ЗАХЛЕР. МИНЕРВА. Часть IV. Сделка. ЗАХЛЕР. АЛАНА РЕЙ

ЗАХЛЕР

Мы выдавали на‑ гора одну фотличную мелодию за другой – я, Мос и Перл, – встречаясь по два‑ три раза в неделю у нее дома. Отработав все свои старые риффы, мы стали брать за основу лукавые сэмплы Перл, и Москит нисколько не возражал против этого. С тех пор как образовалась настоящая группа – с барабанщицей, певицей и даже отдельными усилителями для Моса и меня, – до него, в конце концов, дошло, что сейчас не время для какой‑ то там конкуренции.

Что до него не доходило – это насколько Перл заводная и что она втюрилась в него.

Что касается последней части, я мог лишь качать головой. Проблема для Перл состояла в том, что она реально дала Мосу нечто очень важное: содрала с него скорлупу, показала способ получить все, чего он на самом деле хотел, помогла найти фокус, который самостоятельно он не мог обнаружить.

И этого он никогда ей не простит.

Для меня Перл по‑ прежнему оставалась исключительно горячей девушкой, но теперь я уже ничего не мог с этим поделать. И, по правде говоря, меня устраивало, как оно все идет. Мой лучший друг и самая глупая девушка в мире, в конце концов, прекратили сражаться, музыка фотличная, и Перл любит группу, а это означает, что я всегда буду при ней.

Я должен был понимать: когда все идет так хорошо, что‑ то вот‑ вот непременно случится.

Мы работали над Б‑ секцией одной из новых мелодий, которую назвали «Миллион стимулов для движения вперед». Она была необыкновенно сложная, и я, сколько ни старался, никак не мог сыграть ее. Мос на своем «Страте» показывал мне, как нужно, но по какой‑ то причине из‑ под моих пальцев все время выходило не то.

По крайней мере, пока не вмешалась Перл. Смахнув рассыпанные по постели футляры от CD‑ дисков и губную гармонику, она уселась рядом со мной, расстегнула ремень моей гитары и положила ее себе на колени.

– Дай‑ ка мне, Захлер, – сказала она. – И потом, словно это был сущий пустяк, сыграла мою часть.

Обычно сидеть так близко к ней всегда было очень глупо, но в тот момент я был слишком потрясен, чтобы оценить это.

– Понимаешь? – Ее пальцы только что не дымились, бегая по струнам. – На этом последнем куске нужно использовать мизинец.

Мос засмеялся.

– Он терпеть не может использовать мизинец. Говорит, этот палец у него умственно отсталый.

Я молчал, просто глядя, как она играет, и, кивая, точно слабоумный. Она безошибочно верно поняла, как заставить эту часть работать, и теперь, когда я увидел, как она это делает, мне показалось, что это даже не трудно. Когда Перл вернула мне гитару, я с первого раза сыграл как надо.

Она встала, отошла к своей клавиатуре и чем‑ то там занялась, а я снова и снова проигрывал отрывок, вбивая рифф себе в голову.

Я заговорил на эту тему позже, когда мы остались наедине с Москитом.

– Мос, ты видел, что произошло?

Поздним вечером мы бродили по Чайнатауну. Из ресторанных кухонь доносилось громыхание посуды, густой дым жарки стлался по узким улочкам, и хотя металлические двери рыбных магазинов были уже опущены, соленый запах потрохов все еще витал в воздухе.

Сейчас вечерами стало спокойно – с тех пор, как для пешеходов ввели комендантский час. Мы с Мосом, правда, всегда игнорировали его, так что казалось, будто город принадлежит исключительно нам.

– Видел что?

Моc изогнул шею, пытаясь заглянуть в проулок, мимо которого мы только что прошли.

– Нет, не здесь. – С того дня с моими псами я даже мельком не заглядывал в проулки. – У Перл. Когда она показала мне рифф.

Руки непроизвольно поднялись в гитарную позицию, пальцы запорхали; теперь эти движения намертво врезались в память. Жаль, слишком поздно, чтобы избавить от унижения.

– Тот, с которым у тебя были проблемы? Ну и что с ним?

– Ты видел, как Перл играла?

Он нахмурился, его пальцы тоже забегали по невидимым струнам.

– Так, как его нужно было играть.

Я застонал.

– Нет, Мос, не как она играла. То, что она вообще сыграла его, когда у меня возникли трудности!

– А‑ а‑ а…

Он подождал, когда мимо проехал мусоровоз, скрипя и треща. По какой‑ то причине к задней его части прицепились шесть парней вместо обычных двух‑ трех. Они настороженно разглядывали нас, пока мусоровоз не скрылся с глаз.

– Да, она чертовски хорошо это умеет. Ты не знал?

– Черт, нет. Когда она научилась?

– Задолго до того, как мы встретили ее. – Он рассмеялся. – Ты никогда не замечал, как движутся ее руки, когда она объясняет аккорды? – Его левая рука изогнулась в воздухе. – И я рассказывал тебе, что она узнала «Страт» одновременно со мной.

– Но…

– И все то, что лежит у нее в комнате: флейта, губные гармоники, ручные барабаны. Она играет на всем этом, Захлер.

Это правда, в комнате Перл много инструментов. И время от времени она берет один какой‑ нибудь и играет на нем, просто в виде прикола.

– Но я никогда не замечал никаких гитар.

Он пожал плечами.

– Она держит их под кроватью. Я думал, ты знаешь.

Я опустил взгляд и ударил ногой пожарный гидрант на обочине. Он лязгнул, и я отпрыгнул, вспомнив, что стараюсь больше не иметь дел с гидрантами.

– И это не беспокоит тебя?

– Беспокоит меня? С какой стати? Пока я играю на «Страте», пусть держит их хоть на чердаке.

– Да не в том дело. Тебя не беспокоит, что вроде бы я наш гитарист, хотя не играю на гитаре даже так хорошо, как наш клавишник?

– Ну и что? Она музыкальный гений.

Я застонал. Иногда Москит ведет себя как настоящий «тормоз».

– Ну, разве не логично, что нашим вторым гитаристом должен быть «музыкальный гений», а не я?

Он остановился и повернулся ко мне.

– Но, Захлер, это не поможет. Ты‑ то ведь не играешь на клавишах.

– А‑ а‑ а‑ а! Я не то имел в виду!

Мос вздохнул и вскинул руки.

– Послушай, Захлер, я знаю, она играет на гитаре лучше тебя. И понимает большой рифф лучше меня. И это относится ко всему остальному в музыке. Она, скорее всего, барабанит лучше многих барабанщиков… хотя вряд ли лучше Аланы Рей. Но, как я уже сказал, она музыкальный гений. Не расстраивайся. Мы с ней говорили о тебе, и у Перл уже есть план.

– Говорили обо мне? План?

– Конечно. У Перл всегда есть план – вот почему она босс. – Он улыбнулся. – Я покончил с этим. Почему бы тебе не сделать то же самое?

– Почему бы мне не покончить с этим? – Я стоял, тяжело дыша, сгибая и разгибая пальцы, сгорая от желания схватить кого‑ нибудь за горло и придушить. – Ты сам покончил с этим всего две недели назад, и то лишь потому, что балдеешь от этой ее обкуренной подруги!

Он вытаращился на меня, я на него. Это была одна из тех вещей, которые по‑ настоящему осознаешь, лишь когда выпалишь их. Однако сейчас я отчетливо понимал, что был прав. Единственная причина, почему Мос в последнее время вел себя так глупо, состояла в том, что Минерва включила у него в мозгу кнопку сброса.

Я уже говорил Мосу, что думаю о ней. Она наркоманка, или бывшая наркоманка, или вот‑ вот собиралась стать наркоманкой, и это были далеко не все скверные новости. Даже не считая того, как сильно она растревожила Алану Рей во время первой репетиции, эти ее темные очки и странное пение выглядели совершенно паранормально.

Я не говорю, что она плохая певица, просто мне нравятся песни со словами. И я предпочитаю держаться подальше от худых, бледных цыпочек с жилистыми руками.

– Мин не наркоманка, – сказал он.

– Правда? Откуда тебе это известно?

Он развел руками.

– А откуда тебе известно, что она наркоманка?

– Послушай, я не знаю, кто она такая. – Я прищурился. – Знаю лишь, что ее отпускают лишь на два часа в неделю! Вот почему мы репетируем в воскресенье утром. И вот почему эти двое тут же мчатся обратно в Бруклин. Потому что время кончается.

Мос нахмурился.

– По правде говоря, не знаю, с чем это связано. – Он повернулся и зашагал дальше с таким видом, как будто я только что вовсе и не орал на него. – Думаю, Перл предпочитает держать Минерву при себе. Они дружат с раннего детства, и Мин, типа… хрупкая.

Я фыркнул. Может, наркоманов и не трудно свалить с ног, но они уж какие угодно, только не хрупкие. Их души похожи на старые кожаные туфли на стальной подошве; и примерно то же можно сказать об их способности дружить.

Из рыбного магазина на другой стороне улицы на нас глазел крупный азиатский парень с бейсбольной битой в руке. Я помахал ему и улыбнулся. Он кивнул, отступил назад и выбросил полное ведро использованного льда, рассыпавшегося по асфальту и тут же начавшего таять. Кусочки льда поблескивали в свете уличных фонарей, и, наступая на них, я чувствовал, как они хрустят под ногами.

«Дурацкая Перл. Дурацкий Моc. Дурацкая гитара».

На фоне асфальта лед выглядел черным. Говорят, если черную воду очень быстро сунуть в морозильник, она не испарится, а замерзнет и получится черный лед. Конечно, никто никогда не объяснял, зачем вообще тебе такая штука может понадобиться в холодильнике. Идя следом за Мосом, я постарался обойти этот гидрант, хотя он и был прикрыт специальным колпаком, чтобы до него не могли добраться дети.

– Я должен еще кое‑ что тебе рассказать, – сказал Мос, тоже хрустя льдинками. – Но только ты никому больше об этом не говори.

– Замечательно, – пробормотал я, продолжая крушить лед. – Это как раз то, в чем нуждается наша группа, – новые секреты.

Мос так и не рассказал Перл, что платит Алане Рей, и мне, откуда берет для этого деньги. А теперь получается, что у них с Перл существуют какие‑ то тайные планы насчет меня…

– Мин дала мне свой номер телефона.

Я повернулся к нему. Он улыбался от уха до уха.

– Парень! Выходит, по‑ твоему, она и вправду горячая девчонка!

Он засмеялся и ногой подтолкнул ко мне блестящий град льдинок.

– Захлер, дай‑ ка я объясню тебе кое‑ что. Минерва не горячая девчонка. Она гораздо, гораздо больше этого. Она плазменное ружье мощностью пятьдесят тысяч вольт. Она реактивный двигатель.

Я закрыл глаза и застонал. Если Мос так отзывается о девушке, это конец. Его одержимость похожа на бесконечно проигрываемое в мозгу эпическое гитарное соло, скользящий гитарный рифф, лишенный всякой логики.

– Она блестящая. Рок‑ звезда. Поэтому, конечно, немного странная. – Он вздохнул. – Но да, ты прав. Вот кто ведет себя отчасти странно – Перл…

Нужно было прямо тут же объяснить ему, в чем дело, но в тот момент меня занимала лишь эта гитарная история – и мне было глубоко плевать на то, что происходит между Мосом и Перл. Они могли, по крайней мере, сказать мне, что я ничтожество, а не думать так за моей спиной и не строить планы.

Я открыл глаза.

– Ты это серьезно о плазменном ружье? И о реактивном двигателе?

