Репетиции

ПЕРЛ

В этот мой первый день в «Джульярде» коридоры выглядели как‑ то не так.

Я училась здесь уже четвертый год, и, естественно, все мне было знакомо. Однако, когда возвращаешься после летних каникул, всегда возникает странное ощущение, как будто за время твоего отсутствия цвета слегка изменились. Или, может, за последние три месяца я чуточку повзрослела, отчего шкала отсчета пусть незначительно, но сместилась.

Сегодня мне казалось странным, насколько пусты коридоры. Конечно, тому имелись свои объяснения. Все мои друзья из «Нервной системы» (или, точнее, бывшие друзья, из‑ за того, что случилось с Минервой) закончили школу этой весной, и мне попадались лишь случайные знакомые или вообще незнакомцы. Примерно такое же ощущение возникало тогда, когда я только поступила в школу, а кругом было полно старшекурсников.

Я взяла в офисе свое расписание и проглядела его, выясняя, какие курсы и ансамбли отсутствуют из‑ за недостаточного к ним интереса. Никакого курса барочных инструментов в этом году. Никакой группы джазовой импровизации. Никакого камерного хора? Это было, типа, странно. Но все плановые курсы в расписании присутствовали. В конце концов, по понятиям наших преподавателей, мы должны все четыре года изучать теорию и композицию, а утро было полностью отдано обязательным дисциплинам: английский, тригонометрия и неизбежная современная биология.

Поэтому только ко времени ланча я начала замечать, как многое на самом деле изменилось.

Кафетерий располагался в самом большом помещении школы. Он использовался так же, как концертный зал, потому что даже самые необычные частные школы типа «Джульярда» не могут занимать безграничное пространство в центре Манхэттена. Класс, где проходил третий и последний перед ланчем урок биологии, находился дверь в дверь с кафетерием, что открывало возможность оказаться среди первых в очереди. Войдя туда спустя десять секунд после звонка на ланч, я с удовольствием увидела массу незанятых столов. Знакомый мучнистый запах макарон с сыром, а la «Джульярд», одного из вполне сносных здешних кушаний, заставил меня улыбнуться.

Даже если «Системы» больше нет, приятно было вернуться обратно.

Набрав полный поднос, я огляделась в поисках кого‑ нибудь, к кому можно подсесть, в особенности к кому‑ то с полезными музыкальными навыками. Может, мы с Мосом когда‑ нибудь захотим пополнить группу музыкантами нового профиля.

И почти сразу же я заметила сидящую в одиночестве за угловым столом Эллен Бромович. Она была моих лет и фотличная виолончелистка, первое место в оркестре. В ранние годы учебы мы временно были лучшими подругами – пока не познакомились с кем‑ то еще.

Я села напротив нее. Виолончель – это круто, даже если про саму Эллен этого не скажешь. Да и никого более подходящего тут не было.

Она подняла взгляд от своих макарон с легким недоумением.

– Перл?

– Привет, Эллен.

Она вскинула брови.

– Не ожидала увидеть тебя здесь.

– Ну… – Я не была уверена, что точно она имеет в виду. – Мы какое‑ то время не виделись, и я просто подумала, почему бы не сказать тебе «привет! ».

Она не отвечала, продолжая разглядывать меня.

– Как поживаешь? – спросила я.

– Интересный вопрос. – На ее лице возникла кривая улыбка. – Ну, теперь у тебя нет друзей, с кем сидеть за столом?

Я сглотнула, почувствовав себя более‑ менее не в своей тарелке.

– Нет. Остальные из «Нервной системы» были выпускниками. И твои друзья тоже закончили школу?

– Закончили школу? – Она покачала головой. – Нет. Но никто пока не вернулся.

– Не вернулся откуда?

– После лета.

Она оглядела кафетерий.

Здесь все еще было пустовато. И тихо, совсем не похоже на обычный для ланча хаос, который я помнила. Интересно, здесь всегда было так мирно и тихо или это просто еще один из тех маленьких сдвигов в восприятии, которые происходят после каникул?

Но на самом деле это не имело значения. Все вокруг кажется мельче с каждым годом, это можно понять. Но чтобы казалось более пустым?

– Ну, это было беспокойное лето, – сказала я. – Кризис санитарии, крысы и все такое прочее. Может, не все вернулись из Швейцарии – или куда там еще они сбежали.

Эллен покончила со своей порцией макарон с сыром.

– Мои друзья в Швейцарию на лето не ездят.

– Ох, и правда. – Я вспомнила, что студенты‑ стипендиаты всегда держатся вместе. – Ну, в Вермонт или куда там еще.

Она испустила еле заметный вздох.

– И все же это здорово – вернуться, правда? – спросила я.

Она прищурилась.

– Ты в удивительно хорошем настроении, В чем дело? Новый бойфренд или еще что‑ нибудь?

Я засмеялась.

