Вольфганг Хольбайн 25 страница

И еще бросилось в глаза то, что кожа была покрыта тонким липким слоем какого-то средства с резким, но вовсе не неприятным запахом. Чем, черт побери, Грейвс намазал ему руки? И, главное, зачем?

Том оказался довольно предусмотрительным, принеся не только сытный завтрак, но и миску чистой воды. Смыв клейкий слой и насухо вытерев руки почти с преувеличенной тщательностью, Могенс понял, что его подозрения оправдались: боль как рукой сняло. Ни одна из царапин, полученных прошлой ночью, не была причиной боли, ее источником стала мазь, которой Грейвс пропитал бинты.

Могенс чуть было не вышел из себя, но тут же успокоился.

У Грейвса могли быть на то свои соображения. Он решил расспросить его, но на этот раз не довольствоваться полуправдой или отговорками. Сейчас же ему предстояло более важное дело.

Одевшись — одежда, должно быть, принадлежала Тому, поскольку не годилась по размеру, не отличалась особой чистотой, — он, как голодный волк, набросился на еду. Том правильно оценил его аппетит, но ощущения сытости не настало, хотя он подчистил все вплоть до последней крошки.

Который сейчас мог быть час? Могенс переворошил лохмотья, бывшие прежде его одеждой, в поисках карманных часов, но тщетно. К тому же на единственном, не слишком большом окне, были закрыты тяжелые ставни, так что в комнате царил полумрак. Полоска света, пробивавшаяся сквозь узкую щель в ставнях, свидетельствовала о том, что стоял еще ранний день. Так что он не слишком долго проспал, учитывая его состояние и потерю крови. И все-таки слишком много времени.

Могенс бросил тоскливый взгляд на разворошенную постель. Простыни на ней были так пропитаны потом, что даже отсюда он ощущал слабый кисловатый запах. Нет, ложиться некогда. У них так мало времени и так много вопросов.

Он решительно встал и направился к двери. Сразу закружилась голова, и на воздухе лучше не стало, тем не менее он пересек раскисшую площадь и зашагал к хижине Грейвса.

Что касается времени суток, то он сильно ошибся, и не в свою пользу. Солнце уже миновало зенит, и, скорее всего, был уже второй час, если не третий. Так что он, по меньшей мере, двенадцать часов был без сознания. И одному богу известно, что за это время произошло внизу, в пещерах, и какие чудовища высидели там вечную ночь, чтобы напустить ее на ничего не ведающий мир.

Даже на коротком отрезке пути до дома Грейвса ему пришлось дважды останавливаться, чтобы перевести дыхание. Горький привкус все еще оставался у него во рту, но хотя бы не давал забыть, зачем он шел к Грейвсу, и вторую остановку на передышку он использовал на то, чтобы при солнечном свете как следует рассмотреть свои руки.

Не такими уж они и были невредимыми, как ему казалось раньше. Ран не наблюдалось, не считая немногих неглубоких ссадин, но вся кожа слегка покраснела — особенно ладони, — и было несколько мокнущих мест, которые он не заметил в полумраке своего жилища.

Могенс сжал в кулак сначала одну руку, потом другую, покачал головой и пошел дальше.

Грейвс не открывал, сколько он ни стучал, сначала аккуратно, потом энергичнее и под конец так громко, что Грейвс не мог его не услышать, если бы был дома. Однако никакой реакции не последовало.

Могенс с досадой отвернулся от двери и машинально обвел взглядом площадь и скопление разной величины домов вокруг нее. Грейвс мог находиться везде, буквально в любом из этих строений или в пещерах, а у него не было сил повсюду искать его. Но вернуться к себе и ждать, что Грейвс рано или поздно сам навестит его и объяснит все происходящее, тоже было безнадежно. С таким же успехом он мог подождать его и на месте.