– Да, парень. Она по‑ настоящему крутая.

Если Мос решил все испортить… Что же, это не моя вина.

– Когда она дала тебе свой телефон?

– В позапрошлое воскресенье.

– Десять дней назад? – Я закатил глаза. – И тебе не кажется, что нужно что‑ то сделать с ним?

Он сглотнул, покачиваясь на ногах.

– Должен признаться, это было сделано немного странно. Она дала мне номер, когда Перл не могла этого видеть, и сказала, чтобы я позвонил как‑ нибудь рано‑ рано утром. В строго определенное время. И даже сверила свои часы с моими.

– Ну, она странная, это для нас не новость.

– Да, нужно позвонить ей.

Он двинулся дальше, слегка подергиваясь, типа как Алана Рей перед репетициями.

Я вздохнул, чувствуя себя еще более жалким. Я только что подтолкнул Моса к странной цыпочке‑ наркоманке, в которую он втрескался, но даже это не заставило меня почувствовать себя лучше. Я остановился около ряда мусорных баков. У двери ресторанной кухни, вспрыгнул на край одного из них и уселся, болтая ногами и ударяя пятками по металлическому боку.

– Кстати, какое отношение все это имеет к игре Перл на гитаре? – спросил Мос.

– Не помню. Знаю лишь, что меня от этого воротит. В смысле, что хорошего в том, чтобы быть третьестепенным гитаристом в группе? Или, может, Минерва тоже играет на гитаре? А?

Он засмеялся, подпрыгнул и сел рядом со мной.

– Послушай, Захлер. Ты важен для группы. Ты даешь нам энергию.

– Что, типа щенка?

– Помнишь первый день? Если бы тебя там не было, мы с Перл не продержались бы и десяти минут.

– И что теперь? Вы уже оставили все это позади. Значит, и я вам больше не нужен. – Я с хмурым видом посмотрел на него. – Так что там за план у Перл?

– Ну, она считает, что по‑ настоящему это не новый звук – иметь больше одной гитары.

– Ох!

Горло у меня перехватило, ноги перестали качаться, замерев посреди движения. Мне конец.

– Перл собиралась сама тебе сказать, но, думаю, я должен сделать это сейчас. Штука в том… ммм… в общем, мы хотим, чтобы ты играл бас.

– Что?!!

– Нам нужна бас‑ гитара. И у нас такая группа, что, стоит ввести нового человека, все рухнет. – Он покачал головой. – В смысле, не хотелось бы мне какому‑ то новичку растолковывать насчет Аланы Рей, – Закончил он совсем еле слышно: – Или насчет Мин, если уж на то пошло.

Я ударил пяткой по металлу. Бум!

– Но, Мос, я провел последние шесть лет, играя на гитаре.

– Захлер, ты провел последние шесть лет, играя на гитаре, как будто это бас. – Пальцы у него задергались. – Ты не замечал, что все отрывки, которые я писал для тебя, на нижней части четырех струн и практически без аккордов? Ты можешь переключиться на бас за пять минут. Я бы и сам посоветовал тебе это уже давным‑ давно, вот только у нас не было бас‑ гитары.

– Но, Мос, у нас ведь и сейчас ее нет.

– Есть. У Перл под кроватью.

Я вскрикнул и обеими пятками ударил по отозвавшемуся гулким звоном металлу.

– Разве это не означает, что она и на ней играет? Причем, скорее всего, лучше меня, учитывая, что я и держал‑ то такую в руках один‑ единственный раз – в магазине музыкальных инструментов?

– Насчет этого можешь не волноваться. – Он улыбнулся и протянул ко мне ладонь с растопыренными пальцами. – Давай.

Я уставился на его руку.

– Что давай?

– Приложи свою руку к моей.

Я нахмурился, но сделал, как он сказал. Мои пальцы почти на дюйм выступали над пальцами Моса. Большие, толстые, неуклюжие.

– Bay! – воскликнул он. – Фотлично! Тебе нужно как‑ нибудь помериться с Перл. У нее совсем крошечные ручки.

– Правда?

Я вспомнил, как играл на бас‑ гитаре в тот раз в магазине, ударял по струнам, толстым, словно стальные черви. Между ладами были целые мили.

– Ага. Она даже не сможет обхватить левой рукой гриф.

Я посмотрел на свои большие, толстые, фотличные пальцы и засмеялся.

– Не может даже удержать бас‑ гитару! Наш музыкальный гений.

«The Needs» [40]

MOC

Это было странно – ждать точно до часа ночи.

Я всегда ненавидел часы и расписания, но это ощущалось по‑ другому – немного похоже на чувство, которое я испытал перед тем, как об улицу передо мной разбился телевизор. Моя внутренняя магия вопила, что вот‑ вот должно что‑ то произойти.

Как будто я и так не знал этого.

Я сидел на кухне с выключенным светом и широко распахнутым окном, в которое вливалась прохлада позднего сентября. Квартира родителей находится на шестом этаже, и всю оставшуюся ночь жар будет просачиваться вверх от остальной части дома, как будто мы жили на крышке пароварки. Старый холодильник негромко гудел, иногда мощно порыкивая в усилиях сохранить пиво холодным, а молоко не прокисшим. Время от времени с улицы доносилось завывание сирен и потрескивание статики полицейских раций.

Тьма жужжала вокруг, кожу покалывало, пальцы перемещались по струнам не подключенного к розетке «Стратокастера», извлекая из них негромкие звуки. Я представлял себе, что слышу усиленную мелодию, и поверх нее звучит голос Мин.

Вся эта история со звонком в час не имела никакого смысла. Минерва сказала что‑ то о том, что это для того, чтобы не разбудить ее родителей, но если проблема в них, зачем звонить посреди ночи?

Может, ее папа и мама религиозные фанатики типа таких, которые запрещают ей разговаривать с мальчиками по телефону? И именно поэтому она покидает дом только в воскресенье утром? Может, они считают, что Перл водит ее в церковь?

А что? По‑ моему, идеально. Если репетиции – наша церковь, то Минерва – верховная жрица.

Я заскользил пальцем по самой низкой струне, издавая звук летящего к земле крошечного самолета. Это всегда меня напрягало – звонить девушке первый раз, даже нормальной девушке с нормальными родителями. Даже такой, которая не выпевает святые таинства под мою игру на гитаре.

Минерва передала мне номер своего телефона, когда никто этого не видел, и прошептала инструкции. Она понимала, что это плохо, и я тоже – типа того сорта вещей, от которых распадаются группы. Неправильность всего этого окружала меня во тьме, словно облако москитов, парящих на расстоянии дюйма от кожи и готовых укусить.

И час ночи, до которого пятнадцать минут назад, казалось, была еще целая вечность, уже почти наступил…

Я положил «Страт» на кухонный стол, снял со стены телефон и вытащил бумажку с номером, которую она дала мне. Почерк у нее был неряшливый, почти как у Захлера, бумага смялась за десять дней пребывания в кармане вместе с ключами, монетами и гитарными медиаторами.

Я медленно набирал номер, говоря себе, что все не в счет, пока я не наберу последнюю цифру. В конце концов, уже были ночи, когда я заходил почти так же далеко, но потом останавливался.

На этот раз за пять секунд до часа я довел заклинание до конца.

Она сняла трубку еще до звонка.

– О‑ ох, только не долгий гудок, – негромко сказала она, и поначалу ее слова показались мне лишенными всякого смысла.

– Минерва?

– Ты в конце концов решился, Мосси, – прошептала она.

Я облизнул губы, которые ощущались сухими и грубыми, как пережженный тост.

– Да, решился.

– Я тут сидела и ждала десять ночей подряд.

– Ох! Прости, что так долго.

Оказывается, я тоже шептал, хотя комната моих родителей на другом конце квартиры.

– Это было совсем неплохо. Каждую ночь ровно в час я снимала трубку, и… – Она вздохнула. – В ответ лишь «у‑ у‑ у‑ у».

– А‑ а, долгий гудок.

Я откашлялся, не зная, что сказать.

– Долгий гудок вместо тебя.

Теперь она перестала шептать и говорила, как пела: низкий, рокочущий звук, перекрывающий гудение холодильника и шум проезжающих по улице автомобилей.

Я протянул руку к «Страту» и дернул открытую струну.

– У твоего телефона есть звонок?

– Да, есть, – Я услышал далекое звяканье на ее конце, как будто она ударила что‑ то. – Но он звонит в комнате моих родителей и внизу. Предполагается, что только Перл и Лус знают этот номер.

– Не слишком приятно.

Интересно, кто такая Лус? Еще одна подруга?

– И хуже всего – Лус убрала все мои номера.

– Убрала твои номера? Ты имеешь в виду, она унесла твою телефонную книжку?

Минерва захихикала.

– Нет, глупенький Мос. Маленькие кнопочки с цифрами. Я не могу набрать никакой номер.

– Дерьмо! Правда?

Что такое с ее родителями? И с Лус, кем бы она ни была?

– Вонючий телефон! – Снова негромкое звяканье. – Вот я и сижу здесь каждую ночь, ожидая и надеясь, что ты позвонишь. Хочу, чтобы ты позвонил, но вся на нервах, потому что боюсь – вдруг короткий звонок все же прорвется. Снимаю трубку ровно в час и слышу лишь «у‑ у‑ у‑ у»… словно какая‑ то жуткая пчела.

– Еще раз прости. – Я поерзал в кресле, вспоминая, как в час ночи таращился на собственный телефон, желая, чтобы у меня хватило мужества позвонить. – Ну, теперь мы с тобой разговариваем.

– Ммм… Это тоже аппетитно. В конце концов, мы с тобой разговариваем, и никого нет рядом.

– Да, это круто. – Горло пересохло, и неправильность всего этого ощущалась сейчас, словно зуд по всему телу. Припомнилось, как, будучи малышом, я прятался в шкафу, приятно взволнованный, но одновременно охваченный страхом, что кто‑ нибудь может открыть дверцу. – Могу я задать тебе вопрос, Мин?

– Конечно. Спрашивай о чем угодно теперь, когда никто нас не слышит.

– Ну… да. – Внезапно холодильник замолчал, и я оказался в тишине. И наверно, поэтому невольно понизил голос. – Насчет того, что вы с Перл уходите раньше. Дело же не в уроках испанского, правда?

Она тихонько рассмеялась.

– Нет. Нам нужно вернуться до того, как Лус поймет, что мы уходили.

– Опять эта Лус! – Я заметил, что пальцы правой руки, обмотанные телефонным шнуром, стали белые и бескровные, и начал разматывать его. – Это вроде бы испанское имя?

– Оно означает «свет». «Да будет Лус».

– Значит, она твоя учительница испанского. Или что‑ то в этом роде.

– Si. Y un problema grande. [41]

Даже я оказался в состоянии понять эту испанскую фразу. Лус – большая проблема. Но кто она такая? Няня? Домашняя учительница с религиозным уклоном? Психиатр?

– О чем ты думаешь?

Я поерзал в кресле, снова почувствовал зуд на коже.

– О тебе.

– Ммм… – промурлыкала она. – О том, не сумасшедшая ли я? Или, может, плохая?

Я сглотнул.

– Нет. Но я на самом деле не знаю тебя, если не считать репетиций.

– Думаю, ты знаешь меня, Мосси. Вот почему я хотела, чтобы ты позвонил. Потому что ты из тех, кто понимает.

– Ммм… Понимаю?

– Да. Просто закрой глаза.

Я так и сделал, а она начала еле слышно напевать. Я представил себе, как она поет на репетиции, увлекая меня за собой. Фрагменты ее песен эхом отдавались в голове. Возникло ощущение, будто меня уносит куда‑ то.

