Даша. 1994 год 2 страница

— Это же корпус шесть, идиотка! — закричала она себе, заметив, что зеленая краска на цифре «шесть» облупилась до «пяти».

Скрючившись на краю сломанной песочницы, Даша курила и бездумно рассматривала окружающий пейзаж.

«Алка всегда была такая милая, смешливая… она смелая, девчонок в Репине спасла… Почему она так живет? Сначала отец ее подавлял, потом Игорек, а теперь кто… Тяпа, что ли? » — думала она. Сейчас, когда она сама была влюблена в Игорька, ей хотелось оправдать его, поискать причину его жестокости не в нем, а в самой Алке.

Влюбленная в Андрея Михайловича Марина в лучшую пору их любви переставала существовать, когда он выходил из комнаты, сливалась с обстановкой и заново оживала только с его приходом. Алка же, наоборот, только начинала существовать, когда Игорек выходил, и чем дальше он удалялся от нее, например, уезжал на несколько дней, тем она явственнее становилась прежней собой.

Она давно освободилась от Игорька, удалившись от него настолько далеко, что не хотела встречаться с ним даже для оформления развода, вернулась в себя, начала существовать… Почему же отдельно от него она существует именно так?

Даша вспомнила, как Игорек каждую сессию спорил с Ал кой. Она готовилась к экзамену, учила до утра… и не ходила на экзамен.

— Я недоучила, — объясняла она. — А вдруг я именно этот билет вытащу?

— А вдруг сдашь? Ты же учила, . потратила время, иди получи за свое потраченное время хоть тройку!

Алка оставалась дома или шла на экзамен, но, дождавшись под дверью последнего вышедшего с экзамена студента, уходила домой, даже не попытавшись зайти в аудиторию.

— Зачем вообще ходила, лучше бы дома спала! — злился на ее нелепость Игорек, который был убежден, что в обмен на затраты времени и сил всегда должен получиться хоть какой-нибудь результат.

Переехав к пятому корпусу напротив в точности такой же детской площадки, Даша закричала высунувшейся из окна Алке:

— Пусти меня скорей!

В один скачок миновав ядовито-голубую заплеванную площадку, Даша ворвалась в квартиру и бросилась обнимать и тискать Алку.

— Какая ты хорошенькая, — вертела она Алку в разные стороны. . «Ты вообще не толстеешь, признавайся, что ты с собой делаешь?

Она тараторила, стараясь скрыть смущение, которое всегда охватывало ее в первые минуты, когда она входила в Алкину квартиру.

Даша не любила сюда приезжать. Как она ни смущалась собственным мыслям, Алкина жизнь выглядела в ее глазах убогой. Приезжая сюда, она неприятно ощущала себя «новой русской», пренебрежительно навещающей старую русскую жизнь.

Алка преподавала в соседней полуразрушенной школе химию, и ее учительской зарплаты едва хватало на колготки и жевательную резинку для обожаемой Тяпы, а Миша был личным водителем директора небольшого шинного завода.

Договаривались, что с девяти до шести он возит хозяина и в течение рабочего дня ездит по его поручениям. Оказалось, что забирать хозяина нужно в восемь утра, а привозил его Миша, случалось, не раньше десяти вечера. Оговоренные хозяином поручения оказались поездками на загородные заводские площадки, из которых Миша часто возвращался к ночи. В его обязанности входило также возить его жену и многочисленных домочадцев по магазинам, школам и спортивным секциям. Хозяин гонял Мишу с раннего утра до позднего вечера, но платил оскорбительно мало, в среднем по городу водители получали значительно больше даже за нормированный рабочий день.

Субботняя жизнь Алкиной семьи также зависела от хозяина. В пятницу вечером он вежливо осведомлялся у Миши о его планах на субботнее утро и, не слушая ответа, говорил:

— Вот и отлично, с утра съездишь в Ломоносов за документами, и свободен. Рано не приезжай, в субботу утром раньше часу никого не будет.

