ПОСЛЕСЛОВИЕ АВТОРА 13 страница

«Я слушаю вас. Иногда я вижу лучше с закрытыми глазами».

«Ну ладно. Была и еще одна сложность. У меня работала медсестра по имени Ева Бергер, предшественница фрау Бекер, которая за десять лет сотрудничества стала моим близким другом и доверенным лицом. Ева очень беспокоилась обо мне. Она боялась, что безумное увлечение Бертой приведет к ужасным последствиям, что я не смогу противиться искушению и совершу какую-нибудь глупость. В общем, из чисто дружеских побуждений она предложила себя в качестве жертвы».

Ницше широко распахнул глаза. Брейер мог даже видеть большую часть белка.

«То есть – в качестве жертвы? »

«Она сказала, что она сделает все, что угодно, чтобы не позволить мне разрушить свою жизнь. Ева знала, что мы с Матильдой фактически не имеем половых контактов, и думала, что именно поэтому меня так привлекала Берта. Я уверен, что она предлагала мне снять сексуальное напряжение».

«И вам кажется, что она предлагала вам свои услуги? »

«Я уверен в этом. Ева – исключительно привлекательная женщина, она может выбрать любого мужчину, которого захочет. Уверяю вас, она предлагала мне себя не за красивые глазки: эта лысеющая голова, колючая борода-веник, эти „держалки“, – он коснулся своих больших оттопыренных ушей, – как называли их мои товарищи. Еще она рассказала мне, что много лет назад у нее была гибельная связь с тогдашним ее хозяином, которая в конце концов стоила ей работы, и она поклялась, что этого больше никогда не повторится».

«И как, пригодилась принесенная Евой жертва? »

Не обращая внимания на скептический, даже несколько презрительный тон Ницше, с которым он произнес слово «жертва», Брейер ответил по существу: «Я не принял ее предложение. Мне хватило глупости, чтобы решить, что интрижка с Евой будет предательством по отношению к Берте. Иногда я искренне об этом жалею».

«Я не понимаю. – Глаза Ницше так же горели интересом, но в них начали появляться следы усталости, словно ему пришлось увидеть и услышать слишком много. – О чем вы жалеете? »

«Разумеется, о том, что не принял предложение Евы. Я частенько думаю об этой упущенной возможности. Это еще одна неприятная мысль из тех, что не дают мне покоя. – Брейер кивнул на блокнот Ницше: – Занесите и это в свой список».

Ницше снова взял карандаш, и ко все растущему списку проблем Брейера прибавилась еще одна. «Но, – сказал он, – я все равно не могу понять, о чем вы жалеете. Если бы вы согласились на предложение Евы, что бы для вас изменилось? »

«Что изменилось бы? При чем здесь это? Это была уникальная возможность, из тех, что встречаются раз в жизни».

«Но ведь это была еще и уникальная возможность сказать „нет“! Сказать благословенное „нет“ хищнице. И как раз эту возможность вы не упустили! »

Брейер был поражен словами Ницше. Судя по всему, Ницше не имел ни малейшего представления о силе сексуального желания. Но обсуждать это было бессмысленно. Или, может, он недостаточно ясно дал своему собеседнику понять, что Ева отдалась бы ему по первому же зову. Неужели Ницше не понимает, что подворачивающиеся возможности упускать нельзя? Но стоит отметить, что его заинтриговала эта фраза про «благословенное „нет“. Любопытное он создание, подумал Брейер. Он столько всего не понимает – и это в сочетании с блестящей оригинальностью. И снова Брейер подумал о том, что этот странный человек наверняка может быть ему полезным.

«На чем мы остановились? Ах да, на трагическом финале этой истории! Все это время я думал, что все это сексуальное приключение с Бертой имело чисто аутистическую природу, то есть существовало только внутри меня, и что Берта ни о чем даже не догадывается. Представьте себе мой шок, когда в один прекрасный день ее мать сообщила мне, что Берта заявляет, что носит ребенка доктора Брейера! »

Брейер рассказал, в какую ярость пришла Матильда, услышав о мнимой беременности, и как она заставила его немедленно передать Берту другому врачу и уволить Еву.