Она замолчала, но я по‑ прежнему слышал ее дыхание.

– Где ты берешь слова, Мин, для наших песен?

Она негромко рассмеялась.

– Внизу.

– Типа, из глубин своего сознания или что‑ то в этом роде?

– Нет, глупенький, – прошептала она. – «Внизу» значит «из‑ под моего дома».

– Правда? – Глаза у меня были закрыты, и казалось, что она совсем рядом, шепчет мне на ухо. – Ты пишешь у себя в подвале?

– Поначалу так и было – когда мне позволяли спускаться туда. У меня был жар, и я чувствовала, что под домом что‑ то есть. Что‑ то грохочущее.

– Ну да. – Я кивнул. – Понимаю, что ты имеешь в виду. Когда ты поешь, я чувствую что‑ то типа… под нами.

– Что‑ то в земле. – Сейчас ее дыхание участилось. – Видишь? Ты понимаешь.

– Иногда возникает чувство, будто моя музыка просто наполняет воздух вокруг. Но ты утягиваешь ее вниз, привязываешь к чему‑ то реальному.

– Ммм… Это реальнее, чем ты думаешь. – Какое‑ то время я слышал лишь ее дыхание. – Хочешь больше, Мос?

Я сглотнул.

– Как тебя понимать?

– Хочешь… больше? Я могу дать тебе все остальное. Пока ты попробовал на вкус только крошечную частичку.

Я открыл глаза. Внезапно тьма на кухне стала пронизывающей.

– Частичку чего?

– Того, что имею я. Приезжай, и я покажу тебе.

Стол, казалось, дрожит: это сердце колотилось в кончиках пальцев.

– Приезжать… прямо сейчас?

– Да, Мосси. Приезжай и спаси меня и Зомби.

– Зомби?

– Это мой не‑ мертвый раб.

Я сглотнул.

– Правда?

Она еле слышно усмехнулась.

– И его дыхание пахнет кошачьей едой.

– О‑ о‑ о… – Я медленно выдохнул. – И еще у Зомби есть усы?

– Да, и он тоже понимает. Но… Мос?

– Что?

– Я голодна.

Я засмеялся. Глядя на ее худобу, никогда бы не подумал, что Минерва может чувствовать себя голодной. На репетициях она ела много вяленого мяса, но я полагал, что это ради голоса.

– Ты хочешь отойти и поесть? Я подожду.

Сейчас мне хотелось минуту‑ другую посидеть здесь в тишине, просто чтобы прийти в себя. Просто чтобы расцарапать себя всего.

– Не могу.

– Почему?

– Видишь ли, на двери в мою комнату вонючий запор. Снаружи.

Я удивился, по‑ настоящему удивился.

– Типа, родители запирают тебя на ночь?

– И днем тоже. Потому что я прежде была больна.

Я снова закрыл глаза. Кокон неправильности вокруг меня стал плотнее, наполняя комнату негромким гудением.

– Именно поэтому ты должен прийти и спасти меня, – продолжала она. – Чтобы я смогла выйти и показать тебе все.

Я прикусил губу.

– Но ты живешь в… Бруклине?

Она застонала.

– Не будь занудой. Просто поезжай подземкой. Всего‑ то полчаса.

Всего‑ то полчаса. Плюс неизвестно сколько ждать, пока придет поезд; может, час. Но не вечность же – я пока не боялся подземки.

И если я не увижусь с ней, сколько времени проворочаюсь без сна, один в своей комнате? Тысячу часов как минимум.

Всякий раз, увидев, как она поет, и, почувствовав, как ее песни проникают в руки, управляя моей игрой, в тот день я ложился спать с ее голосом, эхом отдающимся в сознании. И каждый раз воображал, как еду следом за ней в Бруклин. И вот теперь она сама приглашает меня.

Если я скажу «нет», зуд под кожей никогда не уймется.

– Здесь все спят, – сказала она. – И я могу показать тебе, откуда приходит моя музыка.

– Ладно, Мин. Я приеду. – Я встал, словно прямо сейчас собирался выйти за дверь, но голова у меня закружилась, и я снова сел. – Но как ты выйдешь наружу?

– Ты спасешь меня. Это легко. Перл каждый раз делает это.

– Что, я должен вскарабкаться к твоему окну или как?

– Нет, глупенький. Просто поднимись по лестнице. – Она засмеялась. – Но сначала ты должен найти магический ключ…

«Love Bites» [42]

МИНЕРВА

Мосси не было целую вечность.

Я принарядилась, и это убивало меня – сидеть за столом и таращиться на себя в зеркало. Зомби расхаживал туда и обратно; звяканье моих сережек подсказало ему, что мы собираемся выйти.

– Теперь уже недолго, – негромко сказала я.

В животе у меня урчало.

Мысль о том, что Мос приедет, нарушила равновесие внутри – голодная тварь пробудилась от сна, в который ее загнала Лус. Я уже сжевала весь свой аварийный запас вяленого мяса, стараясь не думать о запахе Моса. Таком сильном, таком аппетитном.

Я положила в рот кусок кожуры бекона, и ее жир обволок горло. Зомби тут же примчался и требовательно замяукал, так что я дала ему облизать пальцы.

– Скоро сможешь пойти поиграть со своими маленькими друзьями.

Я взглянула на часы: больше двух. Вонючий Мос. Что, если он пошел на попятный? Я хотела спуститься ближе к земле. Пение – это замечательно, но мне нужно почувствовать землю кончиками пальцев, ощутить запах и вкус того, что скрывалось внизу.

Мне нужно было узнать больше, чтобы слова в моих блокнотах обрели плоть.

В животе снова заурчало, и у меня возникло странное чувство, которого я давно не испытывала. Типа как было до появления Лус – что‑ то… нечеловеческое. Нехорошо.

«Не смей есть Мосси», – подумала я и оторвала зубок чеснока.

Он был совсем свежий, что, по словам Лус, лучше всего, тонкая кожица все еще с прожилками розово‑ фиолетового. Я расколола его зубами; вкус был острый, обжигающий, как свежая кровь цыпленка. Запах с дыханием проник в легкие, и нервы немного успокоились.

– Это научит тебя, – прошептала я, обращаясь к голодной твари внутри, отпила большой глоток из бутылки текилы, которую Перл украдкой пронесла сюда, и прополоскала рот.

Не хотелось, чтобы от меня странно пахло. В ясности своего чесночного кайфа я надела черные очки и посмотрела в зеркало, спрашивая себя, куда я направлюсь сегодня ночью.

Некоторые вещи типа чаев и настоек Лус делали меня лучше, более скучной и здравомыслящей. Другие, типа пения с группой Перл, вытаскивали изнутри меня изумительного зверя и взывали к огромным созданиям под землей. Это было все то же старое балансирование – как далеко можно зайти с мальчиками, со спиртным, с походами в опасные места, – но многократно усиленное, до такой степени, что сама земля содрогалась.

Я пока не была уверена, что именно собираюсь дать Мосу. Обе половины меня страстно хотели увести его под землю, но я чувствовала, что у них разные идеи насчет того, что делать с ним там.

Я сгрызла еще один зубок чеснока и прополоскала рот еще одним глотком текилы, просто на всякий случай.

Ступени скрипнули… Мос.

Я встала, подошла к двери и приложила к ней ухо. Он был еще в самом низу и медленно поднимался. Мой жаждущий слух слышал все, что происходило в доме: сердцебиение Макса в соседней комнате, низкий ровный храп папы; мама уже не читала в постели – я не слышала перевертывания страниц. Тишина, если не считать медленных, осторожных шагов на лестнице и шороха остывающего дома.

Зомби выписывал восьмерки вокруг моих ног.

– Не мурлычь, – прошипела я. – Мама может услышать.

Я прижалась к двери щекой, сунула нос в трещину. Принюхалась.

Но не почувствовала запаха Моса – он был еще слишком далеко внизу. Я принялась считать удары сердца, дошла до тысячи, прижала ладони к двери, надавила на нее и застонала. Даже блестящая Перл поднималась по лестнице не так медленно.

В конце концов, он добрался до верхнего этажа, и я почувствовала его запах, нервный и неуверенный.

И голод.

Я улыбнулась.

Когда он отодвигал засов, легкая вибрация прошла через дерево в мою жаждущую кожу.

Я отступила на шаг, испытывая головокружение. Быть спасенной прекрасно, но в тысячу раз лучше, когда это делает Мосси.

Дверь приоткрылась совсем чуть‑ чуть.

– Мин?

До меня донесся запах дыхания аппетитного Моса.

Я не отвечала, просто стояла за дверью, чувствуя тепло Зомби у ног. Казалось, сам воздух звенит и трепещет.

Дверь еще немного приоткрылась.

– Минерва?

– М‑ о‑ о‑ ос, – пропела я.

– Господи!

Его лицо появилось в щели, сияющее в свете свечи; на нем с невероятной скоростью сменяли друг друга самые разные выражения.

Я протянула руку, погладила его по щеке и лизнула собственные пальцы. Судя по вкусу, Мосси сильно нервничал.

Он прошел в комнату, беззвучно затворил дверь и закрыл глаза.

– Господи, Мин! Тут чертовски трескучие ступени.

Я засмеялась. Его куртка была застегнута не доверху, я просунула под нее руку и прижала ладонь к его груди. Сердце билось просто восхитительно. Если бы он не дышал так тяжело, я могла бы расслышать, как струится по жилам теплая кровь.

«Выбрось из головы эти грязные мысли», – выбранила я себя.

– Ты приехал.

Он открыл глаза. Улыбка облегчения заставила его лицо сиять еще ярче.

– Да.

Я вытащила руку из теплого гнездышка его куртки.

– Никто не слышал тебя. Расслабься.

Мосси кивнул, но не расслабился нисколько. Выражение его лица читалось, как открытая книга: напряжение трансформировалось в возбужденное волнение. Пальцы дрожали, глаза округлились при виде моего облегающего черного платья и туфель на высоких каблуках.

– Ты принарядилась.

Я улыбнулась.

– Ну, мы идем в не совсем обычное место, знаешь ли.

Он растерянно оглядел себя: футболка под кожаной курткой, джинсы.

– Я не думал… В смысле, сейчас же два утра.

– Ш‑ ш‑ ш, Мос. Ты выглядишь великолепно. – Я наклонилась и подхватила Зомби. – Пошли. Нас ждут чертовски трескучие ступени.

– Ладно… И кот с нами?

Я вздохнула. Почему все всегда бросают на Зомби удивленные взгляды? Он никогда не сует нос в их дела. У него свои занятия, свои любимые местечки. Зомби тоже нуждается в спасении. И он понимает. Если бы Зомби мог говорить, он рассказал бы нам, что надвигается.

Но ничего этого я, конечно, говорить не стала. Сказала лишь:

– Его ждет свидание с деревом.

– А‑ а…

Мос улыбнулся и неслышно открыл дверь.

Сейчас, в отсутствие вонючего солнца, снаружи было гораздо лучше.

В прекрасном мягком звездном свете я видела мертвые листья на земле и посверкивающую в траве паутину, в которой плясали пойманные насекомые. Воздух был влажный, насыщенный запахами и звуками.

Я опустила Зомби и проводила его взглядом, когда он заскользил между грудами блестящих пластиковых мешков. В темноте горы мусора оживали, это чувствовалось в тянущемся глубоко изнутри ветерке.

Я приложила руку к одному мешку, почувствовала его прохладу и гладкость. От него пахло, как в моей комнате, как от моей ночной одежды, как от чего‑ то общего для меня и Зомби. Реагируя на мое присутствие, небольшие сотрясения внутри груды усилились.