И хотя после всего, что случилось, это казалось смешным, все-таки он испытал сильный укол совести, когда повернул ручку двери и вошел в дом. Здесь ставни были тоже закрыты, так что Могенс скорее угадывал, чем видел обстановку, которая сплошь состояла из расплывчатых теней и контуров, и очертания эти представлялись в равной степени нереальными и угрожающими. Могенс попытался вызвать картину меблировки, виденной им лишь раз, чтобы, по крайней мере, добраться невредимым до окна. В полутьме сразу же наткнулся на стул, который с грохотом опрокинулся на пол, и только тогда сообразил, что можно было оставить открытой дверь. Видно, нечистая совесть, что он прокрался сюда, как тать, понуждала его и действовать в том же духе.

Со второй попытки он худо-бедно доскребся до окна и с силой толкнул наружу ветхие двустворчатые ставни. Солнечный свет, ворвавшийся в комнату, поначалу обескуражил. В воздухе стояли столбы пыли, маленькие светящиеся частички летали, как рои крошечных золотистых насекомых, внезапно появившихся на свету в долю секунды. И на мгновение, бесконечное мгновение перед тем, как отступила темнота, а свет еще не занял ее место, вещи вокруг приняли иной, грозный, облик — готовые к прыжку подстерегающие тени с глазами и ртами, которые выслеживали жертву и едва ее не схватили.

Момент улетучился, прежде чем Могенс успел по-настоящему испугаться, но оставил дурной осадок. На этот раз не только на языке, но и в душе.

Могенс выругал себя трусом, кем он, по-видимому, и был на самом деле, и заспешил открыть два других окна, убедив себя — и довольно успешно, — что в помещении слишком темно и душно, что едва можно дышать. На самом же деле скорее потому, что страшился теней и вещей, которые здесь жили.

По крайней мере, воздух был значительно свежее, хотя и стало заметнее, какая в доме стояла вонь — от сигарет Грейвса, заплесневелых объедков и старинных манускриптов, но пахло и чем-то еще, что он не мог точно определить, хотя именно от этого и была самая нестерпимая вонь.

С некоторым усилием ему удалось избавиться от этой мысли. Он сюда явился не затем, чтобы судить Грейвса за его нечистоплотность и дурные привычки. Ему надо поговорить с Грейвсом и прежде всего необходимо куда-нибудь сесть, чтобы Грейвс, войдя, не застал его бездыханным на полу. Трижды пересечь комнату, чтобы открыть окна, оказалось превыше его сил на данный момент.

Могенс направился к ближайшему месту, где можно было сесть: большому, с высоким подголовником креслу Грейвса, которое стояло позади письменного стола. Оно к тому же выглядело единственным, на чем можно было удобно устроиться. Несколько минут он просто сидел с закрытыми глазами, прислушиваясь к биению своего сердца, которое постепенно успокаивалось, и наслаждался тем, как щекотание и зуд в конечностях переходили в тяжесть приятной усталости. Только спустя довольно значительное время, после того как головокружение унялось, он отважился снова открыть глаза.

Лучше бы он этого не делал. Помещение наполнилось ярким солнечным светом, которого оно не видело месяцами, а может быть, и с того самого дня, как доктор Джонатан Грейвс здесь поселился. И все-таки здесь не было по-настоящему светло. Все повторилось, как немногим раньше, когда он открыл окна, а на этот раз даже и хуже.

В такой же безвременной момент, в котором темнота за его веками уже не была полной, а солнечный послеполуденный свет еще не упал на сетчатку глаз, ему словно открылся третий, жуткий мир. Он попал в сумеречное измерение, в котором то самое, в сущности не имеющее место быть, крошечное мгновение между творением и абсолютным ничто, было поймано на все времена. И в нем обитали все те недоделанные, но получившие некое бытие твари, полные невыразимой ненависти ко всему живущему.

