Мы вечны. 12 страница

– Кто-нибудь ещё желает высказаться? – холодно осведомился Крисант, окинув присутствующих весьма многообещающим взглядом.

– Если позволишь, генерал, мне есть что тебе сообщить. – вкрадчивым голоском промолвил Асинкрит и, шустренько прильнув к уху своего командира, принялся нашёптывать ему нечто крайне занимательное, что, по всей видимости, имело самое непосредственное отношение к Селиниасу и

Маркеллину, на которых он всё это время косился с крайней гадостной усмешкой.

Досадливо переглянувшись, те отчётливо почуяли неприятную вонь большой-пребольшой взбучки, что им теперь стоило ожидать от своего генерала.

– Та-а-ак, молодцы, ребятки. – иронично протянул Крисант с прегадкой ухмылкой. – Революцию, значит, решили устроить, да?

– Гнида. – едва слышно буркнул Маркеллин в сторону любезно скалящегося Асинкрита.

– Генерал, а я остался верным тебе! Спроси Ликариона, он подтвердит! – пылко сообщил ему Родолиан, навязчиво повиснув на его шее.

– Ну, от своей киски я меньшего и не ожидал. – плотоядно оскалился Крисант, с хозяйской властностью потискав мигом сомлевшего Родолиана за бедро. – Сейчас мне, конечно, не до того, но когда я разберусь со всеми своими неотложными делами, будьте уверены, все получат по заслугам. Кого-то я хорошенько награжу, а кое-кому как следует надеру задницы, чтоб неповадно было проказничать за моей спиной. Поняли, мальчики?..

– И всё же, таким кэп нравится мне куда больше. – криво ухмыльнулся себе под нос Маркеллин, вынужденно смиряясь с неизбежной грядущей головомойкой.

Вполне удовлетворённые возвращением своего командира, преданные ему стражи привычно приняли как должное его приказ направляться на Тиамеду, хоть это и не сулило им ничего хорошего. Когда их корабль начал входить в атмосферу, они остолбенели от шока, ведь картина, что они узрели в иллюминаторе была воистину грандиозна. Едва ли кто-то воспринял буквально фразу Асинкрита о том, что эта планета поросла маком. Но на деле так оно и было. Повсюду, сколько хватало глаз, цвели маки, так что издали земля казалась будто бы залитой кровью, как поле брани. Когда их корабль приземлился, Крисант послал своих самых дошлых солдат под началом Асинкрита на разведку. Те быстро разнюхали, что так называемый «бог смерти» обитает в заброшенной деревеньке за лесом. Чтобы его команда ничего не прознала об истинных целях этого путешествия, Крисант послал их обследовать земли по другую сторону от чащи, а сам втихаря направился со своим спящим братом в указанное ему поселение. В сумерках он с Авдиесом на руках достиг места. Среди руин всё густо заросло проклятыми маками, а из разбитых окон за ними зорко наблюдали затаившиеся там химеры. Настороженно озираясь по сторонам, Крисант углубился в ряд полуразвалившихся домов, что были покрыты кровавым ковром пронзительно ярких цветов. На сей раз ему нужно было держаться ещё осторожнее, чем в прошлую встречу с этим подлым выродком. Теперь Тривилию нет смысла таиться, и он вполне может отдать своим химерам приказ разорвать их обоих в клочья. Впрочем, одолеть перворождённого стража будет для них не так уж и просто. Как Крисант и ожидал, вскоре в потёмках перед ним словно из-под земли выросла гибкая фигура, затянутая в чернильные одеяния, и его слуха достиг мелодично-напевный голос, отравляющий всех своих слушателей этой приторной елейностью.

– Да неужели это сам старший братец заглянул в мою скромную обитель? – иронично изумился Тривилий, выступая на свет. – Мне весьма льстит твоё внимание. Ты сумел-таки отыскать меня? Видимо, уже соскучился по моей плётке? Тебе так понравилось, что ты не можешь больше сдерживаться и желаешь вновь вкусить моё угощение?

– Закрой свою паршивую пасть! – разъярённо гаркнул Крисант. – Как ты посмел меня обмануть?

– Да неужто я тебя обманывал? – состроив невинную мордашку, удивлённо протянул тот.