«И как вы поступили? »

«А что я мог сделать? Моя карьера, моя семья, вся моя жизнь были поставлены на карту. Это был самый худший день в моей жизни. Я прогнал Еву. Разумеется, я предлагал ей поработать со мной еще какое-то время, пока я не пристрою ее на другое место работы. Хотя она и сказала, что все понимает, она не вышла на работу на следующий день, и я никогда больше не видел ее. Я писал ей несколько раз, но она не отвечала мне.

С Бертой дела обстояли еще хуже. Когда я приехал к ней на следующий день, сознание ее уже прояснилось, она уже не бредила о своей беременности от меня. Она вообще ничего не помнила о происшедшем, и ее реакция на мое заявление о том, что я больше не могу лечить, была просто катастрофической. Она плакала, умоляла меня изменить мое решение, просила сказать ей, что она сделала не так. И, разумеется, она не была ни в чем виновата. Этот взрыв с «ребенком доктора Брейера» был одним из проявлений истерии. Ее устами говорило душевное расстройство».

«Но чье это было расстройство? » – поинтересовался Ницше.

«Ну, конечно же, это было ее психическое расстройство, но она не отвечает за него, как мы не отвечаем за причудливые случайные сочетания событий, являющиеся нам во сне. В таком состоянии люди могут говорить странные, бессвязные вещи».

«Ее слова не кажутся мне случайными или бессвязными. Вы, доктор Брейер, разрешили мне свободно вставлять любые комментарии, которые приходят мне в голову. Так вот, позвольте мне отметить, что меня удивляет ваше отношение: вы несете ответственность за все ваши мысли и все ваши поступки, тогда как она… – В голосе Ницше зазвучали суровые нотки, он потрясал пальцем перед лицом Брейера: – Она, под маской своей болезни, имеет право на все! »

«Но, профессор Ницше, вы же сами говорили о том, что власть, сила – это важные вещи. В силу своего положения я имел власть. Она ждала от меня помощи. Я знал о ее уязвимости, знал, что она очень любила отца, может быть, слишком сильно, и что причиной ее болезни стала его смерть. Я также знал, что она перенесла на меня всю силу любви, которую испытывала к нему, и я воспользовался этим. Я хотел, чтобы она любила меня. Знаете, какими были ее последние слова, обращенные ко мне? Сказав ей, что передаю ее другому врачу, я собрался уходить, и она прокричала мне вслед: «Вы всегда будете моим единственным мужчиной! Никто и никогда не займет ваше место! » Ужасные слова! Это говорит о том, какую глубокую рану я нанес ей. Но ужаснее всего было то, что эти слова доставили мне удовольствие! Мне нравилось, что она осознавала мою власть над ней! Теперь вы видите, что я оставил ее побежденной. Искалеченной. Я с таким же успехом мог бы связать ее и изувечить ей ноги! »

«И что же случилось с этой несчастной со времени вашей последней встречи? » – поинтересовался Ницше.

«Ее перевели в другой санаторий, в Круцлинген. Большинство старых симптомов вернулись – колебания настроения, утренняя утрата родного языка, боль, совладать с которой мог только морфий, к которому она пристрастилась. И еще один интересный момент: врач, который работал с ней в этом санатории, влюбился в нее, отказался от работы с ней и предложил ей руку и сердце! »

«О, видите, история повторяется, но уже с другим доктором! »

«Я знаю только то, что меня убивает мысль о том, что рядом с Бертой был другой мужчина. Будьте добры, включите в ваш список еще и пункт „ревность“: это одна из самых болезненных моих проблем. Меня преследуют видения: они разговаривают, прикасаются друг к другу, даже занимаются любовью. Эти образы причиняют мне сильнейшую боль, я продолжаю мучить себя. Вы понимаете меня? Приходилось ли вам когда-нибудь ревновать так сильно? »