– Семья, – пробормотала я, ощущая наше родство всем своим существом.

– Ну да, твоя семья. – Мос с нервным видом оглянулся на мой дом, как будто опасался, что на крыльце вот‑ вот вспыхнет свет и появится папа с дробовиком в руках. – Куда мы идем?

От запаха его беспокойства голод внутри меня снова забил ключом, и я пожалела, что не прихватила с собой чеснока. Взяла Моса за руку и потянула его по улице.

– Туда, где я смогу показать тебе что‑ то очень важное.

– Хорошо.

Он, словно в трансе, следовал за мной. У первого перекрестка, однако, я в замешательстве замедлила шаги.

Я выросла на этой улице, но за последние два месяца все здесь изменилось. Это был какой‑ то новый мир – множество запахов, рассыпанных в воздухе звуков и территориальных границ. Старые карты у меня в голове теперь не годились, уличные знаки сбивали с толку.

– Как пройти к станции метро, Мос?

– Мы поедем куда‑ то подземкой? Сейчас, типа, два тридцать.

– Нам не нужно на поезд. Просто помоги мне вспомнить. – Я сжала его руку, глядя в широко распахнутые, жаждущие глаза. – Некоторое время меня держали взаперти, ты же знаешь.

– А, да. – Он взволнованно сглотнул. – Конечно. Вон туда.

Я последовала за ним. Знакомые приметы местности проступали сквозь новую реальность – пустой участок земли на расстоянии одного квартала, живой от мечущихся по нему крошечных фигурок; мой старый детский сад, качели на игровой площадке скрипят под ветром; лучший ливанский ресторан в Бруклине. Его мусор, тоже шевелящийся и как будто живой, пах прогорклым медом и турецким горохом.

«Лус украла у меня все это», – подумала я.

Она хотела излечить меня от новых ощущений, держать взаперти от этого роскошного, полутемного мира. С каждым шагом я узнавала больше… Во мне еще осталось достаточно безумия, чтобы понимать.

Мос привел меня к станции метро, и я потянула его ко входу на лестницу, с головокружительным ощущением ликования впитывая подземный шум – типа как когда меня пронизывала la musica. Зверь грохотал, радостно извиваясь внутри меня.

– Но я думал, мы не…

– Мы не поедем на поезде, – сказала я. – Это просто путь напрямик.

– Путь напрямик? – недоверчиво переспросил он.

– То, чего ты хочешь, можно получить только под землей, Мосси. Но поверь, тебе это понравится на вкус.

Он удивленно вытаращился, но потом кивнул. Я улыбнулась и, прикрыв глаза, потянула его вниз, в свет флуоресцентных ламп. Его пульс трепетал под моей рукой.

С каждым шагом притяжение становилось все сильнее.

Мос тоже чувствовал его, как будто воздействие этого притяжения проникало сквозь мою кожу в его – электрический ток желания. Или, может, он чувствовал исходящий от меня запах – здесь, под землей, я просто источала его, зверь внутри меня подскакивал, вопя, что он почти свободен. Что бы ни было здесь, внизу, оно разорвало сдерживающие меня путы Лус. Я взволнованно провела языком по зубам.

«Не смей… есть… Мосси».

Однако остановиться и не идти вперед я не могла.

Позади меня Мос тяжело дышал, его глаза блестели, точно мокрое стекло. Когда я спрыгнула с платформы на рельсы, он не сказал ни слова, просто остановился на мгновение, а потом сделал то же самое. Его губы налились кровью, сердце пульсировало в горле. Я могла бы взять его прямо сейчас, но знала, что чем дальше мы зайдем, тем лучше будет. И потянула его во тьму туннеля.

Гравий хрустел под ногами, повсюду, издавая острый запах, бегали крошечные создания. Мои друзья, моя семья.

Потом я подошвами почувствовала дрожь… Опасность.

Мос заставил меня остановиться. Он тоже что‑ то почувствовал.

– Дерьмо! Это поезд?

Опустившись на колени, я приложила руку к рельсу.

– Осторожней! Он…

– Не бойся, Мос. – Я взмахнула свободной рукой. – Вон тот электрический. Этот просто чтобы слушать…

Гладкий, холодный металл под моей ладонью подрагивал, но не от приближения поезда. Все вокруг нас содрогалось: гравий, железные балки, осветительные лампы на шнурах. Сама земля сотрясалась от страха.

Призывая меня к борьбе – la lucha. [43] И Моса тоже.

И внезапно я поняла то, что лекарства Лус скрыли от меня, и что я лишь мельком ощущала в своих песнях. Это создание под землей, это создание, заставляющее землю содрогаться, было нашим врагом.

И зверь внутри меня был создан для того, чтобы сражаться с ним.

– Мы должны быть осторожны. Он рядом.

Мос шумно втянул носом воздух.

– Я слышал это, Мин, на репетициях. В твоей музыке.

– Умненький Мосси.

Он покачал головой.

– Но почему это имеет… запах?

– Потому что оно имеет тело. Оно реально и очень опасно. И, по‑ моему, прямо сейчас нам не стоит встречаться с ним, поэтому тс‑ с‑ с…

Я потащила его дальше в туннель, к следу, оставленному этим старым врагом, – самое подходящее место, чтобы вдохнуть жизнь в зверя внутри меня.

По мере нашего приближения я ощущала, как рвутся остальные путы Лус, как соблазны, и клубки, и споры зверя растекаются по моему организму. В конце концов, я поняла, как это работает. Здесь, внизу, зверь внутри меня вовсе не хотел съесть Мосси, он хотел дальнейшего распространения себя.

Каким‑ то образом старый враг сделал его… сексуально озабоченным.

Вскоре обнаружилась дыра, изжеванная, разрушенная земля, типа раны в боку туннеля, измазанная черными выделениями врага, которые он использовал, чтобы растапливать землю. Древний враг был огромен, осознала я, достаточно велик, чтобы проделывать собственные ходы, хотя ему нравилось свободно двигаться по туннелям подземки.

Я затащила Моса в эту каменную дыру и прижала к осыпающемуся краю, крепко удерживая за плечи, чтобы он не мог вырваться.

Его зрачки были черны, как беззвездное небо.

– Мин…

– Ш‑ ш‑ ш…

Я приложила ухо к стене туннеля и прислушалась. Враг удалялся, и по мере того как его воздействие ослабевало, мой голод рос. Зубы жаждали разорвать Моса на клочки, насытить голод так как это не могла сделать никакая цыплячья кровь…

– Я должна дать тебе это прямо сейчас, – сказала я.

– Что «это»? …

– Мосси… – Я накрыла ладонью его рот. – Вот какая штука: если мы и дальше будем разговаривать, думаю, я съем тебя.

Его глаза стали как блюдца.

Я убрала руку, наклонилась вперед, накрыла его губы своими, и зверь внутри взорвался. Он силился проникнуть через мою кожу, через каждую пору, насыщал собой мой пот, мою слюну, мою кровь, пропитывал каждую клеточку.

Зарази Моса, зарази его.

Поцелуй длился долгие мгновения, и по окончании его я была опустошена.

Отодвинувшись от Моса, я посмотрела в его блестящие глаза. Он задыхался, прекрасный, зараженный. Чувство облегчения охватило меня, и я снова поцеловала его, на этот раз нежнее, окончательно уверившись, что он в безопасности. На этот раз благоразумие победило безумие.

После первого поцелуя голодный зверь внутри меня не хотел пожирать своего нового воина, который пригодится в его борьбе. Теперь он был Удовлетворен.

Но я… Для меня это было только начало.

«Foreign Objects» [44]

ПЕРЛ

Специально на этот случай я купила новое платье и всякую разную косметику. Волосы перекрасила, постригла, высушила и уложила с гелем. И теперь стояла в ванной комнате перед зеркалом, осторожно держа на кончике пальца контактные линзы. Мать просто пылала от возбуждения.

– Ты сможешь, Перл.

Она торчала у меня за спиной, тоже вся из себя нарядная.

– Это не вопрос. – Я посмотрела на контактные линзы, похожие на крошечные шарики света: пугающее, жуткое мерцание. – Вопрос в том, хочу ли я этого.

– Не глупи, дорогая. Ты сказала, что сегодня вечером хочешь выглядеть как можно лучше.

Надо же было сморозить такую глупость! Мама ужас как возбудилась.

Миллион лет назад, когда ей было семнадцать, она в качестве старомодной дебютантки отправилась на вечеринку. Фотографии до сих пор сохранились. И мы по‑ прежнему в Нью‑ Йорке, не имеет значения, какие горы мусора вокруг и как опасно на улицах, потому что именно здесь и бывают вечеринки. Она, видимо, надеялась, что это станет началом новой эры Прелестной Перл – больше никаких голубых джинсов, очков и музыкальных групп.

– Я могу пойти туда просто без очков. Ну не буду ничего толком видеть, какая разница?

– Чушь! Контакт глаза в глаза очень важен для того впечатления, которое ты производишь. И я не хочу, чтобы ты натыкалась на предметы искусства.

– Она фотограф, мама. По традиции фотографии развешивают на стенах; «наткнуться» на них невозможно.

Типично для матери. Обычно именно ее всегда приглашают на такие мероприятия, но она никогда не дает себе труда сходить в Интернет, узнать хоть что‑ нибудь о художнике. И это можно рассматривать как удачу, надо полагать. Взгляд на список приглашенных обнаружил бы подлинную причину того, почему я захотела пойти.

– Хватит увиливать, Перл. Я знаю, ты сможешь.

– Откуда тебе это известно, мама?

– Потому что я ношу контактные линзы и то же самое всегда делал твой отец. У тебя это в генах!

– Замечательно! Очень вам признательна за гены, требующие тыкать пальцем в глаз. Не говоря уж о генах плохого зрения.

Я посмотрела на крошечные линзы, уже почти высохшие и выглядевшие бритвенно‑ острыми на кончике пальца. И представила себе всех своих пещерных предков, запихивающих в глаза камни, прутья и даже не помышляющих о том, какая расплата за это ждет тысячу последующих поколений и, в частности, меня, которой требуется выглядеть хорошо на открытии арт‑ галереи.

– Ладно, парни, это ради вас.

Я сделала глубокий вдох и как можно шире раскрыла левый глаз. Когда палец приближался к нему, маленький прозрачный диск все рос и рос, пока не заслонил все, растворившись в приступе мигания.

– Она там? – спросила мать.

– Откуда, черт возьми, мне знать? Открывая то один глаз, то другой, я, прищурившись, смотрела на себя в зеркало.

Расплывчатая Перл, ясно различимая Перл, расплывчатая Перл, ясно различимая Перл…

– Думаю, она на месте.

– Видишь? – сказала мать. – Пара пустяков.

– Может, и один пустяк. Все, отправляемся.

Я ссыпала новую косметику в новенькую, с иголочки, сумочку; ее серебристая цепочка мягко мерцала в «расплывчатом» глазе.

Мать нахмурилась.

– А как же вторая?

Я снова по очереди зажмурила глаза – расплывчатая мать, ясно различимая мать – и пожала плечами.

– Извини, мама. Для этого у меня явно не хватает генов.

Хватит и половины – пока я могу распознавать лица.

На улице Элвис устроил целый спектакль по поводу моего нового облика. Делал вид, что не узнает, пытался вогнать меня в краску. Чем старше я становлюсь, тем больше он прикладывает усилий, чтобы я чувствовала себя десятилетней. В последнее время ему это катастрофически хорошо удается.

