Редьярд Киплинг 18 страница

-- Это и есть те самые люди, -- шепнул Хари, в то время как ритуал шел своим чередом, а оба белых следили глазами за былинкой, ползущей от Преисподней к Небесам и обратно. -- Все их книги в большой килте с красноватой покрышкой -- книги, отчеты и карты, -- и я видел письмо какого-то владетельного князя, написанное либо Хиласом, либо Банаром. Его они берегут особенно тщательно. Они ничего не отослали ни из Хиласа, ни из Леха. Это так.

-- Кто с ними идет?

-- Только носильщики, работающие по бигару. У них нет слуг. Они так осторожны, что даже сами варят себе пищу.

-- Но что я должен делать?

-- Ждать и смотреть. А если со мной что случится, ты будешь знать, где искать бумаги.

-- Лучше бы им попасть в руки Махбуба Али, чем какого-то бенгальца, -- с презрением сказал Ким.

-- К любовнице можно попасть многими путями, не только свалившись со стены.

-- Смотрите, вот Преисподняя для скупых и жадных. С одной стороны ее стоит Вожделение, с другой -- Усталость. -- Лама увлекся толкованием своей работы, а один из иностранцев делал с него набросок при быстро угасающем свете дня.

-- Довольно, -- резко сказал, наконец, иностранец. -- Я не могу его понять, но хочу получить эту картину. Он рисует лучше меня. Спросите его, не продаст ли он ее.

-- Он говорит: " Нет, сэр", -- ответил бабу. Конечно, лама не больше собирался отдавать свою хартию случайному встречному, чем архиепископ -- закладывать в ломбарде священные сосуды своего собора. Весь Тибет кишит дешевыми репродукциями Колеса, но лама был художник и, кроме того, богатый настоятель монастыря на своей родине.

-- Быть может, дня через три, или четыре, или дней через десять, если я увижу, что сахиб -- искатель и понимающий человек, я сам нарисую ему копию. Но эта используется при посвящении послушника. Скажи ему это, хаким.

-- Он хочет получить ее сейчас, за деньги.

Лама медленно покачал головой и начал складывать Колесо. Русский же видел перед собой всего лишь нечистоплотного старика, торгующегося из-за клочка грязной бумаги. Он вынул горсть рупий и, полушутя, схватил хартию, которая разорвалась в руках ламы. Тихий ропот ужаса поднялся среди носильщиков, из которых некоторые были уроженцы Спити и, по их понятиям, правоверные буддисты. Оскорбленный лама выпрямился, рука его сжала тяжелый железный пенал -- оружие духовенства, а бабу заметался в ужасе.

-- Теперь вы видите, видите, почему я хотел запастись свидетелями?! Они в высшей степени беспринципные люди! О сэр! Сэр! Вы не должны бить святого человека.

-- Чела! Он осквернил Писание!

Поздно! Раньше чем Ким успел вмешаться, русский ударил старика по лицу. В следующее мгновение он покатился вниз, под гору, вместе с Кимом, схватившим его за горло. Удар заставил закипеть в жилах юноши его ирландскую кровь, а внезапное падение противника довершило остальное. Лама упал на колени, наполовину оглушенный, носильщики с грузом на спине понеслись в гору так же быстро, как равнинные жители бегают по ровному месту. Они стали очевидцами несказанного кощунства и хотели скрыться раньше, чем горные боги и демоны начнут мстить. Француз, размахивая револьвером, подбежал к ламе, видимо, собираясь взять его в заложники за своего спутника. Град острых камней, -- горцы очень меткие стрелки, -- заставил его отступить, и один из носильщиков -- уроженец Ао-Чанга -- в ужасе увлек ламу за собой. Все произошло так же внезапно, как наступает в горах темнота.

-- Они забрали багаж и все ружья, -- орал француз, стреляя, куда попало, в полумраке.

-- Ничего, сэр! Ничего! Не стреляйте. Я иду на выручку, -и Хари, скатившись с горы, наткнулся на разгоряченного и опьяненного своей победой Кима, который бил головой почти бездыханного врага по большому камню.