Этот вопрос стал поворотным пунктом беседы. Сначала Брейер был предельно откровенен с Ницше, чтобы подать ему пример, надеясь подвести его к ответной откровенности. Но вскоре процесс самораскрытия полностью поглотил его. Но Брейер ничем не рисковал: Ницше, будучи уверенным в том, что он исполняет роль его консультанта, дал ему клятву о сохранении конфиденциальности.

Это было новое ощущение для Брейера: он никогда и ни с кем не был так откровенен. Был, конечно, еще Макс, но, общаясь с Максом, он заботился о том, чтобы сохранить лицо, и был крайне осторожен в выборе слов. Даже с Евой Бергер он всегда был начеку, стараясь не выглядеть перед ней стариком, из которого сыплется песок, скрывая от нее сомнения, нерешительность, то есть все то, что делает взрослого мужчину слабым и отяжелевшим в глазах молодой и привлекательной женщины.

Но когда он начал рассказывать о том, как ревнует Берту к ее новому доктору, Брейер снова стал прежде всего врачом, который лечит Ницше. Он не сказал ни слова неправды, ведь действительно ходили слухи о Берте и новом докторе, и он действительно мучился ревностью, но свои чувства он представил в сильно преувеличенном виде, пытаясь подготовить почву для ответной откровенности со стороны Ницше. Потому что Ницше наверняка испытывал ревность, будучи вовлеченным в «пифагорейские» отношения с Лу Саломе и Полем Рэ.

Но его стратегия оказалась безуспешной. По крайней мере Ницше не выказывал ни малейших признаков какого-то особого интереса к этой теме. Он лишь кивал головой, листал блокнот и просматривал записи. Наступила тишина. Мужчины смотрели на догорающий огонь. Потом Брейер достал из кармана свои массивные золотые часы – подарок отца. На обратной стороне была выгравирована надпись: «Сыну моему, Йозефу. Неси дух моего духа в будущее». Он взглянул на Ницше. Отражалась ли в этих усталых глазах надежда на приближение конца разговора? Пора было уходить.

«Профессор Ницше, общение с вами идет мне на пользу. Но я несу и ответственность за вас, и, сдается мне, я прописал вам отдых, чтобы предотвратить очередной приступ мигрени, а теперь вот нарушаю свое же предписание, заставляя вас так долго слушать меня. И еще: я помню, как вы описывали мне свой обычный день, в котором присутствовала лишь незначительная часть контактов с другими людьми. Не кажется ли вам, что это слишком большая доза общения для одного раза? Я говорю не только о том, что слишком долго вам пришлось непривычно много говорить и слушать, но о том, что вам пришлось принять слишком большую дозу чужой личной жизни? »

«Наш договор требует от меня такого же честного ответа, доктор Брейер, и я солгал бы, не согласившись с вами. Да, сегодня мы проделали огромную работу, и я устал. – С этими словами Ницше откинулся на спинку стула. – Но вы не правы в том, что касается передозировки вашей личной жизни. Я тоже учусь у вас. Именно это я имел в виду, когда говорил о том, что пришло время учиться общаться с окружающими, а мне надо начинать с нуля! »

Брейер встал и потянулся за пальто. Ницше окликнул его: «Еще один комментарий под занавес. Вы много говорили о втором пункте нашего списка: „погруженность в чужеродные мысли“. Может, за сегодняшний день мы разобрались с этой категорией, так как теперь я понимаю, как эти недостойные мысли захватывают власть над вашим сознанием. Но, как бы то ни было, это ваши мысли, и это ваше сознание. Хотелось бы знать, какую выгоду вы получаете, позволяя им появляться, или, скажу даже больше, заставляя их появляться».

