Конец первой книги. 11 страница

– Так вот зачем ты это делаешь, – говорю я, частично спрашивая, но в основном утверждая, – чтобы доказать, что не подвластен ей. Или не принадлежишь ей. – Я замолкаю. – Как думаешь, а есть ли разница? В смысле, между быть подвластным кому-то и кому-то принадлежать?

– Ê î í å ÷ í î. Î ä è í ï î ä ð à ç ó ì å â à å ò â û á î ð, ä ð ó ã î é æ å – í å ò.

– Должно быть, ты действительно ее очень сильно любишь, раз пошел на все это.

Питер фыркает.

– Ты такая наивная.

– Спасибо, – отвечаю, прекрасно зная, что это вовсе не комплимент. Я говорю это просто, чтобы ему досадить.

И понимаю, что преуспела, когда он произносит с кислой миной:

– А что ты вообще знаешь о любви, Лара Джин? У тебя даже никогда не было парня.

Меня так и подмывает придумать кого-нибудь мальчика из лагеря, из другого города, из любой точки мира. «Его зовут Клин» – вертится на кончике моего языка. Но это было бы слишком унизительно, поскольку он узнает, что я вру, ведь я уже рассказала ему, что никогда прежде ни с кем не встречалась. И даже если бы не рассказала, то было бы куда более жалко выдумать бойфренда, чем просто признать правду.

– Да, у меня никогда не было парня. Но я знаю множество людей, которые встречались с парнями, но ни разу не были влюблены. Я же была.

Вот почему я все это делаю.

Питер фыркает.

– В кого? Джоша Сандерсона? Этого придурка?

– Он не придурок, – хмурясь, говорю я. – Ты даже его не знаешь, чтобы так говорить.

– Любой с одним глазом и половиной мозгов мог бы сказать, что этот парень придурок.

– Ты заявляешь, что моя сестра слепая и безмозглая? – возмущаюсь я. Если он скажет хотя бы одно плохое слово о моей сестре, то все. Вся эта комедия закончится. Я не нуждаюсь в нем так сильно.

Питер смеется.

– Нет. Я говорю о тебе!

– Знаешь что? Я передумала. Очевидно, что ты никогда не любил никого, кроме себя. – Я пытаюсь открыть дверь, но она заперта.

– Лара Джин, я просто шучу. Ну же.

– Увидимся в понедельник.

– Постой, постой. Сначала ответь мне на один вопрос, – Питер откидывается на спинку сиденья. – Как получилось, что ты никогда ни с кем не встречалась?

Я пожимаю плечами.

– Не знаю… потому что никто никогда не предлагал?

– Что за чушь. Я точно знаю, что Мартинез приглашал тебя на выпускной бал, а ты отказалась.

Я удивлена, что он об этом знает.

– Да что с вами, ребятами, такое? Почему вы называете друг друга по фамилии? – спрашиваю я. – Это так… – Я пытаюсь подобрать подходящее слово. – Впечатляюще? Показушно?

– Не переводи тему.

– Думаю, я отказалась, потому что испугалась. – Я смотрю в окно и провожу пальцем по стеклу, выводя М (от Мартинез).

– Томми?

– Нет. Мне нравился Томми. Дело не в этом. Страшно, когда все по-настоящему. Когда не просто думаешь о человеке, а когда перед тобой реальный, живой человек со своими ожиданиями. И желаниями. – Я наконец перевожу взгляд на Питера и удивляюсь, с каким вниманием он меня слушает. Его глаза сосредоточены на мне, будто ему на самом деле интересно то, о чем я говорю. – Даже когда мне очень сильно нравился мальчик, можно сказать, даже любила, я скорее предпочитала быть с моими сестрами, потому что мое место рядом с ними.

– Стой. А что насчет сейчас?

