Часть 3. Исповедь. Одержимость

Часть 3

Глава 16

Исповедь

Из школы домой я шла пританцовывая. Точнее, не шла, а летела, не касаясь земли. Во рту по‑ прежнему ощущался сладковатый привкус крем‑ брюле. Вернувшаяся из библиотеки мама смотрела на меня с нескрываемым любопытством. Меня буквально распирало от желания поскорее все ей рассказать, но нужно было дождаться подходящего момента. И мама, сама того не зная, мне в этом помогла, попросив помочь ей накрыть на стол.

– Ты уже определилась, какой подарок хочешь на Рождество? – спросила она, передавая мне столовое серебро.

Я улыбнулась ей и, встав на цыпочки, радостно воскликнула:

– Я уже получила то, чего хотела больше всего на свете, – себя саму! Все мои двойники соединились в одно целое. Ну, или почти все.

– Ох, не может быть! Неужели все закончилось? – радостно всплеснув руками, спросила она.

Я кивнула и улыбнулась такой широкой, счастливой улыбкой, что мои щеки едва не треснули от напряжения.

– О Энджи, дорогая моя! – воскликнула мама, прижимая меня к себе дрожащими руками. – Такой огромный подарок под елку не поместится, – сказала она, всхлипывая, и прижалась губами к моему уху.

В последнее время она стала очень сентиментальной.

– Мама, мамочка, мамуля! – радостно пропела я и обняла ее. Раздался тихий звон серебра, и я развела руки в стороны, чтобы случайно не уколоть ее вилкой или ножом. – Ты права. Тогда я, пожалуй, остановлюсь на сапогах для верховой езды. Что ты на это скажешь?

Этот выбор, похоже, сделала за меня Болтушка. Однако после того, как мы превратились в единое целое, ее желания стали моими желаниями.

– И это все? – спросила мама, отстранившись. Ее порозовевшее лицо было влажным от слез.

– Эти сапоги безумно дорогие, – заметила я. Зайдя в магазин, который находился прямо рядом с конюшнями, я поинтересовалась их ценой.

– Может быть, ты хочешь, чтобы мы купили тебе еще и эти странные штаны? – спросила она, вытирая глаза.

Они тоже стоили невероятно дорого.

– Нет, не хочу. Мне вполне удобно в своих кожаных джинсах, – ответила я. – И вот еще что…

Я не решалась спросить об этом. До Рождества оставалось всего две недели, и меня мучил только один вопрос: кто будет сидеть за нашим праздничным столом?

Больше всего на свете мне хотелось снова увидеть бабушку. Мне нужно было поговорить с ней, объяснить ей все. Когда я вспоминала о том, как она посмотрела на меня в последний раз, в душе все переворачивалось. Она ни разу не навестила меня в больнице. Я не получила от нее ни одной открытки. Меня также очень волновало и то, смогу ли я объясниться с отцом.

Поэтому я, набравшись смелости, задала этот больной вопрос маме. Положив руки мне на плечи, она пристально посмотрела на меня. Ее глаза еще никогда не были такими серьезными и печальными.

– После того как Биллу вручили официальное предписание, запрещающее ему приближаться к тебе, бабушка сказала, что больше никогда не приедет к нам. Она добрых полчаса кричала на меня и ругалась, обвиняя в том, что я заставляю ее выбирать между сыновьями. Это было ужасно! – сказала мама.

Увидев гримасу боли и ужаса на ее лице, я поняла, что это была версия «лайт» ее разговора с бабушкой, а на самом деле все было намного хуже.

– Она даже не хочет сказать нам спасибо за то, что задница Билла сейчас не на тюремных нарах?

– Нет, не хочет. Она до сих пор не верит в то, что все, что ты… мы рассказали, правда. И прошу тебя, дорогая, никогда не употребляй слова «задница».

– О‑ о! А что по этому поводу думает папа? – спросила я.

– Ему сейчас очень тяжело. Ведь он любил Билла.

Словно услышав эхо из далекого прошлого, я сказала:

– Да, и я тоже.

Мама сжалась, опустив руки.

– Мне очень жаль. Значит, папа наконец поверил мне?

Мама кивнула, не глядя на меня.

– Доктор Грант смогла найти убедительные доводы, – сказала она. – Если бы мы смогли уговорить ее выступить в суде, то…

– Все, хватит! Так мы можем договориться бог знает до чего. Билл был несовершеннолетним мальчишкой, конечно, за исключением последнего случая, – твердо произнесла я, понимая, что у нас нет никаких вещественных доказательств, только свидетельства типа «он сказал», «она сказала». Даже если бы они у нас были, это все равно ничего бы не изменило. Как ни странно, но за совершение инцеста закон предусматривает гораздо более мягкое наказание, чем за изнасилование. Мы сделали все, что могли. – Главное, что он теперь и близко ко мне не подойдет. И это не может не радовать.

Подойдя к столу, я аккуратно разложила вилки и ложки.

– Мне бы очень хотелось, чтобы все сложилось по‑ другому, чтобы я могла все вернуть назад и заново прожить свою жизнь.

– Только не заставляй меня все начинать сначала, – сказала мама и опять заплакала. Схватив салфетку, она принялась вытирать лицо. – Я снова и снова спрашиваю себя, не замечала ли я чего‑ нибудь странного. Может быть, были какие‑ то явные признаки, а я просто не обращала на них внимания? Ты всегда была веселым, жизнерадостным ребенком. Даже сейчас, триста пятьдесят раз перетряхнув всю свою память, я ничего не могу вспомнить.

– Понимаешь, мама, все это было настолько глубоко спрятано в моем подсознании, что я сама узнала обо всем только после того, как начала посещать сеансы психоанализа. Я ни в чем не виню ни тебя, ни папу.

Мама посмотрела на меня с надеждой и в то же время с сомнением.

– Это правда, мама, – сказала я и, чтобы она поверила в искренность моих слов, обняла ее, осторожно прижавшись к ее растущему животу.

Он как‑ то странно дернулся, и что‑ то ударило меня.

– Мама, да он уже брыкается! – воскликнула я.

– О да. Немного рановато, конечно, – сказала она, погладив свой живот. – Ты действительно почувствовала, как он пнул тебя?

– Это так необычно! – Я засмеялась. – У него большая ножка.

– Похоже, ты больше хочешь брата, чем сестру.

– Я не знаю, почему я сказала «он». Мне все равно. Если у меня будет сестра, это тоже замечательно. – Я вдруг поняла, что это чистая правда.