Брейер, одна рука в рукаве пальто, замер: «Заставляя их появляться? Я не знаю. Я могу сказать только одно: я вижу это по-другому. Мне кажется, что это происходит со мной. Ваше заявление о том, что я заставляю их появляться – как это сказать? – не имеет для меня эмоционального смысла».

«Мы должны найти способ найти этот смысл. – Ницше встал и проводил Брейера до дверей. – Давайте проведем мысленный эксперимент. В качестве подготовки к нашей завтрашней встрече, будьте добры, подумайте над таким вопросом: если бы вы не думали об этом, о чем бы вы думали? »

ВЫДЕРЖКИ ИЗ ЗАМЕТОК ДОКТОРА БРЕЙЕРА В ИСТОРИИ БОЛЕЗНИ УДО МЮЛЛЕРА,

5 ДЕКАБРЯ 1882 ГОДА

Великолепное начало! Мы многого достигли. Он составил список моих проблем и планирует каждый раз рассматривать по одной из них. Хорошо. Пусть он считает, что именно этим мы и занимаемся. Чтобы помочь ему довериться мне, я сегодня содрал с себя кожу. Он не последовал моему примеру, но всему свое время. Разумеется, он был поражен, изумлен моей откровенностью.

У меня появилась интересная тактическая идея! Я опишу его ситуацию, только главным героем сделаю себя. Потом он будет давать мне консультации и, таким образом, будет консультировать сам себя. Так, например, я смогу помочь ему проработать его треугольник с Лу Соломе и Полем Рэ, если попрошу его помочь мне разобраться с моим треугольником – я, Берта и ее новый доктор. Он настолько скрытен, что это может оказаться единственным способом помочь ему. Возможно, ему никогда не хватит откровенности, чтобы прямо попросить о помощи.

У него оригинальный склад ума. Я не могу прогнозировать его ответы. Возможно, Лу Саломе права и ему суждено стать великим философом. Да, если только он будет держаться подальше от рассуждений о людях! В большинстве аспектов человеческих взаимоотношений он полнейший профан. Но когда речь заходит о женщинах, он становится варваром, почти теряет человеческий облик. Не важно, что это за женщина, не важно, что за ситуация, – его ответ предельно предсказуем: женщина – интриганка и хищница. Точно так же можно предсказать и его совет в отношении женщин: вините их во всем, карайте их! Ах да, еще одно: держитесь от них подальше!

Что касается сексуального влечения: знакомо ли ему вообще это чувство? Или он видит в женщинах слишком большую опасность? Он должен испытывать страсть. Но куда она девается? Она подавляется, что порождает давление, которое рано или поздно приведет к взрыву? А не это ли причина его мигрени, думаю я.

ВЫДЕРЖКИ ИЗ ЗАПИСЕЙ ФРИДРИХА НИЦШЕ ПО ДЕЛУ ДОКТОРА БРЕЙЕРА,

9-14 ДЕКАБРЯ 1882 ГОДА

Список растет. К моим шести пунктам доктор Брейер добавил еще пять:

7. Восприятие брака, самой жизни как ловушки.

8. Отчужденность в отношениях с женой.

9. Сожаление об отказе от сексуальной «жертвы», предложенной Евой.

10. Чрезмерная озабоченность мнением о нем других врачей.

11. Ревность: Берта и другой мужчина.

Закончится ли когда-нибудь этот список? Будет ли каждый новый день добавлять к нему все новые и новые проблемы? Как мне объяснить ему, что эти проблемы требуют к себе внимания с той только целью, чтобы отвлечь его от того, что он не желает видеть? Маловажные проблемы разрастаются в его мозгу до невероятных размеров. Они когда-нибудь сгноят его тело. Когда он собрался уходить сегодня, я спросил его, о чем бы он стал думать, если бы не был ослеплен мелочами. Так я показал ему путь. Пойдет ли он по нему?