И этот миг промелькнул так же быстро, не успев его как следует испугать — но внезапно в нем начала подниматься ненависть к Грейвсу, восходящая почти к всепоглощающей злобе. Это чувство было для него не ново. Ни гнев, ни ирреальный страх перед темнотой, детская, недостойная ученого, но от этого не становящаяся менее тошнотворной боязнь ночи с ее обитателями, так долго осаждавшими его и донимавшими бесконечными кошмарами и галлюцинациями. Он уже надеялся, что разделался с ними, по крайней мере, расплатился с этой долей цены за страшное предательство Дженис, но Грейвс отнял у него и эту маленькую милость. Долги не оплачены, напротив, они еще возросли. Видения снова были здесь, а с ними и страх. Может быть, это было наказание, уготованное ему судьбой. Может быть, отшельничества и одиночества было еще недостаточно, а подлинное возмездие состояло в том, чтобы до конца своей жизни он заглядывал в это измерение между мирами. Возможно, он никогда больше не сможет войти со света в темное помещение, никогда больше не сможет любоваться заходом солнца, не содрогаясь от дрожи. Никогда снова не насладится радостью просто закрыть глаза без страха перед тем мгновением, когда настанет пора их открыть.

А может случиться и так, что он просто до смерти измучен и находится на пределе своих сил и пока что не смог осмыслить то, что пережил прошлой ночью в церемониальной палате.

Внезапно охваченный внутренним беспокойством, он вдруг почувствовал, что не может больше сидеть, встал и беспокойно заходил из угла в угол по небольшой комнате и в конце концов остановился возле книжной полки позади письменного стола. И вовсе не потому, чтобы его заинтересовали книги, просто у него вошло в привычку знакомиться с тем, что стоит на полках, когда он попадал в незнакомое помещение. В большинстве случаев это был самый надежный способ составить впечатление о хозяине. Сюда Могенс зашел не в первый раз, да и впечатление о Грейвсе ему не требовалось составлять; однако тот страшный момент совсем ушел. Хоть тени и отодвинулись, и пропасть между днем и ночью, по меньшей мере на это мгновение, была преодолена, эта комната, а более всего ее обстановка, казалась ему неправильной. Могенс не мог облечь это ощущение в слова, ни даже в образы какого-то невербального языка, который бы имел дело с чувствами, игрой неясных смыслов и клочьями памяти. Что-то здесь было не так, как должно было быть. Будто мир на самую малость вышел из баланса и склонился в ту сторону, о которой он до сих пор не подозревал, что она вообще может существовать — да и не хотел знать. Возможно, эта полка со знакомыми очертаниями книг и по большей части столь же известными названиями осталась единственно нормальным предметом в этом помещении, чем-то вроде якоря спасения, за который он мог зацепиться, чтобы удержаться в реальности.

И был еще один вопрос, который он серьезно брал в расчет: не находится ли он на грани умопомешательства. Могенс отнюдь не был сильным мужчиной, ни физически, ни ментально. Напротив, он уже не раз задавался вопросом, как это ему удалось выйти после событий той страшной ночи девятилетней давности, сохранив более или менее здравый рассудок — таких событий, после которых ломались и сильные характеры. Ответа на этот вопрос он так и не нашел за все эти годы, но, может быть, он нашелся сейчас, и ответ этот звучит просто: нет.

Могенс почувствовал опасность, скрывающуюся за этой мыслью. Дрожащими руками он снял с полки первую попавшуюся книгу и раскрыл ее. Это был том о Древнем Египте, такой же экземпляр имелся в его небольшом собрании, оставшемся большей частью в пансионе мисс Пройслер в Томпсоне. Отдельные пассажи из него он мог цитировать наизусть. Тем не менее в первый момент буквы не хотели складываться в слова, имеющие смысл. Могенс таращился на открытую страницу, но с таким же успехом он мог держать в руках черепок с клинописью пятитысячелетней давности, язык которой еще не расшифрован.

— Могу я узнать, что ты там делаешь? — раздался резкий голос позади него.

Могенс вздрогнул и от сознания собственной вины едва не выронил книгу из рук. Он так резко обернулся, что снова почувствовал легкое головокружение. Грейвс не только совершенно бесшумно вошел в дом, но и умудрился приблизиться к письменному столу, остановившись за шаг от Могенса, так, что тот даже не заметил. Вид у него был взбешенный.