Когда в семье появится еще один маленький человечек, это отвлечет нас от грустных мыслей и мы перестанем копаться в прошлом и изводить себя одними и теми же вопросами. Я была готова забыть обо всем и жить дальше. Но мне нужно было, чтобы мама и папа сделали то же самое. Мама уже почти «созрела», а вот с отцом все было намного сложнее. После жуткой резни в День благодарения он так и не смог полностью прийти в себя.

Несмотря на то что я пропустила целую неделю занятий в школе, а последнюю неделю посещала только некоторые уроки, это никак не отразилось на моей успеваемости, и я была готова двигаться дальше. Школьный консультант‑ психолог заставил меня пройти пару тестов и сказал, что все мои учителя дали мне хорошие рекомендации, так что после рождественских каникул я спокойно могу перейти в десятый класс. Проведя три месяца с тринадцати‑ и четырнадцатилетними, я уже была вполне готова к общению с более взрослой компанией, хотя это означало, что у меня появятся новые одноклассники. Пришло время покончить со своей добровольной изоляцией и «выйти в люди». Несмотря на то что Кейт, моя северная звезда, была чудесной подругой, мне хотелось завести новые знакомства, расширить круг друзей, а еще мне хотелось попытаться помирить ее с нашими старыми друзьями и самой восстановить с ними отношения.

Было у меня еще одно дело, которое непременно нужно было уладить. Я уже две недели не видела Абраима. Кейт организовывала нам двойные свидания, но мы с Абраимом не звонили друг другу и ни разу без Али и Кейт никуда не ходили. Наше общество не смущало этих двоих. Возможно, им, хотя они в этом и не признавались, нравилось заниматься любовными играми на публике. Однако я была уверена, что, для того чтобы наши с Абраимом отношения развивались дальше, нам необходимо проводить время только вдвоем. Кроме того, мне уже хотелось рассказать ему кое‑ что о себе, стать с ним более откровенной. Он должен понять, что история о медвежьем капкане – не совсем плод моего воображения, что в ней есть доля истины и теперь он встречается только с одной девушкой, и я, может быть, когда‑ нибудь расскажу ему об остальных.

Сделав глубокий вдох, я сказала себе, что нужно быть более смелой. Я позвонила Кейт и попросила дать мне номер мобильного телефона Абраима.

Буквально после второго гудка Абраим ответил:

– Энджи! Привет! – У него был хриплый, прерывистый голос, и я подумала, что он еще не отдышался после длительной пробежки.

– Да, это я. Привет, – сказала я и замолчала. Как только я услышала его голос, специально приготовленная мною речь моментально стерлась из памяти.

– У тебя все хорошо? – спросил он.

Этот вопрос растопил лед, сковавший меня.

– Да, ты даже не представляешь, насколько хорошо, – сказала я. – Мы не могли бы…

– Ты не хочешь…

Эти две фразы мы с ним произнесли одновременно.

– Ты первый, – сказала я.

– Ты не хочешь сходить куда‑ нибудь сегодня вечером?

– Конечно хочу, – ответила я.

Интересно, он почувствовал, что я улыбаюсь? И тут я вспомнила о том, что сегодня пятница и что я уже обещала Харрисам посидеть с Сэмми.

– Ты не против, если мы встретимся попозже? Часов примерно в девять. Я сегодня сижу с соседским ребенком, но обычно в девять они уже возвращаются домой. Мы можем сходить куда‑ нибудь поесть пиццу или мороженое.

– Да, это было бы замечательно, – сказал Абраим. – Я уже договорился с братом насчет машины. Я сам хотел… хотел позвонить тебе.

Мое сердце затрепетало от радости. Я знала, я чувствовала это! Я буквально увидела, как он сидит на кровати и репетирует свою речь.

– Значит, до вечера.

– До вечера, моя Энджи, – сказал он.

Наверное, он хотел казаться романтичным. И, как ни странно, ему это удалось.

Когда я пришла к Харрисам, Сэмми явно был не в духе. После того как у него прорезались целых четыре зуба, его постепенно перевели с детского питания на обычную пищу. Он сидел на своем высоком стуле‑ столе и громко стучал ложкой по тарелке с омлетом. Куски омлета, разлетаясь во все стороны, падали на пол, и, естественно, в рот Сэмми ничего не попадало.

– Энни, Энни! – радостно забулькал он, увидев меня.

– А кто мой самый любимый мальчик? – спросила я.

Он сразу поднял вверх правую ручку. На то, чтобы научить его этому трюку, я потратила целых две недели.

– Сэм‑ м‑ м‑ м, – закричал он, выплевывая омлет.

Присев на корточки, я вытерла ему рот и начала подбирать с пола куски омлета.

– О, дорогая, не стоит этим заниматься, – сказала стоявшая ко мне спиной миссис Харрис. – Я сама все уберу.

– В таком красивом платье?

Она была в шелковом платье насыщенного темно‑ красного цвета, а ее плечи покрывала блестящая золотистая накидка. Услышав мой комплимент, она повернулась.

– Великолепное платье. У вас сегодня какое‑ то мероприятие?

– Сотрудники кафедры доктора Харриса устраивают рождественскую вечеринку. Надеюсь, они забыли о том, что в прошлом году я надевала это же платье.

– Даже если они не забыли, это ничего не меняет, – сказала я. – Платье очень красивое.

К этому моменту я уже успела все убрать с пола, и ей не пришлось наклоняться.

– Сэм, хочешь поиграть с машинками? – спросила я.

– Од‑ д‑ д, – пробормотал он, и я решила, что это означало «да».

– Все, мы уходим, – сказала миссис Харрис. – Как хорошо, что он никогда не капризничает, когда мы оставляем его с тобой. Он вел себя просто ужасно со своими предыдущими нянями, пока…

Она замолчала, пытаясь подобрать нужные слова, чтобы не задеть меня.

Я помогла ей:

– Пока я не вернулась домой.

– Да, пока ты не вернулась домой.

– Но тогда он был еще очень маленьким.

– Ну да, – согласилась миссис Харрис, наклонив голову. – Однако я думаю, что дело не только в этом. Ты понравилась ему и смогла поладить с ним. Нам действительно повезло с тобой.

В кухню заглянул доктор Харрис.

– Добрый вечер, Энджи, – сказал он. – Если захочешь, можешь включить телевизор. Звони, если что. У тебя есть номер моего пейджера.

Он подошел к Сэмми и взъерошил его пушистые волосики.

– Сэм, ты остаешься за хозяина. Веди себя прилично, – попросил он сына.

– У вас великолепный смокинг, – сказала я, отметив, что его жилет прекрасно гармонирует с платьем миссис Харрис.