В нем удивительным образом сочетаются ум и слепота, откровенность и неискренность. Отдает ли он себе отчет в этой своей неискренности? Он говорит, я помогаю ему. Он хвалит меня. Неужели он не знает, как я ненавижу подачки? Неужели он не знает, что подачки раздирают мою кожу и лишают меня сна? Или он один из тех, кто только притворяется, что отдает, – только для того, чтобы выманить ответный дар? От меня он этого не получит. Или он один из тех, кто чтит почтение? Или он хочет найти меня, а не себя? Я ничего не должен давать ему! Когда другу нужно отдохнуть, нужно предложить ему жесткую койку!

Он обаятелен, способен на сочувствие. Берегись! В отношении некоторых вещей он поставил себе высокий стандарт, но внутренности свои в этом убедить не смог. Когда речь заходит о женщинах, он почти теряет человеческий облик. Какая трагедия – барахтаться в этих нечистотах! Я знаю, что это такое: полезно оглянуться назад и увидеть, через что мне пришлось пройти.

Самое большое дерево достигает наивысших высот и уходит корнями в темноту, даже во зло; но оно не тянется вверх и не стремится вниз. Животная похоть истачивает его силы – и его разум. Его разрывают на части три женщины, и он благодарен им. Он лижет их окровавленные клыки.

Одна из них окутывает его мускусным облаком и делает вид, что готова на самопожертвование. Она предлагает ему «дар» рабства – его рабства.

Другая мучает его. Она притворяется слабой, чтобы прижиматься к нему при ходьбе. Она притворяется спящей, чтобы положить голову на его мужское достоинство, а устав от этих мелких уколов, она подвергает его публичному унижению. Когда игра прекращается, она идет дальше и отрабатывает свои приемчики на следующей жертве. А он не видит этого. Он любит ее, несмотря ни на что. Что бы она ни делала, он списывает это на ее болезнь и продолжает любить ее.

Третья женщина взяла его в вечное рабство. Но мне она нравится больше двух остальных. Она, по крайней мере, не пытается скрыть свои когти!

ПИСЬМО ФРИДРИХА НИЦШЕ, АДРЕСОВАННОЕ ЛУ САЛОМЕ.

Декабрь 1882 года

Дорогая моя Лу,

…Я был твоим лучшим адвокатом, но и самым безжалостным судьей! Я требую, чтобы ты судила себя сама и сама же назначила наказание… Я принял решение, еще в Орта, что открою тебе всю мою философию. О, ты даже не представляешь себе, что это было за решение: я думал, что лучшего подарка быть не может…

Тогда я считал тебя видением, воплощением моего земного идеала. Прошу, заметь: у меня ужасное зрение!

Я уверен, никто не думает о тебе лучше, но и хуже о тебе никто не думает.

Если бы я создавал тебя, я наделил бы тебя более крепким здоровьем и еще много чем, что гораздо более ценно… и, наверное, чуть большей любовью ко мне (хотя как раз это наименее важно). То же самое и в отношении друга Рэ. Ни ему, ни тебе я не смогу ни единым словом обмолвиться о том, что происходит у меня в сердце. Сдается мне, вы не имеете ни малейшего представления о том, что я хочу, но я задыхаюсь в этом вынужденном безмолвии, ведь я люблю вас обоих.

Ф. Н.

ГЛАВА 15

ПОСЛЕ ПЕРВОГО сеанса Брейер уделил Ницше лишь пару минут своего рабочего времени: он сделал запись в карте Удо Мюллера, вкратце проинструктировал медсестер относительно его мигрени и позже, в своем кабинете, написал более субъективный отчет в блокноте – точной копии того, что использовал для своих заметок Ницше.

Но в течение последующих двадцати четырех часов Ницше заполонил собой большую часть нерабочего времени – времени, украденного у других пациентов, у Матильды, у его детей, но сильнее всего пострадал сон. Брейеру удавалось урвать лишь несколько часов беспокойного сна, наполненного яркими сновидениями, в первые часы ночи.

