, что время, мол, непрерывно — ан нет, бывает, и останавливается оно. Не для всех, правда, далеко не для всех…

— Ну вот, — сказала голая Даша, целуя лежавшего на спине Никиту (на нем, естественно, элементов одежды также не наблюдалось). — Слава Богу! Я из‑ за тебя чуть невроз не заработала. В кои веки раз девушке мужик понравился — и на тебе, по «важному делу» сбегает!

Кудасов ничего ответить ей не сумел, потому что в коридоре послышалось шлепанье маленьких босых ног, и Даша, ойкнув, еле успела накрыть его одеялом с головой, одновременно схватив с пола свой сарафанчик.

— Тетя Даша, — донесся до Никиты приглушенный одеялом Мишкин голос. — Почему ты плакала? Громко так, я даже испугался… А почему ты такая голая?

— Жарко, Мишенька, — Дашин голос подозрительно прерывался. — Я… Я не плакала… Мне просто сон приснился.

— Страшный?

— Нет… Очень хороший сон.

— А почему лев рычал? — не унимался Мишка.

— Какой лев, малыш? Не было никакого льва…

— Был, — упрямо сказал мальчик. — Ты плакала, а лев рычал… Я думал, он тебя съесть хочет, и испугался… Можно, я с тобой полежу, тетя Даша? Мне страшно…

— Нет… Не бойся, маленький. Это был просто сон… Пойдем, я тебя побаюкаю…

— А лев не придет?

— Нет… не бойся, он не придет. Львы, вообще, добрые, их бояться не надо, они детей не едят…

— А взрослых?

Голоса потихоньку становились глуше, и Никита понял, что Даша уводит Мишку в гостиную:

— Взрослых только иногда — когда они сами этого хотят…

Он лежал под одеялом, боясь даже пошевелиться, и ждал, когда она вернется — Никите показалось, что прошла чуть ли не вся ночь, пока не раздался наконец в комнате Дашин шепот:

— Эй! Товарищ сыщик! Вы тут льва не видели?

Потом она скользнула к нему под одеяло, и Кудасов снова окунулся в омут…

Хоть и замирало для них время — а ночь‑ то все равно пролетела очень быстро… Когда стало светать, Никита предпринял было какие‑ то попытки объясниться, но Даша, крепко обняв его, зашептала в самое ухо:

— Не говори ничего, не надо! Я и так все знаю — и про жену твою, и про ребенка. Я тебя у них не украду, я все понимаю. Никто ни о чем не узнает… Мне просто очень хорошо с тобой было, Никита… Ты меня не забывай… Слышишь? Какие у тебя руки сильные…

Утром Дашина сестра заехала за Мишкой (Кудасова пришлось спрятать в кладовке), а потом был еще целый день, который они провели, не отходя от кровати надолго и далеко…

Вечером Даша поехала проводить Никиту на Ленинградский вокзал. На перроне они долго молчали, стоя у вагона и держась за руки. Когда проводница в очередной раз напомнила о скором отправлении — Даша сунула в карман Кудасову прямоугольный кусочек картона:

— Это мой телефон… Если будешь в Москве и захочешь меня увидеть — позвони. Он, спохватившись, попытался было продиктовать ей номер своего служебного телефона, но Даша покачала головой:

— Я тебе звонить не буду… Позвони сам, если захочешь… Только мы послезавтра на гастроли уезжаем. Это надолго…

В ту ночь, когда скорый поезд нес Никиту из Москвы в Ленинград, он, ворочаясь без сна на жесткой полке, впервые физически ощутил, что чувствует человек, у которого ноет сердце.

Кудасов много раз пытался звонить ей из Ленинграда — но в Москве либо раздавались бесконечные длинные гудки, либо трубку брали незнакомые мужчина и женщина, наверное, это были Дашины родители… Никита им не представлялся и ни о чем не спрашивал, он просто вешал трубку. В Дашином доме, наверное, привыкли к подобным звонкам.

В августе в Ленинград неожиданно заявился в короткую командировку Гриша Безруков — Кудасов столкнулся с ним однажды в коридоре второго этажа Большого Дома. Увидев Никиту, Безруков радостно замахал руками, потом долго хлопал Кудасова по плечам — короче, проявил бурную и искреннюю радость. Они отошли перекурить, Гришка рассказал последние московские милицейские новости и сплетни из министерства. Потом, словно внезапно вспомнив о чем‑ то, Безруков вдруг заулыбался и сказал:

— Да, тебе привет из «Ленкома»… Помнишь еще, что в Москве такой театр есть?