— Джонатан, — пролепетал Могенс.

Лицо Грейвса помрачнело еще больше.

— Что ж, — процедил он, — по крайней мере, ты еще помнишь мое имя. Вот только забыл, чье это жилище.

— Я нисколько не забыл, — возразил Могенс таким же сухим и самоуверенным, как ему показалось, тоном, однако на Грейвса это не произвело ни малейшего впечатления.

— В таком случае это более чем удивляет, — бросил в ответ Грейвс. — Или это одна из твоих дурных привычек — рыться в чужих вещах?

В первое мгновение Могенс не мог понять, о чем он вообще ведет речь. Потом растерянно уставился на открытую книгу в руках и следом на Грейвса.

— Но это всего лишь книга, — промямлил он.

— И тем не менее я терпеть не могу, когда кто-то роется в моих вещах, — ответил Грейвс. — И тем более в мое отсутствие.

Он молниеносно обошел стол, вырвал книгу из рук Могенса и поставил ее на место. Вернее, пытался поставить, потому что в гневе и раздражении никак не мог попасть и в конце концов швырнул книгу на стол и сверкнул на Могенса глазами.

— Что, черт подери, тебе вообще здесь надо? — прошипел он.

Могенс отшатнулся от пламени, полыхнувшего в его глазах. Он принимал в расчет, что Грейвс выразит неудовольствие при виде нежданного гостя в своем доме. Но то, что он увидел в его взоре, не было раздражением или даже гневом — это была бешеная ярость, и, более того, он вдруг почувствовал, что Грейвс едва сдерживает себя, чтобы не наброситься на него с кулаками и не вытрясти душу. Или того хуже.

— Я… я только хотел поговорить с тобой, Джонатан, — сконфуженно сказал Могенс. — И уверяю тебя, что…

— Засунь свои уверения, знаешь куда! — оборвал его Грейвс.

Ярость в его глазах на мгновение взвилась до кровожадного исступления, и Могенс, спотыкаясь, отпрянул еще на два шага.

Возможно, именно эта реакция образумила Грейвса. Еще секунду он сверлил Могенса исполненным ненависти взглядом, а затем убийственное бешенство сменилось такой же силы смущением. Он неловко переступил с ноги на ногу, протянул руку к Могенсу и поспешно опустил ее, когда тот снова вздрогнул и отступил еще на шаг, увеличив дистанцию между ними.

— Я… — Грейвс нервно провел тыльной стороной своей черной перчатки по губам. Ему пришлось пару раз сглотнуть, чтобы вообще быть в состоянии продолжать разговор. — Извини, Могенс. Я… я не знаю, что на меня нашло. Я вел себя как идиот. Прости.

— Ничего, — сказал Могенс. Он на самом деле не сердился на Грейвса. Для этого ему было слишком не по себе.

— Нет, чего, — лихорадочно возразил Грейвс. — Не знаю, что…

Он оборвал себя на полуслове, ограничился почти что растерянным кивком головы и резко отвернулся. Несколько секунд он потратил на то, чтобы взять со стола книгу и преувеличенно неторопливым расчетливым движением поставить ее на место.

— Мне жаль, — сказал он спокойнее, правда, не глядя в сторону Могенса. — Наверное, мы все здесь слишком перенервничали после вчерашней ночи. Ты принимаешь мои извинения?

— Разумеется. Да не так уж ты и неправ. Я не должен был заходить к тебе без спросу.

Грейвс все так же медленно повернулся к нему. Он полностью овладел собой.

— Это точно. Действительно, не должен был.

Он был снова прежним Джонатаном Грейвсом.

— А что ты здесь, собственно, делаешь? Собрался доконать меня, а, старина? — усмехнулся он. — Тебе нельзя вставать. По чести говоря, тебя надо бы отвезти в больницу или, по крайней мере, к хорошему врачу.

— И что же ты этого не сделал?