-- Ступай к носильщикам, -- зашептал ему бабу на ухо. -Багаж у них. Бумаги в килте с красной покрышкой, но ты обыщи все. Забери их бумаги и непременно мурасалу (письмо владетельного князя). Ступай! Вот идет второй.

Ким полетел на гору. Револьверная пуля ударила по скале рядом с ним, и он припал к земле, как куропатка.

-- Если вы будете стрелять, -- завопил Хари, -- они спустятся сюда и уничтожат нас. Я спас джентльмена, сэр. Это необычайно опасно.

-- Клянусь Юпитером! -- Ким напряженно думал по-английски. -- Вот оно -- чертовски узкое место, но я думаю, что это можно считать самообороной. -- Он нащупал у себя за пазухой подарок Махбуба и нерешительно, -- ведь он ни разу не пускал в ход маленького револьвера, если не считать нескольких выстрелов, сделанных для практики в Биканирской пустыне, -нажал курок.

-- Что я говорил, сэр! -- Бабу, казалось, заливался слезами. -- Сойдите сюда и помогите его воскресить! Все мы попали в беду, говорю вам.

Выстрелы прекратились. Послышались шаги спотыкающегося человека, и, ругаясь, Ким в сумраке поспешно поднялся на гору, как кошка... или туземец.

-- Они ранили тебя, чела? -- крикнул лама сверху.

-- Нет. А тебя? -- Ким юркнул в рощицу низкорослых пихт.

-- Я невредим. Уйдем отсюда. Мы пойдем с этими людьми в Шемлегх под Снегами.

-- Но не раньше, чем восстановим справедливость, -- крикнул чей-то голос. -- У меня ружья сахибов -- все четыре штуки. Давайте сойдем вниз.

-- Он ударил святого человека, мы видели это. Скот наш останется бесплодным, жены наши перестанут рожать! Снега обвалятся на нас, когда мы пойдем домой... И это вдобавок ко всем остальным бедам!..

Пихтовая рощица гудела от гвалта носильщиков, охваченных паникой и в ужасе своем способных на все. Человек из Ао-Чанга нетерпеливо постукивал по собачке ружья и уже собирался спускаться с горы.

-- Подожди немножко, святой человек, они не могут далеко уйти. Подожди, пока я не вернусь.

-- Потерпевший -- это я, -- сказал лама, прикладывая руку ко лбу.

-- Именно поэтому, -- прозвучал ответ.

-- Но если потерпевший пренебрежет оскорблением, ваши руки будут чисты. Больше того, послушанием вы приобретете заслугу.

-- Подожди, мы вместе пойдем в Шемлегх, -- настаивал тот. На одно лишь мгновение, как раз на то время, которое требуется, чтобы вложить патрон в магазин, лама заколебался. Потом он встал на ноги и коснулся пальцем плеча собеседника.

-- Ты слышал? Я говорю, что убийство не должно совершиться. Я, который был настоятелем Сач-Зена. Неужели ты собираешься возродиться в виде крысы или змеи, хоронящейся под навесом крыши, или червя в брюхе самого презренного животного? Неужели ты этого хочешь?..

Человек из Ао-Чанга упал на колени, ибо голос ламы гремел как тибетский ритуальный гонг.

-- Ай! Ай! -- закричал уроженец Спити. -- Не проклинай нас... не проклинай его. Ведь это он от усердия, святой человек! Положи ружье, дурак!

-- Гнев за гнев! Зло за зло! Убийства не будет. Пусть те, что бьют духовных лиц, познают следствия своих поступков. Справедливо и совершенно Колесо, и не отклоняется оно ни на один волос! Они много раз будут перерождаться в терзаниях! -Голова его упала на грудь и он всей тяжестью оперся на плечо Кима.

-- Я близко подошел к великому злу, чела, -- зашептал он в мертвой тишине, наступившей под соснами. -- У меня было искушение выпустить эту пулю и, поистине, в Тибете их постигла бы страшная и медленная смерть... Он ударил меня по лицу... по плоти моей. -- Он опустился на землю, тяжело дыша, и Ким слышал, как старое сердце его трепетало и замирало.