У Кудасова засосало под ложечкой, но он попытался сделать морду чайником, спросив что‑ то, вроде «какой привет» или «от кого привет»… Гришка в ответ разулыбался еще шире, посмотрел на Никиту укоризненно и покачал головой:

— А ты ведь меня тогда «купил» — в «Космосе». Актер ты, Никита. Лицедей. Я, дурак, было поверил…

Никаких имен произнесено не было, но Кудасов умел просчитывать все очень быстро, поэтому сразу понял: обещавшая, что «никто ни о чем не узнает» Даша все‑ таки не удержалась и рассказала про ночь с Никитой своей подружке Веронике — конечно, под большим секретом, под страшную клятву, что Вероника больше ни единой душе… Ну, а подружка, естественно, трепанула Безрукову. Ох, женщины, женщины… И ведь главное — они совершенно искренне считают, что умеют хранить тайны и секреты, а потому страшно обижаются, если мужики им чего‑ то не говорят…

Кудасов недоуменно пожал плечами и улыбнулся:

— Я не понимаю, о чем ты?

— Да я сам ничего не понимаю в этой блядской жизни, — хмыкнул Безруков и добавил: — Уважаю. Насчет меня — не переживай. Как говорил Остап Бендер: «Могила, гражданин Воробьянинов».

— Я не переживаю, — буркнул Кудасов, и больше они к «театральным проблемам» не возвращались.

До Даши он сумел дозвониться только в октябре — чтобы на свои слова: «Привет, Даша, это я, Никита… Как дела? », услышать в ответ: «Дела? Нормально дела, со съемок вернулась, смотри — скоро фильм выйдет, „Белая стая“ называется… Да, я, кстати, замуж выхожу… Алло, ты меня слышишь? »

Кудасов молча повесил трубку и долго потом тупо смотрел на телефонный аппарат…

Все пережить ему помогла опять‑ таки работа — а ее с каждым месяцем становилось больше и больше. По стране весело и разудало шагала перестройка, жизнь становилась до невозможности интересной… На волне развития, так называемого, «кооперативного движения» во всех крупных городах тогда еще единого Союза произошел чудовищный скачок только зарегистрированных вымогательств и разбойных нападений — но Кудасов, например, очень хорошо знал, что еще большее количество этих преступлений оставались «латентными», то есть скрытыми… Бывшие фарцовщики и спекулянты, на глазах превращавшиеся в «коммерсантов и предпринимателей», не спешили обращаться за помощью в ту самую милицию, которая еще совсем недавно отправляла на нары их самих. Странным, очень странным был в те годы «советский бизнес». И мало кто знает, что масштабные финансовые аферы начинались уже тогда — в том числе и в банках, которые, правда, еще назывались «сберкассами»… Государственная машина реагировала на то, что потом назовут «организованной преступностью», очень робко и стеснительно, но хорошо, что вообще реагировала — в 1989 году в системе МВД была создана, наконец, специальная структура, ориентированная именно на борьбу с оргпреступностыо. В Ленинграде «шестое управление» создавалось на базе одного из отделов уголовного розыска. Никита попал в «шестерку» с первого дня, когда еще словосочетание «организованная преступность» однозначно не рекомендовалось употреблять всуе…

В том же 1989 году, в ноябре, Кудасова выдернули на неделю в Москву для участия в какой‑ то странной разработке — в столице тогда насобирали зачем‑ то оперов‑ важняков со всего Союза (человек тридцать, не меньше), продержали их в Москве неделю, а потом распустили по домам, так толком ничего и не объяснив…

Первые два дня в столице Кудасов еще как‑ то пытался запрещать себе думать о Даше, но это получалось плохо, потому что отсутствовала работа, которой можно было бы «заэкранироваться»… На третий вечер Никита не выдержал и купил у спекулянта с рук билет в Ленком на спектакль, где играла Даша. Она к тому времени стада уже довольно известной актрисой, снялась в нескольких фильмах и даже была удостоена премии Ленинского комсомола…

Спекулянт хоть и содрал с Кудасова атомные деньги, но билет дал действительно хороший — третий ряд партера, самая середина, Даша играла одну из главных ролей, но Кудасов так и не понял за весь первый акт о чем, собственно говоря, идет речь в пьесе — он смотрел на женщину с русыми волосами и серыми глазами и ничего не слышал. Ближе к антракту ему показалось, что их глаза на мгновение встретились… Когда занавес закрыл сцену, а зрители потянулись в фойе и к буфетам, Никита остался сидеть на своем месте, прикрыв глаза. Понимая, что второй акт может превратиться для него в настоящую пытку, Кудасов решил уйти со спектакля, но осуществить свое намерение не успел — на кресло рядом с ним опустилась Даша, прямо так вот — в гриме и в платье фасона середины XIX века.