– Не прикидывайся! Что ты сделал с Авдиесом?!

– Ах, твой прекрасный спящий принц, похоже, опять сделался жертвой твоей гордыни. – едко фыркнул Тривилий. – Это ведь твоя вина, что он снова попал в беду, не так ли? Всему виною твои козни. Бедненькому Авдиесу вечно приходится расплачиваться за грехи своего тупого младшего брата...

– Довольно! – яростно прервал его Крисант и, осторожно уложив Авдиеса на землю, грозно прошипел. – Я дам тебе один-единственный шанс... ты понял, гнида? Если ты не пробудишь моего брата, я тебя наизнанку выверну! Тебе ясно?

– Да неужели? – любезно разулыбался тот и изящно взмахнул рукой, как дирижёр оркестра.

Сей же миг всё тело Крисанта скрутила адская боль, и он с глухим стоном бессильно рухнул на землю. Его конечности выгибала колючая судорога, а в спину будто бы вонзились сотни раскалённых игл. Раны вновь открылись и стали кровоточить, сочиться обжигающей, разъедающей кожу слизью. Мучительно изогнувшись, Крисант попытался дотянуться рукой до собственного хребта, но совершенно непослушное тело его стало цепенеть и словно закоченело в этой изуверской позе. Не в силах сдерживаться, он выстраданно закричал от боли, которая буквально выламывала его кости и алчно грызла плоть, после чего задохнулся от сдавившего грудь удушья и лишился чувств. Тривилий идеально рассчитал время действия яда. Крисант был для него слишком уж предсказуемым противником. Его импульсивность и неудержимая вспышка гнева сыграла только на руку Тривилию. Конечно же, так просто стража было не убить, да и это была бы чересчур лёгкая месть, которая бы ничуть не насытила отчаянную ненависть уязвлённого Тривилия. Но он без особого труда изобрёл для Крисанта такую кару, что станет для него куда страшнее гибели. Придя в себя, Крисант открыл глаза и изумлённо завращал зрачками, оглядывая помещение, где он оказался. Тело его было подвешено над полом, руки закованы в кандалы, но самым худшим было то, что вся его плоть будто бы омертвела, и он не мог даже слегка шевельнуться или произнести хоть единое слово.

– Пробудился? Как спалось? – рачительно осведомился посмеивающийся Тривлий, возникнув прямо перед его лицом. – Я приложил все силы, чтобы обустроить тебя с комфортом. Нравится тебе у меня в гостях? Ну, это только начало. Знаешь, даже как-то непривычно видеть тебя таким притихшим и неразговорчивым. А я вот хотел тебя кое с кем тебя познакомить. – ухмыльнулся он, демонстрируя Крисанту одну из своих химер. – Это одно из моих самых любимых чад. Подобного ему нет. Это матерь и отец моих деток, из чьей утробы вышла едва ли не большая часть нашей семейки. И он же... мой единокровный братец – Анфим. Ты его, верно, и не помнишь. Ты бы и меня не запомнил, если бы я не постарался как следует запасть тебе в сердце. Он стал моим первым подопытным, из которого я сотворил свою совершенную химеру. Он прелестен, не так ли? – лукаво проворковал алогубый юноша, нежно лаская своего ручного монстра. – Это и есть венец творения. И теперь я обладаю могуществом, недоступным никому из вас. Я в силах сотворить подобное существо из любого стража. Абсолютно из любого. Ты понимаешь, Крисант? Даже из тебя. Чем сильнее страж, тем совершеннее получится из него химера. Это так невыносимо приятно – видеть в твоих глазах мучительную ярость и бессильный ужас, когда ты не можешь даже отвернуться от меня или скривиться от омерзения. – рассмеялся Тривилий, пощекотав своего пленника за шею. – Знаешь, Крисант, а я ведь и вправду когда-то верил в то, что ты бог. Я обожал тебя и готов был на всё, лишь бы взыскать хоть капельку твоей любви. А ты меня презрел. Не будь ты таким идиотом, сейчас бы все мои химеры, всё моё могучее воинство могло принадлежать тебе. Но ты отверг и мою любовь, и моё могущество. Однако я даже рад этому. Наконец-то я прозрел. Вот смотрю я на тебя теперь и абсолютно ясно вижу, что никакой ты не бог. И кто же из нас двоих на самом деле идиот? Кто тут сейчас главное ничтожество? Ты божество? Ха-ха-ха! Да ты обычный кретин, страдающий манией величия и неразделённой любовью к собственному братцу. Мне даже противно думать, что когда-то я желал стать твоим наперсником. Ты настолько туп, что провести тебя было проще, чем какого-нибудь недомерка земных. Уступив мне один-единственный раз, ты навечно продался мне в рабство. Я купил тебя за гроши, как продажную девку. Теперь ты принадлежишь мне, мой наивненький заклеймённый божок. Я пометил тебя, как свою собственность. Стигматы, что оставили на твоём холёном тельце поцелуи моей плётки, никогда не исцелятся, чтобы ты помнил, кто твой хозяин. Тебе понравилось лизать мои ноги? Теперь ты будешь заниматься этим постоянно. Каждая из моих химер всецело подвластна моей воли. Смотри...