-- Неужели они его убили? -- проговорил человек из Ао-Чин-га, в то время как прочие стояли, онемев. Ким в смертельном страхе склонился над телом.

-- Нет, -- крикнул он страстно, -- это только приступ слабости. -- Тут он вспомнил, что он белый человек и может воспользоваться лагерным снаряжением белых людей. -- Откройте килты! У сахибов, наверное, есть лекарства.

-- Охо! Это лекарство я знаю, -- сказал со смехом человек из АоЧанга. -- Не мог я пять лет быть шикари Енклинга-сахиба и не знать этого лекарства. Я тоже пробовал его. Вот!

Он вытащил из-за пазухи бутылку дешевого виски, которое продается путешественникам в Лехе, и искусно влил несколько капель в рот ламы.

-- Я сделал то же самое, когда Енклинг-сахиб вывихнул себе ногу за Астором. Аха! Я уже заглянул в их корзины, но мы справедливо все поделим в Шемлегхе. Дай ему еще немного! Это хорошее лекарство. Пощупай! Теперь сердце бьется ровнее. Положи ему голову пониже и слегка разотри лекарством грудь. Никогда бы этого не случилось, если бы он спокойно подождал, пока я рассчитаюсь с сахибами. Но, быть может, сахибы погонятся за нами сюда? Тогда не грешно будет застрелить их из их же собственных ружей, а?

-- Один уже поплатился, должно быть, -- сквозь зубы произнес Ким. -- Я ударил его в пах, когда мы катились с горы. Если б я только убил его!

-- Хорошо храбриться, если живешь не в Рампуре, -- сказал один из тех, чья хижина стояла в нескольких милях от ветхого дворца раджи. -- Если среди сахибов про нас пойдет дурная слава, никто больше не будет нанимать нас в шикари.

-- О, но это не ангрези-сахибы, они не похожи на веселых людей вроде Фостама-сахиба или Енклинга-сахиба, они чужеземцы, они не могут говорить на ангрези, как сахибы.

Тут лама кашлянул и сел, ощупью отыскивая четки.

-- Убийства не будет, -- пробормотал он. -- Колесо справедливо. Зло за зло...

-- Нет, святой человек. Мы все здесь. -- Человек из Ао-Чанга робко погладил его ноги. -- Без твоего приказания не убьют никого. Отдохни немного. Мы раскинем табор ненадолго, а позже, когда взойдет месяц, пойдем в Шемлегх под Снегами.

-- После драки, -- сообщил как глубокую истину уроженец Спити, -- лучше всего лечь спать.

-- Я, и правда, ощущаю головокружение и покалывание в затылке. Дай я положу голову на твои колени, чела. Я старик, но подвластен страстям... Мы должны думать о Причине Всего Сущего...

-- Накрой его одеялом. Нам нельзя разводить костер, как бы сахибы не увидели.

-- Лучше уйти в Шемлегх. Никто не погонится за нами до Шемлегха, -- говорил возбужденный житель Рампура.

-- Я был шикари у Фостама-сахиба и шикари у Енклинга-сахиба. Я и теперь служил бы Енклингу-сахибу, кабы не этот проклятый бигар (повинность). Поставьте внизу двух человек с ружьями, чтобы помешать сахибам наделать новых глупостей. Я не покину святого человека.

Они сидели поодаль от ламы и, послушав некоторое время, нет ли шума, стали передавать по кругу примитивную хукку, резервуаром которой служила старая бутылка из под ваксы фирмы Дей и Мартин. Она ходила по рукам, и горящий на ее горлышке уголь освещал узкие мигающие глаза, китайские выдающиеся скулы и бычьи шеи, исчезающие под темными складками грубой шерстяной ткани на плечах. Кули были похожи на кобольдов из какого-то волшебного родника -- горных гномов, собравшихся на совет. А под шум их голосов снеговые потоки вокруг утихали один за другим, по мере того, как ночной мороз сковывал их.