Ему снилось, что они с Ницше разговаривают в комнате без стен; возможно, это были театральные декорации. Рабочие, проходящие мимо них, слушали, о чем они говорят. Сама комната казалась временной, словно ее вот-вот разберут и унесут.

Второй сон был таким: он сидит в ванной и открывает кран. Из крана хлынул поток насекомых, мелких деталей механизма; с крана свисали длинные мерзкие пряди слизи. Детали механизма вызывали у него недоумение. Слизь и насекомые вызывали отвращение.

В три часа утра он проснулся от своего повторяющегося кошмара: дрожащая земля, поиск Берты, расползающаяся под его ногами почва. Он провалился под землю, пролетев сорок футов вниз, прежде чем приземлиться на белой плите с нечитаемой надписью.

Брейер лежал без сна, прислушиваясь к своему колотящемуся сердцу. Он пытался успокоиться, решая интеллектуальные задачи. Сначала он задался вопросом, почему то, что кажется веселым и доброжелательным в двенадцать часов пополудни, источает страх в три утра. Не почувствовав желаемого облегчения, он попробовал отвлечься другим способом, пытаясь вспомнить, что он рассказал Ницше сегодня. Но чем больше он вспоминал, тем сильнее нервничал. Не слишком ли много он сказал? Не оттолкнули ли его откровения Ницше? Что заставило его выложить все свои секреты о постыдных чувствах к Берте, к Еве? Тогда ему казалось, что он все делает правильно: полная откровенность казалась ему искуплением; теперь он сжимался от страха при одной мысли о том, что Ницше подумал о нем. Зная о пуританских воззрениях Ницше в вопросах отношений полов, он, тем не менее, заставил его разговаривать о сексе. Вероятно, намеренно. Может, под прикрытием личины пациента он хотел шокировать и оскорбить его. Но зачем?

Вскоре в поле зрения появилась обольстительница Берта, владычица его разума, разогнав все остальные мысли, требуя исключительного внимания к своей персоне. В эту ночь она была особенно сексуальна: Берта медленно и смущенно расстегивает больничную пижаму; обнаженная Берта входит в транс; Берта ласкает свою грудь, зовет его к себе; ее торчащий мягкий сосок заполняет его рот; Берта раздвигает ноги, шепча: «Возьми меня». Брейер дрожал, охваченный страстью; он даже собирался использовать Матильду для разрядки, но не мог даже думать об этой двойной игре, о том чувстве вины, которое охватывало его всякий раз, когда он пользовался ее телом, представляя на ее месте Берту. Он встал пораньше, чтобы освободиться от семени.

«Сдается мне, – обратился Брейер к Ницше несколькими часами позже, просматривая его карту, – герр Мюллер спал сегодня ночью намного лучше, чем доктор Брейер». Он рассказал Ницше о том, как провел эту ночь: беспокойный сон, страх, сны, наваждения, беспокойство по поводу излишней откровенности.

Ницше понимающе кивал головой, слушая повествование Брейера, и делал пометки в своем блокноте. «Как вы знаете, и мне знакомы такие ночи. Прошлой ночью после одного лишь грамма хлорала я проспал пять часов подряд – но такое бывает редко. Как и вы, во сне я давлюсь ночными страхами. Как и вы, я часто задавался вопросом, почему страхи правят по ночам. После двадцати лет размышлений на эту тему я пришел к выводу, что не ночь порождает страхи; скорее, они, как звезды, есть всегда, но сияние дня скрывает их из вида.