— Потому что у нас нет на это времени, — серьезно ответил Грейвс. — Сегодня последний день, Могенс. Осталось несколько часов до захода солнца. Ты, правда, должен воспользоваться этим временем, чтобы хоть немного восстановить силы.

Прошло несколько секунд, прежде чем Могенс вообще смог ухватить, о чем говорит Грейвс. И даже сам почувствовал, как кровь отхлынула от его лица.

— Ты снова хочешь спуститься туда?!

— Разумеется. А ты что, нет?

Могенс мог только выпучить глаза и хватать ртом воздух, как рыба, выброшенная на сушу.

— Разве ты не хочешь? — повторил Грейвс.

— Ко… конечно нет! — запинаясь, выдавил из себя Могенс. — Как… как тебе вообще пришло это в голову? Ты забыл, что там случилось прошлой ночью?

— Ни на секунду не забывал, — заверил его Грейвс с ухмылкой. — А вот ты, кажется, забыл. — Он резким жестом отсек всякие поползновения Могенса возразить. — Мы стоим вплотную к разгадке, Могенс. Осталось всего несколько часов, неужели ты не понимаешь? До величайшего научного открытия нашего столетия! Да что там, всех времен! А ты спрашиваешь, хочу ли я спуститься вниз? Ты не в себе, Могенс!

Могенс молчал. Грейвс снова входил в раж, а ему совсем не хотелось еще раз пережить то же, что несколько минут назад. И все-таки одна только мысль еще раз спуститься туда, вниз, бросала его в дрожь.

— Что вообще ты собираешься там найти? — спросил Могенс настолько спокойно, насколько был в состоянии.

Грейвс пристально посмотрел на него с наигранным недоумением.

— Ты спрашиваешь серьезно?

— Как никогда в жизни, Джонатан. — На этот раз это он обрезал Грейвса еще до того, как тот успел разойтись. — Я был там, внизу, и я видел, что там. Только до сих пор не уверен, что мы видели одно и то же.

Грейвс не отрывал от него неподвижного взгляда. Он молчал, но выражение его лица говорило само за себя. Могенс чувствовал, что он на правильном пути. Глубоко в его душе проснулось нечто, что было много хуже ненависти и презрения, привычно испытываемых Могенсом — а именно, все нарастающее возмущение. Грейвс его обманывал. Снова. А может быть, и с самого начала.

— Дело не в египетском храме, так ведь? — спросил он.

Грейвс упорно молчал, но это только усиливало подозрения Могенса.

— Тебя никогда и не интересовал этот пятитысячелетней давности храм, — продолжал он. — Ты ничего не хочешь доказать миру. Не знаю, зачем ты здесь, Грейвс, но научная сенсация тебя не волнует. Этим ты только морочишь голову несчастным глупцам, которые на тебя работают. О да… и мне, конечно. Что на самом деле ты ищешь?

Грейвс по-прежнему молча смотрел на него, но на какое-то мгновение с него слетела маска надменной самонадеянности, и в это самое мгновение — едва ли большее, чем то, в котором Могенс заглянул в бездну меж днем и ночью — ему показалось, что за этой маской он увидел истинного Джонатана Грейвса: человека с горящими глазами, застывшим лицом и окаменелой душой, одержимого, чья жизнь и поступки подчинены одной-единственной идее. Да, Грейвс был одержим. Только вот чем?

— Ты сумасшедший, — подвел черту Грейвс.

Его голос теперь звучал мягко и сочувствующе, и даже как-то оскорбленно.

Всего лишь на секунду Могенсу повезло увидеть истинного Джонатана Грейвса, человека, в котором он неожиданно для себя узнал такого же исстрадавшегося за последние годы собрата, и судьба обошлась с ним не менее сурово, чем с самим Могенсом. А теперь Грейвс снова воздвиг вокруг себя стену, в которой Могенсу уже не удастся пробить брешь. По крайней мере, не здесь и не сейчас.