-- Как он восстал против нас! -- с восхищением сказал уроженец Спити. --Помню одного старого горного козла в стороне Ладакха (Дюпонсахиб промазал в него семь лет назад), так он тоже стал вот так. Дюпон-сахиб был хороший шикари.

-- Но не такой, как Енклинг-сахиб. -- Человек из Ао-Чанга потянул виски из бутылки и передал ее соседям. -- Теперь слушайте меня, если только кто-нибудь не считает, что знает больше.

Вызов не был принят.

-- Мы пойдем в Шемлегх, как только взойдет месяц. Там мы честно разделим между собой поклажу. С меня хватит этого новенького ружьеца да патронов к нему.

-- Разве медведи шалят только на твоем участке? -- сказал его сосед, посасывая трубку.

-- Нет, но мускусные железы стоят теперь по шести рупий за штуку, а твои женщины получат парусину с палаток и кое-что из кухонной посуды. Мы все разделим в Шемлегхе еще до зари. Потом разойдемся каждый своей дорогой, запомнив, что никто из нас не служил у этих сахибов и в глаза их не видел, потому что они, пожалуй, заявят, что мы украли их добро.

-- Тебе-то хорошо, а что скажет наш раджа?

-- А кто ему станет докладывать? Эти сахибы, что ли, которые не умеют говорить по-нашему, или бабу, который в своих видах дал нам денег? Он, что ли, пошлет против нас войско? Какие же останутся доказательства? Все лишнее мы выбросим в Шемлегх-скую Мусорную Яму, куда еще нога человеческая не ступала.

-- А кто живет этим летом в Шемлегхе? -- Так назывался маленький поселок в три-четыре хижины, стоявший посреди пастбищ.

-- Женщина Шемлегха. Она не любит сахибов, как нам известно. Остальных можно задобрить маленькими подарками, а тут хватит на всех нас. -- Он хлопнул по ближайшей туго набитой корзине.

-- Го... Но...

-- Я сказал, что они не настоящие сахибы. Все их шкуры и головы были куплены на базаре в Лехе. Я узнал клейма. Я показывал их вам на прошлом переходе.

-- Верно. Все это покупные шкуры и головы. В некоторых даже моль завелась.

Это был веский аргумент; человек из Ао-Чанга знал своих товарищей.

-- Если случится худшее из худшего, я расскажу Енклингу-сахибу, а он веселый парень и будет смеяться. Мы не делаем зла сахибам, которых знаем. А эти бьют жрецов. Они напугали нас. Мы бежали. Кто знает, где мы растеряли багаж? Неужели, вы думаете, Енклинг-сахиб позволит полиции с равнин шляться по горам и пугать дичь? Далеко от Симлы до Чини, а еще дальше от Шемлегха до дна Шемлегхской Мусорной Ямы.

-- Пусть так, но я понесу большую килту -- корзину с красной покрышкой, которую сахибы каждое утро сами укладывали.

-- В том-то и дело, -- ловко ввернул человек из Шемлегха, -что это не настоящие важные сахибы. Кто слыхал, что Фостам-сахиб или Енклинг-сахиб, или даже маленький Пил-сахиб, который ночи просиживал, охотясь на с ара у, -- я говорю, слыхал ли кто, чтобы эти сахибы приходили в горы без повара-южанина, без своего лакея и целой свиты, которая получает хорошее жалованье, сердится и насильничает? Как могут они наделать нам хлопот? А что там в килте?

-- Ничего, она набита письменами -- книгами и бумагами, на которых они писали, и какими-то чудными штуками, которые, должно быть, употребляются для жертвоприношений.

-- Шемлегхская Мусорная Яма поглотит все это.

-- Верно! Но вдруг мы этим оскорбим богов сахибов? Не по нутру мне такое обращение с письменами. А их медные идолы мне совсем непонятны. Такая добыча не к лицу простым горцам.

-- Старик все еще спит. Ш-ш! Мы спросим его челу. -Человек из АоЧанга выпил еще немного и приосанился, гордый тем, что играет первую роль.

-- Тут у нас есть килта, -- зашептал он, -- и вещи в ней нам непонятны.