Они вышли из кухни через дверь, ведущую в гараж. Через несколько минут я услышала, как заревел мотор «мазератти». Это была самая красивая машина на нашей улице. Как хорошо, что Харрисы такие простые и приятные люди. Они могли бы построить себе огромный дом прямо на берегу океана, однако поселились здесь, в весьма скромном, непрезентабельном районе города.

– Итак, маленький Сэм, сейчас и у тебя будут красивые машинки, – сказала я и вытащила из холодильника кусок чеддера, а из буфета пачку печенья.

Квадратный кусок сыра, в который я воткнула четыре круглых печенья в качестве колес, голодный малыш принял за машину. Издавая звуки, имитирующие рев мотора, я покатила машинку по лотку, приделанному к столику, к руке малыша.

Он схватил ее и засунул себе в рот.

– Ще‑ ще, – потребовал он, и я сделала ему еще одну машинку.

У нас с Сэмми был свой вечерний ритуал. После ужина – теплая ванна. Я сначала очень боялась, что он может утонуть. Однако после того, как миссис Харрис показала мне, как пользоваться специальным резиновым кольцом, которое вставляется в сливное отверстие и помогает регулировать уровень воды, этот страх прошел. Сидя в ванной, Сэм играл с резиновыми утятами до тех пор, пока вода не стала прохладной. Только после этого он разрешил вытащить себя из ванны. Я завернула его в толстое полотенце и, распевая песенку про маленьких утят, насухо вытерла его. Потом быстро, чтобы, не дай бог, не произошло ничего неожиданного, надела памперс. После этого я усадила его на пол в его спальне и, покопавшись в шкафчике с его одеждой, нашла пижаму, похожую на костюм Бэтмена. Я знала, что это любимая пижама малыша.

– Энни, Энни! – закричал он.

Повернувшись к нему, я увидела, что малыш стоит на ножках, вытянув вперед маленькие ручки. Он пошел ко мне, но, сделав три шага, плюхнулся на пол, на свою завернутую в памперс попку.

– Ты ходишь, Сэм! Вот это да! А ну‑ ка, попробуй еще раз.

– Ще‑ ще, – пролепетал малыш и, встав на четвереньки и покачавшись из стороны в сторону, поднялся на ноги. На этот раз он сделал целых пять шагов и снова уселся на пол.

Схватив его на руки, я начала кружиться с ним по комнате.

– Ты сделал это, ты сделал это! – пропела я. – Ты прошелся на своих собственных ножках!

Харрисы будут в восторге, когда узнают об этом, и, конечно, немного расстроятся из‑ за того, что не увидели, как малыш сделал первые в своей жизни шаги.

– Черт, мне нужно было снять это на видео! – сказала я ему. Однако в том, что этот момент сохранится именно в моей памяти, было что‑ то особенное.

– Ще‑ ще! – требовал малыш, извиваясь в моих руках. Ему хотелось, чтобы я посадила его на пол.

Целых полчаса мы с ним играли в «ще‑ ще»: он делал несколько шагов, после этого я брала его на руки и кружилась по комнате. Наконец, когда мы с ним оба выбились из сил, я сказала:

– Пришло время немного почитать, но сначала мы почистим четыре твоих маленьких зубика.

В этом доме было принято читать перед сном. В спальне супругов Харрисов по обе стороны кровати располагались книжные шкафы. С той стороны, где спала миссис Харрис, на полках стояли детективные романы, а с той, где спал ее муж, – медицинские «триллеры». У Сэма тоже были свои книги. Сегодня он схватил со своей полки книгу, которая называлась «Яичница с ветчиной», и забрался ко мне на колени. По вполне понятным причинам эта книга стала его любимой.

– Фам‑ ам‑ фам! – прощебетал он. – Дих‑ дох. Дих‑ дох.

– Что это значит, малыш? – спросила я.

В этот момент в дверь позвонили.

Странно, кто бы это мог быть? Взяв Сэмми на руки, я пошла в прихожую. Подойдя к двери, я заглянула в глазок и увидела огромное, искаженное линзами лицо Абраима.

Как только я открыла дверь, в прихожую хлынул холодный воздух.

– Привет, что ты здесь делаешь? – спросила я.

В его черных глазах отражался свет рождественских лампочек.

– Уже девять часов. Твоя мама сказала, что ты еще занята. И еще она сказала, что я могу прийти к тебе сюда. Но я могу подождать в машине, если ты не хочешь, чтобы я входил в дом. Твои работодатели могут это неправильно понять…

– О господи! Входи быстрее. Прости, я забыла, что у них сегодня праздничная вечеринка и они немного задержатся.

Нерешительно потоптавшись на пороге, он вошел в дом, и его внимание сразу привлекли старинные книги по медицине. Они лежали на столе в холле, одновременно являясь и частью интерьера, и предметом увлечения хозяина дома.

– Очень красивый дом, – сказал Абраим.

– Согласна. Когда‑ нибудь и у вас будет такой дом, будущий доктор Рахим, – сказала я, желая поддразнить его. – Давай, проходи. Я как раз укладываю Сэмми, ему пора спать. Мы с ним сейчас читаем книгу.

Абраим удивленно поднял брови:

– Он умеет читать?

– Какой же ты глупый. Нет, конечно. Я ему читаю, а он слушает и, я надеюсь, страницы рвать не будет.

Абраим уселся на пол. Сэм сидел у меня на коленях и, сунув в рот большой палец, внимательно слушал историю о мальчике Сэме и его переборчивом друге, не имевшем имени. Забыв о том, что у меня сегодня в два раза больше слушателей, я, как всегда, увлеклась, и к тому времени, как дошла до фраз «И я съем их в лодке. И я съем их вместе с козликом» и так далее, я уже не читала, а цитировала по памяти, как заправская театральная актриса. В конце Абраим наградил меня аплодисментами, и я густо покраснела от смущения.

– А теперь пора бай‑ бай, – сказала я Сэму, и он сладко зевнул.

Вот вам сила внушения.

Он улегся на бок в своей кроватке, и я поправила его пижаму.

– Спокойной ночи, малыш, – прошептала я и поцеловала его в ушко.

– Тебе это нужно? – спросил Абраим. Наклонившись, он поднял лежавшее под кроваткой одеяло Сэма в бело‑ голубую клетку.

– Спасибо, – сказала я, взяв у него одеяло.

Как только мои пальцы погрузились в мягкий ворс, у меня вдруг потемнело в глазах и закружилась голова. Все это продолжалось пару секунд. Почувствовав, что у меня подкашиваются ноги, я схватилась за перила кровати, чтобы не упасть.