— Я не сержусь на тебя, Могенс, — сказал Грейвс. — Если кто и виноват, то скорее я. Я не должен был оставлять тебя одного в таком состоянии.

— Это не ответ на мой вопрос, — возразил Могенс, хоть и знал, что это бессмысленно. — Тебе никогда не было дела доказать всему миру или хотя бы твоим коллегам, что фараоны были здесь за тысячу лет до Колумба, я прав? Ты ищешь что-то совсем другое.

Возведенная Грейвсом стена стала выше и прочнее, чем прежде. Взгляд заледенел. И все-таки Могенс добавил — не только зная, что это бесполезно, но и почти против собственной воли:

— Что ты надеешься там найти, Грейвс?

Грейвс только покачал головой. Вместо ответа он пошарил по карманам пиджака, вытащил сигареты и спички и с их помощью спрятал лицо за клочьями дыма, медленно расползающимися в воздухе.

— Спишем эти измышления на счет твоего состояния, — наконец сказал он. — Виню себя, что слишком многого требовал от тебя. Там, внизу, нет ничего, Могенс. Ничего, что мы оба уже не видели бы. Но разве этого мало? — Он воспользовался следующей затяжкой, чтобы создать хорошо продуманную паузу, его губы растянулись в ироничную улыбку. — Ты что думаешь, я ищу философский камень? Или Святой Грааль?

На долю секунды в мозгу Могенса проблеснуло до сих пор подавляемое воспоминание. Луч фонаря в руках Тома выхватил из тьмы врата, но обе резные черные створки стояли открытыми, а за ними… Эта картина ускользнула из памяти, но оставила жуткое чувство, что он видел то, что находилось позади. Подсознание, которое было сильнее, чем его воля, не желало, чтобы картина всплыла.

— Что мы можем сделать для мисс Пройслер? — спросил он.

Грейвс невозмутимо попыхивал своей сигаретой, чад перед его лицом стал таким плотным, что Могенс его больше угадывал, чем на самом деле видел.

— Что ты хочешь для нее сделать, мой друг? — усмехнулся Грейвс. — Разве что помолиться. Давай, не стесняйся!

Могенсу было нелегко сдержаться, но каким-то чудом ему это удалось. С холодным спокойствием, которое удивило и его самого, он ответил:

— Мы не можем сидеть сложа руки. Погиб человек.

— И что? — Грейвс был само спокойствие.

— Надо что-то предпринять. Ты сообщил шерифу Уилсону?

Полнейшее недоумение на лице Грейвса выглядело вполне натурально.

— Шерифу Уилсону? — тупо переспросил он.

— Разумеется. Бедная женщина мертва, Грейвс! В таких случаях принято ставить в известность полицию, разве нет?

— Возможно, — ответил Грейвс, его глаза сузились до щелочек. — И я непременно сделаю это завтра.

— Завтра? Что значит завтра?

— Когда все кончится, — спокойно ответил Грейвс. — Как только мы…

— Мы не можем так долго ждать! — перебил его Могенс. — Давно надо было известить шерифа! Я был уверен, что Том сделал это еще прошлой ночью!

Грейвс смерил его долгим взглядом, полным презрения.

— Я начинаю сомневаться в твоем душевном здоровье, старина, — отчеканил он. — Ты вообще соображаешь, о чем говоришь?

— Мисс Пройслер умерла! — вышел из себя Могенс.

Грейвс кивнул, а сказал тем не менее:

— Ну, этого мы еще не знаем. Я допускаю, что вероятность увидеть ее живой или невредимой не особенно велика. И все же пока все это наши предположения. Хотя, может быть, стоит пожелать несчастной мисс Пройслер лучше умереть. И тем не менее пока что предположение о ее смерти остается чистой воды догадкой. А ради догадки мы не можем ставить на кон результат многолетней работы!

Могенс хотел возразить, но Грейвс остановил его жестом и выпустил ему в лицо клуб дыма — прямо рассерженный дракон.