Мише очень хотелось сказать, что от его дома до Ломоносова и обратно больше ста километров, а завтра суббота, его законный выходной, и он обещал тестю помочь на даче. Еще больше ему хотелось сделать хозяину больно. Нет, не ударить, Миша не был агрессивным, он даже в детстве умудрялся избегать обычной мальчишеской возни… а, к примеру, ущипнуть директора. Больно ущипнуть, с вывертом!

Полностью готовые для поездки на дачу Алка с ноющей Тяпой на коленях полдня ожидали продиравшегося через весь город по пробкам Мишу, сидя с сумками в прихожей. Злился Миша, представляя недовольное лицо тестя, нервничала Алка, капризничала Тяпа, и в следующие выходные все повторялось снова.

Даша с Алкой любили бесцельно бродить по Невскому, заходя в каждый магазин и присаживаясь покурить на скамейках в знакомых с детства дворах. «Алка, нам пора гулять! В субботу идем! » — раз в месяц строго говорила Даша. Теперь уже она злилась, сидя у телефона и выслушивая Алкин репортаж:

— Миша звонил, ему еще надо заехать к бухгалтеру за отчетом, он уже в городе, будет через час!

Через час она звонила опять:

— Не сердись, сегодня уже не получится, он не успевает!

Нечастые Алкины отдельные от Тяпы субботние планы, обещанный девочке зоопарк или посевные планы родителей — все в семье зависело от директора небольшого шинного завода.

Миша мечтал от директора уйти, вот так прямо и сказать ему, привезя его вечером домой: «Я от вас ухожу! » Нет, лучше в пятницу вечером, когда хозяин опять небрежно велит ему гнать в субботу черт знает куда. Тогда Миша так же небрежно ответит: «А я у вас больше не работаю! »

Бывший одноклассник полгода назад обещал Мише устроить его водителем с большой зарплатой в семью какого-то бизнесмена, но что-то никак не складывалось. Миша надеялся, но бизнесмен то уезжал с семьей на все лето в Испанию, то брал водителем своего родственника, а однажды даже временно разорился.

— Ты потрясающе выглядишь! — любовалась Алкой Даша.

Ей не приходилось кривить душой. Алка не стала красивой, потому что не была красивой никогда, но мелкие татарские черточки держали ее лицо как жесткий каркас и к тридцати с лишним годам почти не позволили ему измениться. Возможно, черты ее лица были слишком незначительными и время просто не заметило их, но это было чудом, которое всегда в первый момент поражало Дашу. Перед ней стояла Алка-десятиклассница. Она умудрилась сохранить даже очень ее красившее школьное, чуть испуганное выражение лица. Ей не хватало только портфеля.

— Алка, почему ты так смотришь? Тебе что, математику дать списать? — шутила Даша.

Алка стояла в дверях в голубых джинсах и любимом зеленом свитере с вышитыми овечками на груди, хорошенькая и такая родная, что Даша сразу поняла, что приехала к ней именно за этим чувством покоя, защищенности и уверенности в ее любви, которое с детства охватывало ее в Алкином присутствии.

«Я расскажу Алке про Игорька, и, если она меня не осудит, значит, мне можно его любить! » — по-детски загадала Даша.

Она не была здесь несколько месяцев и заметила, что квартира выглядела странно погранично. На фоне полуоборвавшихся, свисающих со стены обоев расположились новая мягкая мебель, дорогой телевизор и коробка с пылесосом, на которой валялся радиотелефон. В кухне на табуретках и колченогом столе примостилась частично не распакованная кухонная техника. И комната, и кухня были завалены коробками.

— Ты что, ремонт делаешь? И откуда вся эта роскошь? — Она махнула рукой в сторону блестящего черной кожей дивана.

— Вот, мебель новая, и все остальное!

— Здорово! А почему ты мне не рассказывала, что вы столько всего купили? — удивилась Даша.