– Ой, что‑ то голова закружилась! Наверное, я слишком быстро встала. – Я часто заморгала, пытаясь окончательно прийти в себя. – Вот, Сэмми, твое одеяльце.

Малыш потянулся, не открывая глаз и продолжая сосать палец.

Мы на цыпочках вышли из детской, осторожно закрыв за собой дверь. Моя блуза и руки все еще пахли детским шампунем.

– Хочешь чего‑ нибудь съесть или выпить? – спросила я. – Хозяева, конечно же, не будут возражать.

– Нет, спасибо, я ничего не хочу, – сказал Абраим как‑ то не совсем уверенно. – Может быть, мне все‑ таки лучше подождать в машине?

Закатив от досады глаза, я ответила:

– Не говори глупости. Пойдем в гостиную и проверим, как у них работает стереосистема.

Я повела его в комнату, которая была моей самой любимой в этом доме. Там стояли два кожаных дивана и два одинаковых кресла, обтянутые ярко‑ желтой, как солнечный свет, кожей. Пол из светлого бука почти весь был покрыт разноцветным ковром модного дизайна. Все светильники и столы были изящными, металлическими, выдержанными в одном стиле. Две огромные колонки стояли по обе стороны от камина, а остальные части стереосистемы были вмонтированы в потолок по всему периметру. Несмотря на то что дом был одноэтажным, эта комната имела сводчатый потолок и огромное, от пола до потолка, окно, из которого открывался великолепный вид на горы.

Это окно создавало прекрасный фон для громадной, высотой в три с половиной метра, новогодней елки, которую Харрисы поставили после Дня благодарения. Это было не искусственное, а живое дерево. Его украшали белые и золотистые шары, ангелочки, звезды и электрические гирлянды.

Я включила гирлянды, чтобы показать Абраиму елку во всей красе. Запах хвои, наполнявший комнату, казался мне очень знакомым, приятным и успокаивающим.

Абраим окинул взглядом елку, начиная от перевязанных красными ленточками пакетов, лежавших под деревом, и до хрустальной звезды, украшавшей макушку, которая почти касалась балок, поддерживающих потолок.

– Фантастика! – произнес он. – Рядом с этой елкой наше приземистое деревце высотой примерно метр восемьдесят выглядело бы совершенно убогим.

– У вас есть елка?

– Да, этот обычай существует не только в странах Запада, но и на Востоке. И мне очень нравится, что под елкой всегда можно найти подарки.

Мерцающие огоньки начали гаснуть, и я, нырнув под елку, подергала электропровод. Гирлянды снова загорелись, а на пол посыпались сухие иголки.

– Наверное, где‑ то отходит контакт, – объяснила я.

Абраим вытащил пару иголок из моих волос.

– Я думаю, что елки срезают еще на Хеллоуин. Увидев нашу чахлую елочку, я уже готов был произнести фразу, которую говорят врачи, – «Скончался по пути в больницу». Однако нам удалось оживить ее. Мы развели в воде сахар и поставили в эту воду деревце.

– И после этого ты решил стать врачом и лечить деревья? – пошутила я и взяла пульт управления стереосистемой. – Какую музыку ты любишь?

– Я тебе предоставляю право выбора.

– Что ж, тогда выберем что‑ нибудь не очень громкое, потому что Сэм еще не заснул, – сказала я и выбрала легкий джаз.

– Ты так с ним умело управляешься! – Абраим не скрывал своего восхищения. Он сел в одно из низких кресел и погладил рукой его желтую обивку. – У тебя это получается легко и естественно.

– Это здорово, правда? В смысле, у нас ведь скоро свой младенец появится.

От удивления его глаза буквально вылезли из орбит.

– У нас? – испуганно взвизгнул он, и его лицо вмиг стало, как свекла.

Я прыснула.

– О господи! Не у нас… с тобой. В моей семье. Как это ни странно звучит, но моя мама беременна.

Оправившись от шока, он снова начал дышать.

– Значит, ты скоро станешь сестрой, – сказал он.

– Да. Мама уже довольно немолода для того, чтобы рожать детей, и все будут думать, что это мой ребенок, что я «залетела» и родила. Ну, по крайней мере, те, кто нас не знает.

– Ох, уф‑ ф… – Он явно хотел что‑ то сказать, но решил промолчать.

Повисла неловкая пауза. Мы оба пытались сообразить, что делать дальше. Я собиралась рассказать ему то, что, по моему мнению, он должен был знать. Однако я не могла говорить, глядя ему в лицо. Я легла на диван и, положив голову на подлокотник, принялась разглядывать узоры на деревянных панелях красного дерева, которыми был обшит потолок.

Мой голос едва заметно дрожал, когда я заговорила:

– Понимаешь, в моей жизни был такой странный период, о котором я совершенно ничего не помню. Я должна все тебе объяснить.

Я почувствовала, как его теплая ладонь легла на мое плечо.

– Ты потерялась, – сказал он. – Я знаю об этом. Твои родители продолжали жить в нашем городе. Я уже говорил тебе, что прочитал все статьи в старых газетах и все, что сообщалось о тебе на YouTube.

Да, правильно.

– Когда я вернулась, выяснилось, что я ничего не помню. То есть вообще ничего.

– Это очень… неприятно, – предположил он.

– Ужасно неприятно. Однако сейчас я уже кое‑ что вспомнила, – сказала я, продолжая внимательно разглядывать высокий потолок. – На самом деле меня похитили, – призналась я и, подняв руки, показала шрамы на запястьях. – И меня, похоже, держали в плену. По крайней мере, какое‑ то время.

– Стокгольмский синдром? – спросил он.

– Что это такое?

– Это когда пленник со временем начинает думать так же, как и его тюремщик, и не пытается освободиться.

Я покрутила серебряное обручальное кольцо, которое было на моем пальце. Мне почему‑ то по‑ прежнему хотелось видеть его на своей руке. Может быть, Абраим прав и это какой‑ то синдром.

– Прочитай, что там написано, – сказала я. – Это страшно.

Абраим молчал.

Черт. Я не права! Зачем я вывалила на него одним махом столько странной, не поддающейся пониманию обычного человека, информации? Да, Абраим, похоже, не скоро заговорит.

Впрочем, мне и самой было над чем поразмыслить. Я ждала, что он сейчас встанет и уйдет и никогда больше не захочет со мной разговаривать.

Однако этого не произошло. Он подошел ко мне и, наклонившись, поцеловал меня, лежащую лицом вверх. Его глаза стали влажными.