— Ты хотя бы представляешь себе, что будет, если мы сейчас пойдем к Уилсону? Не позже чем через час здесь кишмя закишат полицейские, а еще часом позже будет не продохнуть от репортеров и зевак! Не говоря уж о наших драгоценных коллегах по соседству! Они здесь все перероют, камня на камне не оставят. Я не позволю уничтожить работу целого десятилетия только…

— …потому, что человек лишился жизни? — закончил за него Могенс.

— …потому, что ты не можешь подождать один день! — злобно выдохнул Грейвс. — В чем дело, Могенс? Не так уж много я и прошу! И ничего аморального! Один-единственный день, вот все, что мне надо! Завтра утром, ради Бога, поезжай в Сан-Франциско, встречайся с кем хочешь, труби во всех газетах, мне все равно. Можешь даже все заслуги приписать себе, мне плевать! Но если сегодня кто-нибудь узнает о том, что мы нашли там, внизу, то все пойдет псу под хвост, а этого я не допущу!

— Ты все еще не понял, — потрясенно вымолвил Могенс. — Неужели тебе безразлична смерть человека?!

— Нет, — рявкнул Грейвс, — не безразлична! Но ее смерть — не наша вина. Ни твоя, ни моя. Это был несчастный случай, роковое стечение обстоятельств. А если мы сейчас изничтожим все, ради чего я так долго работал — ради чего мы оба работали и дорого за это заплатили, Могенс! — то ее смерть будет не только ужасной, но и бессмысленной. Ты этого хочешь?

Могенс удивлялся себе, что до сих пор попросту не развернулся и не ушел. Было совершенно бесполезно продолжать этот разговор. Грейвс не мог взять в толк, о чем он говорит, а он не понимал Грейвса, будто их вдруг поразило вавилонское столпотворение и слова потеряли всякий смысл. Еще недавно Могенс спрашивал себя, не сходит ли он с ума, теперь же задавался вопросом, не тронулся ли Грейвс. Он был сумасшедшим. Возможно, даже опасным сумасшедшим.

— Мне жаль, — сказал Могенс негромко, но твердым решительным тоном, — только спускаться туда я больше не намерен. Ни сегодня, ни завтра, ни когда-либо еще. Я сейчас же собираю вещи и скажу Тому, чтобы отвез меня в город. А шерифу Уилсону сообщу, что здесь случилось.

— Боюсь, у Тома не будет времени, — холодно ответил Грейвс.

— Значит, пойду пешком.

Грейвс злобно рассмеялся:

— В твоем-то состоянии? Не смеши меня!

Могенс с наигранным равнодушием пожал плечами.

— Может быть, на твое счастье по дороге я рухну без сил, — сказал он без улыбки, ни на секунду не выпуская из поля зрения прищуренных глаз, спрятавшихся за вяло расползающимися облаками дыма. — Но я пойду. Сейчас же. Давно надо было это сделать. Может быть, тогда и мисс Пройслер была бы жива.

— Может быть, тебе вообще не стоило сюда приезжать! — фыркнул Грейвс.

— Это ты меня вызвал, — напомнил Могенс.

Грейвс презрительно скривил губы:

— Даже и я время от времени делаю ошибки.

Могенс воздержался от ответа. Неважно, что он скажет или сделает, результат будет один: дело дойдет до драки. Возможно, и в буквальном смысле. За все время их знакомства Могенс ни разу не задавался этой мыслью — да и зачем? — а сейчас ему вдруг пришло в голову, что Джонатан Грейвс превосходил его и физической силой: на голову выше, много шире в плечах, по меньшей мере, на фунт тяжеловеснее. Еще в студенческие годы он получил лестное предложение вступить в университетскую футбольную команду, что давало немало преимуществ. Однако Грейвс, который никогда не увлекался спортом, и не подумал принять его, он даже не удосужился ответить. Годы, пролетевшие с тех пор, не пошли на пользу его физической форме, и тем не менее он и теперь был много сильнее Могенса. А даже если бы и не так — от него исходила готовность применить насилие, как дурной запах. Это было чем-то новым, даже в отношении Грейвса, и Могенс содрогнулся. Могенс на полном серьезе задумался, не станет ли Грейвс удерживать его силой, если он будет настаивать на том, чтобы покинуть лагерь, и сам испугался этой мысли до того, что постарался поскорее прогнать ее.