— Миша случайно заработал много денег, — уклончиво ответила Алка. Существовала какая. то часть Мишиной жизни, в которую она не посвящала Дашу.

«Может, она считает, что их приобретения покажутся мне незначительными», — с грустью подумала Даша. Она не любила Мишу, считая его причиной Алкиной неправильной жизни, и не верила в Мишину способность заработать, не столкнувшись тут же с какой-либо неприятностью. Неприятности летели к бедному Мише как бабочки к огню, он вечно попадал в аварии, в которых, по его словам, не был виноват, но должен был выплачивать ущерб, и они с Алкой постоянно отдавали долги.

— Представляешь, только начали делать ремонт, — Алка показала полоску наклеенных в углу новых обоев, — и кто-то в него опять въехал. Пришлось остановить. Теперь с каждой зарплаты покупаем по рулончику обоев и наклеиваем потихоньку!

Даша потрогала кожаную обивку нового дивана и сказала:

— Послушай, но у тебя тут ужасно все дорогое. — Она обвела взглядом стойку с видеомагнитофоном и телевизором с огромным экраном, отражавшим разрушенную комнату. — Может, не нужно было покупать все это, а лучше отложить деньги на обмен квартиры? Пусть здесь где-нибудь, но все-таки двухкомнатная…

— Нам хотелось кожаную мебель… и телевизор большой, ну а остальное уже заодно купили! А квартиру потом когда-нибудь, все равно сразу бы не хватило, — отмахнулась Алка и направилась на кухню. — Будем чай пить?

Даша осуждающе покачала головой. «По-моему, отдельная комната для Тяпы важнее всех этих дорогих вещей, бессмысленно громоздящихся в однокомнатной квартире, — думала она. — Тяпа в этом году в школу пойдет, где она будет уроки делать? И вообще, что же, они так и будут жить с ней в одной комнате? »

В прошлом году Тяпа проснулась ночью и, вдруг заплакав на своей тахте напротив Алкиного дивана, громко попросила:

— Папа, не бей маму!

Алка тогда радовалась, что Тяпа еще не понимает, что такое половой акт. После этого случая она ставила на ночь перед Тяпиной постелью два стула и вешала на них покрывало. Теперь она всегда раздраженно одергивала бедного Мишу, не позволяя расслабиться ни ему, ни себе и настороженно прислушиваясь, крепко ли спит ребенок.

— Как у тебя в школе, как ваша Ирина Санна? — спросила Даша, усаживаясь у окна.

Ирина Санна, Алкина ненавистная директриса, властвовала в школе последние двадцать лет и категорически не желала замечать никаких изменений в окружающей жизни. На педсоветах она клеймила позором учительниц, приходящих в школу в брюках, а главное, не понимала, что за мизерную зарплату учителя отдаленной районной школы не собирались относиться к своим обязанностям хоть сколько-нибудь серьезно.

У директрисы имелась отдельная причина для ненависти к каждому члену педагогического коллектива. Алку она ненавидела за ее отказ брать классное руководство. Ирина Санна давно мечтала уволить ее, но в начале года, когда между ними разыгрывались очередные баталии, найти учителя химии было невозможно, так что на следующий год все повторялось заново — Алкин отказ, злоба Ирины Санны и придирки к Алке в течение года.

— Ты представляешь, за классное руководство доплачивают тридцать рублей! Государство хочет мне подать на килограмм хороших конфет! — возмущалась Алка. — Я же не сумасшедшая возиться с тридцатью придурками за такие деньги!

— Алка, а есть у вас учителя, которым нравится в школе работать?

— Ну, есть парочка. Они даже, как в советские времена, в походы с ребятами ходят, представляешь! Молодцы, конечно! А я… если бы ты знала, как меня трясет в воскресенье вечером, оттого что завтра я опять войду в класс… Особенно девятый «Б» ненавижу!