— Привет, — сказала она. — Как дела, товарищ сыщик?

— Нормально, — пожал он плечами. — Как у тебя?

— Тоже ничего, — тряхнула она головой. — Да, ты знаешь, я же развелась три месяца назад…

Никита ничего не ответил, и Даша вдруг заторопилась:

— Слушай, мне уже бежать надо — сейчас антракт закончится…

Она вскочила с кресла и, словно вспомнив что‑ то, поднесла руку к голове:

— Ты как сегодня — проводить до дому меня сможешь?

Кудасов молча кивнул.

Ноябрьская ночь восемьдесят девятого года была, конечно, совсем не такой, как майская — в восемьдесят седьмом… И все‑ таки, она тоже была нежна, коротка и бесконечна. Они о многом переговорили в ту ночь — им было что рассказать друг другу, хотя Никита, конечно, больше слушал… Даша, чтобы расставить все точки над всеми «i», жестко и конкретно выдвинула следующие условия: никаких взаимных обязательств, никаких обещаний, никто никому ничего не должен… Что ей мог предложить в ответ Кудасов? Его сыну Димке шел тогда одиннадцатый год…

После той ноябрьской ночи прошло почти четыре года, за которые они смогли увидеться всего семь раз. Актерская профессия требует практически такой же полной самоотдачи, как и профессия опера. Дашина звезда зажигалась все ярче, и у нее, как и у Никиты, практически не было свободного времени — все съедали репетиции, спектакли, съемки, гастроли, фестивали…

* * *

Никита Никитич вздрогнул и очнулся от незаметно подкравшейся вязкой дремоты. Несколько мгновений он удивленно смотрел на свой стол и на разложенные на нем бумаги — будто не совсем понимал, где он, и что, собственно, делает… Ах, да… Его вызывал к себе Ващанов — разгон давал за статью, которую Серегин написал. Что он еще говорил? Да, что работать надо лучше… Потом Кудасов вернулся к себе в отдел, сел за стол и достал из сейфа «досье Челищева», собирался еще раз его полистать… Как же это он умудрился задремать — прямо над бумагами, которые никак не предназначены для чужих глаз? А если бы кто‑ то к столу подошел? Грипп, это все грипп этот… Вымотал совсем. Отлежаться бы, действительно. А с другой стороны — вроде, и отпускает уже… Нельзя сейчас болеть, именно сейчас — нельзя. Когда такой прессинг идет, никак нельзя никакую свою слабость показывать… А ведь точно — все с Мухи и Ильдара началось… Антибиотик… Какая‑ то мысль интересная была по поводу Мухи и Антибиотика… Кудасов потер виски, но голова соображала плохо — видимо, дремота не до конца еще прошла. Муха и Антибиотик… Нет, мелькнувшая мысль упрямо не желала высвечиваться в мозгу повторно. И черт с ней! Вспомнится, никуда не денется…

Шеф 15‑ го отдела снова уткнулся в листы досье, переданного ему Обнорским. Особенно внимательно он рассматривал вычерченную Челищевым схему — она состояла из квадратиков, кружочков и треугольников, внутри которых были написаны имена и клички. Это была схема «империи» Антибиотика — такая, какой она представилась бывшему следователю прокуратуры… Конечно, Челищев не мог знать всего. На отдельных листах некоторые элементы расшифровывались более подробно, кое‑ каким фигурантам давались развернутые характеристики с указанием черт характера, пристрастий и слабостей.

