Мы вечны. 7 страница

– Брат. – ласково, но настойчиво позвал я, потрепав его по плечу. – Просыпайся, Крисант. Уже скоро полдень. Ну же, вставай.

– Ах, кто это там нарушает мой покой? – сладко потягиваясь, сквозь полудрёму лениво протянул он. – Ну да, конечно. Это мой назойливый старший братец. Как же мне славно спалось этой ночью. Может, мне переселиться к тебе на совсем? Что скажешь, брат? Ой, ну вот... У меня так ужасно спутались волосы. Расчешешь их? – хитренько вопросил брат, мило склонив голову на бок.

– Извини, я спешу. Полагаю, ты справишься с этим и сам. – мягко заметил я и хотел уже покинуть шатёр, но Крисант резко перехватил меня за руку и с каким-то необъяснимым отчаяньем в голосе воскликнул:

– Опять?! Куда ты постоянно спешишь? У тебя совсем нет времени для меня! Какие у тебя на сей раз дела? Что там опять стряслось?

– Элевферий попросил меня помочь ему в изучении некоторых книг. – растерянно ответил я, смутившись его внезапно вспыхнувшей ярости, для которой я не находил никакого разумного объяснения.

– Элевферий? Кто это ещё такой? – злобно фыркнул брат.

– Не прикидывайся, ты отлично помнишь его имя. Они с Маркеллином старшие из юных стражей.

– Я не помню ничьих имён, кроме твоего! – надрывно прокричал Крисант, жалобно цепляясь за меня обеими руками. – Останься со мной! Неужели больше некому заниматься этими глупыми детьми? Почему всегда ты?! А как же я? Кто позаботится обо мне?..

– Крисант, ты капризничаешь, как ребёнок. – нежно укорил я его. – Я же старший из братьев. Мой долг помочь им. Ведь они появились на свет только этой весной. Им ещё столько нужно объяснить. Разве их пробуждение не чудо? Моё сердце переполняется радостью, когда я вижу их. Неужели ты не чувствуешь того же?..

– А что в этом такого чудесного? – покривился он. – Теперь сад пополнился ещё одним стадом несмышлёных галдящих юнцов, которым всё придётся разъяснять. И всем им, конечно же, будет нужен твой совет и участие. Опять тебе будет не до меня.

– Ты неправ. Я всем стараюсь помогать в равной степени. Но моя помощь соизмерима с силами того, кому я помогаю. Ты уже достаточно окреп, чтобы сам помогать другим. Поэтому можешь справиться с чем-то и без меня. А младшие – они особенные. Они больше зависят от нас. Но и мы сами тоже

нуждаемся в них. У них есть некоторое превосходство перед нами...

– «Особенные». Они особенны лишь тем, что ниже нас ростом и слабее. Их превосходство только в их глупости.

– Но их свежий взгляд на мир поможет и нам обновиться...

– Всё это было уже много раз. – разочарованно протянул Крисант. – Мы с тобой перворождённые. На наших глазах пробудились все прочие. В сравнении с тобой даже грозный Селафиэль всего лишь незрелый мальчишка. Никто не может сравниться с нами. Мы с тобой ни в ком не нуждаемся. Останься, брат. Мне ты нужнее. – вновь взмолился он, обвив меня своими руками и уткнувшись лицом мне в плечо.

– Крисант, ну перестань. – попытался я воззвать к его разуму, тихонько тормоша его по макушке, но он ни в какую не хотел выпускать меня из объятий.

Однако уже через миг ему всё же пришлось прийти в себя, потому что мы оба заслышали пронзительный крик Лукиллиана, бегущего через лилейное поле.

– Авдиес! Беда! Беда, Авдиес!

– Что случилось? – взволнованно встрепенулся я и, легонечко оттолкнув от себя Крисанта, поднялся на ноги.

– О чём я и говорил. – тут же проворчал мой брат. – Стоит нам хоть на миг остаться наедине, как ты тут же кому-то позарез необходим. Ну, что там у них ещё? Чего он так орёт? Пожар, что ли?

– Беда! Беда, Авдиес! – продолжал тем временем голосить запыхавшийся Лукиллиан.