Странно, однако, что ко времени нашего прибытия в галерею я чувствовала себя на все двадцать пять. Когда Элвис распахнул для меня дверцу, не было никаких камер, но зато обнаружился парень с пюпитром и наушниками, а другие любители искусства проносились в дверь, оставив своих телохранителей на улице. Толпа внутри щебетала и позвякивала… в этом было что‑ то почти театральное.

Что бы ни происходило, в Нью‑ Йорке по‑ прежнему открывались галереи, и цивилизация по‑ прежнему успешно отбивалась, и я была здесь, в костюме и в образе. Готовая очаровывать.

Внутри галереи первая хитрость состояла в том, чтобы отделаться от мамы. Она демонстрировала меня своим друзьям, все они покорно не узнавали меня, а потом изумленно открывали рты, действуя точно по сценарию Элвиса. Вскоре мама переключилась на беседы с незнакомцами, роняя комментарий «Это моя дочь» и явно желая услышать в ответ удивленное «Неужели не сестра? »

И она еще удивляется, почему я терпеть не могу наряжаться.

В конце концов, однако, я сумела сойти с ее орбиты под тем неубедительным предлогом, что, знаете ли, хочу посмотреть предметы искусства. Когда я отходила, ее пальцы на мгновение задержались на моем плече, еще раз напоминая всем, что я ее дочь.

Я устремилась прямиком к столу с шампанским, ряды и колонны которого яростно пузырились. И улыбнулась, довольная. Открытый бар: где еще представитель фирмы звукозаписи может болтаться на открытии галереи?

Я взяла бокал и принялась слоняться около стола, орлиным взглядом (одного глаза) выискивая лицо, которое скачала сегодня утром в Интернете. Моя ловушка была полностью расставлена. Все мелодии записаны, я восхитительно одета и стою в самом подходящем месте. Оставалось только ждать.

Итак, я ждала…

Двадцать минут спустя мой энтузиазм пошел на убыль.

Никакой ищущий таланты представитель фирмы звукозаписи не материализовался, бокал опустел, новые туфли жали. Вокруг гудела вечеринка, игнорируя меня вместе с моим коротким черным платьем, типа, для них я «пустое место». Теперь пузырьки шампанского неприятно лопались у меня в голове.

Мне всегда хотелось понять, как так получилось, что единственной целью жизни матери было ходить на вечеринки, пусть даже весь мир вокруг нее рушился. В конце концов «Google» подсказал мне ответ: целью ее существования было затащить меня на эту вечеринку. Астор Михаэле, самый фотличный искатель талантов в звукозаписывающей компании «Красные крысы», был также самым крупным коллекционером фотографических работ. Это он открыл новый звук, записал «Зомби феникс» и «Армию Морганы» – не крупные коммерческие группы, но дерзкие и свежие вроде нашей.

Это был прекрасный случай – типа того, который свел меня и Моса. И конечно, он был предопределен календарем встреч матери. Однако, взяв второй бокал, расхаживая в толпе, косясь на две сотни расплывающихся лиц и не узнавая никого, я начала рассматривать ужасную возможность: а что, если судьба подшутила надо мной?

Что, если Астора Михаэлса нет в городе? Или он выискивает группы в каком‑ нибудь неизвестном клубе, а не здесь? Что, если «Google» солгал мне? Все мои усилия сегодняшнего вечера могут пойти прахом – фактически жизнь моей матери может пойти прахом…

Я стояла там, испытывая головокружение, глядя в полупустой стакан и осознавая нечто равно пугающее: ген шампанского был еще одним, который мать не передала мне. Может, оттого, что в глазах у меня все наполовину расплывалось, или из‑ за несмолкающего гудения безразличной толпы вокруг, но я почувствовала, что реальность распадается и смешивается, словно в миксере.

Требовалось срочно привести себя в чувство.

Ну, я вдохнула побольше воздуха и пробилась сквозь толпу туда, где висели фотографии. Они были огромные, все изображали кризис санитарии: блестящие горы пластиковых мешков, бастующие мусорщики, полчища крыс. Драматичные, по‑ своему прекрасные фотографии, почти в натуральную величину, как будто вы вот‑ вот войдете в них. Невольно возникал вопрос, зачем тебе это дерьмо на стене, если ты и так видишь его повсюду?

Толпа, похоже, придерживалась того же мнения Люди толпились в центре комнаты, подальше от зрелища распада. У стен было всего несколько человек, мрачных и отстраненных, словно студенты‑ первокурсники на вечеринке выпускников.

«Бедные любители искусства», – подумала я.

И потом, под воздействием внезапно пробудившегося гена шампанского, меня озарило: я поняла, где скрывается Астор Михаэле.

Он был здесь не ради вечеринки, он был здесь ради искусства и находился среди этих «первокурсников».

Я начала кружить по комнате, не обращая внимания на тех людей, которые тусовались посреди комнаты и выглядели вполне на своем месте, все такие довольные и крутые. Я искала одиноких гостей, неудачников этого мира всеобщего веселья.

И на полпути я заметила его уголком глаза – хорошего глаза, по счастью. Он очарованно разглядывал огромную фотографию храма, построенного санитарно‑ гигиеническими работниками в Бронксе: воздетые в молитве руки, кресты и черепа (опять! ) должны были обеспечить защиту на их нелегком пути.

Чтобы успокоиться, я сделала большой глоток шампанского; в голове зазвучали наши мелодии.

«Что я слышу? О, просто новая нестандартная группа».

Я сунула руку в новую сумочку и нащупала на самом дне аудиоплеер. Его наушники перепутались с косметикой, гелем для волос и миллионом других вещей, которые в обычных обстоятельствах я никогда не ношу в сумке. С трудом распутав этот клубок, я ухитрилась вытащить плеер и надеть наушники. Но где же шейный ремешок? Я заглянула в бездонную глубину сумочки и в ужасе осознала, что забыла его.

Я мысленно вернулась к часам, проведенным в магазине «Apple» в поисках подходящего ремешка: тонкой черной полоски кожи с блестящим металлическим УКВ‑ разъемом. Внутренним взором я видела его – все еще в упаковке, лежащим на моей постели среди всякого прочего барахла.

И конечно, у этого тупого платья для коктейлей, как и у всех тупых платьев для коктейлей, не было карманов. Просто таскать плеер в руке – это будет выглядеть слишком очевидно, а наушники с уходящими в сумочку проводами испортят то впечатление молодой стильной модницы, которое я хотела производить. Которая говорит что‑ то вроде: «Нет, их еще не записывали. Просто все знают о них».

Я зажмурилась, стараясь сосредоточиться.

Существовало единственное место, куда можно было деть плеер.

Я отпила шампанского, включила плеер и положила его в ложбинку на груди. Он идеально подошел – такой теплый, такой приятный. В самом деле, теплый – я опустила взгляд и осознала, что, шаря в сумке, включила подсветку экрана.

Обрамленные черным бархатом платья, мои груди мерцали голубым.

Учитывая, что шампанское ударило мне в голову, это выглядело, типа, круто. Может, это и не Тадж‑ Махал вкуса, но наверняка привлечет внимание нужного мне человека.

Я подошла ближе.

«На каком языке она поет? Похоже, вообще на каком‑ то несуществующем».

На плеере были записаны наши четыре лучшие песни – длинные, напряженные, которые Минерва сплела с чистыми, простыми мелодиями Моса, Алана Рей разбила на тысячи сверкающих форм, и все это на басовой «подкладке» Захлера. По мере того как я подходила ближе, пузырьки в моей крови начали синхронизироваться с музыкой, а шаги соответствовать ритму. Я была вся такая крутая, на своем месте, семнадцатилетняя, полная очарования – мечта любой компании звукозаписи во плоти.

Мир начал смещаться вокруг, примерно так же, как когда мы играем, пальцы задвигались над невидимой клавиатурой. Огромные фотографии скользили мимо плеча, галактика глаз котов и крыс мелькала на моей расплывчатой стороне.

«Как они называются? Не думаю, что у них уже есть название…»

К тому времени, когда я добралась до Астора Михаэлса, вращая остаток шампанского на дне бокала, я была крутая, хищная и уверенная в себе – олицетворение нашей музыки.

Он повернулся и посмотрел на меня, проследив взглядом белые шнуры, тянущиеся от ушей до мерцающей ложбинки между грудями. Отражая мягкий голубой свет, его взгляд на мгновение вспыхнул.

Потом Астор Михаэле улыбнулся мне, и зубы у него оказались остроконечные, в сто раз острее, чем у Минервы…

Все мелодии выскочили из головы, я стянула наушники и дрожащими руками протянула их ему.

– Вы должны послушать это, – сказала я. – Просто паранормальное дерьмо.

Часть IV

Сделка

Примерно семьсот лет назад болезнь, покончившая с Римской империей, вернулась.

Человечество уже встало на дурной путь. Китай только что пережил жестокую гражданскую войну, Европа перенесла разрушительный голод, и надвигался небольшой ледниковый период. По всему миру температура падала, зерновые погибали, и все страны нищали. То немногое, что осталось, сгорало в горниле войн.

И тут в Азии появился неумолимый, смертоносный мор. В некоторых китайских провинциях погибали девятнадцать из каждых двадцати человек. Болезнь перекинулась в Европу, где убила треть населения. Самая интенсивная часть этой вспышки продолжалось всего пять лет, но в целом в мире умерли 100 миллионов человек.

Историки высказывали предположение, что эта Черная смерть была бубонной чумой и ее бактерии распространяли крысы. Однако тут обнаружилось явное несоответствие: слишком много людей умирало слишком быстро. Поэтому некоторые считали, что это могла быть новая форма сибирской язвы, передающаяся от животных к человеку. Другие полагали, что это вирус типа того, который вызывает болезнь Эбола, внезапно эволюционировавший, начавший переноситься по воздуху, распространившийся по миру через рукопожатия, кашель и потом исчезнувший.

Но чем на самом деле была эта Черная смерть, откуда пришла и почему так быстро исчезла?

Держите глаза открытыми – и поймете.

Магнитофонные записи Ночного Мэра: 313–314

«Anonymous 4» [45]

ЗАХЛЕР

Офис студии звукозаписи «Красные крысы» выглядел фотлично. Может, это и не самая крупная студия в мире – «Красные крысы» независимая организация, – но они имели в полном своем распоряжении старый городской дом в Ист‑ Твентис. Вводя нас внутрь, Астор Михаэле сообщил, что когда‑ то здесь жила самая богатая нью‑ йоркская семья. Нижний этаж все еще напоминал банковское помещение: антикварные медные ограждения вокруг конторки консьержа, двери из твердого дуба, толщиной со словарь.

Здесь стояла целая очередь ребят, дожидающихся возможности лично вручить свои компакт‑ диски и резюме. В основном они были одеты как для сцены: глаза подведены черным, ногти тоже черные, рваная одежда и «могавки». [46] Все до одного стремились выглядеть глупо, но широко распахнутыми глазами провожали нас пятерых, которых проводили внутрь, за медное ограждение. Меня посетило странное озарение: «Мы – рок‑ звезды, а они нет».

Я всегда знал, что Перл приведет нас куда надо, но не думал, что это произойдет так быстро. Не чувствовал готовности к этому, в особенности учитывая, что всего неделю играл на новом инструменте.

Однако Перл было не остановить. Она даже умудрилась договориться с родителями Минервы, и они отпустили ее в Манхэттен в будний день. Предполагалось, что они отправились покупать Минерве новые наряды, и это как‑ то было связано с ее днем рождения.