Тривилий даже и не взглянул на Анфима, но тот, уже безошибочно прочитав приказ своего повелителя, с отвратительным подобострастием принялся по-животному тереться об его ноги и, весь сотрясаясь от возбуждения, вылизывал пол на котором он стоял.

– Такова твоя участь, милый старший братец. Теперь ты знаешь, сколько стоят мои услуги на самом деле. Тебе предстоит всю вечность валяться у меня в ногах, есть объедки, что я буду швырять тебе под стол, а также... – с гнусной ухмылкой промурлыкал Тривилий и, хищно погладив онемевшего Крисанта по животу, продолжил. –... выводить моё потомство, как какая-то тупая овца, словно самка млекопитающих, что опрастывается по сто раз на дню по изволению своего господина. Как же нам будет весело, не так ли, братишка?

С этими словами Тривилий сочно лизнул Крисанта в губы и залился невменяемым хохотом, а тот лишь, проклиная своё мучительное оцепенение, покорно сносил все эти постыдные надругательства.

– Однако... – задумчиво протянул Тривилий, отсмеявшись, и кивнул вглубь комнаты, где покоился спящий Авдиес. – Я всё же так и не решил, что же мне сделать с твоим милым братцем. Это, пожалуй, самое интересное. Что принесёт тебе больше страданий? Оставить его и дальше сладко почивать в стране кошмаров? Или же скормить своим деткам, чтобы они разодрали его нежное тельце на столь малюсенькие кусочки, что никакая сила в мире уже не помогла бы ему возродиться к жизни? Хотя, вероятно, лучше всего будет обратить его своей покорной химерой. И пока ты будешь сидеть на цепи, сутками напролёт изрыгая моих новорождённых деток, твой прелестный братик – услада твоих очей и твоя одержимость – будет прислуживать мне, как раб, позабыв о всём, что связывало вас и боготворя лишь меня – своего безраздельного владыку.

Тривилий вновь расхохотался и, отойдя к столику, где были разложены медицинские инструменты, лениво кинул через плечо:

– Знаешь, есть два способа, как сделать из тебя химеру. Я могу приказать моим малышкам покусать тебя, и ты пройдёшь через мучительную пытку перерождения. Однако мне так кажется, будет куда любопытнее добиться этого хирургическим путём. Анфим был без сознания, когда я проводил эту

операцию, но тебя я вскрою живьём и применю всё своё искусство, чтобы ты и на миг не лишился чувств и испытал всю сладость этой боли. А потом день за днём члены твоего тела начнут судорожно обращаться в звериные, и ты будешь бессильно ощущать, как твой мозг неспешно гниёт, оставляя тебе в утешение лишь самые низменные из животных инстинктов. Ну что, братишка, приступим? – весело кивнул он Крисанту, подразнив его скальпелем в своей руке.