-- А мне понятны, -- осторожно сказал Ким. Лама спал спокойным, здоровым сном, а Ким обдумывал последние слова Хари. Как истый игрок в Большую Игру, он в тот момент готов был благоговеть перед бабу. -- Килта с красной верхушкой набита разными замечательными вещами, которых дураки не должны трогать.

-- Я говорил, я говорил, -- вскричал носильщик, таскавший эту корзину. -- Ты думаешь, она нас выдаст?

-- Нет, если ее отдадут мне. Я вытяну из нее все колдовство, иначе она натворит больших бед.

-- Жрец всегда возьмет свою долю. -- Виски развязало язык человека из Ао-Чанга.

-- Мне все равно, -- ответил Ким с сообразительностью, свойственной сынам его родины. -- Разделите ее между собой и увидите, что получится.

-- Ну, нет! Я только пошутил. Приказывай. Тут на нас всех с излишком хватит. На заре мы пойдем своей дорогой в Шемлегх.

Не менее часа они обсуждали свои несложные планы, а Ким дрожал от холода и гордости. Смешная сторона всей ситуации затронула ирландские и восточные струнки его души. Вот эмиссары грозной Северной Державы, которые на своей родине, возможно, были такими же важными, как Махбуб Али или полковник Крей-тон, здесь очутились вдруг в самом беспомощном положении. Один из них, как Киму было доподлинно известно, на некоторое время охромел. Они давали обещания владетельным князьям. Вот теперь, ночью, они лежат где-то внизу, без карт, без пищи, без проводников. И этот провал их Большой Игры (Ким не мог догадаться, кому они будут отчитываться в ней), это внезапное столкновение в ночи было не результатом происков Хари или ухищрений Кима; все случилось само собой и было так же естественно и неотвратимо, как поимка приятелей-факиров Махбуба ревностным молодым полицейским в Амбале.

-- Вот и остались они... ни с чем. Клянусь Юпитером, ну и холод! Здесь при мне все их вещи. Как они разозлятся! Можно посочувствовать Хари-бабу!

Ким мог бы и не сочувствовать, ибо хотя в это время бенгалец терпел невыносимые телесные муки, душа его пела и неслась к небесам. На целую милю ниже, на опушке соснового бора, два полузамерзших человека, одного из которых по временам сильно тошнило, осыпали взаимными упреками друг друга и сквернейшими ругательствами бабу, который притворился обезумевшим от ужаса.

Они приказали ему разработать план действий. Он объяснил, что им очень повезло, раз они вообще остались в живых, что носильщики, если только они сейчас не подкрадываются к своим господам, разбежались и не вернутся, что повелитель его раджа, живущий в девяноста милях отсюда, не только не одолжит им денег и провожатых до Симлы, но обязательно посадит их в тюрьму, едва только узнает, что они избили жреца. Он особенно напирал на это прегрешение и его последствия, пока они не велели ему переменить тему. Единственная их надежда на спасение, говорил он, в том, чтобы, не привлекая внимания, идти от деревни к деревне, пока они не доберутся до цивилизованных мест, и, в сотый раз заливаясь слезами, спрашивал у высоких звезд, зачем сахибы " избили святого человека".

Десять шагов в сторону -- и Хари очутился бы в шуршащей мгле, где его было не отыскать, и нашел бы кров и пищу в ближайшей деревне, где разговорчивых докторов было мало. Но он предпочитал терпеть холод, резь в желудке, обидные слова и даже пинки в обществе своих уважаемых хозяев. Скорчившись под деревом, он горестно сопел.

-- А вы подумали, -- с горячностью произнес тот из иностранцев, который не был ранен, -- вы подумали, какое зрелище мы будем представлять, странствуя по этим горам среди таких аборигенов?

Хари-бабу уже несколько часов об этом как раз и думал, но вопрос был обращен не к нему.

-- Куда же нам странствовать? Я едва двигаюсь, -- простонал тот, что был жертвой Кима.

-- Быть может, святой человек по своей доброте сердечной окажется милосердным, сэр, не то...