— Тебе много раз предлагали пойти в фирму секретарем! Ты же не хочешь! То тебе далеко ездить, то зарплата не такая уж большая, а за нее надо целый день сидеть, то тебе летнего отпуска жалко.

Обе перекидывались репликами автоматически, такие разговоры повторялись между ними многократно и служили привычным ритуалом.

Обычно Алка жаловалась совершенно беззлобно, но сегодня в ее словах прозвучала досада:

— Тебе хорошо говорить, а Тяпа в этом году в школу пойдет, кто ее будет забирать? Ты или, может, Соня? Я не могу уйти из школы, так она хоть будет учиться у меня на глазах!

Даша вздохнула.

— А как же все остальные дети, чьи матери не работают в школе? Как они учатся?

— То все, — сказала Алка обиженно. — А то Тяпа!

Действительно ли у Алки нет иного выхода, кроме как оставаться в школе ненавистной самой себе училкой химии, отдать в эту дворовую школу Тяпу и поставить на себе жирный крест? Положиться на Галину Ивановну невозможно, да и живут они с Алексеем Петровичем в часе езды от дочери и внучки… Даша помотала головой от наплывающей на нее безысходности и тут же, встряхнувшись, обрадованно сказала:

— Алка, знаешь что? Если для тебя самое главное быть с Тяпой в одной школе… У тебя английский хороший, ты же с третьего курса ушла на вечерний… давай попробуем устроить тебя в английскую школу на Скороходова, я там завуча знаю, она мне точно не откажет! Давай, и Тяпу туда отдашь, будешь вместе с ней! Это же английская школа все. таки! И из своего района будешь выбираться, тоже хорошо! — Увидев Алкино лицо, Даша погасла и вяло закончила: — А хочешь, я у нас в фирме поговорю?

Она уже не раз уговаривала Алку: «Неужели боишься, язык же легко вспоминается! У тебя же было лучшее произношение в классе, помнишь? »

— Дашка, ты с ума сошла, на Скороходова так далеко ездить! — Она изумленно взглянула на Дашу. — Слушай, а правда смешно — ты закончила технический институт и преподаешь английский, а я поступала на иняз, а. дело кончилось химией! — Алка кружила по кухне, одновременно наливая чай и что. то помешивая в кастрюле. — И вообще я уж лучше тут. Тяпа такая болезненная, мы опять кашляли целый месяц, нам даже физиотерапию хотели прописать…

«Тяпа болезненная… да на ней воду возить можно! » — вдруг почему-то подумала Даша и засмеялась.

— От Марины передали посылку, — объяснила она свой смех Алке. — Там письмо, сережки для Маргоши и для Тяпы футболка.

— Какая футболка? Красивая? — оживляясь, спросила Алка. — А Марина что пишет?

— Ее мальчик начал играть в теннис, его очень хвалят. Гордону опять повысили зарплату, они покупают другой дом, побольше. Смотри, у меня фотография с собой. — Даша протянула Алке небольшой снимок, в центре торгового зала под огромной искусственной елью сидел Санта. Клаус, держа на коленях мальчика в надвинутом на глаза рождественском колпаке.

— Жалко, лица не видно, — сказала Алка, внимательно рассматривая фотографию. — Но, по-моему, хорошенький.

— А когда Миша с Тяпой появятся? — спросила Даша, усаживаясь поудобнее и собираясь рассказать наконец Алке про Игорька. Она специально приехала к ней сегодня, зная, что Миша занимается субботним извозом и вечером по дороге домой забирает Тяпу от матери.

Свекровь все еще изредка напоминала Алке, что надо наконец развестись и выйти за Мишу замуж. Она наконец полюбила Тяпу достойной такого необыкновенного ребенка любовью, и теперь они с Алкой обожали ее вместе. Свекровь забирала к себе Тяпу, когда позволяла Алка, но позволяла она нечасто. Несмотря на то что Алка уставала от непрерывного общения с ребенком, она чувствовала себя неспокойно, выпустив Тяпу из. под своего контроля.