– А поконкретнее? – грубо прикрикнул на него Крисант.

– Ну, понимаете... – сбивчиво начал тот свой рассказ. – Мы с Селафиэлем проводили некоторые опыты... то есть, я проводил... И так вышло... Я, конечно, не хотел этого, и вроде бы всё правильно рассчитал... даже с Илиодором советовался... да и этот новенький... как там его? Элевферий, кажется... Смышлёный малый... он помогал мне с расчётами... но, видимо, я всё же где-то ошибся... совсем-совсем маленькая ошибочка...

– Лукиллиан, короче! – потеряв всякое терпение, рявкнул Крисант.

– Пожар! – отчаянно завопил тот.

– Что?! – на два голоса с братом изумились мы.

– Вот же... а ведь насчёт пожара это я в самую точку. – удручённо пробормотал себе под нос Крисант.

– Бежим скорее! – скомандовал я, и мы все вместе сорвались с места, а Лукиллиан со смущённым видом продолжил свой рассказ на бегу:

– Вся кузница уже в огне. Селафиэль с прочими начал тушить огонь...

– Надо сообщить Мастеру. – тревожно промолвил я, пытаясь безошибочно просчитать, что мне необходимо предпринять в первую очередь в такой ситуации.

– Ой, а может, не надо Мастеру, а? – заискивающим голоском пролепетал Лукиллиан, с мольбой косясь на меня. – Зачем его тревожить по пустякам? А то он ещё расстроится, когда узнает, что это я... ну, не то, чтобы виноват... а как бы... слегка причастен к этому...

– Боишься получить заслуженное наказание за свои проделки, «изобретатель» недоделанный? – язвительно фыркнул Крисант. – Да у тебя что ни день – беда. Тебе давно уже пора надрать уши за такую безалаберность.

– Крисант, ну не надо. – осторожно осадил я его, чтобы ещё больше не огорчать Лукиллиана, который и так едва не плакал от расстройства.

– Я просто думаю, что мы и без Мастера сами со всем справимся. – продолжил Лукиллиан. – Там делов-то – всего-ничего. Селафиэль там уже всё организовал. У него так здорово получается командовать...

– А от Авдиеса вы в таком случае, чего хотите? – в сердцах воскликнул Крисант. – Тушите сами свой пожар, раз у вас там всё так слаженно идёт. Или вы полагаете, что Авдиес у нас повелитель огня, который способен одним лишь взмахом своей руки потушить пламя?

– Ну, Авдиес же старший брат. Нам без него никак. И если быть честным... у нас там произошла маленькая заминочка. То есть, всё плохо. Очень плохо. Похоже, мы не успеваем... В общем, огонь вот-вот перекинется на сад. Это значит, что всё сгорит!

– «Пустяки», да? – мрачно ухмыльнулся мой брат, бросив в сторону смертельно перепуганного Лукиллиана испепеляющий взгляд.

– Таким образом, нам необходимо срочно предпринять нечто такое... эм... решительное и героическое. – с некоторым не совсем понятным воодушевлением промолвил тот. – Как раз в духе нашего старшего брата.

– Мне всегда казалось, что героизм это удел Селафиэля. – саркастично обронил Крисант. – Вот пусть себе и геройствует всласть. Авдиес у нас скорее специалист по бестолковому самопожертвованию.

Когда мы достигли кузницы, вернее, того, что от неё осталось, нашему взору предстал чудовищный пожар, пламя которого разрасталось с каждым мигом, уже повредив часть ирисного поля Селафиэля. Едва подоспев туда, я бросился помогать братьям, что таскали воду от реки, пытаясь справиться с безжалостной стихией.

– Это бесполезно. – донёсся до меня голос стоящего поодаль Элевферия. – По моим подсчётам, спустя двадцать восемь минут огонь уничтожит девяносто девять процентов сада.

– А может, вместо того, чтобы заниматься подсчётами, ты нам поможешь?! – разъярённо рявкнул Селафиэль, заслышав его слова.

– Надо позвать Мастера. – решительно заявил я. – Лукиллиан, беги скорее к нему!

– Ой-ой-ой, ну, не надо! Пожалуйста! – плаксиво запричитал он, страдальчески заламывая руки.