– Ты в порядке? – прошептал он.

– Кажется. Да, в порядке, – сказала я. Мои глаза тоже наполнились слезами. Его нежность тронула меня до глубины души.

Став на колени перед диваном, он погладил меня по щеке.

– Как тебе удалось пережить все это и не сойти с ума? Как ты смогла выстоять и не покончить с собой? Должно быть, ты обладаешь огромной, невероятной волей к жизни.

Я задумалась, поджав губы. Хватит ли у меня смелости рассказать ему все прямо сейчас?

Пока я подыскивала нужные слова, зазвучала новая мелодия. Она была такой волнующей, нежной и страстной, что я забыла обо всем на свете. Я пришла в себя, только когда почувствовала, что Абраим обнял меня. Крепко прижав меня к себе, он произнес хриплым голосом:

– Как жаль, что я не мог тебя спасти. Как жаль, что я не знал, где тебя искать.

– Этого никто не знал, – прошептала я. – Но все равно спасибо тебе.

Я тоже обняла его, а потом нас закружила музыка и мы утонули в мягкой коже дивана. Он целовал меня, и я отвечала на его поцелуи. Самым удивительным было то, что все это я воспринимала как нечто новое и приятное. Мне казалось, что до этого милого, доброго и нежного парня меня еще никто и никогда не целовал. Я была уверена в том, что он сможет защитить меня, что он хочет меня, хотя и знает, что я далеко не невинная девочка и что моя душа и мое тело подвергались издевательствам и насилию.

Слезы счастья щекотали мои ресницы. Ощутив соленый привкус, он приподнялся и посмотрел на меня. В его глазах застыл немой вопрос.

– Что такое? – спросил он. – Прости меня. Я слишком увлекся, да?

Я улыбнулась и вытерла глаза, но слезы все равно продолжали бежать ручьем.

– Я просто очень счастлива. Мне невероятно повезло, – сказала я. – Но это слишком хорошо для того, чтобы быть реальностью. Я боюсь проснуться.

Он покраснел от удовольствия и улыбнулся, а потом снова прижался головой к моей голове, желая подарить мне еще одну порцию счастья. Время пробежало незаметно, пока я изучала его, а он меня, покрывая нежными поцелуями губы, щеки и шею друг друга.

Часы на каминной полке пробили одиннадцать. Он отстранился.

– О, дорогая, уже очень поздно. Мне лучше уйти до того, как вернутся твои работодатели. Энджи, если ты сейчас же не перестанешь смотреть на меня вот так, то я снова начну целовать тебя как сумасшедший, и мне страшно даже представить, что хозяева дома увидят, когда войдут сюда.

– О‑ о, они увидят, что у нас романтическое свидание… Прости меня.

– Вот теперь я тебе скажу: какая же ты глупая. Я ни о чем не жалею и ни за что бы не променял этот вечер на поход в кино с поеданием попкорна. А как ты смотришь на то, если мы с тобой завтра сходим куда‑ нибудь поесть пиццу или, может быть, придумаем что‑ нибудь необычное, типа боулинга?

– Я запросто могу набрать девяносто пять очков. По крайней мере, раньше мне это удавалось, – предупредила его я и заставила себя вылезти из углубления, которое продавило мое тело в диване.

– Ух‑ х. Если ты такой мастер, то мне придется нелегко.

Я решила не признаваться, что до мастера мне еще очень далеко.

– Как ты смотришь на то, чтобы заехать за мной в шесть? – спросила я.

– Очень даже положительно смотрю.

Он обнял меня за талию, и мы направились в прихожую. Его куртка висела на вешалке. Надев ее, он наклонился и, схватив меня, снова прижал к себе и поцеловал. Это был прощальный поцелуй. Однако он длился до тех пор, пока часы не пробили четверть двенадцатого. К этому моменту я уже едва дышала и у меня ужасно кружилась голова.

Я немного постояла возле двери, глядя на его отъезжающую машину, а потом пошла в детскую, чтобы посмотреть, как себя чувствует Сэм. Выяснилось, что он перевернулся на спину, сбросив с себя все одеяла. Я снова укрыла его и села возле кроватки, поглаживая пальцами мягкое шерстяное одеяльце. Ощущение было таким приятным, что меня начало клонить в сон. Я смотрела, как дышит малыш, как поднимается и опускается его маленькая грудка, и мои глаза закрылись.

Услышав, как открывается дверь гаража, я вздрогнула и побежала в кухню встречать Харрисов.

– О Энджи! – воскликнула миссис Харрис. – Я дико извиняюсь за то, что мы вернулись так поздно. Мы увлеклись и потеряли счет времени.

– Все нормально, – сказала я. – Мы тут замечательно провели время. Сэм начал ходить. Он самостоятельно сделал несколько шагов.

– О‑ о! Это чудесно! – Она обняла меня. – Тебе, наверное, было очень забавно на это смотреть. Ты слышал, дорогой? – обратилась она к мужу, когда тот вошел из гаража в кухню. – Наш малыш уже начал ходить!

– Эй, эй, эй! – закричал мистер Харрис, обнимая свою жену. – Жду не дождусь утра, чтобы увидеть это. Проводить тебя домой, Энджи? Джинни уже рассказала тебе? Мы так здорово повеселились! Танцевали как ненормальные, под эти забавные, старые, замшелые песни и совершенно не следили за временем.

Часы пробили час ночи, поставив тем самым восклицательный знак в конце его реплики.

Уже час ночи? Ого! Для меня время тоже пролетело совершенно незаметно. Наверняка я крепко уснула, сидя возле кроватки малыша.

Суббота предназначена для того, чтобы можно было как следует выспаться и, встав с постели, почувствовать себя бодрой и отдохнувшей. Однако когда мама в третий раз разбудила меня, то часы уже показывали половину третьего, а мои глаза по‑ прежнему не открывались. Мне казалось, что их потерли наждачной бумагой. Я не могла заставить себя встать с кровати до тех пор, пока мама не пригрозила, что больше не разрешит мне допоздна засиживаться у Харрисов, раз я после этого сплю полдня. Вспомнив, как замечательно шелестела стодолларовая купюра в моем кошельке («Ты сегодня работала в два раза дольше обычного, к тому же тебе пришлось задержаться после полуночи», – объяснил доктор Харрис дополнительную оплату), мне захотелось доказать, что я могу взять себя в руки. И ведь я проспала больше двенадцати часов! Подумав об этом, я моментально выпрыгнула из постели.