– Сейчас? Ну, ты мне не нравишься в этом плане, поэтому…

– Хорошо, – произносит Питер. – Не влюбись в меня еще раз, ладно? Мне не нужно еще больше влюбленных в меня девушек. Это так утомительно.

Я громко смеюсь.

– Ты такой самоуверенный.

– Я шучу, – протестует Питер, но он точно не шутил. – Ладно, что ты такого во мне увидела? – ухмыляется он, вновь став дерзким и таким уверенным в своем обаянии.

– Честно? Я не знаю.

Его улыбка на мгновение исчезает, а потом вновь появляется, но теперь уже не такая самоуверенная.

– Ты отметила, что я заставляю людей чувствовать себя особенными. Ты… ты сказала, что я был хорошим танцором и научным партнером Джеффри Саттлмана!

– Ничего себе, ты действительно запомнил каждое слово из того письма, да? – подразниваю я. Что вызывает у меня прилив небольшого, злобного удовлетворения, поскольку улыбка Питера полностью исчезает. Но этот всплеск сразу же сменяется раскаянием, потому что я задела его чувства без причины. Да что это со мной, почему мне хочется обидеть Питера Кавински? Чтобы как-то исправить положение, я быстро добавляю: – Нет, это правда, тогда в тебе действительно было что-то такое.

Полагаю, я сделала только хуже, потому что он вздрагивает.

Не знаю, что еще сказать, поэтому открываю дверцу автомобиля и выхожу.

– Спасибо, что подвез, Питер.

Зайдя в дом, я первым делом направляюсь в кухню, чтобы проверить кексики. Они упакованы в «Тапперуэр[14]» и мой контейнер для кексов. Покрыты глазурью немного неаккуратно, да и посыпаны сумбурно, но в целом выглядят неплохо. Какое облегчение. По крайней мере, Китти не будет стыдно на школьной распродаже выпечки из-за меня!

От: Марго Кави mcovey@st-andrews. ac. uk

Кому: Ларе Джин Кави larajeansong@gmail. com

Как дела в школе? Вступила в какой-нибудь новый клуб? Думаю, тебе следует рассмотреть Литературный журнал или Модель ООН. Не забудь, что на этой неделе корейский День Благодарения и тебе нужно позвонить бабушке, иначе она рассердится! Скучаю по вам, ребята.

P. S. Пожалуйста, пришлите «Орео»! Мне не хватает наших соревнований по маканию печенья.

Ñ ë þ á î â ü þ, Ì

От: Лары Джин Кави larajeansong@gmail. com

Кому: Марго Кави mcovey@st-andrews. ac. uk

В школе все хорошо. Никаких новых клубов, но посмотрим. Я уже записала в свой планер позвонить бабушке. Ни о чем не беспокойся, здесь все под контролем!

Мама Питера владеет антикварной лавкой «Линден& Вайт» в части города, выложенной булыжниками. В основном она продает мебель, но у нее также есть и ювелирные изделия, разложенные согласно десятилетиям. Мое любимое десятилетие – нулевое, то есть 1900-х годов. Есть один золотой медальон в форме сердца и с крошечным бриллиантом в центре, который смотрится как звездочка. Стоит четыреста долларов. Лавка находится рядом с книжным магазином «МакКоллс», поэтому я иногда захожу туда, чтобы навестить «свою» драгоценность. Я всегда ожидаю, что медальон купят, но этого не происходит.

Однажды на День Матери мы купили маме золотую брошку в форме клевера 1940-х. Каждую субботу в течение целого месяца мы с Марго продавали лимонад и смогли отложить на нее шестнадцать долларов. Помню, с какой гордостью мы вручили папе деньги, которые красиво и аккуратно сложили в пластиковый пакет на застежке. Тогда я считала, что мы внесли львиную долю, а папа всего лишь немного помог нам. Теперь я понимаю, что брошка стоила гораздо больше, чем шестнадцать долларов. Мне следовало бы поинтересоваться у папы, сколько на самом деле она стоила. Но, возможно, мне не захочется это знать. Быть может, куда приятнее не знать. Мы похоронили маму вместе с ней, потому что эта брошь была ее любимым украшением.