-- Я доставлю себе особенное удовольствие разрядить револьвер в спину этого молодого бонзы, когда мы снова встретимся, -- последовал не подобающий христианину ответ.

-- Револьверы! Месть! Бонзы! -- Хари присел еще ниже. Страсти вновь накалились. -- А вы не подумали о наших потерях? Багаж! Багаж! -- Хари слышал, как говорящий буквально метался из стороны в сторону. -- Все, что мы везли! Все, что мы достали! Наша добыча! Восемь месяцев работы! Вы понимаете, что это значит? " Поистине только мы умеем обращаться с восточными людьми"... О, хорошеньких дел вы наделали!

Так они пререкались на разных языках, а Хари улыбался. Килты были у Кима, а в этих килтах заключено восемь месяцев искусной дипломатии. Связаться с парнем нельзя, но на него можно положиться. Что касается всего прочего, то Хари так обставит путешествие по горам, что Хилас, Банар и все жители на протяжении четырехсот миль по горным дорогам будут рассказывать об этом в течение целого поколения. Людей, которые не в силах справиться со своими носильщиками, не уважают в Горах, а чувство юмора у горца развито сильно.

-- Устрой я все это сам, -- думал Хари, -- и то не вышло бы лучше, но, клянусь Юпитером, как подумаю теперь об этом, конечно, я сам это устроил. Как быстро я все сообразил! И я придумал это, как раз когда бежал под гору! Оскорбление было нанесено случайно, но я один сумел использовать его... ах... потому что это чертовски стоило сделать. Подумать только, какой моральный эффект это произвело на невежественный народ! Никаких договоров, никаких бумаг... Никаких вообще письменных документов... и мне, именно мне, приходится служить им переводчиком. Как я буду смеяться вместе с полковником! Хорошо бы иметь при себе их бумаги, но нельзя одновременно занимать два места в пространстве. Эт-то аксиома.

ГЛАВА ХIV

Поэт Кабир сказал:

мой брат

Взывает к меди и

камням,

Но в голосе его

звучат

Страданья, близкие

всем нам.

Богов дала ему

судьба,

Его мольба -- моя

мольба.

Молитва

Когда луна взошла, осторожные носильщики отправились в путь. Лама, подкрепившись сном и спиртным, опирался на плечо Кима и быстро шагал в молчании. Они шли около часу по глинистому сланцу и траве, обогнули выступ скалы и поднялись в новую область, совершенно отрезанную от долины Чини. Обширное веерообразное пастбище поднималось к вечным снегам. У под-ножья его была площадка размером не более полуакра, на которой примостилось несколько земляных и бревенчатых хижин. За ними, -как все горные жилища, они стояли на самом краю, -- земля обрывалась прямо в Шемлегхскую Мусорную Яму -- пропасть глубиною в две тысячи футов, на дно которой еще не ступала нога человека.

Люди и не подумали начать дележ добычи, пока не убедились в том, что лама уложен на кровать в лучшей комнате деревушки, а Ким по мусульманскому обычаю моет ему ноги.

-- Мы пришлем вам еды, -- сказал человек из Ао-Чанга, -- и килту с красной покрышкой. На заре, так или иначе, тут не останется никого, кто мог бы послужить свидетелем. А если какие-нибудь вещи в килте вам не понадобятся... взгляните туда!

Он показал на окно, за которым открывался простор, залитый лунный светом, отражающимся от снега, и выбросил в него пустую бутылку из-под виски.

-- Даже шума падения не услышишь. Это конец мира, -- сказал он и вышел. Лама заглянул вниз, опираясь руками о подоконник, и глаза его засветились, как желтые опалы. Из огромной пропасти, лежавшей перед ними, белые зубцы тянулись к лунному свету. Все остальное казалось тьмой межзвездного пространства.

-- Вот это, -- проговорил он медленно, -- действительно мои Горы. -- Вот где должен жить человек -- возвышаясь над миром, вдали от наслаждений, размышляя о высоких вещах.

-- Да, если у него есть чела, чтобы готовить чай, подкладывать сложенное одеяло ему под голову, отгонять коров с телятами.