– Ты тратишь сто сорок шесть секунд на то, чтобы донести ведро от реки... – тем временем услужливо разъяснял Элевферий взбешённому Селафиэлю. – К тому же расплёскиваешь по дороге около тридцати четырёх процентов его содержимого. Это бесполезно. За то время, пока ты донесёшь одно ведро, пламя разрастается как минимум вдвое.

– И что ты нам предлагаешь?! – яростно вскричал Маркеллин, в числе прочих таскающий вёдра с водой. – Стоять подобно тебе без дела и спокойно наблюдать, как сад гибнет?!

– Я не бездельничаю, я размышляю. – спокойно ответил тот.

– Ах, он размышляет! Мыслитель выискался! – окончательно рассвирепел Маркеллин и, отшвырнув вёдра, накинулся на брата.

– По моим приблизительным подсчётам, самый действенный способ борьбы с пожаром это разрушение плотины. – невозмутимо продолжал Элевферий, пока брат гневно тряс его за грудки. – Но скорее всего тот, кто возьмётся за это, не выплывет на поверхность, ведь напор воды составляет...

Я так и не дослушал, что там говорил Элевферий про напор воды. И вправду, как я сам до этого не догадался? Плотина. Наша последняя надежда. На бегу, расталкивая прочих и уворачиваясь от хлёстких языков пламени, что стремилось заключить нас в кольцо, я услышал за своей спиной отчаянный вопль Крисанта:

– Стой, Авдиес! Ты же утонешь! Не вздумай этого делать! Вернись, Авдиес! Проклятье, да остановись же ты!

Я определённо знал, что волнения Крисанта напрасны, ведь мне уже не раз предоставлялась возможность убедиться в собственной неуязвимости. Но всё же моё сердце сжималось от гнетущего душу сомнения, сумею ли я управиться вовремя, так чтобы огонь не успел пожрать наш сад. Да и справлюсь ли я с этим в одиночку? Однако я не позволил бы себе рисковать кем-нибудь из братьев. Да, наши тела были фактически неуязвимы и всё же, кто скажет, чем могло бы это обернуться для кого-то из нас. Не все из стражей умели хорошо плавать, так что сильный поток наверняка бы утащил их на самое дно реки. Нет, я не мог подвергать их опасности. Я тревожился лишь о том, чтобы никто из них не последовал за мной, но мне удалось в самый последний миг миновать сложный участок поля, после чего огонь моментально преградил прочим путь к плотине. Наверняка мой поступок не на шутку разозлил некоторых братьев, в первую очередь Селафиэля и Крисанта, которые, безусловно, хотели бы быть со мной рядом, чтобы помочь. Но в тот момент у меня не было возможности поступить иначе. К тому же им и так хватало хлопот. Прежде чем прорвёт плотину, им было необходимо позаботиться о младших братьях, ведь напор воды, который должен был обрушиться на наш сад и потушить пламя, увлёк бы в поток всех, находящихся там. Страх за братьев и наш заповедный дом однако же придал мне силы и ловкости, и сам того не ожидая, я достиг плотины меньше, чем за минуту. Карабкаясь, по отвесной скале, всеми мыслями своими и сердцем я обратился к Мастеру, внутренне моля его о помощи и прося о прощении за то, что не успел сообщить ему о произошедшем. Где мне взять мощь для того, чтобы спасти братьев от гибели? Нет во мне ни достаточной мудрости, ни мужества, чтобы безошибочно просчитать все свои действия и не допустить ни единой ошибки, что станет фатальной для нашего сада. И всё же милосердие Мастера никогда не покидало нас, и я ощущал его заботу даже в тот миг, когда он, казалось бы, не мог меня услышать. Вся плоть моя налилась доселе незнаемой для меня силой, будто бы по моим жилам текло жидкое пламя, и я словно со стороны, как во сне увидел руки свои, повергающие камни и крушащие непоколебимую крепость некогда выстроенной нами плотины. Прорвавшиеся воды, что хлынули бурным водопадом сквозь пролом, повергли меня вниз, и я низринулся в самое жерло вспенившегося потока. Вода захлестнула мою глотку и ноздри, а безжалостный удар потока едва не лишил меня чувств, но я из последних сил пытался выплыть против течения, покуда силы окончательно не оставили меня. Бессильно обрушившись в самую глубь тёмных вод, я отчаянно размышлял, доставил ли мой поступок желанный нами результат или я совершил очередную глупость, которая никого не спасёт. Окружённый водами тяжёлыми и леденящими плоть, подобно могильной плите, я в полузабытье гадал, придётся ли мне вновь умереть, захлебнувшись в этом водовороте. До той поры мне лишь единожды выпал шанс умереть и вернуться к жизни. И это воспоминание наполняло мою душу стылым холодом, что причинял мне боль сильнее, нежели та, что я претерпевал от укусов ледниковой воды, сходящей с гор. Немногим меньше года тому назад я принял смерть от рук моего единокровного брата и прошёл через невыносимый ужас воскресения, которое, впрочем, несло в себе не столько мук, как осознание того, что умертвил меня тот, кого я люблю больше самой жизни. Всеми силами разум мой пытался спрятаться от этого воспоминания и обмануть самого себя, приняв минувшее за дурной сон. Так может ли быть хоть что-то кошмарнее этого? По сравнению с тем, что случилось тогда, даже смерть от воды показалась бы мне благом. С этой мыслью я закрыл глаза, погрузившись во тьму беспамятства. Мне неведомо, сколько продлилось моё забытье, но когда я наконец смог отворить веки, взору моему предстал нежный свет вечернего солнца и ясный лик моего брата, склонённого надо мной. Лицо Крисанта выражало страдание, а ланиты его покрывали жемчуга слёз, когда он отчаянно твердил одно лишь моё имя, словно позабыв все прочие слова. Это испугало меня, и я решил, что возможно, моё неразумное деяние принесло кому-то гибель и погубило наш сад. За спиной брата над собой я увидел прочих стражей – все они, как и Крисант были вымокшие и растрёпанные, а по странному выражению их лиц я так и не смог разгадать, что случилось. Тогда я попытался привстать на локте и пробормотал едва послушными, онемевшими губами:

– Что... с садом?.. Все ли целы?.. Огонь... Что случилось?.. Что?.. Я не успел?.. Простите... простите меня...

Крисант отчего-то зарыдал ещё горше и, страстно прижав меня к своей бешено колотящейся груди, сумел-таки вспомнить ещё одно слово, помимо моего имени, которое, впрочем, едва ли могло мне польстить.

– Дурак! Дурак! Какой же ты дурак, Авдиес!

Признаюсь, это смутило меня ещё сильнее, и я обвёл безмолвствующих братьев вопросительным взором.

– Да всё в порядке. – весело ободрил меня Лукиллиан и рассмеялся во весь голос. – Просто мы крепко струхнули за тебя, вот и не можем никак прийти в себя. Авдиес, да ты просто молодчина! А я же сразу это говорил! Старший братец совершит нечто героическое и спасёт нас. Вот ты всех и спас. Огонь потух, никто не пострадал. Ну, мы, конечно, порядком вымокли. Зато уж искупались всласть. Это, пожалуй, даже было весело.

– Весело, да? – злобно прошипел Селафиэль, смерив его негодующим взглядом, и многообещающе пригрозил. – Я тебе ещё покажу «веселье».

– Крисант, но отчего же ты тогда плачешь, если всё хорошо? – осторожно поинтересовался я у брата, ласково проводя рукой по его мокрым волосам.

– Нет, ты, правда, не понимаешь?! – с обидой в голосе прошептал он, не переставая рыдать и не выпуская меня из своих алчных объятий. – Авдиас, ты полнейший идиот! Просто осёл! Братик... брат... брат...

Но я действительно не мог понять причину его слёз. Тем временем к нам подошёл Илиодор и с почтительным поклоном, который, признаться, вогнал меня в краску, обратился ко мне:

– Мы все благодарим тебя, старший брат. Твой поступок был мудр и своевременен. Не тревожься, всё и вправду прошло хорошо. Теперь нам осталось всего лишь навести в саду порядок после случившегося.