Мы протопали по лестнице в подвал, где располагался личный офис Астора Михаэлса, представляющий собой стальной куб старого сейфа, из тех, куда можно было входить, и освещенный лишь мерцанием экрана компьютера. Комната была размером с гараж на одну машину, вдоль стен тянулись ряды вполне современных сейфов для хранения ценностей. Металлическая дверь в фут толщиной выглядела такой тяжелой, что казалось, ее не сдвинуть с места – кстати, я надеялся, что так оно и есть. Если бы кто‑ то закрыл ее, я начал бы вопить.

На стенах висели огромные фотографии – претендующие на художественность изображения заваленных мусором проулков, хлещущей черной воды и крыс.

Да, крыс. И это было не самое странное в том, что касалось Астора Михаэлса.

Наш новый агент часто облизывал губы и, улыбаясь, никогда не показывал зубов. Он не снимал солнцезащитные очки, пока мы не спустились вниз, в темноту, и как только снял их, я возжелал, чтобы он нацепил их снова. Слишком большие были у него глаза, слишком надолго их взгляд задерживался на трех девушках, в особенности на Минерве.

От этого бросало в дрожь, но, надо полагать, если вы агент студии звукозаписи, то можете положить глаз на любую девушку, на какую пожелаете. И если уж на то пошло, не имело значения, нравился мне этот мужик или нет. Нас запишут.

Ну, почти. Перл сказала, что ее адвокат изучает контракт. Да‑ да, все так и было – она сказала «мой адвокат» тем же тоном, каким сказала бы «мой садовник», или «мой водитель», или «мой Дом в Коннектикуте». Типа, адвокат – это что‑ то, что ты держишь в выдвижном ящике наряду с АА‑ батарейками и запасными ключами от дома.

– Через несколько минут мы поднимемся наверх, – сказал Астор Михаэле. – Рынок умирает от желания заполучить вас. Они, конечно, любят музыку, но хотят удостовериться, что вы действительно имеете это.

«Что еще за " это"? » – чуть не спросил я.

Но потом посчитал, что если вы имеете это, то, скорее всего, у вас не возникнет необходимости спрашивать, что это такое, что бы оно ни значило, и, значит, нужно держать язык за зубами.

– Нам нужно как‑ то принарядиться? – спросила Перл.

Что не имело никакого смысла, поскольку она выглядела фотменно в своем плотно облегающем черном платье, с тонкой, украшенной бриллиантами цепочкой, туго обхватывающей шею. Жаль только, что теперь она не носит очки, отчего выглядит не такой умной и начальственной.

Тем не менее, смотрелась она изумительно.

Астор Михаэле только отмахнулся.

– Просто будьте самими собой.

«Что, если сегодня я превращусь в большой потный комок нервов? » – хотелось мне спросить, но это было из той же серии, что расспрашивать про «это».

Мы поднялись по лестнице, где группа людей со стрижкой за шестьсот долларов каждый сидели вокруг стола, по форме и размерам похожего на длинный, закругленный бассейн. Перл, естественно, взяла команду на себя. Она рассказала о тех, кто оказал на нас «влияние», называя группы, о которых я никогда не слышал, только видел их компакт‑ диски на ее постели.

Минерва сидела во главе стола, сияя и впитывая все комплименты в свой адрес. Она, очевидно, имела это – сейчас даже я видел это как отражение в глазах представителей рынка. С тех пор как Минерва и Мос стали тайно встречаться, ее облик наркоманки медленно изменялся, превращаясь во что‑ то другое – то ли менее, то ли более устрашающее, я не мог точно сказать.

Однако стриженые «съели» все это.

Мос, казалось, произвел на них впечатление, типа, он тоже имел это. Как будто Минерва передала это ему. В последнее время он выглядел более значительно, глаза излучали уверенность и совершенно новый тип голода, которого я не понимал.

Вот еще странность: становясь все меньше похожей на наркоманку, Минерва, казалось, подталкивала Моса в прямо противоположном направлении, так, что практически мы с ним даже как бы разошлись.

Я и Алана Рей помалкивали, типа, как и положено ритмической группе. В конце концов, теперь я басист, а мы много не болтаем.

Через какое‑ то время мы снова спустились в сейф, а стриженые остались наверху обсуждать нас. Астор Михаэле сказал, что мы проделали хорошую работу, а потом выдал нам фотличные новости:

– Мы хотим, чтобы вы поучаствовали в выступлении. Четыре группы «Красных крыс» в маленьком клубе, который мы снимаем. – Он облизнул губы. – Через две недели. Надеюсь, это не слишком скоро.

– Скоро – это хорошо, – сказала Перл.

Наверно, это было умно с ее стороны, но на меня нахлынула волна паники. Еще две воскресные репетиции с новым инструментом – этого казалось недостаточно. Я, конечно, упражнялся четыре часа каждый день, но это совсем не то, что играть с группой. Большие басовые струны все еще ощущались неподатливыми под моими пальцами – все равно, что в перчатках играть.

– Правда, существует одна проблема, – продолжал Астор Михаэле. – Афиши мы печатаем завтра утром. И рекламу тоже.

– Дерьмо! – Перл откашлялась. – А у нас все еще нет названия.

– Мы собирались этим заняться, – выпалил я. – Но все как‑ то не было времени.

– Не можем достигнуть общего согласия, – проворчал Мос.

Перл рядом со мной беспокойно заерзала на большой кожаной кушетке Астора Михаэлса.

– Может, мы будем просто «Особые гости» или что‑ то в этом роде?

Он покачал головой, губы разошлись, и на мгновение стали видны зубы.

– Афиши и реклама стоят денег, Перл. Деньги будут потрачены впустую, если на них нет вашего названия.

– Да, наверно, вы правы.

Она оглядела нас.

– Вот что мы сделаем, – сказал Астор Михаэле. – Я схожу на ланч, а вы пока обсудите этот вопрос. Вернусь через час, и вы сообщите мне название, полностью согласованное между всеми вами. Не список, не предположения или идеи: одно название, идеальное или нет.

Перл сглотнула.

– А если нет?

Он пожал плечами.

– Тогда сделка не состоится.

– Что? – Перл широко распахнула глаза. – Никакого выступления?

– Вообще ничего. – Астор Михаэле встал и направился к выходу. – Если вы впятером не в состоянии договориться о названии, то как, интересно, вы будете гастролировать вместе? Как вообще вас можно будет записать? Как могут «Красные крысы» выполнять свои обязательства перед вами на протяжении пяти лет, если вы не в состоянии согласовать одно простое название? – Он стоял в дверном проеме, надевая темные очки на смеющиеся, слишком большие глаза. – Так что если вы не согласуете что‑ нибудь идеальное, сделки не будет.

– Но… это же не взаправду? – спросила Перл.

– Взаправду. У вас есть час. – Астор Михаэле взглянул на часы. – Неплохая мотивация?

Некоторое время мы сидели в молчании, увеличенные фотографии крыс таращились на нас. В комнате витало чувство вины, как если бы мы вместе совершили какое‑ то ужасное преступление.

– Может, это такая ирония? – спросила Алана Рей.

– Ммм… Не думаю, – ответила Перл.

– Дерьмо! – сказал Мос – Что будем делать?

Перл, внезапно рассердившись, повернулась к нам с Мосом.

– Я знала, что мы должны придумать название, пока нас было трое, еще на первой репетиции. Теперь все гораздо сложнее!

– Эй, послушай! – Я вскинул руки. – В тот день я предложил, чтобы мы назвали себя «Б‑ секции». Чем плохо? – Мос и Перл просто неотрывно смотрели на меня в упор. – Что? Не помните? «Б‑ секции»?

Перл перевела взгляд на Моса и снова на меня.

– Да, помню. Но мне было неприятно объяснять, что названия групп, базирующиеся на музыкальных терминах, – все эти «Фа‑ диезы», «Обертоны», «Магнитофонные ленты», – в сущности, какие‑ то увечные, ни о чем не говорящие.

Мос пожал плечами.

– А я просто подумал, что ты шутишь, Захлер. В особенности во множественном числе. Глупо.

– Во множественном?

– Ну да. С добавочным «и» на конце. Как будто мы какая‑ то группа пятидесятых типа «Роккетс»[47] или чего‑ то в этом роде.

Минерва захихикала.

– «Роккетс» – это кордебалет, Мос. У них длинные, вкусные ноги.

Ладно, может, она еще не совсем нормальная.

– Не важно, – сказал Мос. – Я не хочу быть группой во множественном числе. Потому что если мы «Б‑ секции», то, что такое каждый из нас? Б‑ секция? Привет, я Б‑ секция. Вместе я и мои друзья – много Б‑ секций.

Минерва снова захихикала, а я сказал:

– Знаешь, Мос, что угодно звучит глупо, если говорить это много раз подряд. Какую замечательную идею ты предлагаешь?

– Не знаю. Что угодно конкретное, лишь бы не во множественном числе. – Он пнул ногой стол Астора Михаэлса перед собой. – Например, «Стол».

– «Стол»? – простонал я. – Это же просто гениальное название группы, Мос. Гораздо лучше чем «Б‑ секции». Давайте поднимемся наверх и заявим, что хотим быть «Столом».

Мос закатил глаза.

– Это же просто пример, Захлер.

Я снова обмяк на кожаной кушетке. Я хорошо представлял себе, что будет дальше. Классический Мос‑ вето. Всякий раз, когда мы решали, какое кино смотреть, Мос никогда ничего не предлагал, это должен был делать я, а он лишь говорил: «Нет», «Не интересно», «Мура», «Это мы видели», «Субтитры плохие»…

Перл наклонилась вперед.

– Ладно, ребята, не стоит паниковать.

– «Паника»! – воскликнул я. – Мы можем называться «Паника»!

– Уж лучше быть «Столом», – пробормотал Мос.

– Перестаньте! – сказала Перл. – Одно предложение за раз. Недели две назад у меня возникла одна идея.

Мос стремил на нее свой типичный вето‑ взгляд.

– И что это?

– Как насчет «Безумие против здравомыслия»?

– Перл, дорогая, – заговорила Минерва. – Тебе не кажется, что это, типа… подчеркнуто?

Она смотрела на Алану Рей, не замечая, что все остальные смотрят на нее.

– Это не о нас, – ответила Перл. – Это обо всем том диком, что происходит вокруг. Типа черной воды, кризиса санитарии, волны преступлений. Типа той безумной женщины, которая выбросила «Стратокастер» на меня и Моса… именно так и возникла наша группа.

– Ну, не знаю, – сказал Мос. – «Безумие против здравомыслия». На мой вкус, чересчур вычурно.

Счет два – один в пользу Моса‑ вето.

Я пытался что‑ нибудь придумать, отдельные слова и фразы крутились в голове, но Перл была права: чем дольше силишься поймать удачное название, тем дальше оно ускользает от тебя. Чем глубже музыка проникла в сознание, тем невозможнее становится описать ее в двух‑ трех словах.

Молчание нарушил пронзительный визг демонстрационной записи какой‑ то метал‑ группы, загрохотавшей по всему офисному зданию. Казалось, стальные стены сейфа сдвигаются, воздух становится все более спертым. Я вообразил картину: Астор Михаэле захлопывает дверь, и мы остаемся тут придумывать название группы, пока у нас не кончится кислород.

Я вспомнил о грохоте и ударах в здании на Шестнадцатой улице, где мы репетировали, и подумал, все ли тамошние группы имеют названия.

Сколько всего групп в мире? Тысячи? Миллионы?

Подняв взгляд на стоящие вдоль стены сейфы, я подумал: а может, нам всем просто присвоить номера?

– Почему бы просто не взять что‑ то совсем простое? – предложил я. – Скажем… «Одиннадцать»?