Алка взглянула на часы:

— Они часа через два должны быть. А что, у тебя какой-нибудь секрет? — сверкнув любопытными глазами, спросила она.

— Да нет… то есть да. Давай еще посидим, я скоро тебе расскажу, мне почему-то никак не начать, — смущенно ответила Даша.

Они выпили чай, рассмотрели всю Алкину замечательную технику, попробовали сделать вафли на новой вафельнице, сожгли первую порцию и бросили эту затею.

Даша принялась мерить новые Алкины джинсы и не влезла в них, в отместку защекотав Алку до того, что та свалилась на свой роскошный диван и, визжа, отбивалась от Даши ногами. Насмеявшись, они опять сели пить чай, и Даша, собравшись с духом, решила, что проще всего будет начать с того, что она на самом деле чувствует.

— Алка, слушай, это глупо, но мне стыдно, как будто я у тебя что-то украла.

Алка удивленно посмотрела на нее и спросила, улыбаясь:

— Мои новые джинсы в сумку засунула? Надеешься похудеть?

Даша хмыкнула в ответ и продолжила:

— Ты же знаешь, что я в Олега не была влюблена, правда? Знаешь, что я ему никогда не изменяла?

Алка серьезно смотрела на Дашу и кивала.

— Ну вот, вам всем можно… и я тоже.

— Что — тоже? И что ты у меня украла? — Алка не могла поверить своей догадке. — Не может быть! Игорек? Ты с ума сошла? — Ее лицо медленно принимало хорошо знакомое Даше выражение. Двадцать лет назад Алка смотрела так на физичку, получая очередную двойку. Удивляясь незаслуженной жестокости, она обижалась и одновременно выражала покорность судьбе.

Раздался звонок. С изменившимся на бегу лицом Алка бросилась к двери. Она нервно улыбалась, заранее приготовившись ласкать Тяпу и волноваться. Посуетившись в прихожей, все расселись на кухне вокруг наряженной в бархатное платьице Тяпы.

В лице ребенка настолько явственно проступали Мишины черты, что казалось, будто за столом рядом с большим сидит маленький, наряженный куклой Барби Миша в кудрявом парике.

Алка приступила к кормлению. Она не сводила с девочки восхищенного взгляда, навсегда замерев в изумлении, что ей удалось произвести на свет такую кудряво-каштановую прелесть. Тяпа полностью овладела Алкой. Она лениво ковыряла ложкой в тарелке, пытаясь макнуть туда розовый бант и настойчивым взглядом следя за Алкой. Она начала есть, только когда Алка встала над ней как часовой. Пока Алка несла караул над Тяпой, предупреждая каждое ее желание, Миша успел положить себе еды и налить чаю. Наконец Тяпа отставила тарелку и потянула Алку в комнату.

— Играть! — повелительно произнесла она. Алка послушно пошла за ней.

С момента появления Тяпы она не принадлежала самой себе, рассеянным взглядом, как по неживым предметам, пробегая по лицам мужа и Даши. Алка уже не была собой, послушно болтаясь на веревочке, которую крепко держала в своих руках маленькая Тяпа.

Даша осталась на кухне с Мишей. Было неловко сразу встать и уйти, хотя уйти очень хотелось. «Надеюсь, что в моем доме гости никогда не чувствуют себя настолько лишними, как я сейчас! » — подумала Даша.

— Как твои дела? — спросила она у Миши, вежливо оскалившись, как собака, которой воспитание не позволяет укусить неприятного ей человека.

Выпивший уже свою субботнюю рюмку Миша со всеми подробностями изложил ей свои надежды на обещанную работу в семье бизнесмена, хвастаясь его домом в Испании, двумя «мерседесами» и роскошной квартирой в Питере. Из комнаты доносился смех, там Алка самозабвенно играла с Тяпой. Даша ритмично кивала Мише, перечисляющему чужое богатство.