Я стою, склонившись над витриной и прикасаясь пальцами к стеклу, когда Питер обходит прилавок и оказывается ко мне лицом.

– Привет, – говорит он удивленно.

– Привет, – отвечаю я. – Что ты здесь делаешь?

Питер смотрит на меня как на идиотку.

– Это место принадлежит моей маме, помнишь?

– Естественно! Я просто никогда не видела тебя здесь раньше, – произношу я. – Ты здесь работаешь?

– Нет, мне пришлось завести кое-что для мамы. Теперь же она говорит, что я должен завтра поехать в Хантсбург и забрать набор стульев, – ворчливо отвечает Питер. – Это два часа езды туда и обратно. Ужас.

Я дружелюбно киваю, отстраняюсь от витрины и делаю вид, будто разглядываю черно-розовый глобус. Вообще-то, Марго бы он понравился. Он мог бы стать для нее прекрасным рождественским подарком. Слегка его раскручиваю.

– Сколько стоит этот глобус?

– Столько, сколько написано на ценнике. – Питер ставит локти на витрину и наклоняется вперед. – Ты должна поехать.

Я поднимаю на него взгляд.

– Поехать куда?

– Со мной. Забрать стулья.

– Ты только что жаловался, как это будет ужасно.

– Да, одному. Но если ты поедешь, то, может быть, все будет не так уж и плохо.

– Ух ты, спасибо.

– Пожалуйста.

Я закатываю глаза. Питер на все отвечает «пожалуйста»! «Нет, Питер, эта была вовсе не искренняя благодарность, так что не надо говорить «пожалуйста».

– Ò à ê ò û å ä å ø ü è ë è ê à ê?

– Или как.

– Ну же, давай! Я забираю стулья с распродажи имущества. Хозяин был своего рода затворником. Вещи там просто пылились около пятидесяти лет. Спорю, там окажутся вещи, на которые тебе было бы интересно взглянуть. Тебе же нравятся старинные вещи, верно?

– Да, – отвечаю я, удивленная тем, что он это знает. – Если честно, я всегда хотела посетить подобную распродажу. Как умер владелец? В смысле, как долго он был мертв до того, как его обнаружили?

– Боже, ты больная, – вздрагивает он. – Не знал, что у тебя есть такая сторона.

– У меня множество сторон, – сообщаю я ему и наклоняюсь вперед. – Итак? Как он умер?

– Он не умер, ты, извращенка! Он просто старый, и его семья отправляет его в дом престарелых. – Питер приподнимает бровь, глядя на меня. – Итак, я заеду за тобой завтра в семь.

– В семь? Ты ничего не говорил об отъезде в семь утра в субботу!

– Извини, – действительно раскаивается он. – Мы должны поехать туда пораньше, пока не расхватали все самое хорошее.

***

Вечером я собираю обед для нас с Питером. Делаю бутерброды с ростбифом, сыром, помидорами и майонезом для себя, а для Питера с горчицей. Питер не любит майонез. Забавно, сколько всего можно узнать из фиктивных отношений.

На кухню влетает Китти и пытается схватить половину сэндвича, но я тут же шлепаю ее по руке.

– Это не для тебя.

– А для кого?

– Это мой обед на завтра. Мой и Питера.

Она забирается на табурет и наблюдает, как я заворачиваю бутерброды в оберточную бумагу. Сэндвичи выглядят намного симпатичнее завернутые в бумагу, нежили в пищевую пленку. Поэтому в таких случаях я всегда использую оберточную бумагу.

– Мне нравится Питер, – говорит Китти. – Он очень отличается от Джоша, но он мне нравится.

Я поднимаю на нее взгляд.

– Что ты имеешь в виду?