Открыв шторы, я сказала «здравствуй» новому дню. Мне пришлось отодвинуть в сторону кресло‑ качалку, чтобы подойти к окну, и внезапно сильный спазм скрутил желудок. Меня словно предупреждали: обрати внимание, кресло передвинуто. И это произошло ночью. Оно само передвинулось, без чьей‑ либо помощи. Одеяло, которое обычно лежало на кресле и всегда было аккуратно сложено, свернули в какую‑ то странную сосиску. На ковре остались две глубокие полосы – следы от полозьев кресла. Я прикоснулась к сиденью и к своему ужасу почувствовала, что оно все еще теплое.

Черт знает что такое! Это была все та же сумасшедшая любительница покачаться в кресле. Она не была одной из них. Она была отдельным персонажем. И она по‑ прежнему во мне.

Глава 17

Одержимость

Вчера мы с Линн договорились сократить количество сеансов до одного раза в неделю. Мы с ней обе были уверены в том, что основная и сама тяжелая работа уже сделана. Похоже, мы ошиблись. Все совсем не так. Теперь она снова была мне нужна.

Когда я поняла, что, какой бы уставшей я ни была, как бы крепко ни спала, сумасшедшая любительница покачаться все равно сможет заставить мое тело подняться с кровати для того, чтобы подчинить меня своей воле, мое сердце учащенно забилось. Это недопустимо, и с этим срочно нужно было что‑ то делать.

Стоя на верхней ступеньке лестницы, мама снова крикнула:

– Ты наконец встала?

– Да. Я через минуту спущусь, – буркнула я.

– Мне все это уже надоело.

– Я уже встала! – крикнула я.

– Папа в саду, он подрезает розы. Ты могла бы ему помочь.

Да, это как раз то, ради чего стоит вставать с кровати.

– День сегодня выдался просто замечательный! – пропела мама.

Для нее он, может быть, и замечательный. Со вчерашнего дня она пребывала в приподнятом настроении. Однако что касается меня, то сегодня ночью мое счастье разбилось вдребезги. Мне нужно было посоветоваться с Линн. Без свидетелей. Так, чтобы мама ничего не узнала. У нее сейчас и без меня забот хватает – папа, малыш и подготовка к Рождеству.

Поэтому, выйдя из кухни, я поднялась на второй этаж и зашла в кабинет отца. Плотно закрыв за собой дверь, я позвонила Линн, набрав специальный номер, который она давала пациентам для экстренной связи.

Она сразу же ответила:

– Это Энджи?

Правильно. У нее определился мой номер телефона.

– Здравствуйте, Линн. У меня есть новости, – сказала я спокойным голосом, стараясь не выказывать волнения. – Помните, было время, когда какая‑ то сумасшедшая любительница покачаться в кресле не давала мне спать по ночам?

Несмотря на то что вопрос был риторическим, я все равно ждала ответа на него.

– Конечно помню, Энджи.

– А помните, когда никто из моих двойников так и не сознался в том, что это был именно он или она, мы решили, что по ночам в кресле качается Девочка‑ скаут? Так вот, угадайте, что я вам сейчас скажу.

– Это была не она. Понятно.

– Бинго[12]. Да, это был кто‑ то другой. Линн, у меня снова появились провалы в памяти. Это случилось прошлой ночью. Я не помню, что я делала целых два часа – именно тогда, когда я не спала. Она снова заставила меня проснуться. Я не знаю, как мне быть.

Даже по телефону голос Линн звучал спокойно и размеренно.

– Мы обязательно разберемся с этим. Все будет хорошо, Энджи. Не волнуйся, – сказала она. – Если ты хочешь встретиться со мной до запланированного сеанса, то мама может привезти тебя ко мне сегодня. В любое время. Правда, я собиралась сегодня заняться рождественским шопингом, но это можно сделать в другой день.

– Я сейчас спрошу у мамы. Вы подождете?

Я побежала вниз, пытаясь на ходу придумать какое‑ нибудь правдоподобное объяснение, зачем мне понадобился дополнительный сеанс. Озарение снизошло на меня на лестничной площадке, и когда я вошла в кухню, то уже знала, что нужно сказать.

– Мама, прошу тебя, отвези меня к доктору Грант. Сегодня ночью я видела кошмарный сон. Именно поэтому я так плохо спала, – сказала я. – Меня преследовали какие‑ то странные мысли, и я долго не могла заснуть.

– Бедная девочка! Конечно я отвезу тебя.

Через полчаса мы с ней прыгнули в машину и поехали. Я даже не успела как следует высушить после душа волосы. Посмотрев на маму, я поняла, что ей хочется расспросить меня поподробнее о том, что за кошмар привиделся мне ночью, поэтому мне пришлось сочинить историю о том, что меня замотали в какой‑ то кокон и я начала там задыхаться. И в этом даже была немалая доля правды. У меня действительно так сдавило грудь, что было трудно дышать.

– Во мне поселился призрак! – сказала я Линн. – Я чувствую себя старым домом с привидениями, которые постоянно чем‑ то гремят на чердаке.

Она улыбнулась мне доброй, полной сочувствия улыбкой. Это была ее фирменная улыбка.

– У тебя есть какие‑ нибудь мысли по этому поводу?

Я буквально сломала себе голову, пытаясь понять, что бы это могло быть. Вроде бы уже не осталось никаких тайн. Однако в тех воспоминаниях, которые мне передали мои двойники, я не нашла упоминай об этом. Если существует еще одна девочка, то ни Девочка‑ скаут, ни Болтушка не знали ее. Девочка‑ скаут и Потаскуха общались между собой через дверь, в буквальном смысле, а это значит, что Потаскуха тоже не знала ее. Хотя она как‑ то сказала мне о том, что ее прогнали и ее место занял кто‑ то другой. Это подозрительно. Даже очень подозрительно. Ведь сейчас я уже точно знаю, что ее заменила не Девочка‑ скаут. Как я это поняла? Все очень просто: я ничего не помню о том времени.

А еще Ангел как‑ то произнес одну очень странную фразу. Что же это было? Ах да, он сказал, что его вызвал один из двойников, когда тот мужчина сделал нечто такое, чему нет прощения. Я спросила себя, что могло быть более ужасным, чем то, что он уже сделал со мной?

Я так интенсивно терла руками свои веки, что у меня перед глазами побежали красные круги. Пока я копалась в своем подсознании, Линн терпеливо ждала. Наконец я нашла зацепку.

– Это Одинокая – вот все, что я могу сказать, – сообщила я Линн. – Ангел тогда сказал, что его вызвала Одинокая. Когда он произнес «одинокая» я подумала, что это не имя собственное, а имя прилагательное, и пишется оно с маленькой буквы. Я подумала тогда, что он имел в виду кого‑ то из известных нам двойников. Например, Маленькую женушку. Она ведь жаловалась, что тот мужчина бросил ее и она чувствовала себя одинокой.