— А вообще. то я считаю, — важно поднял палец Миша, подчеркивая весомость своего мнения размеренным тоном, — я считаю, что в нашей стране невозможно честно зарабатывать большие деньги.

— Да? — Даша старательно поддерживала беседу.

— Да я, если бы только захотел, уже давно был богатым человеком! — прокричал он. — Мне только моя порядочность мешает!

Обида, усталость и выпитая рюмка выпустили наружу копившееся в нем раздражение. Недалекий Миша всегда казался добродушным, но сейчас его простоватое лицо было откровенно напористым и злобным.

— А ты заметила, какой я ремонт затеял? Это будет конфетка, а не квартира! Все самое лучшее! — Миша гордо осмотрел свою шестиметровую кухню.

Наверное, гонор появился в нем вместе с гордостью за хорошенькую Тяпу, собственную однокомнатную квартиру, кожаную тройку, новый телевизор… и что-то еще… да, бытовую технику в коробках, расставленных по всей кухне.

Даша улыбнулась ему и, встав, крикнула Алке:

— Спасибо, я поеду домой!

Алка поцеловала ее в прихожей, не только не вернувшись к ней мыслями, но даже не зафиксировав взглядом.

Советская частная жизнь протекала, в сущности, вне денег, вернее, вне денежных средств. Деньги были зарплатой, а зарплата деньгами. Дашина аспирантская стипендия была восемьдесят денег, восемьдесят денег с легкостью раскладывались на маленькие кучки — кофточка Даше, кукла Маргоше. Зарплата Игорька, сто двадцать денег, тоже раскладывалась на две кучки — еда и выпивка. Олег зарабатывал за полгода непрерывного строительства несколько тысяч денег, и эта значительная сумма распределялась на более весомые в прямом и переносном смысле кучки, но и она становилась чем-то конкретным — диваном, шкафом, крымским пляжем, машиной. Все равно это не было денежными средствами.

Начало 90-х годов было странным временем для выросших из детсадовских штанишек советской жизни постсоветских тридцатилетних мужчин. Еще вчера делили на кучки зарплату — «Это жене на хозяйство, это мне заначка… ах черт, еще же алименты! А что же тогда мне?! » — а сегодня внезапно получили доступ к настоящим, а не советским деньгам.

Невозможно чужие волнующие слова «тысяча долларов, десять тысяч, сто тысяч долларов» будоражили и уносили в возвышенные дали, став поэзией бывших инженеров начала 90-х. Попробовав на язык новые слова, они легко перешли к операциям с этими деньгами.

Огромные проценты, под которые давали деньги в России, вызвали бы недоумение любого западного банка, назначающего обычно два-три процента годовых. Суммы были огромными, почти нереальными для их сверстников, родившихся и работающих на Западе, но в России деньги становились игрушечными.

«Дай мне десять… двадцать… сто тысяч долларов под проценты», — небрежно говорили друг другу бывшие инженеры, еще вчера пересчитывавшие зарплату у синего окошечка кассы.

Девяносто — сто восемьдесят процентов годовых завораживали людей легкой возможностью обогащения. Волшебно волнующие тысячи долларов звучали нереально, огромные деньги казались их временным владельцам ненастоящими. Правда, не навсегда, а на время. Многим ввязавшимся в игру удавалось расплатиться вовремя, некоторых поджидали совсем не игрушечные, большей частью страшные обстоятельства, их жены и дети собирали вещи под контролем кредиторов, а кое-кто заигрывался и исчезал из жизни навсегда.

Игорек успешно играл в азартные игры с бывшим Советским государством, продавая и покупая ценные бумаги. Выигрывая у большинства своих граждан, государство тщетно пыталось обыграть Игорька. С любой пирамиды, государственной или частной, Игорек умудрялся соскочить вовремя, рисуя свои комбинации на обрывках бумаги и не потеряв ничего. Он только богател, тщательно просчитывая инфляцию и вовремя вынимая прибыль. Другие, в надежде получить больше, медлили и проигрывали или не успевали рассчитать прибыль, но Игорек не ошибся ни разу.