– Я не знаю. Он ужасно забавный, много шутит. Должно быть, ты по-настоящему влюблена, если делаешь для него бутерброды. Когда Марго и Джош только начали встречаться, она все время готовила макароны с тремя видами сыра, потому что это его любимое блюдо. А что любит Питер?

– Я… я не знаю. В смысле, ему нравится все.

Китти косо на меня смотрит.

– Если ты его девушка, то должна знать, какая у него любимая еда.

– Знаю, что он не любит майонез, – оправдываюсь я.

– Потому что майонез жирный. Джош его тоже ненавидит.

Я ощущаю внезапный укол боли. Джош действительно ненавидит майонез.

– Китти, ты скучаешь по Джошу?

Она кивает.

– Хотелось бы, чтобы он по-прежнему к нам приходил. – Задумчивый взгляд поражает ее лицо, я уже собираюсь обнять сестренку, когда она кладет руки на бедра. – Только не используй весь ростбиф, он мне понадобится для обеда на следующей неделе.

– Если он закончится, я приготовлю тебе салат из тунца. Делов-то!

– Посмотрим, что ты сделаешь, – говорит Китти и снова исчезает.

«Посмотрим, что ты сделаешь? »

Где она этого нахваталась?

***

В семь тридцать я сижу у окна, дожидаясь, когда подъедет Питер. Я взяла коричневый бумажный пакет с бутербродами и фотоаппарат на случай, если появится что-нибудь жуткое или прикольное, чтобы сфотографировать. Я представляю полуразрушенный серый старый особняк, какой можно увидеть в фильмах ужасов, с воротами и мутным прудиком или лабиринтом на заднем дворе.

Минивэн мамы Питера подъезжает в семь сорок пять, что жутко бесит. Я могла бы поспать еще целый час! Подбегаю к машине и заскакиваю внутрь, но прежде, чем успеваю сказать хотя бы слово, он произносит:

– Извини, извини. Но посмотри, что я тебе принес. – Питер передает мне еще тепленький пончик в салфетке. – Я специально остановился и купил его, как только они открылись в семь тридцать. Он из коричневого сахара.

Я отрываю кусочек и кладу его в рот.

– Вкуснотища!

Он бросает на меня косой взгляд, отъезжая от моего дома.

– Значит, я сделал правильно, что задержался, верно?

Я киваю, откусывая.

– Определенно, – говорю я с набитым ртом. – Эй, а у тебя есть вода?

Питер вручает мне наполовину полную бутылку воды, и я выпиваю ее залпом.

– Это лучший пончик, который я когда-либо пробовала, – сообщаю я ему.

– Хорошо, – произносит он. Затем бросает на меня быстрый взгляд и смеется. – У тебя на всем лице сахар.

Я вытираю рот другой стороной салфетки.

– На щеках тоже, – говорит он.

– Хорошо, хорошо. – А потом становится тихо, из-за чего я начинаю нервничать. – Можно поставить какую-нибудь музыку? – Я тянусь за своим свой телефоном.

– Ты не возражаешь, если мы какое-то время будем ехать в тишине? Не люблю, когда в лицо ревет музыка до того, как подействует кофеин.

– Э-э… конечно. – Не уверена, означает ли это, что он хочет, чтобы я тоже молчала. Я бы не согласилась на это маленькое путешествие, если бы знала, что придется молчать.

У Питера такое безмятежное выражение лица, словно он капитан рыболовного судна, и мы спокойно плывем посреди моря. Разве что он едет не медленно, а очень быстро.

Я сижу тихо всего десять секунд, а потом говорю:

– Подожди, ты хотел, чтобы я тоже молчала?

– Нет, я просто не хочу слушать музыку. Ты можешь разговаривать сколько угодно.

– Окей, – отвечаю я и замолкаю, потому что как-то неловко, когда кто-то говорит тебе «ты можешь разговаривать сколько угодно». – Эй, а какая у тебя любимая еда?