Ситуация и вправду казалась безнадёжной. Не уведомив собственную команду о своих планах и не озаботившись тем, чтобы они его прикрыли, Крисант сам себя загнал в ловушку. Тривилий и тут оказался прав – его пыл и излишне бурные эмоции привели лишь к бедам. Затравленно наблюдая за

тем, как улыбающийся бес с омерзительно красным ртом неспешно приближается к нему, Крисант отчаянно подумал, что он сумел бы спастись, если бы бдительность коварного знахаря ослабла хоть на миг. Тривилий надёжно отгородился и защитил себя ядами, химерами, заклинаниями и прочей магической чушью, тогда как сам из себя не представлял ничего особенного. Если бы не эта колдовская дребедень, Крисант мигом бы размазал по стенке эту хлипкую сволочь. Вот умел бы он, как и Тривилий мысленно призывать своих рабов. Но никому из его идиотов и в голову не придёт разыскивать его тут. Кто знает, эти подлецы ещё и небось обрадуются его исчезновению. Если бы хотя бы Селиниас мог его услышать. Даром он, что ли, занимается своим дурацким чародейством? Может, хотя бы он сумеет почувствовать призыв Крисанта? Ну, хоть кто-нибудь... Должен же быть хоть кто-то, кто сумеет услышать его?..

*****

Потерявшись в лиловатом тумане, Авдиес растерянно брёл по бескрайнему маковому полю. Он был ещё совсем юным отроком, ввергнутым в эти мутные сумерки нагим, озябшим и смертельно измождённым. Вокруг не было ничего, лишь высокие заросли кроваво-красных цветов, что едва слышно перешёптывались своими венчиками друг с другом и источали окрест себя сладковатый аромат безумия и гибели. Сердце Авдиеса оледенил столь глубокий, неведомый ему доныне ужас, что он едва находил в себе силы идти дальше. Маки клонились к его лицу, оставляя влажные поцелуи на его коже и соблазняя разум своим дурманным дыханием. Но цветы определённо знали, что эта душа неподвластна для их обольщения. Отрок не покорится им. Ему чужда прелесть греха. За это маки ненавидели его и желали ему смерти. Когда он уснёт в их сладострастных объятьях, цветы оплетут его хрупкое тело своими корнями и выпьют до дна эту нежную душу. Станут ли они ещё краше и алее от сладости его вкусной крови? Ему не выбраться из их ароматных кущей. Зорко наблюдая за отчаянно мечущимся отроком, маки тщились свести его с ума и стращали предчувствием гибели. На каждом шагу Авдиес ощущал ужас смертной тени. Из цветочных зарослей кто-то следил за ним. Тяжёлый воздух был пропитан запахом зверя и жаром его плотоядного дыхания. Будучи не в силах больше сделать и шагу, отрок остановился посреди поля и прикрыл руками пылающее от разгорячённого тумана лицо. Маки корчили свои кровавые лепестки в судорожных ухмылках торжества и оплетали его изящные лодыжки сластолюбивыми стеблями, тугими и прочными, как тетива натянутого лука. Но отчаянье было бессильно завладеть сердцем Авдиеса. Вся его сущность, вся его душа была слеплена из веры. Верой был он сам. Отведя руки от лица, Авдиес возвёл свой взор на посветлевшую долину, и улыбка робко коснулась его непорочных уст. Взыгралось сердце в его груди от трепетного предвкушения, и отрок, разводя руками поникшие цветы, поспешил вперёд – туда, где его уже ожидали. Маки вздрагивали от боли и бессильно шипели, осознав своё позорное поражение. Чистые персты отрока обжигали их своим прикосновением и лишали колдовской силы. И вот уже Авдиес, озарённый нежным смехом, бежал навстречу Мастеру, что поджидал его на другом конце поля, простерев к нему свои руки. Упав с разбега в его объятья, Авдиес с любовью приник к груди господина и оросил её слезами, не находя слов, чтобы выразить свою благодарность. Мастер ласково коснулся его волос и, поцеловав в чело, тихо рёк:

– А теперь, Авдиес, тебе пора пробудиться. Проснись, сынок. Время ужасов мрака миновало.

*****

Резко распахнув глаза, Авдиес растерянно окинул взором мрачное помещение, в котором покоился всё это время. В полумраке он узрел некого человека, стоящего к нему спиной, рядом с которым извивалась гибкая химера, а чуть поодаль висел, не касаясь ногами пола, закованный в цепи Крисант. Ещё раз взглянув в спину мужчины, Авдиес смог его узнать и, опустив ноги со своего неудобного ложа, напоминающего смертный одр, промолвил ясным, как заря голосом:

– Тривилий, что здесь происходит?

Шокированный Тривилий, застигнутый врасплох, испуганно обернулся и едва ли не отпрянул от Авдиеса, будто его взору предстал самый жуткий монстр во вселенной. Глаза его запеленал животный ужас, и он, изумлённо раскрыв рот, не мог вымолвить и слова. Никогда не случалось такого, чтобы кто-нибудь расторг чары Тривилия. Это было совершенно невозможно. Ни один из уснувших по его изволению стражей, так и не проснулся. Он один мог усыплять и пробуждать. Он был богом сна и смерти. Поэтому невероятное воскресение Авдиеса, поправшее всё его всемогущество, заставило Тривилия содрогнуться от ужаса. В прошлый раз Авдиеса спас Мастер. Но разве теперь тот не был мёртв? Разве Крисант не убил узурпатора? Как же Авдиес сумел сам расторгнуть узы смерти и выкарабкаться из страны кошмаров? Ошеломлённый своей первой неудачей за все эти годы, Тривилий забыл обо всём на свете и, весь содрогаясь от страха, принялся лихорадочно соображать, что ему предпринять в такой ситуации. Он был словно пресыщенный

хищник, избалованный своими победами, из чьих могучих лап не спаслась ни одна добыча – так как он мог допустить подобную оплошность и позволить своей жертве расторгнуть его чары? Горстью сгребя какой-то порошок из своего кармана, он рассеял его в воздухе и спешно отошёл на шаг назад, но Авдиес лишь слегка раскашлялся от этого, однако взгляд его оставался трезв и ясен. Но хуже всего для Тривилия было то, что он совсем позабыл про Крисанта. Конечно, тот был ослаблен его ядом, но всё же сдерживать его мощь Тривилию удавалось только благодаря силе своего обольщения, что была заключена в непрерывном контроле его разума. Но как только Тривилий умолк и отвёл от него свой взор, Крисант начал ощущать, как к нему возвращаются силы и способность двигаться. Замешательство Тривилия и страх ослабили его волю, и он не успел сохранить своей власти над сознанием Крисанта. В этом и была его главная ошибка. Словно пробуждаясь от томительного забытья, Крисант медленно поднял голову и вдруг разразился таким яростным воплем, что Тривилий едва ли не подпрыгнул на месте от неожиданности. Всё тело Крисанта моментально налилось прежней мощью, что заставило его кожу сверкать, подобно раскалённым стрелам молнии. Уже через миг он принялся срывать свои оковы, что спадали с его рук, словно пережжённая бечева. Он с такой яростью ухватился в сдерживающую его цепь, что кольцо, которым она была прикована к потолку, пулей отлетело в другой конец этой хибары, и её свод начал разрушаться, дав трещины в древней кладке. Если бы Анфим не успел вовремя прикрыть своим телом хозяина, то обрушившиеся камни уже похоронили под своей тяжестью Тривилия. Выносливость химеры была куда крепче его, но и Анфиму пришлось несладко от такого удара. Придерживая за плечи своего раненного монстра, Тривилий рванул к двери. Сражение с двумя перворождёнными стражами, пребывающими в ясном сознании, ничуть не входило в его планы. Он едва успел выскочить на улицу, но Крисант явно не собирался так просто отпускать его и со звериной прытью кинулся за ним следом, швырнув ему вдогонку гигантский камень из полуразвалившегося здания, так что Тривилий просто чудом успел увернуться от его удара. Вполне возможно, что Крисанту бы в итоге удалось настичь своего врага, ведь его бешеная ярость придавала ему неистовую силу, что уподобляло его самому безжалостному и могучему монстру ада. Однако тут громче грохота расседающихся камней и его гневного рыка над долиной раздался ласковый и вместе с тем твёрдый голос:

– Крисант, остановись! Довольно! Не делай этого!

И уже через миг Крисант ощутил, как его со спины крепко обвивают нежные руки брата. Ну, конечно, Авдиес в очередном приступе своего одержимого милосердия не позволит ему причинить зло даже такому паскудному отродью. Небольшая заминка сомневающегося Крисанта позволила Тривилию скрыться из поля его зрения, что делало эту погоню абсолютно бессмысленной. Умиротворённо притихнув в руках брата, Крисант криво усмехнулся и глухо буркнул себе под нос:

– Авдиес, ты идиот...

Тот лишь кротко улыбнулся и заботливо осведомился:

– Ты в порядке? Постой-ка... ты же... ранен! – взволнованно воскликнул он, коснувшись рукой шрамов на его спине. – Позволь мне взглянуть.

– А-а, проклятье, это не раны... – досадливо поморщился побагровевший при воспоминании о своём позоре Крисант. – Забудь...

– Нет, я помогу тебе. – убеждённо заявил Авдиес, осторожно притрагиваясь к его изъязвленной коже.

– Это бесполезно. Мне не хватает сил, чтобы восстановиться. Эти шрамы уже не заживут.

– И всё же позволь мне позаботиться о тебе.

– О, Авдиес, какой же ты навязчивый! – бессильно рассмеялся Крисант, не без удовольствия вверяя себя его рачительной опеке.

Когда Авдиес приложил свои длани к его измученной спине, пальцы его обожгла ядовитая отрава, что сочилась из открытых ран Крисанта. Сосредоточив все свои силы, Авдиес впитал в собственные ладони зелье, отравившее кожу брата и забрал его боль. Через пару секунд раны начали прямо на его глазах зарубцовываться и бледнеть. Они так и не зажили до конца, но всё же ему удалось исцелить Крисанта от судорожного жжения и цепенящей ломоты, что истощала его физические и душевные силы все эти дни. Сжав ладони в кулак, чтобы брат не заметил язв на них, Авдиес тихо промолвил:

– Прости, это всё, на что я способен. Если бы здесь был Мастер, он сумел бы уврачевать твои раны так, что от них не осталось бы и следа...

– Не поминай его! – грубо прервал его Крисант и чуть спокойнее добавил. – Мне вполне достаточно и этого. Спасибо, брат. Я впервые за эти дни могу свободно вздохнуть... Вот только... только...

Крисант запнулся и, с подозрением опустив взор на руки брата, резко вцепился в его запястье, после чего злобно воскликнул:

– Проклятье! Ты идиот!

– Почему ты злишься, брат? – печально выдохнул Авдиес.

– Потому что ты придурок, который вечно бездумно жертвует собой! – огрызнулся тот и хотел, вероятно, сказать нечто ещё, но внезапно смолк, поник и воззрился на него тоскливым взором.

Крисанту невольно припомнился тот убогий призрак его брата, с которым он провёл все эти дни. А теперь Авдиес вернулся. Такой спокойный, добрый и заботливый, способный принести себя в жертву ради других и вместе с тем величественный, строгий и благородный. Уж этот-то Авдиес точно не станет лебезить перед ним и называть своим господином. Однако именно такой Авдиес – сдержанный, хладнокровный, благочестивый до болезни и раздражающе педантичный – и был его любимым братом, которого не сумела бы заменить никакая подделка.

– Прости, Авдиес. – едва слышно прошептал он, отводя взгляд от брата.

– За что? – растерянно поинтересовался тот, но Крисант так ничего ему на это и не ответил.

А что он может ему сказать? Не будет же он разъяснять Авдиесу, что за глупость он тут сотворил. Крисант боялся его расспросов, но брат не промолвил больше ни единого слова, будто бы его абсолютно не волновало случившееся, и он ничуть не был удивлён своим провалом в памяти и странной чередой всех минувших событий. Так же безмолвно они вернулись на корабль, где команда Крисанта продолжила недоуменно переглядываться, покуда их командир не отправил Авдиеса обратно, обеспечив его лайнером. Вскоре после того, как Авдиес их покинул и вернулся к своему войску, наступление Армады прекратилось, и они резко сменили курс к облегчению для экипажа Крисанта. Генералы так ничего и не объяснили своим подчиненным, и весь ход войны продолжился своим чередом.

А вот Тривилий, потерпев грандиозное поражение и полное крушение всех своих, казалось бы, идеальных планов, словно раненный зверь, забился в самый дальний уголок вселенной, боясь новой встречи с обоими братьями. Он ужасно корил себя за эту оплошность, но ничего поделать с этим уже

было невозможно. Ах, как глупо же всё вышло! А ведь он был в полушаге от победы. Нельзя было позволять Крисанту прийти в себя, ни к чему было величаться над ним и торжествовать победу раньше срока. Если бы он сразу, не мешкая, обратил их обоих в химер, то им бы уже ничто не смогло помочь. Но он из-за собственной гордыни попусту потратил свой единственный шанс. Едва ли ему ещё когда-либо выдастся такая возможность. Крисант больше ни за что на свете не захочет вести с ним переговоры и, не задумываясь, порвёт его в клочья при встрече. Но ещё сильнее Тривилия ужасало воспоминание о невозможном пробуждении Авдиеса. Если он стал неподвластен его чарам, то Тривилий находится в огромной опасности. С таким противником ему нипочём не совладать. Всё, что ему теперь оставалось – так это затравленно таиться в тени и исподтишка пакостить обеим армиям, насылая на них полчища своих химер. Но подобные мелкие проказы, достойные лишь ребёнка, не могли удовлетворить оскорблённого Тривилия и он горестно стенал от собственного постыдного бессилия. Ему оставалось вымещать свою злобу исключительно на земных, что были для него самой лёгкой добычей, да на своих же химерах, которых он мог безнаказанно изводить сколько ему вздумается, ведь их одержимое обожание не могли отменить никакие его изощрённые надругательства и самая дьявольская жестокость. Впоследствии Тривилию и вправду пришлось убедиться, что Авдиес для него совершенно неуязвим. И даже когда он подослал своих химер, чтобы те его искусали, Авдиес, в отличие от всех прочих стражей, не впал в летаргический сон и не обратился химерой, а отделался лишь тяжёлыми ранами, которые хоть и долго терзали его сильной болью, в итоге всё же начисто зажили, словно их и не было. Как бы Тривилий ни старался, ему никак не удавалось проникнуть в его мысли или предугадать его действия, более того он постепенно с ужасом обнаружил, что эти попытки привели к совершенно обратному результату, и теперь Авдиес, досконально изучив своего противника и повадки его химер, начал безошибочно предвидеть каждый его шаг. Будто мало было того, что Крисант со своей шайкой объявил нешуточную охоту на Тривилия, так теперь и Авдиес, который был не в пример мудрее и проницательнее своего импульсивного брата, начал осторожно подбираться к нему и загонять его в угол. Всё решилось незадолго до той самой решающей битвы, в которой Армада Авдиеса поголовно разнесла полчища Крисанта. Прежде чем сокрушить своего брата, отважный генерал Авдиес сумел ловко изловить Тривилия и, истребив почти всех бывших при нём химер, взял того в плен с немногими из его питомцев, что чудом уцелели в этом сражении. Прекрасно понимая, как опасен голос и даже взгляд Тривилия, Авдиес предпринял все меры, чтобы обезвредить его и лишить возможности поддерживать связь с внешним миром. И вот теперь он – безмолвный, незрячий, оглохший – висел распятым в своей камере, находя утешение лишь в способности по-прежнему трезво мыслить, которой никто не мог его лишить. Угнетённый теми жестокими мерами, что ему пришлось применить к столь опасному преступнику, излишне сострадательный Авдиес регулярно лично навещал его и зорко присматривал за этим бесконечно испорченным и отчаянно озлобленным созданием, предвидя, что им ещё рано расслабляться. Но вскоре Авдиес перестал проведывать Тривилия, и его вынужденно сменил Селафиэль. Перед Тривилием блеснул слабый лучик надежды. Да, Селафиэль тоже до известной степени был неуязвим для него, так что Тривилий едва ли смог бы завладеть его разумом. Но всё же Селафиэль не обладал тонкой проницательностью Авдиеса, так что его присутствие не наводило на Тривилия того же благоговейного трепета и страха. Авдиес был способен одним лишь своим взором заставить его затрепетать от ужаса, а Селафиэль был не более, чем хмурым солдатом, которого при удобном стечении обстоятельств будет не так уж и сложно обхитрить. К тому же никуда не делась способность Тривилия мысленно общаться со своими химерами, в числе которых был и Анфим, что содержались где-то на базе. Он утешал своих деток и делился с ними своими планами. А ещё Тривилий лелеял в своём сердце надежду, что однажды в его темницу заглянет более хрупкая и слабая душа, с помощью которой он проложит себе путь к своей свободе. И вот он уже почти на пороге. Его невольный спаситель неотвратимо приближается к нему всё ближе и ближе. Он не спрячется от взора Тривилия. Не заглушит его нежный голос. Жертва уже проглотила его ядовитую наживку. Осталось только ещё немножечко подождать. День освобождения уже близок.

IX.

Главный штаб Вега-946, тринадцатый день Светов, 3693 года по календарю Кеплера

– Нет, представляешь, опять он на меня наорал, считай, не за что. Ох, и почему мне всегда достаётся больше всех? Селафиэль в последнее время просто с цепи сорвался. Страшно лишний раз ему на глаза попасться. А я всего лишь чуток задремал... да и не то, чтобы задремал – а просто на минутку-другую прикрыл глаза. И всего делов-то. А он сразу в крик. Как это, говорит, можно спать на посту? И чуть ли не пеной брызжет от ярости. А я ведь и не спал вовсе. Так просто... прикорнул чуток. И самое обидное... Эй, а ты меня хоть слушаешь? Элевферий, ты где?

– А? Извини...

Лукиллиан вперил в товарища изучающий взгляд и тяжело вздохнул. Элевферий немного смущённо потупился и ещё раз пробормотал сбивчивые слова извинения.

– Да ладно. – небрежно отмахнулся Лукиллиан. – Просто ты в последнее время сам не свой. Ты точно не заболел?

– Стражи не болеют. – тихо откликнулся тот с отрешённым видом. – Только если их серьёзно ранить...

– Это-то меня и пугает. Тебе вроде бы и не положено болеть, но выглядишь ты неважно. Тебе бы отдохнуть денёк-другой. Выпроси себе у Селафиэля выходной. Тебе он не откажет. Это я у него на плохом счету, а тебя-то он ценит. Едва ли его обрадует, если ты однажды брякнешься с ног от переутомления.

– Нет, всё в порядке. Не тревожься обо мне. – вымученно улыбнулся Элевферий и под неодобрительным взглядом приятеля с видом сомнамбулы направился в штаб.

Голос в его голове не умолкал ни днём, ни ночью. Он постоянно ощущал на себе взгляд Тривилия, задыхался от удушливого благоухания его маков, которые, будто бы переполняли его изнутри. Чтобы он ни делал, чем бы ни занимался, вкрадчивый шёпот Тривилия продолжал звучать в его ушах, отравляя собой всё его естество.

" Помоги мне, брат. Помоги, молю. Ты не представляешь, какие это муки. Вы лишили меня зрения, голоса, слуха. Я потерял все свои чувства. Это сводит с ума. Да, мы почти бессмертны. Да, мы способны бесконечно долго выносить голод и жажду, но это вовсе не значит, что это не приносит нам страдания. Я не могу умереть, но и жизнью моё нынешнее существование назвать нельзя. Лучше бы вы изобрели способ убить меня. Когда вы меня казните? Или это и есть ваша кара? Такова моя вечность? Висеть здесь распятым, потеряв счёт времени, мечтая хотя бы о капле воды, что омочит мои пересохшие уста. Умоляю, сжалься. Ты же не монстр. Ты не таков, как Авдиес и Селафиэль. Я знаю твоё сердце, ведь мы дети одной весны. Из всех братьев нашего поколения только ты столь чуток и отзывчив на помощь. Недаром же мой голос достиг именно твоего слуха. Это наша судьба. Ты услышал мои мольбы и уже не сможешь сделать вид, будто ты тут ни при чём. Теперь моя душа в твоих руках. Станешь ли ты моим палачом, что обречёт меня на вечные страдания и безумие... Или же ты всё же откликнешься на мой зов и подаришь мне волю. Неужели твоё сердце столь окаменело, что ты не в силах внять моим стенаниям? Сжалься, брат. Хотя бы навести меня вновь. Позволь мне почувствовать рядом с собой живую душу, исполненную тепла. Сделай хотя бы это. Приди ко мне, брат. Не откажи мне в милости. Омочи мои уста водой. Пресеки эту пытку хоть на миг. Брат... прошу тебя... брат... "

Вся трезвость ума и сдержанность чувств, что всегда отличали Элевферия, не могли ему помочь справиться с собой.