— Я ухожу, — решительно сказал он. — Прощай, Джонатан.

Грейвс так сжал челюсти, что Могенс реально услышал, как заскрежетали его зубы. Однако, не говоря ни слова, молча смотрел на Грейвса взглядом, исполненным чуть ли не ненависти, потом резко развернулся и пошел к двери. Едва он взялся за дверную ручку, как Грейвс заговорил.

— Могенс, пожалуйста!

Нет, у него больше никогда не хватит мужества так открыто дать отпор Грейвсу. Он знал, что если сейчас остановится и всего лишь обернется — он проиграл.

Он остановился и обернулся, пытаясь хотя бы выдержать взгляд Грейвса.

— Поговорим, Могенс, — взмолился Грейвс. — Дай мне пять минут.

— Одну, — ответил тот, сознавая, что и этого лишку.

— Пять минут, — настаивал Грейвс. — А потом я велю Тому отвезти тебя в город, если ты и после этого захочешь уехать.

Единственно разумным ответом было бы возмущенное «нет». Грейвс неспроста просил об этом, значит, он абсолютно уверен, что сумеет уговорить его. И может быть, у него есть весомые аргументы, кто знает? Но Могенс не хотел, чтобы его уговорили. В судьбе мисс Пройслер он ничего не может изменить, тут Грейвс, к сожалению, прав, да и предотвратить несчастье тоже не мог. А вот в другом отношении Грейвс сильно заблуждается. Он предлагает Могенсу аморальную сделку, насквозь аморальную. Здесь все обстоит наоборот: если он сейчас уступит и промедлит — пусть даже один день! — именно тогда смерть Бэтти Пройслер будет совершенно напрасной. В этом случае он предаст ее, как когда-то предал Дженис.

— Ты прав, — вздохнул Грейвс. — Я бесчувственный чурбан. Мне не надо было этого говорить, знаю. Только слишком многое зависит от одного дня. От одной-единственной ночи. Что мне сделать? Упасть перед тобой на колени?

— Это тебе не поможет, — спокойно сказал Могенс. — Полминуты прошло.

Грейвс затушил в переполненной окурками пепельнице свою еще и наполовину не выкуренную сигарету с таким остервенением, что пепел и искры взвились столбом и разлетелись по бумагам, захламлявшим стол. Покачав головой, он тут же прикурил новую. Руки его двигались особым, на свой лад жутким образом. Могенс не смог бы сказать, что его так напугало при виде этого, но человеческие руки просто не могут совершать такие движения! А под кожей перчаток что-то беспрерывно кишело и копошилось. Могенс вдруг сообразил, что беспардонно пялится на руки Грейвса, и поспешно отвел взгляд, но было уже поздно. Грейвс заметил.

— Ты никогда не спрашивал, что, собственно, с моими руками, Могенс, — усмехнулся он.

Это было неправдой. Могенс спрашивал, но не получил должного ответа.

— По крайней мере, надеюсь, не то, что с моими!

Это был ответ, который вырвался у него сам по себе и был совершенно бестолковым, однако сильно напугал его.

— Нет, — Грейвс пустил дым и кивнул на руки Могенса. — Сам снял повязки?

— Да. Соляная кислота, которой они были пропитаны, жгла неимоверно. Две минуты.

Грейвс требовательно протянул к нему руку.

— Это было не слишком умно. Дай посмотрю.

Одно лишь представление, что Грейвс прикоснется к нему, повергло Могенса в панику, но он почти машинально протянул руки. Грейвс ощупывал и, поворачивая, рассматривал их, как строгий учитель, проверяющий, не собралась ли под ногтями нерадивого ученика грязь.