– «Одиннадцать»? – тут же среагировал Мос. – Это потрясающе, Захлер. Но «Стол» все равно лучше.

Минерва вздохнула.

– С «Безумием против здравомыслия» вот еще какая проблема: это название ложно по существу, учитывая, как у нас, типа, обстоит дело со здравомыслием.

– Это, конечно, чистое здравомыслие – заставлять нас таким образом подбирать название группы, – заявила Перл, сердито глядя на фотографии крыс.

– Такого рода ультиматум – это вообще‑ то обычная практика компаний звукозаписи? – спросила Алана Рей.

– Нет, – ответил я. – Это совершенно паранормально.

Глаза Перл вспыхнули.

– Эй, Захлер, может, нам стоит назвать себя «Паранормалы»?

– Опять множественное число, – сказал Мос. – Вы что, ребята, не въезжаете насчет того, что множественное число не годится?

– Ой, да отстань ты со своим множественным числом! – воскликнул Перл. – Пусть будет «Паранормальная», если тебя так на этом зациклило.

– Слово «Паранормальная» может иметь два смысла, – произнесла Алана Рей.

Мы уставились на нее. В тех редких случаях, когда Алана Рей открывала рот, все внимательно слушали.

– Приставка «пара‑ » может означать «близко, рядом», – продолжала она. – Типа параюристы[48] и парамедики, [49] которые помогают, то есть работают рядом с юристами и врачами. Но это также может означать и «против, от», типа тент[50] от солнца и парадокс, то есть противоречивое высказывание.

Я удивленно уставился на нее. Со времени первой репетиции это, пожалуй, была самая длинная речь, произнесенная Аланой Рей. И, как все, что она говорила, это звучало странно, но в то же время разумно.

Может, «Паранормальная» и впрямь подходящее название для нас.

Перл задумчиво свела брови.

– Тогда против чего парашют?

Веки Аланы Рей дернулись.

– Против тяготения.

– Только тяготения нам не хватало, – пробормотал я.

– И если мы остановимся на «Паранормальной», – продолжала Алана Рей, – нужно решить, что мы имеем в виду – близко к нормальным или против нормальных. Названия очень важны. Вот почему я прошу вас называть меня полным именем.

– Эй, а я всегда считал, что Рей – это твоя фамилия, – сказал Мос. – Кстати, какая же у тебя в таком случае фамилия?

Я затаил дыхание: когда речь заходит об Алане Рей, спрашивать ее фамилию – это практически личный вопрос. Однако спустя несколько мгновений она ответила:

– У меня нет настоящей фамилии.

Она замолчала. Ее руки нервно вздрагивали.

– Что ты имеешь в виду? – спросила Перл.

– В школе нам дали новые фамилии, такие, какие проще произносить. Тогда никто не станет просить нас произнести их по буквам. Это делалось с целью избавить нас от неловкости.

– У тебя трудности с произнесением по буквам? – спросила Перл. – Типа дислексии? [51]

– Дислексия, – сказала Алана Рей. – Д‑ и‑ с‑ л‑ е‑ к‑ с‑ и‑ я. Дислексия.

– Послушайте! – сказал я. – Я не в состоянии произнести это по буквам.

Она улыбнулась мне.

– Только у некоторых были трудности с произнесением по буквам, но новые фамилии дали всем.

– Может, это не так уж и важно, – заговорила Минерва, и все повернулись к ней. – Раз музыка хороша, люди будут думать, что и название замечательное. Даже если это просто случайный набор слов.

Мос кивнул.

– Да, «Битлз», к примеру, глупое название, если задуматься. Но они не страдали из‑ за этого.

– Парень! – У меня буквально челюсть отвалилась. – Это совсем не глупое название! Это классика!

– Не слишком‑ то удачно, – сказала Минерва. – «Битлз» – это почти что жуки. [52] Просто какая‑ то жалкая игра слов. И к тому же множественное число.

Она улыбнулась Мосу.

– Эй, это правда? – удивленно замигал я.

Но я уже понимал, что они правы: «битлз» – это искаженное «жуки».

Мос и Минерва рассмеялись, глядя на меня.

– Ты что, никогда не замечал этого? – спросил он.

– Я просто всегда думал, что слово пишется неправильно, потому что так принято в Англии. Я читал эту английскую книгу о них, ну и всякое другое, и везде было написано неправильно.

Теперь уже все смеялись надо мной, а я подумал, что, может, Минерва права. Может, не имеет значения, как называться: «Паранормальные», «Фа‑ диезы» или даже «Стол». Может, музыка нарастает вокруг названия, каким бы оно ни было.

Но мы продолжали спорить, конечно.

Когда Астор Михаэле вернулся в ожидании ответа, Перл вытащила свой телефон.

– Еще только сорок минут прошло! Вы сказали, час.

Он фыркнул.

– У меня дел полно. Так как мы будем называть вашу группу?

Все замерли. Мы перелопатили примерно десять тысяч идей, но не было ни одной, с которой согласились бы все. Внезапно я даже не смог вспомнить ни одной из них.

– Давайте! – Астор Михаэле щелкнул пальцами. – Время победить или умереть. Мы в бизнесе или нет?

Естественно, все посмотрели на Перл.

– Ммм… – Последовала длинная пауза. – «Паника»?

Астор Михаэле задумался на мгновение и громко расхохотался.

– Вы удивились бы, узнав, скольким до вас это приходило в голову.

– Что «это»?

– «Паника». Когда я предъявляю группам ультиматум названия, они всегда заканчивают тем, что называют себя как‑ то вроде «Паники», «Тусовки» или даже «Откуда, к черту, нам знать? »

Он снова расхохотался, блеснув в полутьме зубами.

– Значит… вам не нравится? – спросила Перл.

– Дерьмо. Звучит словно группа фанатичных поклонников восьмидесятых.

Все словно языки проглотили, ну, я и спросил:

– Значит, мы провалились?

Он фыркнул.

– Не глупи. Я просто пытался мотивировать вас, а заодно немножко позабавиться. Успокойтесь, ребята.

Минерва захихикала, но остальные были готовы убить его.

Астор Михаэле сел за свой письменный стол и наконец продемонстрировал в улыбке все свои зубы, ряд белых бритв, сверкнувших в полутьме.

– «Особые гости», вот вы кто!

«The Impressions» [53]

АЛАНА РЕЙ

Услышав наши имена, портье не стал сверяться со списком или использовать свой головной телефон, а просто махнул рукой, чтобы мы проходили. Даже не посмотрел нам в глаза.

Перл и я прошли прямо мимо вереницы людей, ждущих, чтобы у них проверили документы, обхлопали их самих и провели через металлодетектор, после чего они должны были заплатить сорок долларов (тысяча долларов за каждые двадцать пять человек) и только потом могли войти внутрь. Все произошло в точности, как обещал Астор Михаэле. Мы были в обычной одежде, ничего не платили, а Перл к тому же несовершеннолетняя, но мы получили возможность увидеть «Армию Морганы».

– Наши имена, – сказала я. – Они сработали.

– А почему должно быть иначе? – усмехнулась Перл, когда мы шли длинным, полуосвещенным коридором к огням и шуму танцевального зала. – Мы же таланты «Красных крыс».

– Почти таланты «Красных крыс», – сказала я.

Это «почти» заставляло меня подергиваться.

Адвокат Перл все еще спорила о деталях нашего контракта. Она говорит, что на протяжении ближайших лет мы будем благодарны за ее усердие – когда станем знамениты. Я понимаю, что в правовых документах детали очень важны, однако прямо сейчас эта задержка заставляла мир вокруг дрожать, типа как если бы я вышла из дома без бутылочки с таблетками в кармане.

– Ерунда, – отозвалась Перл. – Сейчас наша группа практически реальна, Алана Рей, а реальные музыканты не платят за то, чтобы посмотреть, как играют другие.

– Мы и раньше были реальны, – ответила я. Мы как раз пересекали танцевальный зал, и музыка, с помощью которой ди‑ джей разогревал публику, вызвала у меня желание барабанить пальцами. – Но ты права. Сейчас все ощущается иначе.

Моя подрагивающая рука была усеяна пятнышками пульсирующего света танцевального зала. Обычно то вспыхивающие, то гаснущие огни вызывают у меня ощущение, будто я отделяюсь от собственного тела, но сегодня вечером все казалось очень прочным, очень реальным. Связано ли это с тем, что наш контракт был (почти) заключен? Учителя в нашей школе всегда повторяли, что деньги, признание, успех – все то, что дано лишь нормальным людям, но не нам, – не так уж и важны и что их отсутствие не должно заставлять нас чувствовать себя менее реальными. Однако на самом деле это не так. Появление у меня собственного жилья заставило меня чувствовать себя более реальной, и тот факт, что я зарабатываю деньги, тоже. Этим вечером, получив свои первые в жизни визитные карточки, я вынимала их из коробки одну за другой, снова и снова читая свое имя, хотя на всех оно было одно и то же…

И теперь мое имя позволило мне пройти мимо длинной очереди людей в более дорогих одеждах и с лучшей стрижкой, людей, никогда не посещавших спецшкол. Людей с настоящими фамилиями.

Что поделаешь, если я чувствовала, что это важно?

Перл сияла в свете огней танцевального зала, как будто тоже чувствовала себя более реальной. Она не имела права находиться здесь, и я ожидала, что портье поймет, что ей всего семнадцать, хотя Астор Михаэле и говорил, что это не проблема.

Эта мысль на мгновение заставила меня занервничать. В школе нас учили быть законопослушными. Ваша жизнь будет непроста и без судимостей, предупреждали нас. Конечно, утверждение, что люди вроде нас не могут позволить себе нарушать законы, предполагает, что другие могут. Может, сейчас мы с Перл были ближе к тем, другим людям.

Мои пальцы начали зудеть и пульсировать, но не из‑ за вспыхивающих огней: я хотела как можно скорее подписать контракт. Хотела ухватить эту реальность, зафиксировать ее на бумаге.

Пока мы ждали начала выступления первой группы, я оглядывалась по сторонам в поисках Астора Михаэлса. Меня от него иногда пробирала дрожь, хотя он, казалось, симпатизировал мне и всегда интересовался моим мнением насчет музыки. Еще он расспрашивал о моих видениях, и, похоже, они не расстраивали его так, как Минерву. Конечно, я вообще никогда не видела Астора Михаэлса расстроенным. Он не обращал внимания на то, что его улыбка заставляет людей нервничать, и лишь смеялся, когда я говорила, что он движется точно насекомое.

Выяснилось, что мне легче разговаривать с ним, чем с большинством людей, просто не нужно смотреть на него.

– Жаль, что Мос не смог пойти, – сказала Перл. – Что, он сказал, у него сегодня вечером?

– Он ничего не говорил, – ответила я, хотя догадывалась, в чем дело.

Мос теперь стал другим. В прошлом месяце он начал перенимать у нас разные черточки – у Астора Михаэлса улыбку, у меня подергивания, у Минервы темные очки – как будто хотел начать жизнь заново.

Они с Минервой перешептывались, когда Перл не видела, и во время нашей игры посылали сигналы друг другу. Когда мои видения бывали особенно отчетливы, я видела их связь: светящиеся волокна, тянущиеся от песни Минервы к трепещущим мелодиям Моса и притягивающие обоих к бурлящим, вздымающимся и опадающим фигурам под полом.

Я старалась не смотреть. Мос все еще платит мне и говорит, что будет платить до тех пор, пока мы не станем получать от «Красных крыс» реальные деньги. Он никогда не нарушал данного мне обещания, поэтому я не сказала Перл о своих догадках.

И мне не хотелось, чтобы она грустила сегодня вечером, потому что это было очень мило с ее стороны – пригласить меня посмотреть ее любимую группу.

Вначале играли те, кого совсем недавно записал Астор Михаэле, – типа как мы, только без нашего «почти». Они уже имели название. На их усилителях было по трафарету написано «Токсоплазма».

– Что это слово означает? – спросила я Перл.

– Не знаю. – Она пожала плечами. – Не совсем понимаю.

Как и я, но я также не понимаю, почему Захлера всегда называют только по фамилии, или почему Мос начал говорить Мин вместо Минерва, или почему никто никогда не называет Астора Михаэлса иначе, чем Астор Михаэле. Имена (и названия) бывают коварны.

После того как Астор Михаэле тогда подшутил над нами, он заявил, что это не имеет значения, как мы называемся, что наши настоящие зрители будут находить нас по запаху, но мне что‑ то мало в это верится. Очень надеюсь, что вскоре мы договоримся о своем названии. Не хочу, чтобы что‑ то просто прилипло к нам: типа, Джонс – ко мне.

– Каким образом «Армия Морганы» получила свое название? – спросила я. – Может, его дал им Астор Михаэле?

– Нет. Они названы так в честь кого‑ то по имени Моргана.

– Их певица?

Она покачала головой.

– Нет. Ее зовут Эйбрил Джонсон. Ходит много слухов о том, кто такая Моргана, но никто точно не знает.

Я вздохнула. Может, Захлер был прав и группы должны просто иметь номера.

«Токсоплазма» состояла из четырех покрытых татуировками братьев. Мне понравился голос певца – бархатный, ленивый, сглаживающий слова подобно руке, расправляющей постельное покрывало. Но остальные трое работали зверски эффективно, типа, люди, стряпающие на ТВ, которые быстро‑ быстро крошат зелень и прочее на части. Они были в черных очках и тоже кромсали музыку на мелкие куски. Меня удивляло, как один брат может так сильно отличаться от остальных.

Когда закончилась их первая песня, я почувствовала дрожь – за нашими спинами в толпе возник Астор Михаэле. Заметив, что я оглянулась на него, Перл повернулась и улыбнулась. Он вручил ей бокал шампанского.

Это было незаконно, но я не встревожилась. Здесь, под этим пульсирующим светом, закон казался менее реальным.

– Ну и как вам «Токсоплазма»? – спросил он.

– Слишком сильно гремят, на мой вкус, – ответила Перл.

Я кивнула.

– Думаю, трое насекомых – слишком много для одной группы.

Астор Михаэле засмеялся и коснулся моего плеча.

– А может, слишком мало.

Я слегка отодвинулась, когда зазвучала вторая песня, – не люблю, когда люди прикасаются ко мне. Из‑ за этого иногда мне трудно ходить в клубы, но, с другой стороны, всегда важно видеть, какую новую музыку создают другие.

– Только представьте себе, – сказал он. – Через неделю вы будете играть перед такой же большой толпой, как эта. Даже больше.

Перл расплылась в улыбке, и я могла сказать, что с этой минуты наш контракт стал для нее окончательно реальным. Я оглядела зрителей. Здесь было совсем не так, как когда я играла на Таймс‑ сквер, где люди приходят и уходят, когда им вздумается, некоторые внимательно смотрят и слушают, другие бросают деньги, третьи просто проходят мимо. Здесь все сосредоточились на группе, оценивали их, ждали и желали сильных впечатлений, подпитки энергией. Это вам не компания туристов с широко распахнутыми глазами уже от одного того, что они оказались в Нью‑ Йорке.

«Токсоплазма» производила впечатление. Ручейки людей устремились вперед, пробиваясь к сцене, пританцовывая с тем же рубящим пылом, что и три брата‑ насекомых. До сих пор они мало чем отличались от остальной толпы, но внезапно начали двигаться, словно бритоголовые, от их тел исходило ощущение жесткой силы.

Они тоже были насекомыми, и мое сердце заколотилось быстрее, пальцы начали барабанить. Я никогда не видела так много их прежде.

Я уже понимала, что существуют разные виды насекомых – в конце концов, Астор Михаэле был совсем не то, что Минерва, и, играя в подземке, я видела много других видов. Однако эти, перед сценой, заставляли меня нервничать совсем по‑ новому.

Они казались опасными, как будто вот‑ вот взорвутся. Перед глазами все замерцало, чего почти никогда не бывает с музыкой, которая мне не нравится. Однако пространство вокруг «Токсоплазмы» пошло рябью, словно горячий воздух, зимой поднимающийся из решетки подземки. Эти, перед сценой, начали агрессивно толкать и пихать друг друга; вот почему я всегда держусь подальше от сцены. Казалось, ударные волны от их сталкивающихся тел распространяются назад, в толпу, а их подергивания, словно лихорадка, охватывают весь клуб.

– Ммм… Ну и запашок, – сказал Астор Михаэле, откинув назад голову с закрытыми глазами. – Нужно было этих парней назвать «Паникой».

Он усмехнулся, по‑ видимому вспоминая, как подшутил над нами.

Я вздрогнула и трижды моргнула.

– Мне не нравится эта группа. Они против нормального, не рядом с ним.

– Долго они не продержатся, – сказал он. – Может, пару недель. Но они добиваются своей цели.

– Которая есть что? – спросила Перл.

Он широко улыбнулся, продемонстрировав острые, как у Минервы, зубы.

– Разжигают толпу.

Я понимала, что он имеет в виду. Сотрясения, распространявшиеся от этих насекомых, изменяли атмосферу в клубе, взвинчивали всех. Похоже на то, как, когда я играла на Таймс‑ сквер, прокатывался слух о каком‑ нибудь новом странном нападении и все головы одновременно поворачивались к строчкам, ползущим по огромным новостным экранам. Большинству зрителей «Токсоплазма» нравилась не больше, чем Перл и мне, но она вздрючивала их нервную систему. Это можно было видеть в их глазах и быстром, беспокойном движении голов.

И я поняла, что Астор Михаэле хорош в манипулировании толпами. Может, именно это заставляло его чувствовать себя более реальным.

– Зрители ожидают, что сейчас произойдет что‑ то значительное, – сказала я.

– «Армия Морганы», – ответил Астор Михаэле, снова сверкнув зубами.

Так оно и получилось: «Армия Морганы» еще больше встряхнула всех.

Эйбрил Джонсон двумя руками вцепилась в старомодный микрофон – как это делали певицы много лет назад. Ее серебристое вечернее платье мерцало в свете трех прожекторов, которые следовали за ней, отбрасывая на стены и потолок вращающиеся точки. И когда группа заиграла первую песню, она не издала ни звука. Ждала на протяжении целой минуты, почти не двигаясь, словно богомол, медленно подползающий все ближе, прежде чем напасть. Бас рокотал, заставляя пол дрожать. Висящие над стойкой бокалы начали ударяться друг о друга – и в глазах у меня замерцало, звук выглядел как снег в воздухе.

Потом Эйбрил Джонсон запела, медленно и негромко. Слова были едва различимы, она растягивала и искажала их, как бы пытаясь скрутить во что‑ то непостижимое. Я закрыла глаза и внимательно вслушивалась, пытаясь различить наполовину знакомые, наполовину непонятные слова, сплетающиеся в песню.

Спустя несколько мгновений я осознала, где слышала их прежде. Эти странные слова состояли из тех же бессмысленных слогов, которые выпевала Минерва. Однако Эйбрил Джонсон сумела замаскировать их, растягивая и переплетая с простыми английскими.

Я покачала головой. Мне всегда казалось, что слова Минервы беспорядочны, вымышлены, просто обрывки бреда из дней ее безумия. Но если их знал кто‑ то еще… может, это просто другой язык?

Глаза открылись, и я заставила себя перевести взгляд на пол. Под нами двигался зверь Минервы. Лохнесские кольца вздымались и опадали среди ног не замечающей их толпы – но они были гораздо, гораздо больше, чем в комнате, где мы репетировали, толстые, как гигантские кабели Бруклинского моста. Зверь вырос благодаря целой горе усилителей и наличию огромной, завороженной толпы, и теперь я могла разглядеть детали. По всей длине он состоял из сегментов и походил на извивающегося дождевого червя, пробующего воздух.

– Как они по напряженности? – пробормотала Перл.

Словно подражая певице с ее микрофоном, она обеими руками стискивала бокал из‑ под шампанского.

– Очень неплохо, – Астор Михаэле вскинул голову. – Но до вас им далеко, мои дорогие. В особенности с точки зрения достоверности.

Я вздрогнула, понимая, что он имеет в виду. Песни Минервы более строгие, безо всякой примеси английского. Наше очарование будет сильнее.

Зверь извивался все быстрее, пол ночного клуба грохотал под ногами, как если бы гудящая басовая нота нашла в помещении резонансную частоту. Я подумала, что можно подобрать такую высоту звука, от которой винные бокалы разлетятся вдребезги; интересно, а все здание не может рассыпаться от одного точно подобранного звука?

Внезапно Перл вскинула взгляд, широко распахнув глаза.

– Это они!

Я проследила за ее взглядом и увидела две темные фигуры на узких мостках высоко над нами, грациозно движущиеся среди осветительного снаряжения и вытяжных вентиляторов.

– А, эти люди. – Астор Михаэле покачал головой. – Новое увлечение: физическое хакерство. Лазают по крышам, вентиляционным шахтам и туннелям подземки. Не можем помешать им проникать в клубы. В особенности их притягивает новый звук.

– Ангелы, – сказала Перл.

– Козлы, – поправил ее Астор Михаэле. – Только отвлекают от музыки.

Песня перешла в свою Б‑ секцию. Я посмотрела на пол и заметила последнее трепетание исчезающего червя. По мере того как темп музыки убыстрялся, галлюцинация таяла, воздух снова становился неподвижным, а песня теперь звучала на обыкновенном английском.

– Что‑ то ушло, – сказала я.

– Да, – нахмурившись, ответила Перл. – Типа, поет по инерции.

Астор Михаэле кивнул.

– По какой‑ то причине «Армии» никогда не удается этот переход. Всегда кажется, будто вот‑ вот – и что‑ то прорвется наружу. – Он поцокал языком. – Но этого никогда не происходит.

– Вы уверены, что хотите, чтобы это произошло? – спросила я. – Что, если это…

«Опасно? – пыталась я подобрать нужное слово. – Чудовищно? »

– Окажется неприбыльно? – Астор Михаэле рассмеялся. – Не беспокойся. У меня отчетливое ощущение – что бы это ни было, оно станет явлением века. Поэтому я и записываю вас.

Перл, казалось, рассердилась.

– Потому что мы похожи на «Армию Морганы»?

Он покачал головой и вытащил из ее рук бокал из‑ под шампанского.

– Нет, вы похожи исключительно на самих себя. Но кто‑ то должен перевести новый звук на следующий уровень. И я почему‑ то верю, что это будете вы.

Он зашагал к бару, чтобы принести Перл еще шампанского, а группа снизила темп, возвращаясь в А‑ секцию и как бы стремясь вызвать обратно мои видения. Однако группа утратила связь со зверем, и слова Эйбрил Джонсон по‑ прежнему были просто обычными словами. Я увидела, что она вообще не насекомое, она просто подражает им, имитирует безумие, которое видела в подземке и на улицах.

Мне стало ясно, что Минерва гораздо реальнее ее.

И я спрашивала себя: что, если однажды зверь под полом станет реальным?

«Grievous Angels» [54]