– Мне все нравится.

– Но какая любимая? В смысле, любимая из любимых. Макароны с сыром или, эм, жареная курица, или бифштекс, или пицца?

– Мне все это нравится. Одинаково.

Я удрученно вздыхаю. Почему Питер не понимает идею о выборе любимой еды?

Питер имитирует мой вздох и смеется.

– Хорошо. Я люблю гренки с корицей. Это моя любимая еда.

– Гренки с корицей? – повторяю я. – Тебе гренки с корицей нравятся больше, чем крабовые ножки? Больше, чем чизбургер?

– Да.

– Больше, чем барбекю?

Ï è ò å ð ê î ë å á ë å ò ñ ÿ, à ï î ò î ì ã î â î ð è ò:

– Да! Теперь перестань придираться к моему выбору. Я остаюсь при своем мнении.

Я пожимаю плечами.

– Хорошо. – Жду, давая ему шанс спросить о моей любимой еде, но он молчит. Поэтому я говорю. – А я больше всего люблю торт.

– Какой торт?

– Не важно. Все виды тортов.

– Ты только что мне весь мозг вынесла за то, что не выбрал… – начинает он.

– Но так трудно выбрать только один вид! – восклицаю я. – Ну, есть кокосовый торт, тот, что с белой глазурью, похожий на снежный ком – он мне очень нравится. Но также я люблю и чизкейк, и лимонник, и морковный торт. А еще красный бархатный торт с кремом из сливочного сыра и шоколадный торт с шоколадным кремом. – Я делаю паузу. – А ты когда-нибудь пробовал торт с оливковым маслом?

– Нет. Звучит как-то странно.

– Он очень-очень вкусный. По-настоящему пропитанный и бесподобный. Я приготовлю его для тебя.

Питер стонет.

– Теперь из-за тебя я хочу есть. Надо было взять целый пакет этих пончиков.

Я открываю свой коричневый бумажный пакет и вытаскиваю бутерброд. На его сэндвиче я маркером написала «П», чтобы не перепутать.

– Хочешь бутерброд?

– Ты сделала его для меня?

– Ну, я сделала и себе. Было бы грубо взять только один сэндвич и есть его перед тобой.

Питер берет бутерброд и ест его все еще наполовину завернутым.

– Вкусно, – произносит он, кивая. – Что за горчица?

Польщенная, я отвечаю:

– Пивная. Папа заказывает ее из какого-то модного кулинарного каталога. Он помешан на готовке.

– Разве ты не собираешься съесть свой?

– Оставлю его на потом, – отвечаю я.

Миновав полпути, Питер начинает то и дело обгонять проезжающие машины и постоянно поглядывать на часы, распложенные на приборной панели.

– Почему мы так спешим? – спрашиваю я.

– Эпштейны, – отвечает он, барабаня пальцами по рулю.

– Кто такие Эпштейны?

– Старая супружеская пара, владеющая антикварным магазином в Шарлотсвилле. В прошлый раз Фил прибыл на пять минут раньше меня и обчистил все место. Сегодня этого не произойдет.

Впечатленная, я говорю:

– Ух ты, а я и не знала, что этот бизнес настолько ожесточенный.

Питер ухмыляется с видом всезнайки.

– А разве таков не весь бизнес?

Я закатываю глаза, глядя в окно. Питер все же такой Питер.

***

Когда мы стоим на светофоре, Питер внезапно садится прямо и говорит:

– Вот дерьмо! Эпштейны!

Я уже практически уснула, но мои глаза тут же распахиваются.

– Где? Где?

– В красном внедорожнике! Справа, на две машины впереди. – Я вытягиваю шею, чтобы посмотреть. Эпштейны – седовласая пара, лет шестидесяти или семидесяти. Трудно сказать с такого дальнего расстояния.