– Подумаешь, делов-то! – беспечно отмахнулся Лукиллиан. – Вы лучше послушайте, какая чудесная идея ко мне пришла! Когда я смотрел на разрушение плотины, меня внезапно осенило! Я придумал, как провести воду во все уголки сада, чтобы он был орошаем со всех сторон. Так нам будет легче возделывать поля, ну и на случай пожара... я не то, чтобы кличу беду... ну, на всякий случай... нам лучше озаботиться на будущее, чтобы вода поступала всюду, и нам не приходилось носить её от реки. Илиодор, поможешь мне с вычислениями?

– И за что мне такая честь? – без особого энтузиазма отозвался тот.

– Ну, ты же умный. – развёл руками Лукиллиан.

– Вообще-то я библиотекарь, а не математик. – попытался возразить его друг. – Не лучше ли тебе обратиться за помощью к Элевферию?

– Уговорил, вы оба мне поможете! – радостно заключил Лукиллиан. – Селафиэль, мне, кстати, и твои руки пригодятся. Одолжишь мне кое-какие инструменты? Ах да, ещё понадобится отлить некоторые детали у тебя в кузнице...

– В какой кузнице? Вот в этой, что ли? – не без сарказма осведомился Селафиэль, хмуро кивая на запруженное грязной водой пепелище.

– Ну, а чего ты опять сердишься? – натянуто рассмеялся Лукиллиан. – Обиделся из-за пожара? Ну, я же не специально. Подумаешь, отстроим тебе новую кузницу. Ещё лучше, чем было.

– Не забудь ещё починить плотину. – угрюмо напомнил ему Селафиэль.

– Да, конечно... – кивнул тот и неуверенно добавил. – Хотя... мне так кажется, это уже не входит в мои обязанности. Допустим, я пусть и косвенно, но виноват в пожаре, а вот касательно плотины... Ну, это же Авдиес её разрушил, а не я...

– Тебе ещё хватает наглости Авдиеса сюда приплетать?! – возмутился Маркеллин. – Старший брат всех нас спас! По чьей вине, по-твоему, это всё произошло?! Если бы ты не устроил пожар, то и плотину не было бы нужды разрушать. А ты теперь всё собираешься свалить на Авдиеса.

– И вовсе не всё... Я просто пытаюсь поровну разделить обязанности, чтобы всё было справедливо. А ты так говоришь, как будто я нарочно устроил поджог. Ну, с кем не бывает-то?.. – печально протянул Лукиллиан с видом провинившегося ребёнка.

– Что-то у тебя оно чересчур часто «бывает». – сердито буркнул Маркеллин.

– Не ссорьтесь. – прервал я их. – Лукиллиан и вправду не виноват в случившемся. Это могло произойти с любым из нас. Я займусь плотиной. Не переживайте об этом...

– Мы все общими усилиями восстановим кузницу и плотину. – тихо, но твёрдо возразил мне Элевферий с несколько сконфуженным видом, видимо, сам испугавшись того, что он осмелился не согласиться со старшим братом. – Мы всё должны делать вместе. – продолжил он увереннее, ободрённый моей улыбкой. – Поодиночке мы ни с чем не справимся. И хватит уже... всё вечно оставлять на старшего брата. Мы обязаны больше помогать Авдиесу.

– Здорово сказано! – с жаром похвалил Лукиллиан.

– Ты не больно-то радуйся. Всё равно я не дам тебе уйти безнаказанным. – сурово осадил его Селафиэль.

– Так всё же это твоих рук дело, братишка, да? – с усмешкой кивнул Лукиллиану Асинкрит, похлопав его по плечу. – А я так и подумал, как увидел дым. Если что-то где-то случается в этом скорее всего замешан мой непутёвый братец.

– Брат, ну хотя бы ты не ругайся на меня. – плаксиво взмолился тот.

– Да нет, что ты? И в мыслях не было. – иронично продолжил его брат. – Я даже готов тебя похвалить. Это же надо – за что ты ни возьмёшься, всё выходит столь зрелищно и грандиозно. Ну, не дуйся. Я же шучу. Просто меня не устаёт изумлять, сколько всего тебе сходит с рук. Меня аж зависть берёт...