Дымный светильник горел в нише, но яркое сияние луны затмевало его пламя. В этом смешанном свете Ким, как высокий призрак, двигался по комнате, наклоняясь над мешками с провизией и чашками.

-- Да! Теперь, когда кровь моя остыла, в голове у меня все еще стучит и шумит, а затылок словно веревкой стянут.

-- Не удивительно. Удар был сильный. Пусть тот, кто нанес его...

-- Если бы не мои страсти, зло не совершилось бы.

-- Какое зло? Ты спас сахибов от смерти, которую они сто раз заслужили.

-- Урок не пошел на пользу, чела. -- Лама прилег на сложенное одеяло, а Ким продолжал выполнять свои обычные вечерние обязанности. -- Удар был только тенью от тени. Зло... -последние дни ноги мои устают от каждого шага! -- Зло встретилось со злом во мне -- с гневом, яростью и жаждой отплатить за зло. Это впиталось в мою кровь, вызвало бурю в моем желудке и оглушило мне уши. -- Тут, взяв из рук Кима горячую чашку, он с должными церемониями выпил обжигающий кирпичный чай. -- Будь я лишен страстей, злой удар породил бы только телесное зло -- ссадину или кровоподтек, а это лишь иллюзия. Но ум мой не был отвлечен, ибо во мне тут же возникла жажда позволить людям из Спити убить обидчиков. Борясь с этой жаждой, душа моя разрывалась и терзалась хуже, чем от тысячи ударов. Не раньше, чем я прочитал про себя Благословение (он имел в виду буддистские заповеди), обрел я покой. Но зло укоренилось во мне, начиная с этого мгновения слабости и вплоть до конца. Справедливо Колесо и не отклоняется оно ни на один волос. Извлеки пользу из этого урока, чела!

-- Он слишком высок для меня, -- пробормотал Ким. -- Я до сих пор весь дрожу. Я рад, что избил того человека.

-- Я чувствовал это, когда спал на твоих коленях в лесу. Это тревожило меня во сне -- зло в твоей душе отражалось на моей. Хотя, с другой стороны, -- он развернул четки, -- я приобрел заслугу тем, что спас две жизни -- жизни тех, что обидели меня. Теперь я должен поразмыслить о Причине Всего Сущего. Ладья моей души колеблется.

-- Засни, чтобы окрепнуть. Это мудрее всего. -- Я погружусь в созерцание: в этом есть нужда, и большая, чем ты полагаешь.

Час за часом, до самой зари, пока лунный свет бледнел на высоких гребнях, и то, что раньше казалось поясом тьмы на склонах дальних гор, превращалось в нежно-зеленые леса, лама пристально смотрел на стену. По временам он издавал стон. За запертой на засов дверью, к которой подходил скот, ищущий привычного стойла, жители Шемлегха и носильщики делили добычу и пировали. Человек из Ао-Чанга был у них за главного, и с тех пор как они открыли консервные банки сахибов и нашли, что пища в них очень вкусна, они не осмеливались ослушаться его. Шемлегхская Мусорная Яма поглотила жестянки.

Когда Ким, видевший всю ночь неприятные сны, вышел наружу, чтобы на утреннем холоде почистить зубы, его отвела в сторону светлокожая женщина в головном уборе, украшенном бирюзой. -Остальные ушли. Они оставили тебе эту килту, как обещали. Я не люблю сахибов, но в награду за это напиши нам талисман. Мы не хотим, чтобы про наш маленький Шемлегх. пошла дурная слава... изза этого случая! Я Женщина Шемлегха. -- Она оглядела его смелыми блестящими глазами, не так, как женщины Гор, которые обычно смотрят как бы украдкой.

-- Конечно. Но это надо сделать втайне. Она, как игрушку, подняла тяжелую килту и бросила ее в свою хижину.

-- Уходи и задвинь засов на двери. Никого не подпускай близко, покуда я не кончу, --сказал Ким.

-- Но потом... мы сможем побеседовать?