В свое время Кудасов слышал о Сергее Челищеве много хорошего от знакомых работников прокуратуры — дескать, парень головастый, компанейский, «следак», кстати говоря, очень грамотный… Лично столкнуться с Сергеем Никите Никитичу не довелось ни разу… А потом, с осени 1992 года, о Челищеве пошла совсем другого рода информация — циничный, жестокий человек, лидер одной из группировок, ближайшая связь Олега Званцева, замыкавшегося непосредственно на Виктора Палыча Говорова…

В процессе изучения досье, перед Кудасовым возникал третий образ Челищева — нервного, измученного, выжегшего себя изнутри совестью парня… Нет, Никита Никитич не жалел покойного Черного Адвоката — Кудасов вообще не был человеком жалостливым. «Сам себя парень в угол загнал, — думал шеф 15‑ го отдела, переворачивая страницы досье. — Заблудился в трех соснах… Видать, стерженек‑ то внутренний у него ломким оказался…»

Кудасов раздраженно потер лоб — он не любил слабых людей, вернее, слабых мужиков. Слабость, считал он, украшение женщин. Как можно рассчитывать на слабого мужчину? Ведь погубит же такой и себя, и того, кто на него положился… Вот как Челищев этот — сам погиб, своего друга Званцева сгубил, еще кучу покойников вокруг себя наскирдовал. Даже бабу свою уберечь не сумел. У мужа законного отобрать умудрился, по слухам даже ребенка ей заделал — а от пули отвести не смог… Правда, труп Екатерины Званцевой обнаружен не был, но Кудасов не сомневался в том, что и она погибла в той июньской мясорубке… Разве могла уйти далеко одна слабая беременная женщина? Шлепнули где‑ то и закопали. От Антибиотика уйти трудно — а в том, что Челищева и остальных убрал Виктор Палыч, Никита Никитич был уверен… Толку‑ то что, в этой уверенности? Доказательства отсутствовали… Если бы этот Челищев, вместо того, чтобы в Рембо играть, вышел бы на нормальное сотрудничество!

Кудасов зло скрипнул зубами и поймал себя на мысли о том, что раздражение‑ то надо направлять не на покойного Сергея… Он‑ то как раз выйти на контакт пытался, да Степа Марков очень не вовремя погиб… Хотя — разве может хороший человек погибнуть вовремя? А потом, как раз он, Кудасов, а не какой‑ то дядя, упустил время, не успел найти Челищева… Какой источник информации мог бы из парня получиться! И жив был бы… Нет, лукавил сам с собой Никита Никитич — подсознательно Сергей Челищев все‑ таки вызывал у Кудасова труднообъяснимую симпатию — потому и злился начальник 15‑ го отдела.

Многое из того, что Челищев собрал в свое досье, было известно Никите Никитичу и раньше, но попадалась там и абсолютно эксклюзивная информация. Например, о том же Мухе… Кудасов перелистнул несколько страниц и нашел заинтересовавшие его строки: «Так… Мухин Всеволод Петрович… Характеристики пропускаем, там ничего нового… Так… Ага — „предположительно должен замкнуть на себя сферу торговли энергоносителями через следующие фирмы и государственные предприятия… Новая схема фактически позволяет установить монополию…“ Вот оно что… Монополия…».

Кудасов снова потер лоб и невидящим взглядом уставился в стену. Если Челищев не ошибался — тогда понятно, почему такая суета после ареста Мухи началась. Нефть и бензин… Новая схема, позволяющая монополизировать золотоносную жилу в регионе… А ведь Питер — это еще и выход на Запад, это «нефтяные терминалы»! Если Муха был ключевой фигурой в раскладе, если успел замкнуть на себе основные контакты… Тогда каждый день его пребывания в тюрьме — это колоссальные, трудно предотвратимые убытки для «империи». А Челищев, похоже, не ошибался… Нет, все‑ таки, как глупо у парня жизнь сложилась! Сам виноват, и жалеть его нечего… В благородного мстителя поиграть решил, с Антибиотиком в одиночку потягаться…

«Почему же в одиночку? — возразил сам себе Кудасов. — Он ведь все‑ таки в Генпрокуратуру обращался, досье для них составлял…». Помимо воли, мысли Никиты вновь начали крутиться вокруг пакета, изъятого Ващановым в 354‑ ом отделении связи… Хоть и защищал Кудасов Геннадия Петровича перед Обнорским, а ведь и вправду — странная какая‑ то история с этим досье произошла. Ващанов‑ то его забрал, кстати говоря, в тот день, когда Челищев еще был жив…