Как только загорается зеленый свет, Питер дает по газам и мчится во весь опор. Я выкрикиваю: «Гони! Гони! », и мы пролетаем мимо Эпштейнов. Мое сердце бешено стучит. Я просто не могу не высунуть голову в окно и закричать, ведь это такой кайф! Мои волосы треплет ветер, и я знаю, что на голове будет полнейший беспорядок, но мне наплевать.

– Даааа – кричу я.

– Ты сумасшедшая, – говорит Питер, потянув меня обратно за подол рубашки. Он смотрит на меня точно так же, как в тот день, когда я поцеловала его в коридоре. Словно я не такая, какой он меня считал.

Мы подъезжаем к дому, перед которым уже припарковано несколько автомобилей. Я вытягиваю голову, пытаясь получше рассмотреть. Я ожидала увидеть особняк с кованными железными воротами и, может быть, горгулью или две, но этот выглядит просто как самый обычный дом. Должно быть, я выгляжу разочарованной, потому что, как только он паркуется, Питер говорит:

– Не суди распродажу имущества по дому. Я видел все виды сокровищ в обычных домах и всякий мусор в красивых зданиях.

Я выскакиваю и наклоняюсь, чтобы завязать шнурки.

– Поторопись, Лара Джин! Эпштейны будут здесь в любую секунду! – Питер хватает меня за руку, и мы бежим по подъездной дорожке. Я запыхалась, но стараюсь не отставать от него. Его ноги гораздо длиннее моих.

Как только мы оказываемся внутри, Питер прямиком направляется к мужчине в костюме. Я же наклоняюсь и, опираясь руками на колени, пытаюсь перевести дыхание. Несколько человек слоняются вокруг, рассматривая мебель. В центре комнаты расположен длинный обеденный стол с безделушками из фарфора и молочного стекла. Я подхожу к нему и внимательно разглядываю. Мне нравится белый сливочник с розовыми бутонами роз, но я не уверена, можно ли к нему прикасаться, чтобы посмотреть, сколько он стоит. Он может быть очень дорогим.

Еще мое внимание привлекает большая корзина с памятными вещами Рождества давних времен: пластмассовые Санты и Рудольфы, стеклянные украшения. Я изучаю содержимое, когда ко мне подходит Питер с огромной ухмылкой на лице.

– Миссия выполнена, – произносит он и кивает в сторону пожилой пары, которая смотрит на деревянный буфет. – Эпштейны, – шепчет он мне.

– Ты забрал стулья? – окрикивает мистер Эпштейн, стараясь казаться небрежным и нераздраженным, но сам очень строго стоит с руками на бедрах.

– Вы же знаете, – отзывается Питер, – может, в следующий раз повезет больше. – А мне он говорит: – Нашла что-нибудь классное?

– Много всего. – Я показываю на ярко-розового оленя. Он стеклянный и с электрическим синим носом. – Он бы отлично смотрелся на моем туалетном столике. Ты не спросишь мужчину, сколько он стоит?

– Нет, но это можешь сделать ты. Для тебя будет неплохо научиться договариваться. – Питер хватает меня за руку и подводит к мужчине в костюме. Тот заполняет какие-то документы на клипборде. Он выглядит очень занятым и важным. А я даже не уверена, можно ли мне здесь находиться. Думаю, на самом деле мне не нужен этот олень.

Но Питер выжидающе смотрит на меня, поэтому я откашливаюсь и спрашиваю:

– Прошу прощения, сэр, сколько стоит этот олень?

– О, эта часть лота, – отвечает он.

– О-о. Эм, извините, а что такое лот?

– Это означает, что олень является частью набора, – объясняет он. – Вы должны купить весь набор украшений. Семьдесят пять долларов. Они винтажные, как видите.

Я начинаю отходить.

– В любом случае, спасибо, – произношу я.

Питер подталкивает меня обратно, и я одариваю мужчину обаятельной улыбкой, говоря:

– А Вы не можете просто отдать его вместе со стульями? Подарок при покупке?