Даже обернувшийся для многих потерями и разорением «Черный вторник» сентября 93-го года дополнительно обогатил его. Неистово скупая летом валюту и одновременно взяв огромные рублевые кредиты, он, как и все остальные, не имел информации о резком скачке инфляции в сентябре, но интуиция и талант вели его безошибочно правильными путями. Осенью он продал смешное количество валюты и, насмешливо ухмыляясь, вернул банкам взятые летом мешки рублей.

Сто восемьдесят процентов годовых означало дать сто тысяч долларов, а получить почти триста. Проценты Игорек назначал максимальные. Давая деньги, он никогда не рассматривал криминальную структуру, бандитов в качестве средства получения долга. Он вообще предпочитал не иметь с бандитами дела, понимая, что связь эта быстро засосет и, заигравшись с ними, можно легко попасть в зависимость. А ничего хуже любой зависимости от человека или ситуации для него не было.

Кроме этого, срабатывала здоровая осторожность, а главное — нежная " страсть к собственным деньгам. Обратившись в бандитские структуры, можно было потерять больше, чем приобрести.

Не рассчитывая на бандитов в случае проблем с возвратом долгов, он почти не имел на совести страшных грехов и вообще имел подобных неприятностей значительно меньше, нежели остальные промышляющие ростовщическим бизнесом.

Игорек скрупулезно проверял, под какое обеспечение дает деньги. Этим обеспечением не обязательно были строго эквивалентные долгу материальные ценности, для некоторых должников он считал возможным выбрать эквивалентом честь. Это были люди, для которых неотдача долга и, таким образом, потеря чести была важнее расставания с дачей, машиной, квартирой. Путаясь в нюансах чувств и отношений, как дикарь, которому читают Джойса, он обладал звериным чутьем и знанием человеческой натуры во всем, что касалось денег и материальной стороны жизни в целом.

— Если не можешь отдать, продавай квартиру! Подождать? Могу подождать, но с момента срока проценты удваиваются.

Тон его был скорее дружеским, нежели жестким, но почему-то пугал должника больше, чем прямые угрозы, не оставляя никаких сомнений в том, что, так или иначе, деньги придется отдать. Игорек вешал трубку, доставал записную книжку и быстро отмечал результаты беседы.

— Игорек, в тебе пропал Гобсек, Шейлок… и все ростовщики мира! — осторожно удивлялась Даша. Она много раз становилась свидетельницей подобных разговоров, но расспрашивать не хотела, страшась увидеть то, что ей было не положено.

Долги он снимал безжалостно, до копейки, не вникая в болезни, обещания и обстоятельства. Жалости не испытывал никогда и при обсуждении несчастья даже хорошо знакомых людей обнаруживал редкостную непонятливость.

— А почему же он не сделал, не сказал, не пошел… не… — И дальше следовала явная нелепость, демонстрирующая, что чувства и внутренние обстоятельства жизни других людей представляют для него «черный ящик». Какая-то часть личности в нем не развилась, он не мог идентифицировать оттенки, обходясь в своей и чужой эмоциональной жизни только самыми простыми понятиями.

Без оттенков он обходился легко и презрительно. А вот суть поступков, особенно стыдная суть, дно человека, остающееся скрытым от посторонних глаз, была ему открыта. Не зная смущения, как маленький ребенок, он мог не задумываясь обозначить вслух скрытые мотивы человека. Тайное, подспудное, затейливо обвитое оправданиями в его изложении оказывалось элементарно-простым.

Все предпринятые Дашей попытки вовлечь его в обсуждение их собственных тонких чувств провалились.

— Понимаешь, я не чувствую себя виноватой перед Олегом, потому что я слишком долго с ним дружила… и ты не должен чувствовать себя виноватым, потому что каждый человек имеет право на любовь, — проникновенно начинала она, готовая поверить в любые придуманные оправдания.