Обнорский… Журналист нравился Никите Никитичу — нравился, может быть, как раз тем, чего не было в самом Кудасове — горячностью, некоторой склонностью к авантюризму, своеобразным чувством юмора… Нет, все это, конечно, не главное, — начальник 15‑ го отдела просто почувствовал в Серегине родственную душу, потому что журналист был таким же упертым, таким же «зацикленным» на своей работе, как и Никита… Из Андрея мог бы хороший опер получиться… Такой, какой бы при необходимости пошел до конца, невзирая на риск… Да он и сейчас‑ то норовит влезть в такие темы, в какие не то, что журналисту — оперу‑ то подготовленному соваться опасно… И голова у него варит, и чутье есть. Плохо только то, что Андрей на свое «верхнее чутье» полагается больше, чем на неоднократно проверенные факты — видно все‑ таки что парню, как говорится, школы не хватает… Но и интуицию его не стоит игнорировать, «шестое чувство» — оно у некоторых людей развито почти до экстрасенсорных способностей…

Кудасов вспомнил свою вчерашнюю встречу с журналистом — они пересеклись поздно вечером в маленьком кафе на Суворовском. Серегин был в каком‑ то совершенно заведенном состоянии, курил одну сигарету за другой, матерился безостановочно… У него что‑ то не складывалось в газете — там, несмотря на смену главного редактора, дела шли все хуже и хуже, тираж падал, зарплату постоянно задерживали… Странный у них получился разговор. Андрей продолжал наезжать на Ващанова, настаивал на том, что Геннадий Петрович, недавно получивший полковничье звание, ведет двойную жизнь… В качестве нового аргумента журналист привел совершенно «убойный» факт:

— Знаешь, кого твой Ващанов трахает? В варьете «Тройка» танцует такая Светочка, женщина умопомрачительной шикарности. Тебя это ни на какие мысли не наводит?

— Что ты имеешь в виду? — устало спросил Кудасов — его знобило, а глаза словно пекло изнутри.

— Никита, ты не хуже меня знаешь, что по уровню любовницы судят о степени благосостояния человека… Что, не так?

— Так, — вздохнул Кудасов, но, подумав, добавил: — Как правило.

Подумал Никита в этот момент о Даше — уж она‑ то всяко была пошикарнее какой‑ то прошмандовки из варьете.

— Кстати, Андрей, а откуда у тебя эта информация — насчет Светочки?

Журналист немного смутился, замялся, но потом все‑ таки буркнул неохотно:

— Так… Шепнул один источник… Из того же варьете.

— Шепнул или шепнула?

— Ну, шепнула… Что из того?

Кудасов не выдержал и усмехнулся:

— На подушке в ушко, поди, шепнула?

Обнорский отвечать не стал, но по его вдруг забегавшим глазам Никита понял, что угадал:

— Ну‑ у, старик… Ты же сам себе противоречишь — получается, что тебе можно тетенек из варьете трахать, а Геннадию Петровичу — нельзя. Где тут логика?

— Не передергивай! — снова завелся Серегин. — Я для дела…

— Ага, — меланхолично кивнул Кудасов. — Сочетаешь приятное с полезным. Себя‑ то хоть не обманывай…

— Я не обманываю! И ты не путай разные вещи! У меня с… с моим человеком, может быть, грех чисто случайно вышел — ее каприз, можно сказать… А содержать такую «биксу» мне все равно не по карману! И подарки такие, какие Светочка получает — тоже делать не могу. А ведь у меня между прочим, зарплата побольше, чем у Ващанова, да плюс я подхалтуриваю кое‑ где… И все равно не по карману! А у него откуда бабки? Клад нашел?

— Андрей, — Кудасов дотронулся до руки Обнорского. — Ты лично эти подарки видел? Ты проверил — Ващанов ли их дарил? Бабы, они такого языками наплести могут — только держись… Ты знаешь, сколько раз валютные проститутки, которых я и в глаза никогда не видел, клялись своим подружкам, что я их трахал?

Крыть Обнорскому было нечем. Андрей помолчал, потом поднял чуть красноватые глаза на Никиту:

— Дай Бог, чтобы ты оказался прав. Но ведь с одним‑ то ты спорить не будешь — контора твоя «течет», и «течет» прилично… С высокого уровня… Ты Серегино досье внимательно читал? Помнишь там насчет уровня информированности Виктора Палыча в отношении предпринимаемых против него шагов? Или это, опять скажешь, — факты непроверенные? А Антибиотик‑ то, между прочим, на свободе гуляет! И прекрасно себя чувствует. Он же вас постоянно опережает!