Мужчина вздыхает:

– Я не хочу их разделять. – Он отворачивается, пролистывая бумаги на клипборде.

Питер бросает на меня взгляд, словно говоря: «Ты же хочешь этого оленя, так что действуй». Я возвращаю ему взгляд, отвечая: «Я не хочу его так сильно», но Питер твердо качает головой и подталкивает меня в сторону мужчины.

– Ï î æ à ë ó é ñ ò à, ñ ý ð? – ñ ï ð à ø è â à þ ÿ. – ß ä à ì â à ì ç à í å ã î ä å ñ ÿ ò ü ä î ë ë à ð î â. Í è ê ò î ä à æ å í å ó ç í à å ò, ÷ ò î í å õ â à ò à å ò î ë å í ÿ. È â ç ã ë ÿ í è ò å, å ã î í î ã à í å ì í î ã î ò ð å ñ í ó ò à í à î ñ í î â à í è è, â è ä è ò å? – Ï î ê à ç û â à þ ÿ.

– Хорошо, хорошо. Просто забирай его, – скупо отвечает мужчина, и я, озаряя его улыбкой, тянусь за кошельком, но он отмахивается.

– Спасибо! Спасибо Вам большое. – Я прижимаю оленя к груди. Может быть, торговаться не так уж и сложно, как я думала.

Питер подмигивает мне, а потом говорит мужчине:

– Я подгоню машину поближе, чтобы мы могли погрузить стулья.

Они выходят, я же торчу в доме, разглядывая на стене фотографии. Интересно, их тоже продают? Некоторые из них выглядят по-настоящему старыми: черно-белые изображения мужчин в костюмах и шляпах. Одна фотография девушки в церковном платье, оно белое и с кружевами, похоже на свадебное. Девушка не улыбается, но в ее глазах есть озорной блеск, который напоминает мне о Китти.

– Это моя дочь. Патриция.

Я оборачиваюсь и вижу старика в темно-синем свитере и плотных джинсах. Он стоит, прислонившись к лестнице, и наблюдает за мной. Он выглядит очень слабым; его кожа бледная и прозрачная.

– Она живет в Огайо. Работает бухгалтером. – Он по-прежнему смотрит на меня, словно я напоминаю ему кого-то.

– Ó Â à ñ ì è ë û é ä î ì, – ï ð î è ç í î ø ó ÿ, õ î ò ÿ ý ò î í å ò à ê. Î í ñ ò à ð û é è å ã î á û í å ï î ì å ø à ë î õ î ð î ø å í ü ê î ï ð è á ð à ò ü. Í î â å ù è â í ó ò ð è ì è ë û å.

– Теперь он пустой. Все мои вещи распроданы. Я ведь не смогу забрать их с собой.

– В смысле, когда умрете? – шепчу я.

Он впивается в меня взглядом.

– Нет. В смысле, в дом престарелых.

«Упс»

– Верно, – говорю я и начинаю хихикать, как делаю всякий раз, когда чувствую себя неловко.

– Что у тебя в руке?

Я поднимаю.

– Это. Мужчина в костюме дал его мне. Вы хотите его вернуть? Я не заплатила за него. Он часть лота.

Он улыбается, и морщины на его коже углубляются.

– Он был у Патти любимым.

Я протягиваю ему оленя.

– Может быть, ей захочется оставить его у себя?

– Нет, забирай его. Он твой. Она даже не почесалась, чтобы помочь мне переехать, так что… – Он злорадно кивает. – Есть еще что-нибудь, что бы тебе хотелось взять? У меня полный сундук ее старой одежды.

Упс. Семейная драма. Лучше в это не ввязываться. Но, блин, винтажная одежда! Так заманчиво…

***

Когда Питер находит меня, я сижу на полу в музыкальной комнате, скрестив ноги и копаясь в старом сундуке. Мистер Кларк дремлет на диване возле меня. Я нашла умопомрачительное стильное бело-розовое мини-платье и безрукавку с маленькими ромашками, которую могу завязывать на талии.