Я снова вспомнила его прекрасное лицо, которое едва заметно светилось, и почувствовала, как к горлу подступает ком. Там, где когда‑ то обитал он, теперь была тишина. Эта пустота болью отозвалась в моей душе.

– Слишком поздно, Линн. Мы не можем спросить его об этом. Ангела уже нет. Он бесследно исчез.

Наклонившись, я обхватила руками свои колени. Без него я чувствовала себя маленькой и слабой.

– Мы все испортили, – сказала я, роняя на ковер горькие слезы.

Линн погладила меня по спине, словно мать, которая утешает свою дочь. Однако у Линн это получилось несколько неуклюже.

– Прости меня, Энджи. Я была уверена, что мы все делаем правильно. Не беспокойся, мы обязательно выясним, что с тобой происходит. Любыми возможными способами. Просто без помощи Ангела нам придется потратить на это больше времени. Хочешь, я введу тебя в состояние гипноза прямо сейчас?

– Нет, наверное, не стоит. Давайте отложим это до понедельника. Мы можем с вами просто поговорить? – спросила я. – Мне сейчас ужасно не хочется отключаться, уноситься куда‑ то в глубины моего подсознания.

Линн спросила меня, не скучаю ли я по Маленькой женушке и Ангелу. Положив голову на руку, я заплакала. На рукаве моей блузы образовалось мокрое пятно. Судя по тому, что оно было довольно большим, это означало «да».

Кейт поймала меня сразу после урока природоведения.

– Ты выглядишь просто ужасно! – Так могла сказать только лучшая подруга. – В раю возникли проблемы? – спросила она, мотнув головой в сторону наших парней, которые стояли возле своих шкафчиков, меняя учебники.

– Что? Ты намекаешь на Абраима? Нет, он здесь ни при чем. Он замечательный парень. Самый лучший. И у нас с ним все хорошо, – заикаясь, пробормотала я. – В эти выходные мы с ним встречались два раза.

– Так ты делаешь успехи? – Кейт, подмигнув, толкнула меня локтем в бок.

Я покраснела, вспомнив, как его теплые нежные руки, погладив мою спину, скользнули под свитер, когда мы целовали другу друга на прощанье. Я до сих пор чувствовала, как он осторожно чертит пальцами круги на моей коже.

Посмотрев на меня, Кейт прыснула.

– Можешь ничего не говорить. И так все понятно, – сказала она, глядя на близнецов, которые шли в нашу сторону. – Именно поэтому ты выглядишь такой уставшей? Слишком много занималась любовью?

– Если бы! Ко мне вернулась та сумасшедшая, которая любит качаться по ночам в кресле.

Две ночи подряд (и в субботу, и в воскресенье) она вытягивала меня из постели и мучила мое несчастное тело. А ведь мне нужно было в выходные отдохнуть и выспаться как следует перед экзаменами.

– Что? Я думала, что с этим уже покончено.

– Я тоже так думала, – сказала я и, не удержавшись, подняла плечи (так обычно актеры выражают крайнюю степень изумления). – Ан нет! Похоже, демоны прошлого не исчезли. Они по‑ прежнему держат меня в плену.

– Вот это да! Как бы мне хотелось помочь тебе справиться со всем этим! – Кейт грустно улыбнулась. – Может быть, мы с тобой вечером побегам немного? Знаешь, пробежки всегда помогают мне освежить голову. В смысле… Ох, какая же я дура! Я хотела сказать…

Если бы все было так просто!

– Тихо. Парни уже близко, – замахав на нее рукой, прошипела я, пока они еще не слышали нас.

Али поцеловал Кейт, хотя это было запрещено школьными правилами. Абраим посмотрел на меня, вопросительно приподняв бровь. Он поцеловал меня лишь сияющими от радости глазами, но тем не менее у меня задрожали губы.

– Как экзамен? Сдала? – спросил он.

– Легко! Пришлось, правда, всю ночь просидеть над учебниками, – сказал я и сладко зевнула. – Слава богу, что на сегодня я уже отстрелялась. Завтра у меня два трудных экзамена. Зарубежная литература и английский. Мне еще столько новой лексики нужно выучить!

– Тебя отвезти домой? – спросил Али. – Мы тоже уже освободились, так что можем подбросить.

Я посмотрела на висевшие в холле часы.

– Через час за мной должна заехать мама. Нам с ней нужно будет кое‑ куда съездить.

Кейт похлопала меня по руке, многозначительно глядя на меня.

– Будете изгонять духов? – спросила она.

Я вдруг почувствовала, как у меня все сжимается внутри. Так, словно начался сердечный приступ.

– Ой! – застонала я, корчась от боли. У меня потемнело в глазах, закружилась голова, ноги стали ватными.

Кейт сжала мою руку, пытаясь удержать меня.

– Энж, что с тобой?

Абраим подхватил меня с другой стороны.

– Эй, ты в порядке? – спросил он.

– Не дай мне упасть на пол, если я потеряю сознание, – пробормотала я, глядя на него.

Он еще крепче прижал меня к себе, а я задержала дыхание, пытаясь сосредоточиться и не потерять сознание. Боль прошла так же внезапно, как и началась. У меня прояснилось в глазах, и я увидела испуганные лица Али и Кейт.

– Уф! Что за ерунда! Прошу прощения, ребята. У меня просто мышцу на ноге так сильно свело, что я едва не задохнулась, – объяснила я. Получилось вполне правдоподобно.

Братья посмотрели на меня с тревогой и сочувствием, а Кейт достала из косметички ибупрофен. И это значило, что они поверили мне. Если бы я сказала им, что у меня заболело в груди, то пришлось бы долго объяснять, почему и отчего. К тому же все уже прошло.

Мои друзья все‑ таки настояли на том, чтобы отвезти меня домой. Мы с Абраимом сидели на заднем сиденье, и он всю дорогу держал меня за руку. По его черным глазам было видно, что ему все еще хочется о многом расспросить меня, и он не делает этого лишь потому, что впереди сидит его брат. Когда я открыла дверцу, собираясь выйти из машины, он обнял меня и поцеловал в губы. Он впервые сделал это в присутствии посторонних.

– Обязательно позвони мне сегодня вечером, – сказал он. – Просто хочу убедиться, что с тобой все в порядке.

Мама снова села в свое любимое кресло в приемной Линн и взяла в руки журнал, который она уже несколько раз прочитала от корки до корки. Господь милосердный, и эта женщина работает в библиотеке! Она могла бы принести с собой какую‑ нибудь книгу, чтобы скоротать время. Хотя она, наверное, не смогла бы читать, потому что непрерывно думает о том, что происходит в кабинете врача. Линн строго придерживалась принципа конфиденциальности, а мне не хотелось посвящать маму во все нюансы наших с Линн бесед, несмотря на то что почти вся мамина зарплата уходила на оплату сеансов психотерапии.

– У меня есть план, – сообщила я Линн и уселась на кушетку. – Вам нужно только дать мне толчок.

Линн столько раз погружала меня в состояние гипноза и применяла метод направленного формирования живых образов, что я с невероятной легкостью перенеслась из кабинета врача в глубины своего подсознания, в ту его особую область, где встречалась со своими двойниками. Должно быть, Одинокая была где‑ то там. Поразмыслив, я поняла, что это единственное место, где следует ее искать.

Я вновь перенеслась на крыльцо старой хижины. Выкрашенное голубой и желтой красками крыльцо. Казалось, что в хижине никого нет. Однако дверь, та самая дверь, входить в которую мог только Ангел, была слегка приоткрыта. Раньше ее никогда не оставляли незапертой.

Утренний ветерок шевелил легкое кружево паутины, которым была оплетена эта дверь. Взявшись за ручку, я дернула ее. Дверь заскрипела и, распахнувшись настежь, стукнулась о стену хижины. Внутри было тихо. Солнечный луч прорезал темноту, освещая сгорбленную фигуру в центре комнаты. Я услышала какие‑ то странные звуки, похожие на равномерное покачивание. Это скрипел деревянный пол под полозьями кресла‑ качалки.

Я шагнула в темноту. В углу тускло горела масляная лампа, отбрасывая длинную дрожащую тень на дальнюю стену.

– Кто ты? – спросила я почти шепотом.

Она подняла голову. Наши глаза наконец встретились. Значит, это и есть Одинокая. Та самая сумасшедшая, которая по ночам качалась в моем кресле. Ее щеки были влажными от слез. Ее лицо было моим лицом. Тем самым, которое я видела каждое утро, глядя на себя в зеркало. Однако сейчас, при тусклом свете лампы, оно казалось слегка желтоватым.

В руках она держала какой‑ то сверток. Она протянула его мне. Пожалуй, она хочет, чтобы я взяла его. Шагнув вперед, я взяла этот мягкий сверток. Это было одеяло. Шерстяное одеяло в бело‑ голубую клетку. Оно почему‑ то показалось мне знакомым. Одеяло развернулось, и его край свесился на пол.

– Кто ты? – всхлипывая, спросила она, и мне показалось, что я слышу эхо своего собственного голоса. – Где мой Ангел?

– Он улетел и уже никогда не вернется назад.

– НЕТ! – воскликнула она, обливаясь слезами, и протянула руки к одеялу.

– Прости меня, – сказала я. – Он был слишком жестоким и своенравным. Его нельзя было оставлять.

– Но кто теперь защитит моего ребенка? – прошептала она. – Где моя крошка?

Она свернула одеяло в кокон, так, как заворачивают младенцев, и прижала его к плечу.

О господи, одеяло!

Она прижалась к нему лицом, убитая горем, оплакивающая свою потерю.

– Я послала Ангела для того, чтобы он нашел моего милого малыша, – сказала она.

Господь милосердный! Это невозможно!

– Этот мужчина забрал его прямо из моих рук.

– Энджи, Энджи! – крикнула Линн, тряся меня за плечо. – Ты слышишь меня?

Ее голос вернул меня в саму себя. Я сопротивлялась, вырывалась, пытаясь возвратиться в темноту.

– Это невозможно! – выкрикнула я, узнав одеяло Сэма.

– Энджи, что с тобой происходит? Возвращайся! – приказала Линн, но ее голос растаял вдали, словно эхо.

С неожиданной силой Одинокая схватила меня за руку, и я, почувствовав резкую боль, согнулась пополам. Мне казалось, что меня ударили в живот ножом, я буквально задохнулась от боли. Я извивалась и кричала, оказавшись на кровати. Кровать была влажной от крови, и боль, нестерпимая, адская боль в животе становилась все сильнее и сильнее. Я хватала ртом воздух. Такого со мной еще никогда не было. Прямо перед собой я увидела чью‑ то голову. Эта голова наклонилась. Вцепившись в мои колени так, что от напряжения у него побелели пальцы, мужчина сказал:

– А теперь тужься. Сильнее тужься, любовь моя!

И я тужилась и кричала, чувствуя, как что‑ то выходит из меня.

А потом скользкий и пронзительно орущий младенец оказался в моих руках, и боль утихла. Я ощутила безмерное блаженство, когда увидела его маленькое красное личико.

– Это мальчик, – сказал мужчина. – Покорми его.

Он подтолкнул его головку с маленьким ротиком к моей распухшей, болезненно ноющей груди.

И я качала его и качала, завернув в одеяльце, и кормила его, и любила до того самого дня, когда этот мужчина сказал:

– Это просто невыносимо. У тебя совершенно нет времени на меня.

Он выхватил сверток из моих рук. Мое сердце разбилось на мелкие осколки, как фарфоровая чашка.

Одинокая отпустила меня. Связь оборвалась. Поток иссяк. Она так сильно сжимала мою руку, что на ней остались синяки. Шатаясь, я вышла из темноты и направилась к двери.

Одинокая встала, чтобы пойти за мной.

– Я должна выйти отсюда для того, чтобы найти его, – сказала она.

– Нет, ты больше никогда не выйдешь отсюда! – задыхаясь, крикнула я.

Я захлопнула дверь. Я знала, что нужно делать. Здесь все было возможно. Доски и гвозди лежали прямо возле меня. Потом появился и молоток.

– Энджи, Анжела, немедленно возвращайся! – прокричала Линн.

– Нет, не сейчас, немного позже, – крикнула я ей в ответ.

Я забивала и забивала гвозди в доски двери, заколачивая ее навсегда. И хижина сразу приобрела жалкий, заброшенный вид. Она снова стала серой. Страшной и ветхой. Это было замечательно. Я с ней покончила. Если Одинокая останется там навечно, никто не узнает о ее существовании.

Кроме меня. Потому что сейчас я узнала ее тайную боль, ту боль, которая заставляла ее ночи напролет качаться в кресле с пустыми руками. И я узнала, где сейчас ее ребенок. Не знала я только одного: что мне теперь делать.