— Да ладно тебе, это все кружева! — ухмылялся он. — Он тебя содержит. Раз он тебе деньги, значит, ты ему должна за это верность. Ты виновата, и нечего придумывать!

«Не интересно…» — думала Даша.

— Я? Я подонок! Хорошо хоть в дом к нему сейчас не хожу! — кипятился он. Действительно, ни разу не зашел к ним за все время, что они были любовниками. Провожая Дашу, Игорек как вкопанный останавливался у входа в подъезд. — Ты сама не даешь мне с ним поговорить! — угрожающе шипел он.

— О Господи, о чем поговорить… — пугалась Даша и быстро выбирала более интересную ему тему.

— А ты знаешь, что моя жена, твоя подруга Алка, просила у меня денег в долг? — спросил Игорек у Даши, довольно улыбаясь. — Рассказывала мне какую-то страшную историю. Ее нынешний муж-мудак попал в какую-то бандитскую разборку… плакала, говорила, у них требуют квартиру… про свою дочку рассказывала, хотела жалость вызвать…

Даша вопросительно смотрела на него.

— Не дал, конечно! Я благотворительностью не занимаюсь! Что она может мне предложить в качестве обеспечения, однокомнатную хрущевку?

— Алке трудно было к тебе обратиться…

— Ерунда, приперло, вот и обратилась! Ее мудак денег никогда не отдаст, куда я ее потом дену с этой ее… Тяпой! Придется ей снова из простыни узел вязать!

— Признайся, что тебе просто не хочется ей помочь, ты на нее обижен…

Игорек искренне удивился:

— Мне все равно, кому дать деньги, но я должен быть уверен, что мне их отдадут. Например, матери я всегда даю и проценты с нее беру поменьше…

— Ты что, правда даешь Ляле деньги под проценты?

— Какая разница! Деньги для всех одинаковые. Даша представила Олега с записной книжкой в руке, вручающего Соне или тете Иде деньги под проценты, и улыбнулась.

— Гарик, — с умильным выражением лица подобострастно-ласково проговорила она, — если уж ты настоящий ростовщик, не мог бы ты ссудить мне до завтра сто долларов? Я тебе отдам сто три, в крайнем случае поставишь меня на счетчик!

— Семьдесят центов! — мгновенно посчитав в уме, довольно рассмеялся Игорек, больше всего любивший шутки, связанные с деньгами. — За один день всего семьдесят центов! Ну ладно, для тебя снижаю, будешь должна мне пятьдесят!

Игорек был уже по-настоящему богатым человеком, но дорогая одежда, рестораны и прочие атрибуты богатства оставляли его равнодушным. Не интересовали его и произведения искусства, антиквариат, красивые мелочи… Он любил только деньги, деньги сами по себе. Огромные суммы, проходящие через его руки, вызывали у него особое возбужденное состояние. Но, несмотря на эйфорические чувства, собственные счета в западных банках были для него все же абстрактными достижениями.

Существовала только одна страсть, которой он отдавался полностью. Великой любовью в его жизни была недвижимость. Недвижимость вызывала в нем гордость и восхищение, умиление и восторг. Именно недвижимости достался весь набор чувств, который обычно делится между достижениями, любимыми и детьми.

В советское время Игорек, заработав сколько угодно денег, даже при его фантастической ловкости не мог прописать себя одновременно в двух квартирах. Первым кирпичиком, который он заложил в фундамент своей кренившейся в разные стороны личности, послужила роскошная квартира на Восстания. Игорек бросился скупать недвижимость, как только государство и личные обстоятельства позволили ему это сделать.

Вторая квартира на Невском, третья на Садовой, четвертая, пятая… на Марата, у Летнего сада… некоторые свои покупки он не афишировал, ему было приятно иметь тайну, такую интимную и нежную, например, небольшую квартирку с видом на Марсово поле… Всеми своими квартирами Игорек гордился и любил их нежно, как своих детей.