– Взгляни, Питер! – Я поднимаю платье. – Мистер Кларк сказал, что я могу его взять.

– Кто такой мистер Кларк? – спрашивает Питер, и его голос заполняет комнату.

Я указываю на старика и прикладываю палец к губам.

– Что ж, нам лучше убраться отсюда побыстрее, пока парень, отвечающий за распродажу, не заметил, что хозяин раздает вещи бесплатно.

Я молниеносно поднимаюсь.

– До свидания, мистер Кларк, – шепчу я. Возможно, лучше дать ему поспать. Он не очень хорошо себя чувствовал, когда рассказывал мне о своем разводе.

Мистер Кларк приоткрывает глаза.

– Это твой парень?

– Нет, не совсем, – отвечаю я, но Питер обнимает меня за плечи и говорит:

– Да, сэр. Я ее парень.

Мне не нравится то, как он это говорит, словно смеется надо мной и мистером Кларком.

– Спасибо за вещи, мистер Кларк, – произношу я. Он садится прямо и тянется к моей руке. Я протягиваю ее ему, и он ее целует. Его губы ощущаются как высушенные крылья мотылька.

– Всегда пожалуйста, Патти.

Я машу ему на прощание и хватаю свои новые вещи. Когда мы выходим из парадной двери, Питер спрашивает:

– Кто такая Патти? – Но я делаю вид, что не услышала.

Должно быть, я заснула примерно через пару секунд из-за насыщенного дня, потому что следующее, что я помню, – это то, как мы стоим на подъездной дорожке, и Питер трясет меня за плечо, говоря:

– Лара Джин, мы приехали.

Я открываю глаза и прижимаю к груди платье и рубашку, словно защитное одеяльце, в то время как олень лежит на коленях. Мои новые сокровища. У меня такое чувство, будто я только что ограбила банк, и мне это сошло с рук.

– Спасибо за сегодня, Питер.

– Спасибо, что поехала со мной. – А потом неожиданно он произносит: – Ах да. Я забыл кое о чем тебя спросить. Моя мама хочет, чтобы ты пришла к нам на ужин завтра вечером.

У меня отвисает челюсть.

– Ты рассказал о нас своей маме?

Питер бросает на меня неодобрительный взгляд.

– Китти знает о нас! Кроме того, мы с мамой близки. Нас всего трое – она, я и мой брат Оуэн. Если не хочешь приходить, не приходи. Но знай, мама будет считать тебя грубиянкой, если не придешь.

– Я просто хочу сказать… чем больше людей знают, тем сложнее справляться. Нужно поддерживать ложь только для ограниченного круга людей.

– Откуда ты так много знаешь о лжи?

– О, будучи ребенком, я все время врала. – Хотя и не считала это ложью. Я думала об этом, как об игре. Я сказала Китти, что она была приемным ребенком, а ее настоящая семья была в бродячем цирке. Именно поэтому она занялась гимнастикой.

Даже не знаю, как мне стоит одеться для ужина в доме у Питера. В магазине его мама кажется такой модной. Не хочется, чтобы она увидела меня и посчитала недостойной по сравнению с Женевьевой. Не знаю, почему я вообще должна с ней встретиться.

Но мне хочется ей понравиться.

Я перекапываю весь свой гардероб, а затем и гардероб Марго. В итоге останавливаю свой выбор на блузке «Питер Пэн» с воротником, поверх которой надеваю кремовый свитер, и простой вельветовой юбке-клеш горчичного цвета. Плюс, колготки и балетки. Затем наношу немного косметики, которой вообще редко пользуюсь. Накладываю персиковые румяна и пытаюсь накрасить глаза, но заканчивается тем, что все смываю и начинаю заново, однако на сей раз использую только тушь и блеск для губ.