Никита постарался, чтобы журналист не увидел в его глазах усмешку — Обнорский не знал, и не мог знать всего, что делалось в одном только 15‑ ом отделе в отношении Антибиотика… Но какая‑ то правда в его словах все‑ таки была. Утечки информации стали самым настоящим бичом для РУОПа. И ведь — кстати‑ то говоря, — если в прошлом покопаться, то больше всего развалилось именно тех комбинаций, которые курировал как раз Ващанов…

Тот разговор Кудасова с Серегиным закончился как‑ то не очень хорошо — Андрей снова начал требовать, чтобы Никита подключил его к «непосредственной работе» в отношении Антибиотика, а шеф 15‑ го отдела снова пытался отделываться какими‑ то расплывчатыми и неубедительными обещаниями… В результате Обнорский попрощался с Кудасовым довольно холодно, и у Никиты остался неприятный осадок — ему показалось, что Андрей обиделся и что‑ то задумал. Учитывая беспокойную натуру Серегина, можно было не сомневаться в том, что задумал он какую‑ то очередную авантюру…

Никита Никитич снова вернулся мыслями к досье Челищева. Если Сергей располагал достоверной информацией о роли Мухина — тогда дело дрянь… Тогда весь предыдущий «прессинг» — это еще только цветочки, так сказать, пристрелка, тестирование на прочность. А ягодки будут впереди.

Кудасов подумал о том, что надо бы принять дополнительные меры безопасности и в отношении самого себя, и — прежде всего — в отношении Татьяны с Димкой… Береженого Бог бережет. Хотя, конечно, Антибиотик не должен пойти на, как теперь говорят по телевизору, «непопулярные силовые методы решения конфликта». Не должен, но — бывает‑ то всякое… Кудасов вспомнил, как однажды был убит приехавший на «стрелку» с неким Мишей Глуховым «тамбовец» Костя Сидоренко — его просто расстреляли среди бела дня в кафе, где должна была состояться встреча, на которую, кстати говоря, Глухов опоздал… И когда пошел «разбор», Миша громче всех орал, что он — не при делах, что не он навел убийц, а в качестве доказательства приводил как раз то соображение, что уж если бы он, Глухов, и замышлял бы что‑ то против Костина, то сделал бы все тоньше — так, чтобы на него, на Мишу то есть, никто бы никогда даже и не подумал… Глухов напирал на логику — и ведь сумел‑ таки убедить «братву», что не он «снял с пробега» Сидоренко… А Кудасов потом получил совершенно противоположную информацию от своего агента в ближайшем окружении Миши. Все гениальное — просто… Сделай все нарочито грубо, так, чтобы все как бы на поверхности лежало — и люди, привыкшие к мудрым запуткам, засомневаются… «А может, и вправду его подставили, а, пацаны? Ну, не такой же он дурак, чтобы самому так лохануться? »

Вот и Виктор Палыч — оборотень‑ перевертыш, который силен как раз нестандартными ходами и нелогичными (на первый взгляд) решениями. У Антибиотика один принцип незыблем — прав тот, кто сильнее живого и живее мертвого. Вот именно — живее мертвого… Поэтому, хоть и мала вероятность примитивного физического устранения лично его, Кудасова, или попытки похищения Татьяны с Димкой — а все же не учитывать и такой вариант нельзя. Как гласит старое оперское правило: «Все варианты предусмотреть нельзя, но надо…»

Хотя, скорее всего, Виктор Палыч попытается усилить психологический нажим, постарается сочинить какую‑ то провокацию… «Надо будет всем ребятам сказать, чтобы сконцентрировались и проявляли максимум осторожности, чтоб не подставились бы где‑ то по дури…» — подумал Кудасов. Оперов к себе в отдел он собирал поштучно, присматриваясь, «прицениваясь» к каждому, как рачительный крестьянин к лошадям на ярмарке — которому конь не для красивых выездов нужен, не для престижа, а для тяжелой пахоты… Попасть в 15‑ ый отдел было сложно, работать — еще сложнее, но зато Кудасову удалось мало‑ помалу сформировать коллектив единомышленников, коллектив, которому он мог доверять. Отдел давал очень хорошие показатели, но и провалы все‑ таки тоже случались… Трудно объяснимые провалы, кстати говоря — иногда у Никиты действительно складывалось впечатление, что некоторых разрабатываемых им фигурантов кто‑ то словно впрямую предупреждал о готовившихся комбинациях…