А сны, – продолжил Ницше, поднявшись с кровати и проследовав за Брейером к стульям у камина, – сны – это восхитительная тайна, которая молит нас разгадать ее. Я завидую вам: вы можете видеть сны. У меня почти никогда не получается запомнить свои сны. Я не могу согласиться со швейцарским врачом, который посоветовал мне не тратить время на размышления о снах, так как они представляют собой не что иное, как случайное сочетание отходов информации, ночные экскременты мозга. Он утверждал, что мозг очищается каждые двадцать четыре часа, испражняясь избытком дневных мыслей в сны! »

Ницше замолчал, читая свои записи относительно снов Брейера: «Ваш кошмар исключительно загадочен, но я могу утверждать, что два остальных сна родились под влиянием нашего вчерашнего разговора. Вы говорите, что беспокоились о своей излишней откровенности-и вам снится сон об открытой комнате без стен. А второй сон – кран, слизь и насекомые, – разве не перекликается он с вашей боязнью того, что вы слишком многое извлекли на свет божий из темноты? »

«Да, странно было наблюдать за тем, как мысль эта все сильнее и сильнее завладевала мной на протяжении этой ночи. Я боялся, что обидел вас, шокировал вас или вызвал отвращение. Меня волновало, что вы теперь думаете обо мне».

«Разве я не предсказал такую вашу реакцию? – Ницше сидел на стуле напротив Брейера, положив ногу на ногу и постукивая для особой выразительности карандашом по блокноту. – Я как раз боялся, что вы начнете беспокоиться о моих чувствах, и именно поэтому я настаивал, чтобы вы не рассказывали мне больше, чем необходимо для того, чтобы я смог понять, в чем дело. Я стараюсь помочь вам тянуться вверх, расти, а не заставляю вас слабеть, рассказывая мне о своих неудачах».

«Но, профессор Ницше, именно здесь мы с вами полностью расходимся в мнениях. Мы же с вами уже спорили об этом на прошлой неделе. Давайте на этот раз попробуем прийти к мирному соглашению. Я помню, как вы говорили о том, что все отношения должны рассматриваться через призму власти, я также читал об этом в ваших книгах. Так вот, я так не считаю. Я не соревнуюсь с вами, я совершенно не заинтересован в вашем поражении. Мне только нужна ваша помощь, чтобы вернуть себе контроль над своей жизнью. Мне кажется, что баланс силы в наших отношениях – проигравший, победитель – не имеет ровным счетом никакого значения».

«Тогда почему, доктор Брейер, вы стыдитесь того, что проявили передо мной слабость? »

«Не потому, что проиграл вам какое-то состязание! Кому это надо? У меня есть лишь одна причина для плохого настроения: я ценю ваше мнение о себе и боюсь, что после вчерашних грязных откровенностей я сильно упал в ваших глазах. Посмотрите в ваш список, – Брейер показал на блокнот Ницше. – Помните, там был пункт о ненависти к себе, кажется, под номером три. Я никому не показываю свое истинное „я“, потому что я слишком жалок. Я люблю себя еще меньше, потому что я оторван от людей. Если мне когда-нибудь удастся вырваться из этого порочного круга, я, должно быть, смогу быть откровенным с другими людьми! »

«Может быть, и так, но посмотрите сюда, – Ницше указал на пункт 10 в своем списке. – Здесь вы говорите о том, что вас слишком заботит, что думают о вас ваши коллеги. Я знаю многих людей, которые не любят себя и пытаются поправить положение, добиваясь хорошего к себе отношения окружающих. Добившись этого, они сами начинают хорошо к себе относиться. Но это не решает проблему, это подчинение авторитету другого. Вы должны принять себя – а не искать пути для достижения моего признания».

У Брейера голова пошла кругом. Он быстро соображал, отличался проницательностью и не привык к тому, чтобы его мнение постоянно оспаривали. Но он прекрасно осознавал нецелесообразность ведения рациональных дискуссий с Ницше; он никогда не мог переспорить его или убедить его в чем-то, что противоречило его мнению. Брейер пришел к выводу, что импульсивное, иррациональное поведение – оптимальный вариант в этой ситуации

«Нет, нет, нет! Поверьте мне, профессор Ницше, может, это и правда, но на меня это не подействует! Я знаю только то, что нуждаюсь в вашем признании. Вы правы: следует стремиться к независимости от мнения окружающих, но путь к достижению этой цели – я говорю не о вас, а о себе - лежит через осознание того, что я не выхожу за рамки приличий. Мне необходимо, чтобы я мог рассказать все о себе другому человеку и понять, что и я тоже… просто человек».

