Вольфганг Хольбайн 27 страница

— Профессор?

Могенс удержался от искушения бросить гневный взгляд на Грейвса, сидевшего по другую сторону захламленного стола. В этом не было смысла — густые сизые облака сигаретного дыма, из которого Грейвс за этот час возвел непроходимую стену, он все равно не смог бы пробить взглядом. Грейвс беспрестанно и много курил. Даже с точки зрения терпимого человека, считающего, что курение хоть и является дурной привычкой, однако дело каждого решать, на какой манер отдать концы, с тех пор как они пересекли порог этого дома, он дымил чересчур. Могенс гадал: что это, признак нервозности? Или Грейвс знает, что через несколько часов ему вообще не придется курить, и напоследок сладострастно предается своему пороку? Хотя, возможно, и то и другое.

Могенс демонстративно неспешно закрыл часы, аккуратно убрал их в карман и на незаданный вопрос Грейвса ответил, только выждав еще пару секунд:

— Разумеется, я нервничаю. А ты разве нет?

Грейвс покачал головой, по крайней мере, Могенс именно так расшифровал смутное движение за густым облаком чада.

— Не думаю, — ответил он. — Я хочу сказать, что, по твоему мнению, должен. Но я чувствую себя… как-то особенно.

— Особенно? — Могенс удивленно поднял брови. — Я бы на твоем месте испытывал страх. Гораздо больше, чем я на своем.

Грейвс тихонько засмеялся:

— Растолкуй яснее.

— Думаю, ты лучше меня знаешь, что ждет нас там, внизу. По крайней мере, надеюсь, что знаешь.

— Боюсь, должен тебя разочаровать. Нечто великое, в этом я уверен. Однако большего и я не знаю. Но ближе, чем теперь, я еще никогда не подступался к тайне всех времен. А чтобы быть честным, скажу: конечно, мне страшно. Я бы не был человеком, если бы не боялся.

«Что касается степени твоей человечности, — подумал Могенс, — это вопрос для долгой дискуссии. Но не сейчас». Он поймал себя на том, что его рука снова тянется за часами, и поспешно отдернул ее. Грейвс тем не менее, заметив его жест, усмехнулся:

— До полуночи еще около трех часов. Почему бы тебе не пойти к себе и немного поспать. Том разбудит тебя ко времени.

— Поспать? А ты бы на моем месте заснул?

— Я и на своем-то не могу спать, — сыронизировал Грейвс, снова затягиваясь сигаретой. На мгновение через плотную завесу дыма вспыхнула красная точка и снова погасла. — Может, тогда партию в шахматы?

— В шахматы? — не поверил своим ушам Том. — Ты сейчас можешь играть в шахматы?

— Почему бы и нет? Мне знакомы люди, которые предпочитают каждые две секунды пялиться на часы. Шахматы кажутся мне куда лучшим способом убить время. Успокаивают и оттачивают мышление. И то, и другое тебе сейчас не повредит.

Он и не подумал дожидаться ответа, встал, подошел к небольшому комоду и вернулся с обтянутым кожей футляром, из которого вынул шахматную доску с искусной резьбой и резные фигуры. Хотя каждая из них и была величиной с мизинец младенца, она представляла собой истинное произведение искусства. Был в них лишь один небольшой изъян.

— Фигуры… — пробормотал Могенс.

— А что с ними? — спросил Грейвс, расставляя со своей стороны сначала ладьи, а потом и остальные фигуры.

— Они белые!

— Конечно. Они же вырезаны из слоновой кости. — Он явно развлекался.

— Но они все белые!

— Слоновая кость всегда белая, — издевался Грейвс дальше.

— А как играть, когда не различить, где твои, а где противника?

Грейвс закончил свое дело, наклонился вперед и принялся расставлять фигуры со стороны Могенса. Могенс наблюдал за движениями его пальцев со смешанным чувством завороженности и брезгливости. Он и теперь не смог бы сказать, что именно в этих движениях не так, но несомненно было одно: человеческие пальцы не могут и не должны двигаться подобным образом. «С такими пальцами, — вдруг пришло ему в голову, — Грейвс мог бы сделаться отличным шулером».