Ким опрокинул килту, и на пол горой посыпались топографические инструменты, книги, дневники, письма, географические карты и туземная корреспонденция, издающая странный запах. На самом дне лежала вышитая сумка, скрывающая в себе запечатанный, позолоченный и разрисованный документ, наподобие тех, которые владетельные князья посылают друг другу. Ким в восторге задержал дыхание и стал обдумывать положение дел с точки зрения сахиба.

" Книги мне не нужны. К тому же это логарифмы, -- должно быть, для съемки. -- Он отложил их в сторону. -- Писем я не понимаю, но полковник Крейтон поймет. Их нужно сохранить. Карты... о, они чертят карты лучше, чем я... еще бы. Все туземные письма. О-хо!.. и особенно мурасала. -- Он понюхал вышитую сумку. -- Это, наверное, от Хиласа или Банара, значит Хари-бабу говорил правду. Клянусь Юпитером! Хороший улов. Если бы Хари знал об этом... Остальное полетит в окно. -- Он потрогал пальцем великолепный призматический компас и блестящую поверхность теодолита. -- Но, в конце концов, сахибу не к лицу воровать, и предметы эти впоследствии смогут оказаться опасными вещественными доказательствами". -- Он рассортировал все клочки исписанной бумаги, все карты и письма туземцев. Все вместе образовало внушительную пачку. Три книги в переплетах, запертых на замок, и пять истрепанных записных книжек он отложил в сторону.

" Письма и мурасалу придется носить за пазухой и под кушаком, а рукописные книги положить в мешок с едой. Он будет очень тяжелым. Нет. Не думаю, что у них было еще что-нибудь! А если и было, так носильщики сбросили это в кхад, так что все в порядке. Ну, летите и вы туда же... -- Он набил килту всеми вещами, с которыми решил расстаться, и поднял ее на подоконник. На тысячу футов ниже лежал длинный неподвижный закругленный на концах слой тумана, еще не тронутого утренним солнцем, а еще на тысячу футов ниже рос столетний сосновый бор. Когда порыв ветра рассеивал туманное облако, Ким различал зеленые верхушки деревьев, похожие на мох. -- Нет! Не думаю, чтобы кто-нибудь пошел вас искать".

Корзина, падая, завертелась и извергла свое содержимое. Теодолит стукнулся о выступающий край скалы и разбился с шумом взорвавшейся гранаты, книги, чернильницы, ящики с красками, компасы, линейки несколько секунд казались пчелиным роем.

Потом они исчезли, и хотя Ким, высунувшись до половины из окна, напряг свой острый слух, из пропасти не долетало ни звука.

" За пятьсот... за тысячу рупий не купить этого, -- думал он с огорчением. -- Прямое мотовство, но у меня все прочие их материалы... Все, что они сделали... полагаю. Но как же мне теперь сообщить об этом Хари-бабу и вообще -- как мне быть, черт побери? А мой старик болен. Придется завернуть письма в клеенку. Это надо сделать прежде всего, не то они отсыреют от пота... И я совсем один! " -- Он аккуратно сложил письма, загнул на углах твердую, липкую клеенку: беспокойная жизнь приучила его к аккуратности как старого охотника, собирающегося в путь. Потом он с удвоенным тщанием спрятал книги на дне мешка с пищей. Женщина постучалась в дверь.

-- Но ты не написал талисман, -- сказала она, оглядываясь вокруг.

-- В нем нет нужды. -- Ким совершенно забыл, что должен с ней поболтать.

Женщина непочтительно смеялась над его смущением. -Тебе-то нет. Ты можешь приворожить человека, едва подмигнув глазом. Но подумай о нас, несчастных: что будет с нами, когда ты уйдешь? Все мужчины слишком сильно перепились вчера, чтобы слушать женщину. Ты не пьян?

-- Я -- духовное лицо. -- Ким перестал смущаться, а так как женщина отнюдь не была красивой, он решил вести себя, как подобает человеку в его положении.

-- Я предупреждала их, что сахибы разгневаются, начнут дознание и пожалуются радже. С ними какой-то бабу. У писцов длинные языки.

-- Ты только об этом беспокоилась? -- в уме Кима возник вполне готовый план, и он обворожительно улыбнулся.