– Никаких бойфрендов. Но да, я действительно счастлива. Погода, в конце концов, стала прохладнее, подземка на этой неделе работает, и я собрала новую группу. Все идет замечательно. И…

– И что?

– Ну, может, появится мальчик. Правда, пока я не уверена, что это хорошая идея.

Я почувствовала, как лицо расплывается в глупой улыбке.

Поистине, я вовсе не была уверена, что это хорошая идея, но, по крайней мере, мутный осадок из наших взаимоотношений с Мосом, в конце концов, исчез.

С возникновением группы всякое чувство обиды покинуло его. Он никогда больше не выражал недовольства по поводу наших ранних воскресных репетиций, просто демонстрировал готовность играть. Такой Мос был изумителен – как бы выразилась мама, очарователен, – полностью сосредотачиваясь во время игры, напряженно слушая остальных.

Ну, я временами и воображала, что эту сосредоточенность можно свести только к нам двоим, что мне удастся воздействовать на нее в каких‑ то других направлениях. И когда я писала песни в спальне, мне приходилось напоминать себе, что это не круто – особые отношения между товарищами по группе.

Марк и Минерва продемонстрировали мне, сколько неприятностей это может причинить. Я слышала, что за лето он полностью сломался. Еще бы! Должно быть, это трудно – потерять в – один и тот же день и девушку, и группу.

Поэтому я прикусывала язык, когда Мос начинал выглядеть по‑ настоящему разогретым и напряженным, напоминая себе, как это хорошо для группы и что для меня это важнее, чем любой парень. Но это не означает, что я никогда не думала о нем в таком плане.

Группа изменила и Минерву. В эти дни она становилась совершенно нормальной. Пусть она все еще носила темные очки, но идея выйти на солнце больше не ужасала ее. Не пугало и собственное отражение – зеркала стали ее новыми лучшими друзьями. И самое главное, ей нравилось наряжаться и тайком ускользать на репетиции. Каждый раз, когда мы играли, ее песни эволюционировали, смутное воодушевление обретало форму, под воздействием структуры музыки складываясь в стихи.

Скоро, совсем скоро, рассуждала я, слова реально обретут смысл.

Удивительно, но, казалось, больше всего Мин помогала Алана Рей. Ее трепещущие узоры окутывали неистовство Минервы, придавая ему форму и логику. Я сильно подозревала, что Алана Рей каким‑ то образом направляет всех нас – этакий гуру, барабанящий по ведрам для краски.

Я несколько раз ходила в Сеть, пытаясь уточнить, каково в точности ее состояние. Она подергивалась и притопывала, словно при синдроме Туретта, но никогда неуправляемо не изрыгала ругательства. Синдром Аспергера, казалось, подходил больше, за исключением галлюцинаций. Может, Минерва была права во время первой репетиции и у Аланы Рей какая‑ то форма аутизма, но это слово может означать все, что угодно. Однако, каково бы ни было на самом деле ее заболевание, возникало впечатление, что оно позволяет ей особым образом проникать в суть вещей. Итак, теперь, когда у нас имелись мудрая барабанщица и безумная певица уровня Тадж‑ Махала, у группы оставалось всего две проблемы; 1) у нас не было басиста, но этот вопрос я знала, как утрясти; и 2) у нас все еще не было названия…

– Как, по‑ твоему, звучит «Безумие против здравомыслия»? – спросила я Эллен.

– Прошу прощения?

– В качестве названия группы.

– Ммм… Полагаю, это имеет смысл. Новый звук?

– Типа того, но лучше.

Она пожала плечами.

– Правда, вы немного перебарщиваете, на мой взгляд; я имею в виду слово «безумие». Типа, «Уловка 22». [38] Тебе могут сказать, что невозможно определить, кто безумен, кто нет, что на самом деле это либо притворство, либо люди просто не осознают, что безумны.

– Ладно.

Я вспомнила, почему временами общение с Эллен может быть занудным. Она какая‑ то… лишенная энтузиазма.

Но потом она улыбнулась.

– Не волнуйся, Перл. Ты что‑ нибудь придумаешь. Ты там играешь на гитаре?

– Нет, на клавишах. У нас уже достаточно гитаристов.

– Жаль. – Она подняла с пола футляр акустической гитары и поставила его на соседнее кресло. – Не возражала бы играть в группе.

Я уставилась на гитару.

– Зачем она тебе?

– Решила отказаться от виолончели.

– Что? Но ты же в прошлом году заняла первое место!

– Да, но виолончели… – Долгий вздох. – Они требуют слишком сложной инфраструктуры.

– Они что?

Она вздохнула; говоря, она передвигала тарелки на своем подносе.

– Для них нужна инфраструктура. Большинство виолончельных произведений написаны для оркестра, А что такое оркестр? Почти сотня музыкантов плюс все эти мастера, которые создают инструменты, содержат их в исправности, и еще целая куча народу, чтобы построить концертный зал. И чтобы платить за все это, нужно, чтобы каждый год тысячи зрителей покупали билеты, нужно вести переговоры с богатыми жертвователями, добиваться правительственных грантов… Вот почему оркестры есть только в по‑ настоящему больших городах.