Неужели Обнорский все‑ таки прав, и где‑ то в руководстве РУОПа сидит «крот»? Неужели такое возможно? Чисто теоретически — да, конечно, возможно, любой опер знает, что на этом грешном свете бывает все, плюс еще немного. Но практически… «Ващанов, Ващанов… Человек он, конечно, неприятный… Но, кстати, в отличие от многих и многих других милицейских начальников — в оперативной работе разбирается хорошо. Он же сам из оперов, из „земельщиков“… А что, опера никогда не ссучивались? Да сколько угодно — вон, в „Крестах“, „ментовские хаты“ под завязку укомплектованы — правда, в основном сержантами да младшим офицерским составом…»

Никита Никитич вылез из‑ за стола и несколько раз взмахнул руками, прогоняя дремоту. В кабинете, где несмотря на восьмой час вечера находились еще человек восемь, было душно. Кудасов снова сел за стол и продолжил разговор с самим собой: «А если все‑ таки Ващанов? Хуже нет, когда возникают подозрения, которые ни подтвердить, ни опровергнуть — все это сильно деморализует… А сколько раз бандюганы, якобы случайно, паскудную информацию про ребят „роняли“ — специально, с заведомым умыслом на компрометацию. Проверить бы… А как? „Литеры“ ведь на Геннадия Петровича не закажешь, „опушников“ на него не сориентируешь[18]. А может быть, попробовать в лобовую его «пробить»? «Обставиться» грамотно насчет второго, серегинского экземпляра досье, предъявить его Ващанову, снять реакцию… Нет, ерунда сплошная получится — он же не пацан, всю жизнь в розыске, глупо ждать, что Гена завибрирует. Только спугнуть можно, да еще и Андрея подставить… Хотя — Ващанов ведь квасит по‑ черному… Почему он так засаживает‑ то? Каждый день почти… Так водку жрать — любые мозги пропить можно… А если Гену попробовать «прокачать», когда он «на кочерге»[19]? »

Никита Никитич досадливо сморщился — накануне, как раз во время его встречи с Обнорским, в РУОПе отмечали присвоение Геннадию Петровичу полковничьего звания… Кудасов тоже был зван на «фуршет», как и все остальные начальники отделов с заместителями… Не прийти Никита не мог, но, придя, постарался смыться побыстрее — не любил он пьянки на работе, да и вообще пить не любил. И в отделе своем почти «сухой закон» установил — не от ханжества, кстати, а исключительно руководствуясь все теми же принципами «технологической достаточности»: пьющего опера легче переиграть, легче подставить, у него больше уязвимых мест… Но ведь все трактовать можно в зависимости от подхода — некоторые коллеги за спиной Кудасова говорили, что он просто «брезгует с товарищами по оружию стакан поднять». Вот так‑ то…

«А обмывали полковника, видать, знатно — то‑ то у Гены сегодня глаза, как у взбесившегося кролика были. И выхлоп изрядный…». Никита даже пожалел, что так рано ушел с фуршета — была отличная возможность присмотреться к тому, как Ващанов на водочку реагирует: «плывет» ли, «держит ли голову», отключается ли…

Его размышления прервал телефонный звонок. Трещал зеленый аппарат, номер которого был известен далеко не всем — когда Кудасов находился в кабинете, он всегда отвечал на звонки по этому номеру, как бы не был занят.

— Алло, — сказал Никита. — Слушаю вас…

— Привет, товарищ сыщик, — откликнулась трубка Дашиным голосом. — Вы меня еще помните?

Кудасова бросило сначала в жар, потом в холод. Даша… Неужели она в Питере? Звонок был обычным, не междугородным… Господи, хоть бы она была здесь! Дашка! Ведь как почувствовала, что человеку плохо.

— Слушаю вас, — ровным голосом произнес Никита Никитич. — Где вы находитесь?

Это были совсем не те слова, которые ему хотелось прокричать, но в кабинете было полно ребят… Да и сам по себе телефон — аппарат ненадежный.

— А‑ а… Конспирация, — засмеялась Даша на другом конце провода. — Это мы понимаем… Как у вас со временем, товарищ?

Дурачась, она произнесла слово «товарищ» с забавным английским акцентом — «тоуарисч».

«Тоуарисч» вытер тыльной стороной ладони испарину со лба и прежним ровным тоном ответил:

— Да, конечно. Я располагаю временем. Где вы находитесь?