Ещё немного обсудив произошедшее, братья стали расходиться, чтобы немного передохнуть после этого тяжёлого дня, прежде чем мы возьмёмся за восстановительные работы. Когда все нас покинули, мы остались наедине с Крисантом, который всё ещё выглядел потерянным и по-детски цеплялся за меня, не желая выпускать из своих рук.

– Ну, что с тобою, брат? – вопросил я, заглядывая ему в лицо. – За что ты на меня сердишься?

– Неужели не понятно? – ворчливо пробубнил он, отводя от меня взгляд, и внезапно весь вспыхнул, принявшись яростно трясти меня за плечи. – Я же так перепугался, когда ты ринулся туда! А тебе и дела нет!

– Но о чём ты? – растерялся я. – Мне ведь ничего не грозило. Наши тела достаточно сильны, чтобы вынести такое...

– Глупец! – гневно прервал меня брат. – Я же не об этом! Когда ты скрылся под водой, мне стало так страшно, что эта пучина украдёт тебя у меня, и я никогда тебя не найду. Когда же ты перестанешь рисковать собой понапрасну?!

– Но разве это было напрасно? – начал было я, но Крисант прервал меня:

– Я так люблю тебя, брат! Я бы не вынес разлуки с тобой! Не оставляй меня больше одного. Ни огонь, ни вода, никакая другая стихия, ни единое иное творение не имеет права на тебя. Ведь ты только мой, брат. Молю, перестань вести себя столь безрассудно, иначе мне придётся... придётся...

впрочем, даже это не поможет... и всё же... брат, молю...

Слушая его бессвязное бормотание, я так и не нашёл, что ответить. Каким утешение я мог согреть его душу? В итоге он сам собою успокоился и хотя бы отчасти просветлел ликом своим, как рассветное небо после ночного дождя. Но я знал, что и это затишье было временным. А что несёт нам грядущее, не мог предвидеть ни один из нас.

Последующие дни были заполнены работой над повреждениями в нашем саду. Лукиллиан предстал перед Мастером, чтобы доложить о своей оплошности, а я, как мог, ободрял сконфуженного младшего брата, находясь рядом с ним во время этого разговора. Но Мастер вовсе и не собирался его

ругать, отнесясь ко всему произошедшему с пониманием. Насколько я помню, Мастер никогда не наказывал нас за наши ошибки. Единственное, что он карал и судил – это преднамеренное и осознанное злодеяние.

В один из тех дней, вернувшись к себе на поле под вечер, я с удивлением увидел там поджидающего меня юного стража – того самого, чей затенённый странной печалью лик я недавно заметил среди сонма поющих. Он был ещё совсем отроком, впрочем, в чертах его прозревал я выражение зрелости и тонкого разума. Кожа его была девственно-бела, чище самого первого, нетронутого никакой грязью снега, прямые волосы же, слегка не достающие до плеч, были смолянисто черны, а тонкие губы имели самый густой оттенок тех маков, что цвели на доверенном ему участке поля. В одежде его, как ни странно для столь молодого юноши, преобладали цвета тьмы, хотя улыбка его – скромная и всё же таящая в себе некое непостижимое для меня выражение, озаряла его облик, делая его привлекательным и располагая к нему сердца окружающих.

– С миром, Тривилий. – дружелюбно поприветствовал я его.

– Господин помнит моё имя? – удивлённо промолвил он, опустив глаза долу.

– Отчего бы мне забыть имена моих братьев? И не зови меня господином. Я брат тебе, и мы во всём равны. – мягко поправил я его.

– Равны?.. – переспросил Тривилий, и вновь неясная тень хищно скользнула по его лицу, заставив уголки его алых губ слегка дёрнуться вверх в ухмылке, которая на миг обезобразила его красоту. – В таком случае, старший брат примет мой венок? – вопросил он с моментально просветлевшим ликом,

протягивая мне свои цветы.

– Благодарю. – с поклоном принял я его дар. – Ты хорошо ухаживаешь за своими цветами. В последнее время они цветут ещё пышнее прежнего.

– Если старшему брату угодно, он мог бы пройти со мной ко мне на поле. – полувопросительно произнёс юноша.