– Эй, Эллен? Ты живешь в по‑ настоящему большом городе. Ты же не собираешься уехать на Аляску или еще куда‑ нибудь?

Она покачала головой.

– Нет. Но что, если большие города больше не работают? Что, если невозможно собрать вместе столько людей без того, чтобы все развалилось? Что, если…

Голос Эллен сошел на нет, она снова оглядела кафетерий.

Я проследила за ее взглядом. Помещение было по‑ прежнему заполнено всего на две трети, многие столы стояли целиком незанятые, и никакой очереди на раздачу. Как будто ни у кого в расписании не значился А‑ ланч.

Это начало всерьез тревожить меня. Куда, черт побери, все подевались?

– Что, если время оркестров прошло, Перл?

Я фыркнула.

– Оркестры существуют на протяжении столетий. Они часть… ну, не знаю… цивилизации, наверно.

– Да, цивилизации. В этом вся проблема… – Она бережно прикоснулась к футляру гитары. – Меня так достало повсюду таскать эту большую виолончель – словно мертвое тело в гробу. Захотелось чего‑ нибудь попроще. Чего‑ нибудь такого, на чем можно играть у костра независимо от того, существует цивилизация или нет.

По спине пробежал озноб.

– Что произошло с тобой этим летом, Эллен?

Она посмотрела на меня и после долгой паузы сказала:

– Папа ушел от нас.

– Вот дерьмо! – Я вспомнила то время, когда развелись родители. – Мне правда очень жаль. Типа… он оставил твою маму?

Эллен покачала головой.

– Не просто оставил. Видишь ли, кто‑ то укусил его в метро, и он… стал другим.

– Укусил его?

В памяти всплыли доходившие до меня слухи, что крысы распространяют что‑ то вроде бешенства, что на улицах сейчас попадаются люди, похожие на Мин, всегда голодные и всегда в темных очках.

Она кивнула, по‑ прежнему поглаживая гитарный гриф.

– По крайней мере, я все еще стипендиат и могу переключиться на гитару до того, как…

– Но ты же замечательная виолончелистка. И пока не можешь махнуть рукой на цивилизацию. В смысле, Нью‑ Йорк по‑ прежнему никуда не делся.

Она кивнула.

– В основном. Еще есть концерты, и занятия, и бейсбол. Но это, типа, как на «Титанике»: спасательных шлюпок хватает лишь для пассажиров первого класса. – Она оглядела зал. – Поэтому, увидев, что кого‑ то нет, я невольно задаюсь вопросом: может, эти пассажиры уже покинули тонущий корабль? И потом пол начинает накреняться, палубные кресла скользят мимо.

– Ммм… Ты о чем?

Эллен устремила на меня взгляд прищуренных глаз.

– Здесь что‑ то происходит, Перл. Спорю, твои друзья уже в Швейцарии или другом месте вроде этого.

– Они в основном просто закончили школу.

– Ну и что? Спорю, они в Швейцарии. Большинство людей, которые могут себе это позволить, уехали. Но мои друзья… – Она покачала головой. – У них нет водителей и телохранителей, и в школу они ездят на метро. Так что они просто прячутся, типа того.

– Но ты‑ то здесь.

– Только потому, что мы живем за углом. Мне не нужно ездить на метро. Плюс… – Она улыбнулась и снова прикоснулась к футляру на соседнем сиденье. – Я действительно хочу научиться играть на гитаре.

Мы поговорили еще – о ее отце, обо всем, что видели этим летом. Но мысленно я все время возвращалась к группе.

Слушая Эллен, я внезапно поняла, что группа вроде нашей тоже нуждается в сложной инфраструктуре, почти как любой симфонический оркестр. Нам требуются электронные инструменты и микрофоны, микшерные пульты, эхорезонаторы и уйма усилителей. Нам требуются ночные клубы, студии и фирмы звукозаписи, кабельные каналы, которые показывают музыкальные видео, и фанаты с CD‑ плеерами и электрическими розетками на дому.

Черт, нам необходима цивилизация.

В конце концов, мне трудно представить себе Моса и Мин, исполняющих музыку у костра.

Что, если фантастические рассказы Лус – правда и действительно надвигается какая‑ то большая битва? И что, если Эллен Бромович права и время оркестров прошло? Что, если болезнь, разрушившая «Нервную систему», в недалеком будущем сломает всю инфраструктуру и, следовательно, сделает невозможным существование такой группы, как наша?

Я выпрямилась в кресле. Нечего сидеть сложа руки. Хватит одобрительно похлопывать себя по плечу только потому, что Мос счастлив, Минерва относительно в своем уме и репетиции проходят хорошо.

Совсем скоро мы должны стать всемирно известны – если, конечно, к тому времени еще останется мир, в котором можно быть известным.

«The Replacements» [39]