Задумавшись на мгновение, он добавил: «Человеческое, слишком человеческое».

Услышав название своей книги, Ницше расплылся в улыбке: «Туше, доктор Брейер! Как можно спорить с этой удачной фразой? Теперь я могу понять ваши чувства, но по-прежнему мне не ясно, какое отношение они имеют к нашей процедуре? »

Здесь Брейер осторожно выбирал слова. «Я тоже не понимаю. Но я знаю, что я должен научиться расслабляться. Мне не нравится постоянно думать о том, что мне нужно тщательно выбирать, что рассказывать вам, а что нет. Я расскажу вам один случай из реальной жизни, который может иметь отношение к нашей проблеме. Я разговаривал со своим шурином Максом. Я никогда не был особенно близок с Максом, потому что считал его психологически невосприимчивым. Но мои отношения с женой испортились настолько, что мне было необходимо поговорить об этом с кем-нибудь. Я пытался завести об этом разговор с Максом, но мне было настолько стыдно, что я понял – мне трудно продолжать этот разговор. Тогда Макс, чего я, признаться, от него не ожидал, рассказал мне о своих проблемах такого же характера. Эта его откровенность каким-то образом развязала мне руки, и мы с ним впервые за все время нашего знакомства смогли поговорить на личные темы. Мне это так помогло! »

«Когда вы говорите о том, что вам это помогло, – немедленно встрял Ницше, – значит ли это, что ваше отчаяние ушло? Или улучшились ваши отношения с женой? Или ваш разговор возымел немедленное очищающее действие? »

Ах! Брейер понял, что попался. Если он скажет, что ему действительно помог разговор с Максом, Ницше спросит, зачем же ему нужен его совет. Осторожнее, осторожнее.

«Я не знаю, что я хотел этим сказать. Я знаю только то, что мне стало лучше. Что той ночью я не лежал без сна, съеживаясь от стыда. И с тех пор мне кажется, что я стал более открытым, что теперь я готов к изучению себя».

Нет, не то, подумал Брейер. Может, просто прямая просьба будет более уместна?

«Я уверен, профессор Ницше, что мне будет легче честно рассказывать о себе, если у меня будет уверенность в том, что вы примете меня. Когда я говорю о своей любви-одержимости или ревности, мне будет легче, если я буду знать, что и вам знакомы эти чувства. Я, например, могу предположить, что вы считаете секс неприятным, а моя чрезмерная озабоченность сексом вызывает у вас глубокое неодобрение. Это действительно мешает мне откровенно рассказывать об этих моих гранях».

Повисла долгая пауза. Ницше, погрузившись в размышления, смотрел в потолок. Брейер ждал, ведь он так хорошо умел нагнетать напряжение. Он наделся, что Ницше наконец был близок к тому, чтобы рассказать что-нибудь о себе.

«Может, – отозвался наконец Ницше, – я недостаточно хорошо объяснил свою позицию. Скажите, вы уже получили заказанные вами книги от моего издателя? »

«Пока нет. А почему вы спрашиваете? Там есть моменты, относящиеся к нашей сегодняшней дискуссии? »

«Да, особенно в «Веселой науке». Там я пишу, что сексуальные отношения решительно ничем не отличаются от всех остальных разновидностей отношений и что они тоже связаны с борьбой за власть. Похоть, сексуальное желание есть по сути своей не что иное, как желание абсолютной власти над душой и телом другого человека».

«Звучит не особенно искренне. По крайней мере, для меня! »