– Я буду рад. – с улыбкой принял я его приглашение, хоть и было оно выражено в несколько странной для меня манере. – Тебе нужна какая-нибудь помощь? Боюсь, я не успеваю уделить достаточно времени всем братьям.

– Нет, старшему брату не стоит волноваться. Лишь бы брат почтил своим присутствием моё поле. – тихо откликнулся Тривилий и, шагая бесшумно, будто бы даже не касаясь земли, повёл меня в сторону маковых кущей, алеющих у горизонта.

Некоторое время мы шли молча, и я, чтобы прервать тяготеющую над нами пелену безмолвия, осторожно поинтересовался:

– Всё ли у тебя в порядке, Тривилий? Как твой кровный брат? Вы хорошо с ним ладите?

– Брат мой спит. – ответил он своим мелодичным голосом, низко опустив голову.

– Спит? – удивился я, ведь час ещё был довольно ранний. – Он не заболел?

– Напротив. Ему сейчас весьма хорошо. Сон целит от всех болезней. – нежно, как воркующая голубка, обронил он и чуть ускорил шаг, обогнув меня и решительно устремившись вперёд.

Вступив на маковое поле, я был изумлён тем, как густо разрослись цветы Тривилия. Всё вокруг меня было ало, алее алого, словно я стоял посреди залитого кровью ратного поля, так что все другие оттенки меркли и тускнели в этой ослепительной алости. Подобную яркость едва выдерживало моё

зрение, и я ощутил нарастающую резь в зрачках, которая усугублялась спёртым цветочным духом, что источали маки. Аромат их был сладок и пьянящ, чего я никогда не замечал прежде, и отравленный разум мой начал изменять мне, и глаза мне затянула лиловая пелена.

– Тривилий! – позвал я юношу, ощущая, как цепенеет мой язык, но он даже не обернулся, и как бы я ни пытался его догнать, стройный силуэт юного стража всё удалялся от меня, ускользая вглубь поля.

Наконец у меня подкосились колени, и я, скованный удушьем и острой сердечной болью, рухнул в траву. А после прозвучал его завораживающе трепетный голос, но слышал я его не со стороны, а будто бы внутри своей головы, в которую словно вбивали стальные гвозди.

– Да, сон – лучшее исцеление от всех немощей души и плоти. – ласково рассмеялся Тривилий в моём мозгу. – Старшему брату тоже нужно отдохнуть. Брат утомлён своими заботами. Сладких-сладких снов тебе, брат. Покойся с миром.

И алое померкло, оставив от себя лишь привкус крови на моих устах. И стала тьма. Извечная и неистребимая тьма.

VII.

Эрде, перволунье Весени, 17 год от сотворения по летосчислению Эрде

Наш хор сладкоголосьем своим повергал величавые звёзды и заставлял трепетать стихии. И всё это моя заслуга. Я и есть музыка. Мой голос – божество, достойное поклонения. Само моё тело – сплетение музыкальной гармонии. Всё, исходящее из уст моих – предел совершенства. И я обречён

растрачивать себя, восхваляя Мастера? Разве не должен этот ангельский голос славить лишь себя? Но до времени я принудил себя к смирению, и столь неподдельна была моя неистовая преданность и благоговение, что и мудрейший не прочёл бы таящегося в моём сердце отвращения и презрения. Во время пения я всё сильнее ощущал буквально своей кожей чьё-то нарастающее обожание и сладко млел, обнимаемый глазами некого стража, томимого любовью и восхищением ко мне. Но разве так и не должно быть? Удивительно, что и все прочие не взирают так же на меня. И горше всего, что

подобным взглядом меня никогда не услаждал мой единокровный брат. Во время песнопения Авдиес обычно столь сосредоточен и посвящён всем своим сердцем и разумом одному лишь Мастеру, что мне становится тошно. Неужели я не заслужил твоего обожания, брат? К чему тебе чтить какого-то другого господина? Почитай и боготвори лишь меня. Иначе как мне не покарать тебя за твоё преступное идолопоклонство.