— Ты полагаешь, друзей от врагов отличать легче? — осведомился Грейвс. — Как это бывает в реальной жизни. — Поставив последнюю фигуру, он плюхнулся в свое кресло. — Это особенные шахматы, Могенс. Они очень древние и очень ценные, но не только по этой причине, не ради хвастовства я вынул их, чтобы сыграть с особенным человеком.

— Да? И по какой же еще?

— В них есть различия. Надо только приглядеться. А еще требуется хранить в памяти каждый ход, который ты сделал. Совсем как в реальной жизни. — Он повел рукой. — Ты начинаешь, Могенс. У тебя белые.

Могенс всерьез задумался, стоит ли затевать это дурацкое состязание и не разумнее ли будет просто встать и уйти. Одна его часть была готова поддаться, но другая — и к тому же б о льшая — удерживала от соблазна. Тем не менее он придвинул стул и склонился над крошечными фигурками, чтобы получше их рассмотреть.

Грейвс оказался прав: небольшие отличия имелись, хотя, по соображениям Могенса, и недостаточные, чтобы различить фигуры на игровом поле, когда они вступят в борьбу. Но что он, в конечном счете, теряет? Разве что время, которое и без того тянется мучительнее, чем бессмысленная игра.

Он начал классическим ходом, передвинув пешку на две клетки вперед. Грейвс поморщился и ответил тем же. К своему удивлению, уже через несколько ходов Могенс втянулся в игру настолько, что партия не только захватила его целиком, но он еще и исполнился решимости ни в коем случае ее не проиграть. Раньше, в университете, они с Грейвсом часто сражались в шахматы, правда, на нормальной доске и правильными фигурами; и девять из десяти партий Могенс выигрывал. Но ведь не все. И те немногие поражения, которые наносил ему Грейвс, были стремительны и молниеносны, все без исключения. Грейвс принадлежал к числу игроков, чьи действия нельзя предугадать. В принципе, он играл не очень хорошо и, уж конечно, не творчески — что касается шахмат, — но при этом был склонен к таким шагам, которые сбивали противника с толку или вообще захватывали врасплох. «Но больше ему сделать это не удастся! » — решил Могенс.

Однако его ждал сюрприз, к тому же малоприятный. За эти годы Грейвс явно набрался опыта. Играл он, конечно, не как гроссмейстер и тем не менее много лучше, чем Могенс помнил. Как он и ожидал, стало гораздо сложнее, когда фигуры на доске перемешались. Чтобы запомнить расположение каждой из шестнадцати фигур, Могенсу пришлось напрячь большую часть своих извилин, и то не с безусловным успехом. Пару раз Грейвс качал головой, молча, но с ядовитой улыбкой, когда он брался не за ту, таким же образом, только когда делал противоположную ошибку, он потерял коня и три пешки. И тем не менее ему удавалось теснить Грейвса медленно, но неумолимо. После двадцати или двадцати пяти ходов сомнений в исходе партии не оставалось. Он предложил Грейвсу ничью, но тот гордо отклонил предложение:

— Никогда нельзя сдаваться, пока игра не доведена до конца. Эта максима давно стала моим принципом. Без нее меня давно бы не было в живых.

Могенс не оторвал взгляда от доски. Он чуял, что Грейвс сказал это не только затем, чтобы отвлечь его, но и спровоцировать вполне определенную реакцию, возможно вопрос. Однако у него пропало всякое желание пускаться с Грейвсом в какие бы то ни было дискуссии, а кроме того, он прекрасно сознавал, что тут же потеряет преимущество, если хоть на секунду оторвется от доски.

— Ты ведь понимаешь, что она не там, внизу? — внезапно спросил Грейвс.

— Кто? — опешил Могенс. Он понадеялся, что Грейвс, как и он, не отводит взгляда от шахмат, и поэтому не заметил, как он вздрогнул.

— Дженис.

На этот раз Могенс вздрогнул так, что Грейвс этого никак не мог не заметить. Он молчал.

Грейвс передвинул единственную оставшуюся у него ладью вперед, подставляя ее под очевидную угрозу, и Могенс спросил себя, какая за этим кроется западня. Он протянул руку за слоном, чтобы воспользоваться неожиданно подвалившим подарком, но тут же отдернул ее, задумчиво оглядывая доску. Ловушки он не увидел, но это вовсе не значило, что ее нет.

— Ты не ответил, — сказал Грейвс. — А при этом мне надо бы молчать.

— Почему? — невольно спросил Могенс.

— Потому что я знаю ту единственную причину, по которой ты изменил свое решение. Надеешься найти там Дженис. Разумеется, ты понимаешь, что этого не случится. И что это даже полностью исключено. Но что-то знать наверняка и верить, вопреки всему, — вещи разные.

Могенс все-таки взял ладью. Если это ловушка, то слитком изощренная, он ее не обнаружит, даже если будет час ломать себе голову.

— Ты мелешь чепуху, Джонатан, — сказал он намеренно небрежным тоном. — Если мисс Пройслер сказала правду, то это просто наш долг — спуститься туда и вызволить бедных людей из лап этих бестий.

— Если сказала правду? — повторил за ним Грейвс, между тем делая еще один напрочь глупый ход, тем самым приводя Могенса в совершенное замешательство. — Ты что, вдруг стал сомневаться в порядочности мисс Пройслер?

— Разумеется, нет, — машинально ответил Могенс. — Но ведь ты сам сказал: она была в панике. Ей застилал глаза страх. Возможно, даже истерика. Я бы на ее месте чувствовал то же самое. И к тому же эти бестии, которые бог знает что с ней сделали. Я бы, во всяком случае, не удивился, будь у нее галлюцинации.

Грейвс на добрую минуту сосредоточился на доске, прежде чем осведомиться как бы между прочим:

— Так ты оставил всякую надежду найти Дженис?

— Джонатан, зачем ты так? Я делаю, что ты хочешь, иду с тобой в это проклятое подземелье. Чего тебе еще надо? Просто помучить меня из чистой злобы?

— Нет, — Грейвс передвинул ферзя и взял ладью Могенса. — Просто я хочу выиграть. Мат.

Могенс не мог вымолвить слова, только ошарашенно таращился на доску. Он протянул руку к фигурам, убрал ее, снова протянул и снова убрал, потом бестолково помотал головой.

— Скажи, ты поднял эту тему только ради того, чтобы меня отвлечь?

— Надо использовать любую подвернувшуюся возможность, — усмехнулся Грейвс. — Признаешь, что я тебя побил?

— Что ж, если ты настаиваешь, — мрачно буркнул Могенс. — Только понятия не имею как. Но пожалуйста: ты выиграл.

— И при этом твоим собственным ферзем, — расхохотался Грейвс.

Должно было пройти время, чтобы Могенс сообразил: фигура, которой Грейвс поставил ему мат, принадлежала ему.

— Обманщик! — возмущенно воскликнул он.

— Я же сказал тебе, что использую любую возможность, которая идет мне в руки.

— Даже обман? — презрительно скривился Могенс.

— Ты всегда был сильным игроком, Могенс, — спокойно ответил Грейвс. — Я не могу тебя побить. Не могу, если буду придерживаться правил.

— И тогда ты берешь обманом?

— Я меняю правила, — исправил его Грейвс. — Иногда это единственная возможность выжить.

Могенс не совсем понял, что этим ему хотел сказать Грейвс, и вообще, хотел ли что сказать или просто выделывался тут перед ним. Однако им овладело непреодолимое желание смахнуть со стола доску вместе со всеми фигурами. Возможно, его удержало только уважение к ценному антиквариату. Он встал.

— Да, ты прав, Джонатан, — отрезал он. — Пойду попробую немного отдохнуть.

Он испытал — пусть и скромное — удовлетворение: Грейвс однозначно был разочарован. Эта игра и все разговоры были только приготовлением, но Могенсу вдруг стало безразлично, к чему. Разум подсказывал ему, что будет лучше остаться и послушать, но вместо этого он буквально выскочил из дома и первые шаги пролетел без оглядки. Только потом пошел медленнее, а потом и вовсе остановился. Пульс был таким частым, что ему пришлось сделать несколько глубоких вдохов и выдохов, чтобы избежать гипервентиляционного синдрома. Разве еще несколько минут назад он не думал, что больше не позволит Грейвсу напасть на него врасплох? И вот Грейвсу это снова удалось. Он настолько основательно и надолго выбил Могенса из колеи, что тот даже и представить себе не мог. И он даже не знал, как так случилось.

Возможно, этому вообще не было объяснения. Возможно, Грейвс просто чудовище, которому доставляет удовольствие мучить других.

Несколько минут Могенс стоял неподвижно и ждал, пока успокоится бешеный пульс и хоть наполовину восстановится дыхание. Возможно, он придает слишком много значения мелочам. Все они сейчас нервничают, и сам он жутко боится того, что предстоит и что…

Земля под его ногами задрожала.

Собственно говоря, не то чтобы это было настоящее землетрясение, скорее так, отклик на какой-то дальний толчок, будто где-то глубоко под ногами в чреве земли шевельнулось что-то гигантское и снова погрузилось в сон. Сотрясение было не слишком сильным — Могенс даже не был уверен, что обратил бы на него внимание, останься он у Грейвса, слушая его умствования, явно извлеченные из какого-нибудь пирожка с сюрпризом, — и в то же время таким мощным, что заставило его внутренне застонать. Ничего не произошло. Земля не разверзлась. Небо не обрушилось на землю. Не слышался ни звон битого стекла, ни грохот рушащихся зданий, ни одна птица не взвилась из крон деревьев, ни одна собака не залаяла. Но в его душе что-то сотряслось с неимоверной опустошительной силой, так что он внутренне содрогнулся, раненный в самую свою человечность. Наверное, это не было землетрясением, мысленно успокоил себя Могенс. Наверное, сотряслась сама реальность, а сотрясение, которое он почувствовал, было просто потрясением, сфабрикованным его сознанием, потому что у него не находилось слов, чтобы выразить, что в действительности произошло.

Позади него хлопнула дверь. Могенс в ужасе так резко обернулся, что его сердце снова бешено заколотилось, руки задрожали. В первое мгновение он различил лишь тень, потом в ней зажегся красный глаз и подмигнул ему.

— Так ты тоже почувствовал?

— Само собой, — Грейвс неторопливо двинулся ему навстречу, по дороге щелчком отшвырнув бычок и тут же прикуривая новую сигарету. — И не только я.

Он мотнул головой в сторону того края площади. В хижине Тома зажегся свет, и всего через пару мгновений на мокрую землю упала полоса света. Грейвс как-то странно улыбнулся, сделал полшага назад и запрокинул голову, чтобы посмотреть на небо.

Могенс последовал его примеру. Небо было таким ясным, что каждая звездочка сверкала, как дырка от булавки на черном картоне, за которым установлен сильный источник света. И на какой-то момент, до того как Могенс узнал знакомые созвездия и их положение, ему показалось, что весь небосвод над ним кружится, будто звезды исполняют таинственный танец, чтобы занять новые позиции в причудливом узоре.

Могенс сморгнул, и звезды снова заняли свои места. Может быть, он просто слишком резко закинул голову, и его вестибулярный аппарат сыграл с ним злую шутку, но если честно, дело было не только в вестибулярном аппарате. Прошлой ночью он получил серьезные ранения, и отнюдь не был человеком, привыкшим к таким вещам. Из-за одной потери крови он должен бы два-три дня провести в постели, не говоря уж о резаных ранах от когтей упыря. Если исходить из этого, то он еще нереально прекрасно себя чувствовал и был полон решимости действовать. Хоть и не обманывал себя. В его состоянии спускаться под землю и, возможно, вступить в борьбу с упырями — как там сказала мисс Пройслер? Дюжины, если не сотни? — было полнейшим безумием.

Подошел Том. Его шаги издавали странные чмокающие звуки в жиже. Звуки, которые неподдающимся описанию образом производили такое же впечатление, как и мнимое землетрясение — нечто фальшивое и живое. Он молча кивнул Могенсу, встал рядом с Грейвсом и тоже, запрокинув голову, уставился в небо.

Чуть погодя он тихонько спросил:

— Начинается, да?

Грейвс кивнул:

— Да. Начинается.

От этого диалога Могенса бросило в дрожь. Голос Грейвса был не громче, чем шепот, и все-таки он оглушил Могенса. Он звучал счастливо. В нем слышалось такого рода счастье, от которого Могенсу стало совсем не по себе.

Он сосредоточился на той части небосвода, куда были устремлены взоры Тома и Грейвса. Чистое, усеянное звездами небо являло собой великолепие, и все-таки он не видел там ничего необычного.

— О чем вы? — спросил он, в то же время ощущая, что делает что-то неподобающее. В этом особом мгновении было нечто возвышенное, и одно звучание его голоса казалось кощунством.

Могенс призвал свои мысли к порядку. Что это с ним? Неужто заразился псевдофилософской болтовней Грейвса?

— Ты когда-нибудь задумывался о том, что там, наверху? — спросил Грейвс все еще тем особенным тоном, который теперь показался Могенсу больше благоговейным, чем счастливым. Он так и не отрывал взгляда от неба, что бы он там ни видел.

— Звезды, — ответил Могенс. — Бесчисленное количество звезд.

— Конечно, — негромко засмеялся Грейвс. — А помимо звезд? За ними, Могенс?

— За звездами? — обалдело переспросил Могенс. — Что ты имеешь в виду?

— Жизнь, Могенс, жизнь. Ты никогда не задавался вопросом, есть ли там, наверху, жизнь? Люди как мы или, возможно, другие причудливые создания?

Разумеется, Могенс уже задавался этим вопросом, как и каждый человек однажды, когда он смотрит в ночное небо и видит эти бесчисленные звезды. Ответа на вопрос он не знал да и не думал, что сейчас подходящий момент, чтобы спорить об этом.

Во всяком случае, ничего выразить он не успел, потому что позади него раздался голос:

— Что за богохульная чепуха, доктор Грейвс!

Могенс чуть ли не испуганно обернулся, а Грейвс выждал еще секунду-другую и только потом подчеркнуто спокойно повернулся к мисс Пройслер и смерил ее взглядом, в котором боролись ирония с легким презрением.

— Мисс Пройслер, — сказал он. — Что вы здесь делаете, моя дорогая? Вы должны находиться в постели и отдыхать после всего, что с вами произошло.

Мисс Пройслер придвинулась еще на два шага, уперла руки в боки и в ответ смерила Грейвса, который был на голову выше, таким взглядом, что он показался еще на столько же ниже ее.

— Да, вам это было бы на руку. Тогда я не услышала бы тех богохульств, которыми вы здесь разразились, не так ли?

Она повернула голову и сверкнула на Могенса глазами, полными упрека и негодования, что ему показалось: сейчас весь ее гнев выплеснется на него. Однако, когда она открыла рот, ее голос прозвучал мягко и вовсе не гневно, а скорее разочарованно и озабоченно:

— А вы, профессор? Стоите и преспокойно слушаете эти непристойности? Вы, человек такого образования! Я ждала от вас большего!

Могенс даже и не знал, что сказать. Когда он видел мисс Пройслер в последний раз — часа два назад — она лежала на кровати, бледная, как смерть, и совершенно истощенная. Он даже не верил, сможет ли она встать на ноги. Сейчас ни того, ни другого не было и в помине. Мисс Пройслер не только помылась, оделась и тщательно взбила прическу, она предстала прежней категоричной Бэтти Пройслер, которая не потерпит, чтобы кто-то или что-то противоречило привычной картине мира или взгляду на вещи, или понятию чистоплотности. Если бы он собственными глазами не видел, в каком плачевном состоянии она находилась утром, ни за что бы не поверил, что человек может так быстро оправиться.

— Умоляю вас, моя дорогая мисс Пройслер, — сказал Грейвс, — не направляйте ваш праведный гнев на бедного профессора. Мы вели чисто академическую дискуссию, вот и все.

— Академическую дискуссию, да? — мисс Пройслер снова повернулась к Грейвсу. В ее глазах горел воинствующий огонь. — Может быть, я и не разбираюсь в ваших ученых темах, я всего лишь глупая старая женщина из провинциального городка. Но я хорошо понимаю, когда кто-то порочит Господа, даже если он пытается выдать ересь за научную дискуссию.

Грейвс на какое-то мгновение впал в замешательство, и Могенсу с трудом удалось подавить злорадную ухмылку, расползавшуюся по лицу. Сам он — лишь единожды за все годы! — попробовал вести со своей квартирной хозяйкой подобного рода беседу и с тех пор благоразумно отказался от таких попыток навсегда. У Грейвса же не было сходного опыта, и особой симпатией мисс Пройслер он не пользовался, так что он совершил ошибку: вместо того чтобы на этом остановиться, продолжал:

— Прошу вас, мисс Пройслер! Никто не хотел вас задеть, ни вас, ни вашу веру, могу вас заверить. Пойдемте, моя дорогая!

Он сделал жест, как если бы собирался обнять ее за плечи, но, так и не доведя его до конца, предусмотрительно отдернул руку, когда наткнулся на пылающий гневом взгляд. На секунду он выглядел совершенно растерянным, а потом, пожав плечами, выдавил из себя улыбку и показал рукой на небо:

— Я и не думал сомневаться в Божьих творениях или каким-то образом умалить их. Видите все эти звезды? Как думаете, сколько их?

— Много, — ответила мисс Пройслер. — Тысячи.

Грейвс покачал головой:

— Намного больше. Миллионы, мисс Пройслер, много-много миллионов, в одном только Млечном Пути… Вы знаете, что такое Млечный Путь?

«Этим вопросом, — усмехнулся про себя Могенс, — ты окончательно лишился расположения мисс Пройслер, если, конечно, имел хоть малую долю его! » Вместо того чтобы вмешаться, как собирался, Могенс внезапно решил спокойно обождать и посмотреть, до чего договорится Грейвс и как поплатится головой за свои речи.

— В одном только Млечном Пути много миллионов звезд, а многие из тех звезд наверху, — он ткнул кончиком горящей сигареты в небо, словно хотел продырявить его, — только кажутся звездами, просто потому, что находятся бесконечно далеко от нас, но на самом деле это в свою очередь целые Млечные Пути.

— Очень интересно, — холодно сказала мисс Пройслер. — И что конкретно вы хотите этим сказать, доктор?

— Что вселенная бесконечна, моя дорогая мисс Пройслер. Каждая крохотная звездочка над нами в действительности является солнцем, таким же жарким и животворным, как наше. И число их превосходит силу нашего воображения.

— И? — в голосе мисс Пройслер появилось нетерпеливое раздражение, и Могенс поймал себя на том, что инстинктивно отступил на пару шагов. Определенная дистанция никогда не помешает, если разгорается битва титанов.

— Не могу себе представить, что чудо жизни могло произойти лишь под одним из бесчисленных солнц.

— Господь создал человека по образу и подобию своему, — ответила мисс Пройслер. — Вы сами только что сказали, доктор Грейвс, что жизнь — это чудо. Не больше и не меньше.

— Но разве где-нибудь в Библии написано, что Он создал только человека? — любезно осведомился Грейвс.

Мисс Пройслер с шумом втянула воздух:

— Доктор Грейвс, я не потерплю богохульства в моем присутствии!

— Но, мисс Пройслер, я…

— Довольно! — резко оборвала его мисс Пройслер не терпящим возражения тоном. — Это ересь, доктор Грейвс. Поверьте, если бы здесь не было этого юноши, я бы ответила на ваши еретические речи как подобает. А пока что прошу вас сменить тему. Сколько у нас осталось времени?

— У нас? — Грейвс ошалело заморгал. — Что значит «у нас», мисс Пройслер?

— Насколько я помню, вы собирались спуститься туда, под землю, чтобы освободить этих бедных людей?

— Безусловно, но не намереваетесь же вы…

— …сопровождать вас? — перебила его мисс Пройслер. — Разумеется, я иду с вами.

— Боюсь, что не могу этого допустить, — холодно возразил Грейвс.

— А я боюсь, что вы не в силах этому помешать, доктор! — категорично отмела возражения мисс Пройслер.

Могенса ждало маленькое чудо. Как он и ожидал, лицо Грейвса потемнело, в глазах затеплился тот же огонек, который уже десятилетие назад заставлял их товарищей по университету обходить его за милю, челюсти так сжались, что Могенс всерьез приготовился увидеть, как перекушенная сигарета полетит на землю. Но вместо ожидаемого взрыва Грейвс две-три секунды стоял неподвижно, а потом совершенно спокойно сказал:

— Мисс Пройслер, боюсь, я не совсем понял, о чем идет речь. Там, внизу… довольно опасно. Честно говоря, я даже предполагаю, что нам придется вступить в борьбу с этими… созданиями.

— И, конечно, поэтому вы не хотите подвергать старую беззащитную женщину опасности, — голос мисс Пройслер сочился ядом. — Думаю, я доказала, что сама могу о себе позаботиться, доктор Грейвс.

Могенс наслаждался выражением лица Грейвса.

— Невозможно! — рыкнул тот. — Я не могу взять на себя ответственность…

— Никто и просит вас брать на себя ответственность. По крайней мере, за меня. — Ее голос стал ровным, почти ласковым, что для Могенса явилось сигналом, что тема для нее исчерпана. — Я буду сопровождать вас, Томаса и профессора. Точка.

Грейвс воздел обтянутые черной кожей руки.

— Мисс Пройслер, прошу вас, будьте благоразумны! — Он действительно умолял. — Эти твари могут оказаться не самой большой опасностью, на которую мы натолкнемся. В тех обстоятельствах мы окажемся не в состоянии защитить вас!

— Вы хотите сказать, я стану для вас обузой? — она покачала головой. — Что касается этого, могу вас успокоить, доктор. С Божьей помощью мне однажды удалось уйти от страхолюдин, и я не думаю, что это дело случая. А там, внизу, есть и другие, которых надо спасать.

— Именно за этим мы туда и спускаемся, мисс Пройслер! — отчеканил Грейвс тоном, который для него самого, должно быть, звучал как не терпящий возражений, Могенсу же он показался полным отчаяния. — Мы сделаем все, что в наших силах, но…

— Я иду с вами, — отрезала мисс Пройслер, на этот раз с такой решимостью, что даже Грейвс не отважился тут же на месте противоречить. — Даже если вы попробуете удержать меня силой.

Глаза Грейвса сузились до щелок.

— Не вводите меня в искушение, мисс Пройслер, — сквозь зубы процедил он.

— В таком случае я немедленно отправляюсь в город, — ответила мисс Пройслер, на которую его угроза не произвела ровным счетом никакого впечатления, — и сообщу шерифу Уилсону обо всем, что видела.

В темноте было трудно разглядеть, но Могенс буквально услышал, как последняя капля крови отлила от лица Грейвса.

— Вы этого не сделаете!

— Еще как сделаю, — ласково заверила мисс Пройслер. — Там, внизу, люди в смертельной опасности, доктор Грейвс. И если вы не позволяете мне самой помочь им, то пусть этим займутся власти.

— И вы пойдете пешком в город? — насмешливо спросил Грейвс, тем самым совершая последнюю непоправимую ошибку. — После утомительного марша ночью, в полном одиночестве, дай Бог, если вы к восходу солнца доберетесь до конторы шерифа!

Мисс Пройслер медоточиво улыбнулась ему и сказала сладким голосом:

— Да что вы, мой дорогой доктор! Зачем? До лагеря ваших дражайших коллег меньше часа ходу, даже для пожилой женщины, которая еще нетвердо стоит на ногах. Уверена, что там мне не откажут предоставить машину до города.

Лицо Грейвса окаменело.

— Это шантаж!

— Не преувеличивай, Джонатан, — вмешался Могенс, на сей раз не давая себе труда скрыть злорадную усмешку. — Как я понимаю суть вещей, мисс Пройслер просто «использует любую подвернувшуюся возможность». — Его ухмылка стала шире. — Помнится, один мой хороший знакомый как-то сказал, что иногда приходится менять правила игры, если иначе не выиграть.

Мисс Пройслер и Том непонимающе уставились на него, а в глазах Грейвса вспыхнул кровожадный огонь. Он так затянулся своей сигаретой, что огонек на ее конце раскалился добела, потом выплюнул ее на землю и поднял ногу, чтобы с остервенением растоптать. Но вместо этого он вдруг сдвинул брови, комичным шагом, переставив ноги, как аист, отступил и тут же присел на корточки.

— Что с вами? — тревожно воскликнул Том.

Грейвс, оставив вопрос без ответа, наклонился вперед и вытянул руки, словно хотел опереться на них, но в последний момент отшатнулся в испуге. Несмотря на плохое освещение, Могенс увидел, что на его лице написан неприкрытый ужас.

Он тоже опустился на корточки возле того места, куда упал окурок. Тот все еще теплился на поверхности, а когда Могенс наклонился, чтобы посмотреть, в нос ему ударил острый запах, почти вонь паленого мяса. Нет, не «почти». Это и была та самая вонь, потому что сигарета упала не на топкую землю, а угодила во что-то белое и живое, которое от нестерпимого жара скрючилось и теперь извивалось, не в силах высвободиться из огня, вжигающегося в его плоть.

— Господи помилуй! — вырвалось у мисс Пройслер. — Что это?

Грейвс по-прежнему молчал и, все еще сидя на корточках, отодвинулся на полшага. Могенсу пришлось собрать в кулак всю свою волю, чтобы не сделать то же самое или не подпрыгнуть с криком ужаса и отвращения. Существо, на которое упала сигарета Грейвса, было своего рода улиткой, без глаз и усиков, только значительно толще и не больше самого окурка. Ее оболочка была почти прозрачной, а через нее просвечивали какие-то непривычные человеческому глазу органы, которые пульсировали и извивались, борясь с огнем, все дальше вгрызавшимся в плавящееся тельце. Могенсу пришлось призвать на помощь разум, чтобы убедить себя, что шипение, которое достигло его ушей, было звуком топящейся плоти, а не криком.

— Доктор Грейвс! — с трудом переводя дыхание, взмолилась мисс Пройслер. — Прошу вас, избавьте это бедное существо от страданий!

Грейвс поднял к ней отсутствующий взгляд, даже Могенс с удивлением отметил, что ни один из них не двинулся, чтобы выполнить просьбу мисс Пройслер или что-то возразить ей.

Том тоже присел и наклонился к земле. Тут он заново доказал, что он самый здравомыслящий из всех их вместе взятых. Должно быть, и для него это зрелище было омерзительным, что не помешало ему зажечь спичку и поднести ее к фитилю карбидной лампы, которую он принес с собой. Белый свет так ударил по глазам Могенса, уже привыкшим к полумраку, что он зажмурился и прикрыл веки рукой.

Тем не менее он успел заметить, что слизняк появился здесь не один.