Когда закончился час хвалебных гимнов, и я сошёл с амвона, мне очень низко, с несколько даже отталкивающим подобострастием поклонился какой-то юнец. По всей видимости, это именно он протирал на мне дырку своим неистовым взором во время песнопений. Признаюсь, я даже ощутил разочарование. Подумаешь, какая-то бледная блошка из самых младших стражей, которая даже не является главой своего поколения. Для меня представляли интерес лишь те, кто возглавляли новопришедших, подобно Селиниасу или Аглаию. С помощью старших я устанавливал

своё влияние, а уж они склоняли на мою сторону всех этих низших, не достойных моего внимания. Право, ну не буду же я сам высматривать среди этого необъятного стада тех паршивых овечек, что могут пригодиться мне в будущем? Разве это занятие достойное бога? Посему я даже не обратил своего взора на кланяющееся мне ничтожество. У меня и без того хватало хлопот. После всей этой не слишком-то приятной истории с Селиниасом мне необходимо было найти новых учеников. К слову, этот бестолковый смутьян – Селафиэль спустя некоторое время заявился ко мне, чтобы извиниться за свои резкие слова. Надо полагать, тут не обошлось без влияния Авдиеса, который вечно пытается всех помирить.

– Прости, Крисант, я был несколько груб при нашем последнем разговоре. Возможно, я не во всём был прав и несколько погорячился из-за своих опасений насчёт брата. Такое поведение с моей стороны недостойно и заслуживает порицания. – сухо вымолвил он с таким чопорным, неприступным видом, что мне захотелось плюнуть ему в физиономию, но я, конечно же, сдержался и, любезно улыбнувшись, милостиво ответил ему со всем доступным мне очарованием:

– Тебе не стоит извиняться. Я всё понимаю. Пожалуй, я тоже сказал лишнего. Прости и ты меня, брат. Давай забудем все свои обиды и продолжим нашу мирную жизнь в согласии и любви.

В порыве великодушия я даже готов был преодолеть своё отвращение к нему и заключить этого гнусного типа в объятья или совершить ещё какой-нибудь подобный благородный жест, который должен был убедить его в моём к нему расположении. Однако этот высокомерный выскочка, слегка отступив на шаг назад, будто бы прочтя в моих мыслях намерение снизойти до объятья с ним, дерзко вымолвил своим холодным голосом:

– И всё же, Крисант... я тебе не доверяю. Запомни это.

Мне стоило огромных усилий сохранить самообладание после такого хамства и не позволить дружелюбной улыбке покинуть мои уста. Через силу сдержав свою ярость, я изобразил растерянное недоумение и смятение, которое, насколько я понял, ничуть не уверило Селафиэля в моей искренности. На том мы и разошлись. Было яснее ясного, что он является одним из моих самых сильных противников. Что бы я ни изобрёл, мне ни за что не удалось бы склонить его на свою сторону. Но я ничуть этому не опечалился. В моём распоряжении был целый сад и множество неискушённых, слабовольных сердечек, которые нетерпеливо ожидали, когда же я их развращу. Следующим по старшинству после Селиниаса и Селафиэля был Илиодор. К нему-то я и отправился первым делом. Этот книжный червь целыми днями не покидал свой скрипторий, и я провёл в его обществе немало скучных часов среди пыльных манускриптов, в попытках подобраться к его сердцу. Но это оказалось не так уж и просто. Он не выражал по отношению ко мне открытой враждебности, как Селафиэль, но при этом был настолько погружён в милую его душе работу, что в упор не замечал моих комплиментов и оставался равнодушен ко всем поощрениям, что могли бы завоевать и куда более крепкие умы. Илиодор во всём был до отвращения правилен и точен, так что было невозможно посеять в его сердце никакие сомнения насчёт доверия Мастеру. Угнетённый своими неудачами, я действовал всё более хитроумно и изощрённо, но этот унылый книжник ко всему оставался равнодушен. Однако я не хотел сдаваться. Должно же было быть у него хоть одно слабое место? И разве не являлась им чрезмерная разумность Илиодора? В один из вечеров, когда мы допоздна засиделись над одной книгой, я осторожно склонился к этому строгому, как циркуль юноше и вкрадчиво промолвил, едва не касаясь устами его волос: