![]()
|
|||||||
Чарльз Портис 2 страницаСтоунхилл устроил себе контору в углу конюшни. На дверном стекле значилось: «Полк. Дж. Стоунхилл. Лицензированный аукционист. Торговец хлопком». Сам он сидел внутри за столом, а рядом жаром пыхала раскаленная докрасна печка. Чопорный лысый человек в очках. Я спросила: — Сколько вы платите за хлопок? Он поднял голову и ответил: — Девять с половиной за низший и средний сорт, десять за обычный. — У нас по большинству созревает рано, — говорю я, — и мы продаем его братьям Вудсон в Литл-Роке по одиннадцать центов. — Тогда, — говорит, — я бы предложил и остаток братьям Вудсон сдать. — Мы все продали, — говорю я. — И за последнюю сделку получили только десять с половиной. — И зачем ты мне пришла это рассказывать? — Думала, на следующий год мы тут приценимся, но вижу, что и в Литл-Роке у нас хорошо выходит. Я показала ему записку шерифа. Прочтя ее, он уже не склонен был мне грубить. А снял очки и сказал: — Трагедия это была. Если можно так выразиться, твой отец произвел на меня впечатление своими мужскими достоинствами. Торговался жестко, но держался благородно. А сторожу моему вышибли зубы, он теперь только супчик хлебать может. — Мне жаль, — говорю я, — это слышать. А он мне: — Убийца сбежал на Территорию, теперь его там ищут. — Мне так и сказали. — Он там много себе подобных найдет, — говорит полковник. — Рыбак рыбака. Это же клоака преступности. Ни дня не проходит, чтоб не сообщили: то фермера оглоушат, то над женщиной надругаются, то безупречного путника обложат кровавой засадой и ссадят. Приличные искусства коммерции там отнюдь не процветают. Я говорю: — У меня есть надежда, что исполнители его скоро возьмут. Его зовут Том Чейни. Он у нас работал. Я пытаюсь их расшевелить. И намерена убедиться, что его либо застрелят, либо повесят. — Да, да, стараться достичь этой цели следует, — говорит Стоунхилл. — Однако я бы порекомендовал терпение. Смелые судебные исполнители стараются как могут, но их немного. А нарушителям закона имя легион, они рассеяны по огромному пространству, где масса естественных укрывищ. В этой преступной земле исполнитель путешествует один и без друзей. На него там любая рука подымется, кроме, разве что, индейской — этой нацией тоже прежестоко помыкают негодяи, вторгающиеся из Штатов. Я ему говорю: — Мне бы хотелось продать вам обратно тех мустангов, которых купил мой отец. — Боюсь, — отвечает он, — что об этом и речи быть не может. Я прослежу, чтобы их тебе отправили при первейшей же возможности. — Нам эти лошади теперь ни к чему, — говорю я. — Не нужны они нам. — Это меня едва ли касается, — гнет свое полковник. — Твой отец купил этих мустангов и заплатил за них — вот и все. У меня купчая имеется. Если бы они мне были надобны зачем-либо, я бы и рассмотрел предложение, но я на них и так уже деньги потерял, поэтому будь уверена — больше терять я не намерен. Буду рад уладить тебе перевозку. Завтра в Литл-Рок отправляется известный пароход «Элис Уодделл». Сделаю что могу, дабы найти там место для тебя и всего поголовья. Я говорю: — Я хочу триста долларов за папину подседельную лошадь, которую украли. — Это тебе надо обсудить с тем, кто ее украл. — отвечает полковник. — Ее украл Том Чейни, пока она была в вашем ведении, — говорю я. — Вы и отвечаете. Стоунхилл на это рассмеялся. — Восхищаюсь твоей выдержкой, — говорит, — но, полагаю, ты убедишься, что подобных претензий мне предъявить нельзя. Позволь сообщить, что твоя оценка этой лошади долларов на двести превышает ее истинную стоимость. Я ему тогда говорю: — Как угодно, только моя цена низка. Джуди — хорошая скаковая лошадь. На ярмарке призы в двадцать пять долларов выигрывала. И я видела, как она преодолевала ограду в восемь перекладин с тяжелым ездоком. — Все это, я уверен, очень интересно, — молвит он. — Так вы, стало быть, ничего не предложите? — Только то, что и так твое. Мустанги твои, ты их и забирай. Лошадь твоего отца украл убийца и преступник. Достойно сожаления, однако я предоставил животному разумную защиту по негласной договоренности с клиентом. Каждому из нас следует достойно сносить несчастья. Мое заключается в том, что я временно лишился услуг своего сторожа. — Я к закону с этим обращусь, — говорю тогда я. — Поступай, как считаешь нужным, — отвечает. — И посмотрим, справедливо ли обойдутся со вдовой и тремя детьми в судах этого города. — Тебе нечего будет предъявить, — Адвокат Джей Ноубл Дэггетт из Дарданеллы, Арканзас, может решить иначе. И присяжные. — А где твоя мать? — Дома в округе Йелл, присматривает за моими сестрой Викторией и братом Фрэнком-меньшим. — Тогда тебе ее нужно привезти сюда. Мне не нравится вести дела с детьми. — И когда вами займется адвокат Дэггетт, вам это еще больше не понравится. А он взрослый. — Дерзкое ты дитя. — Я не желала дерзить, сэр, но и мной помыкать не следует, коли я права. — Я это обсужу с моим поверенным. — А я — с моим. Телеграфом отошлю ему сообщение, и он приедет вечерним же поездом. Он денег заработает, я денег заработаю, ваш поверенный денег заработает, а вы, мистер Лицензированный Аукционист, все эти счета оплатите. — Я не могу договариваться с ребенком. Ты безответственное лицо. Договор подписать ты не можешь. — Адвокат Дэггетт заверит любое мое решение. Будьте на этот счет надежны. Любое наше соглашение можно подтвердить по телеграфу. — Вот чертова докука! — воскликнул он. — Ну как тут можно работать? У меня завтра торги. — Когда я выйду из этого кабинета, — отвечаю я, — договориться уже не выйдет. Этим займется закон. Он с минуту теребил очки, потом говорит: — Я уплачу двести долларов наследникам твоего отца, когда на руках у меня будет письмо твоего адвоката, освобождающее меня от любой ответственности с начала времен по сию пору. Подписать его должны твой адвокат и твоя мать, а заверить надо у нотариуса. Предложение мое — более чем щедрое, я его делаю лишь для того, чтобы избежать утомительных тяжб. Ох, не надо мне было сюда приезжать. А ведь говорили, что этот городок станет Питсбургом Юго-Запада. — Я возьму двести долларов за Джуди, — сказала на это я, — и еще сотню за мустангов и двадцать пять за серую лошадь, которую Том Чейни бросил. Вы за нее сорок выручите легко. Всего — триста двадцать пять долларов. — Мустангов сюда не мешай, — говорит он. — Я их покупать не стану. — Тогда я их себе оставлю, и за Джуди цена будет триста двадцать пять долларов. Тут Стоунхилл фыркнул: — Да я за крылатого Пегаса столько не стану платить, а эта косолапая серая вообще не твоя. — Нет, моя, — отвечаю ему я. — Папа эту лошадь Тому Чейни только поездить давал. — У меня заканчивается терпение. Ты ненормальное дитя. Плачу двести двадцать пять и беру серую. А мустангов не хочу. — Я на это не могу согласиться. — Последнее предложение. Двести пятьдесят. Пишу расписку и оставляю себе седло. Кроме того, списываю убытки за прокорм и постой в конюшне. А серая лошадь — не твоя, ты ее продать не можешь. — Седло не продается. Я его себе оставлю. Что серая лошадь — моя, это вам адвокат Дэггетт докажет. Он к вам с иском о возвращении движимого имущества придет. — Ладно, тогда слушай хорошенько, больше торговаться я не стану. Я забираю обратно мустангов, оставляю себе серую лошадь, и мы уговариваемся на триста долларов. Хочешь — соглашайся, а нет так нет, мне все равно, что решишь. Я ответила: — Сдается мне, адвокату Дэггетту не понравится, если я соглашусь на сумму меньше трехсот двадцати пяти долларов. А за нее вам достанется все, кроме седла, зато не будет суда, который встанет вам дорого. Но если условия станет диктовать адвокат Дэггетг, вам придется хуже, потому что он сюда включит и свой щедрый гонорар. — Адвокат Дэггетт! Адвокат Дэггетт! Кто таков этот знаменитый ходатай? Я, к счастью, не был осведомлен об этом имени и десяти минут назад. — Cлыxaли, — спрашиваю я, — о «Большой пароходной компании реки Арканзас, Виксберга и Залива»? — Я веду дела с «БПК», — отвечает. — Так вот, адвокат Дэггетт — тот человек, который их вынудил к конкурсному управлению, — объяснила я. — Они с ним попробовали «тягаться». Ему это было только на руку. Он хорошо знаком с важными людьми в Литл-Роке. Говорят, однажды станет губернатором. — Тогда у него маловато амбиций, — говорит Стоунхилл. — Не соответствует его способностям к проказам. Да я уж лучше буду смотрителем дорог в Теннесси, чем губернатором этого неразвитого штата. Больше почета. — Если вам тут не нравится, собирайте пожитки и езжайте восвояси. — Кабы я мог! — отвечает он. — В пятницу утром бы уже сел на пакетбот с песнью благодарения на устах. — Те, кому не нравится Арканзас, могут ступать хоть к черту на рога! — говорю я. — Вы зачем вообще сюда приехали? — Наобещали с три короба. — Триста двадцать пять долларов — вот моя цифра. — Уж и не знаю толком зачем, но мне бы хотелось в письменном виде. Он написал краткое соглашение. Я прочла, в паре мест исправила, и он подписал изменения инициалами. Потом говорит: — Передай своему адвокату, чтобы писал мне сюда, в «Конюшни Стоунхилла». Как только у меня на руках будет его письмо, я уплачу вымогаемое. Подпиши. А я отвечаю: — Писать он мне будет в меблированные комнаты «Монарх». Когда вы отдадите мне деньги, я отдам вам письмо. А документ этот я подпишу, когда вы мне уплатите двадцать пять долларов в знак вашей доброй воли. — Стоунхилл дал мне десять, и я подписала бумагу. Затем пошла в телеграфную контору. Попробовала писать поэкономнее, но все равно расписала положение чуть ли не на весь бланк, а также перечислила, что требуется. Сказала адвокату Дэггетту, пусть передаст маме, что у меня все хорошо и я скоро приеду домой. Забыла, сколько стоило. Купила в бакалейной лавке себе немного крекеров, твердого сыру и яблоко, села на бочонок с гвоздями у печки и поела — дешево да сытно. Знаете же, как говорят: «Довольство — лучшее богатство». Доев, вернулась к Стоунхиллу, попробовала яблочный огрызок мустангу одному скормить. А они все как прыснут в стороны, никому не надо ни меня, ни моего подарка. Бедняжки и яблочка, наверное, никогда не пробовали. Я зашла от ветра на конюшню да прилегла на мешки с овсом. Природа нам советует отдыхать после еды, и те, кто слишком деловой, кто голоса этого не слушается, частенько помирают, дожив всего до пятидесяти лет. Зашел Стоунхилл — в дурацкой такой тенпессийской шляпке. Остановился, на меня поглядел. Я говорю: — Я тут вздремну немножко. А он: — Тебе удобно? Я отвечаю: — Мне просто на ветру не хотелось. Я и подумала, что вы не против. — Только ты здесь сигареты не кури. — Я к табаку и близко не подхожу. — И ботинками дыр в мешках не понаделай. — Я буду осторожно лежать. А когда выйдете, ворота поплотнее прикройте. Сама не понимала, как я устала. Когда проснулась, было уже хорошо за полдень. Я закоченела вся да из носа капало — верный знак, что простудилась. Когда спишь, всегда накрываться нужно. Я от пыли отряхнулась, лицо под колонкой умыла, взяла мешок с пистолетом и пошла скорее в Федеральный суд. Подхожу и вижу: другая толпа уже собралась, не такая большая, как вчера. Думаю себе: «Как? Неужто опять вешать будут! » А не вешали. Сейчас они пришли посмотреть, как с Территории два фургона с заключенными прибыли. Исполнители их как раз выгружали и жестко эдак в них тыкали своими магазинными винчестерами. Все заключенные были друг с дружкой скованы, будто рыба на бечевке. По большей части — белые, но попадались и индейцы, и полукровки, и негры. Ужасно было на такое смотреть, да только вы не забывайте: эти звери в кандалах — убийцы, грабители, двоеженцы, фальшивомонетчики, некоторые поезда под откос пускали, в общем, злодеи, каких свет не видывал. Пошли «туда, где ухала сова»[18], отведали плодов зла, а теперь правосудие их настигло и требует расплаты. На этом свете за все нужно платить так или иначе. Ничего за просто так не дается, кроме Божьей Милости. Это ее не заслужить, не заработать. Уже сидевшие в тюрьме — а она помещалась в подвале суда — принялись кричать и свистеть новым узникам в зарешеченные окошки: — Свежая рыбка! — говорили, и тому подобное. А кое-кто и грубостей подпускал, так что женщины в толпе отворачивались. Я пальцами уши заткнула, прошла через людское скопище, поднялась по ступенькам суда и вошла. Пристав у дверей не хотел меня впускать в зал, поскольку я ребенок, но я ему сказала, что у меня дело к судебному исполнителю Когбёрну, — и твердо стояла на своем. Он понял, что меня на кривой козе не объехать, и тут же пошел на попятный — не хотел, чтобы я шум подымала. Поставил меня рядом возле самых дверей, но это ничего, потому что свободных мест все равно не было. Вы решите: вот странность, — но я в то время, считайте, и не слыхала ничего про судью Айзека Паркера, хоть он человек и знаменитый. Я неплохо знала, что в наших местах происходит, и про него и его суд, должно быть, упоминани, но у меня не отложилось. Само собой, мы жили в его судебном округе, но у нас проводились свои выездные сессии над убийцами и грабителями. В Федеральный суд только caмогонщиков отправляли, вроде старика Джерри Вика с его молокососами. А к судье Паркеру почти все клиенты поступали с Индейской территории — там скрывались сорвиголовы со всего света. Теперь я вот что интересное вам расскажу. Долгое время из этого суда никому нельзя было подать апелляцию — только самому президенту Соединенных Штатов. А потом все изменили, и его решения начал отменять Верховный суд, поэтому судья Паркер paзозлился. Стал говорить, что эти олухи в Вашингтоне ни шиша не смыслят в том, какие на Территории условия. Генерального солиситора[19] Уитни, который вроде как был на его стороне, назвал «торговцем помилованиями» и сказал, что про уголовные законы тот знает не больше, чем про иероглифы Великой Пирамиды. Ну а в Вашингтоне, со своей стороны, заявили, что судья слишком круто берет, зазнался, присяжных напутствует очень уж многословно, а суд у него — не суд, а «бойня Паркера». Даже не знаю, кто тут прав. Знаю только, что у него шестьдесят пять исполнителей убили. Очень уж жесткая публика, с которой они разбирались. Судья был высокий человек, глаза голубые, каштановая бородка — мне показалось, он старик, хотя на самом деле ему в то время было около сорока. Держался сурово. На смертном одре он вызвал священника и стал католиком. У него жена была в этой вере воспитана. Но это его дело, меня такое не касается. Если приговорил сто шестьдесят человек к смерти и где-то половина из них в петле болталась у тебя на глазах, может, в последнюю минуту и нужно снадобье покрепче того, что методисты варят. Тут есть над чем подумать. Под конец судья говорил, что это не он тех людей повесил, а закон. Когда он в 1896-м умер от водянки, все узники в темных застенках устроили «празднество» — такое, что тюремщикам пришлось всех усмирять. У меня газетная вырезка есть — запись того процесса Уортона, и хоть она не официальная, но довольно точна. Я по ней и по памяти писала хорошую историческую статью, которую назвала так: «Слушай приговор закона, Одус Уортон, по коему повешен ты будешь за шею, пока не умрешь, не умрешь, не умрешь! Да смилостивится над твоей душою Господь, Чьи законы ты преступил и перед Чьим судом должен предстать. Это личные воспоминания об Айзеке Ч. Паркере, знаменитом Судье Пограничья». Да только эти сегодняшние журналы не разбираются в хороших статьях. Они лучше всякий вздор печатать станут. Сказали, что статья моя чересчур длинна и «бессвязна». Не бывает ничего слишком длинного — да и слишком короткого не бывает, коли у тебя правдивая да интересная история и стиль письма такой, что я зову «наглядным», в сочетании с воспитательными целями. С газетами-то у меня разговор короткий. Им то и дело что-нибудь по истории расписать надобно, а как до денег речь доходит, так редакторы эти газетные но большей части «жмотятся». Думают, раз у меня кой-какие деньжата есть, так я с радостью побегу им воскресные колонки заполнять, чтоб только увидеть свое имя в газете, будто Люсиль Биггерз Лэнгфорд какая или Флоренс Марби Уайтсайд. Как тот темнокожий малыш говорит: «Ну уж дудки! » Люсиль и Флоренс могут поступать, как им вздумается. Газетные редакторы горазды жать то, что не сеяли. У них и еще одна увертка есть: шлют своих щелкоперов с тобой разговаривать и все твои истории себе за бесплатно получают. Я знаю, молодым репортерам недоплачивают, мальчишкам я за так помогать готова с этими их «фитилями» — если они только ничего не напутают. Когда я в зал вошла, на трибуне для свидетелей стоял парнишка из криков и говорил по-своему, а другой индеец его слова переводил. Медленно дело шло. Я простояла там почти час, и только потом на трибуну вызвали Кочета Когбёрна. Я обозналась, прикидывая, кто из исполнителей он, думала — человек помоложе и пощуплее, он там стоял с бляхой на рубашке, — поэтому очень удивилась, когда вышел одноглазый старикан, комплекцией — что твой Гровер Кливленд[20], и его привели к присяге. «Старикан», говорю. Лет сорок ему было. Под его тяжестью половицы скрипели. На нем была пыльная черная тройка, а когда он сел, я заметила, что бляха у него — на жилете. Серебряный кружок со звездой внутри. И усы у него были, как у Кливленда. Кое-кто скажет, что по всей стране в то время было больше таких мужчин, кто походил на Кливленда, чем не похожих. Но все равно — именно так он и выглядел. Кливленд и сам был когда-то шериф. И много всем горя принес в Панике 93-гo[21] да только я все равно не стыжусь признаться, что вся моя родня его поддерживала, от демократов никогда не отрекалась, включая и губернатора Альфреда Cмита[22] — причем не только из-за Джо Робинсона[23]. Папа говаривал, что после войны у нас одни друзья остались — ирландские демократы в Нью-Йорке. Тад Стивенз[24] и республиканская братия нас бы голодом уморили, дай им волю. Все это в исторических книжках написано. А теперь я представлю Кочета через эту запись и верну мой рассказ «на рельсы». М-Р БАРЛОУ: Будьте любезны сообщить свое имя и род занятий. М-Р КОГБЁРН; Рубен Джей Когбёрн. Помощник судебного исполнителя Окружного суда США по Западному округу штата Арканзас с уголовной юрисдикцией над Индейской территорией. М-Р БАРЛОУ: Как долго вы занимаете эту должность? М-Р КОГБЁРН: В марте будет четыре года. М-Р БАРЛОУ: Второго ноября вы исполняли свои служебные обязанности? М-Р КОГБЁРН: Да, сэр, исполнял. М-Р БАРЛОУ: Случилось ли в тот день что-либо необычное? М-Р КОГБЁРН: Да, сэр. М-Р БАРЛОУ: Опишите, пожалуйста, своими словами, что именно произошло. М-Р КОГБЁРН; Слушаюсь, сэр. В общем, вскорости после обеда в тот день мы направлялись к Форт-Смиту от местожительства криков, были милях в четырех от Уэбберз-Фоллз. М-Р БАРЛОУ: Одну минуточку. Кто с вами был? М-Р КОГБЁРН: Четверо других помощников исполнителя и я. У нас был фургон с задержанными, и мы возвращались в Форт-Смит. Семеро задержанных. Милях в четырех от Уэбберз-Фоллз подъезжает к нам этот мальчишка-крик, весь в мыле. С известием. Сказал, что утром отвозил яйца Тому Пестрой Тыкве и его жене на Канадскую реку, где они живут. А когда приехал туда, видит: женщина лежит на дворе, и у нее затылок пулей пробит, а старик внутри на полу с раной в груди. М-Р ГАУДИ: Возражение. СУДЬЯ ПАРКЕР: В показаниях придерживайтесь того, что видели сами, мистер Когбёрн. М-Р КОГБЁРН: Слушаюсь, сэр. В общем, мы с помощником исполнителя Поттером поехали к Пестрой Тыкве, а фургон должен был следовать за нами. С фургоном оставался помощник Шмидт. Добравшись дотуда, мы увидели все, как мальчишка Уилл нам и представил. Женщина лежала на дворе мертвая, голову ей уже мухи облепили, а старик внутри — вся грудь разворочена из дробовика, ноги обожжены. Еще живой, но едва-едва. В кровавой дыре ветер свистит. Он сказал, что часа в четыре утра к ним подъехали два мальчишки Уортона, пьяные… М-Р ГАУДИ: Возражение. М-Р БАРЛОУ: Это предсмертное заявление, ваша честь. СУДЬЯ ПАРКЕР: Отклоняется. Продолжайте, мистер Когбёрн. М-Р КОГБЁРН: В общем, он сказал, что два мальчишки Уортона — Одус и Си-Си их зовут — приехали пьяные, накинулись на него с двустволкой и говорят: «Где твои деньги, старик, показывай». Он показывать не стал, тогда они пук сосновых веток подожгли и давай ему пятки поджаривать, поэтому он и сказал, что деньги в банке из-под компота под серым камнем в углу коптильни. Говорит, больше четырехсот долларов ассигнациями там было. Говорит, жена плакала и к ногам их бросалась все это время, умоляла пощадить. Потом, говорит, как бросится пулей в двери, а Одус выскочил за ней и застрелил. А когда он сам с пола поднялся, говорит, Одус повернулся и его застрелил. А потом они уехали. М-Р БАРЛОУ: Что было дальше? М-Р КОГБЁРН: Умер у нас на руках. Скончался в значительных болях. М-Р БАРЛОУ: Мистер Пестрая Тыква, то есть? М-Р КОГБЁРН: Да, сэр. М-Р БАРЛОУ: Что вы и Поттер тогда сделали? М-Р КОГБЁРН: Сходили к коптильне — камень там был сдвинут, а банка пропала. М-Р ГАУДИ: Возражение. СУДЬЯ ПАРКЕР: Свои домыслы свидетель пусть держит при себе. М-Р БАРЛОУ: Вы обнаружили в углу коптильни плоский серый камень, прикрывавший собою углубление в земле? М-Р ГАУДИ: Если показания собирается давать обвинитель, я бы предложил привести его к присяге. СУДЬЯ ПАРКЕР: Мистер Барлоу, так не полагается вести допрос. М-Р БАРЛОУ; Прошу прощения, ваша честь. Исполнитель Когбёрн, что вы обнаружили — если вы что-либо обнаружили — в углу коптильни? М-Р КОГБЁРН: Мы обнаружили серый камень, а рядом с ним — ямку. М-Р БАРЛОУ: Что находилось в ямке? М-Р КОГБЁРН: Ничего. Ни банки, ничего. М-Р БАРЛОУ: Что вы делали дальше? М-Р КОГБЁРН: Дождались фургона. Когда приехал, посовещались между собой, решили, кто поедет за Уортонами. Мы с Поггером уже имели с ними дело, поэтому мы и отправились. Ехать было часа два — дотуда, где в Канадскую впадает Северный рукав, чуть выше по течению рукава. Добрались незадолго до заката. М-Р БАРЛОУ: И что вы там обнаружили? М-Р КОГБЁРН: У меня с собой была подзорная труба, и мы увидали двух мальчишек и старика их, Аарон Уортон его зовут, они стояли на берегу ручья со свиньями — пять или шесть их там было. Забили поросенка и разделывали его. Он на ветке висел, а они под тазиком огонь развели, чтоб, значит, его кипятком окатывать. Мы привязали лошадей где-то в четверти мили ниже но течению и пешком двинулись тихонько через кусты, врасплох их застать. Когда на глаза показались, я сказал старику — Аарону Уортону этому, — что мы судебные исполнители США и нам надо с его ребятами парой слов перекинуться. Он хвать топор и давай нас костерить на чем свет стоит да этот суд крыть почем зря. м-р БАРЛОУ: И вы что? М-Р КОГБЁРН: Ну, я под топор лезть не стал, а попробовал его образумить. Пока препирались, Си-Си Уортон нырнул за паром от тазика и схватил двустволку — она стояла прислоненная к пиловочному бревну. Поттер заметил, да поздно. Не успел выстрелить, как Си-Си Уортон в него пальнул из одного ствола, а потом ко мне поворачивается, с другим. Я его застрелил, а когда старик на меня топором замахнулся, я и его застрелил. Одус кинулся к ручью, и я в него тоже выстрелил. И Аарон Уортон, и Си-Си рухнули наземь мертвые. Одуса Уортона только задело. М-Р БАРЛОУ: А потом что было? М-Р КОГБЁРН: Ну, на этом все и кончилось. Я подтащил Одуса Уортона к мэрилендскому дубку, усадил и сковал ему руки-ноги вокруг ствола. Рану Поттеру платком заткнул как мог. Нехорошо ему было. Потом зашел в хижину, там скво Аарона Уортона была, но говорить ничего не хотела. Я обыскал там все, нашел квартовую банку под дровами у печки, а в ней — ассигнации где-то на сумму четыреста двадцать долларов. М-Р БАРЛОУ: Что cталось с Поттером? М-Р КОГБЁРН: Скончался в этом городе шесть дней спустя от гнилогноекровия. Остались жена и шестеро карапузов. М-Р ГАУДИ: Возражение. СУДЬЯ ПАРКЕР: Вычеркните последнее замечание. М-Р БАРЛОУ: Что сталось с Одусом Уортоном? М-Р КОГБЁРН: Вон он сидит. М-Р БАРЛОУ: Свидетель ваш, мистер Гауди. М-Р ГАУДИ: Благодарю вас, мистер Барлоу. Так сколько, вы сказали, мистер Когберн, вы служите судебным исполнителем? М-Р КОГБЁРН: Почти четыре года. М-Р ГАУДИ: Сколько человек за это время вы застрелили? М-Р БАРЛОУ: Возражение. М-Р ГАУДИ: В этом убийстве, ваша честь, не все видно глазу. Я пытаюсь установить предвзятость свидетеля. СУДЬЯ ПАРКЕР: Возражение отклоняется. М-Р ГАУДИ: Сколько, мистер Когбёрн? М-Р КОГБЁРН: Я никогда ни в кого не стрелял без нужды. М-Р ГАУДИ: Вопрос был не в этом. Сколько? М-Р КОГБЁРН: Стрелял или убил? М-Р ГАУДИ: Давайте ограничимся «убил», чтобы у нас получилась умопостигаемая цифра. Сколько человек вы убили с тех пор, как стали исполнителем этого суда? М-Р КОГБЁРН: Человек двенадцать — пятнадцать; чтобы не дать им уйти и для самообороны. М-Р ГАУДИ: Около двенадцати или пятнадцати. Так много, что вы сбились со счета. Не забывайте — вы под присягой, я сверился с протоколами, и у меня есть более точная цифра. Так сколько? М-Р КОГБЁРН: Полагаю, что с этими двумя Уортонами будет двадцать три. М-Р ГАУДИ: Я был уверен, чуточку усилий — и вы припомните. Так, давайте посмотрим. Двадцать три человека за четыре года. Это где-то шесть человек в год. М-Р КОГБЁРН: Опасная у меня работа. М-Р ГАУДИ: Похоже на то. Однако насколько опаснее она для тех бессчастных людей, которым выпадает попасть к вам noд арест. Сколько членов одной этой семьи — Уортонов — вы убили? М-Р БАРЛОУ: Ваша честь, сдается мне, что адвокату следует напомнить — свидетель в данном процессе не является обвиняемым. М-Р ГАУДИ: Ваша честь, мой подзащитный и его покойные отец и брат были спровоцированы к перестрелке этим человеком, Когбёрном. Прошлой весной он насмерть застрелил старшего сына Аарона Уортона, а второго ноября едва не воспользовался случаем зверски расправиться со всей семьей. Я это докажу. Наемный убийца Когбёрн слишком долго рядится в овечью шкуру, прикрываясь авторитетом уважаемого суда. Я могу доказать невиновность моего подзащитного, лишь обнародовав факты двух взаимосвязанных перестрелок, а также подвергнув методы Когберна тщательному пересмотру. Раз все остальные участники этого дела, включая Поттера, так вовремя скончались. СУДЬЯ ПАРКЕР: Довольно, мистер Гауди. Сдержитесь. Ваши доводы мы выслушаем позднее. Защите будут дадены к этому все возможности. Мне не представляется уместным использование таких понятий, как «зверски» и «наемный убийца», — они не прольют на это дело свет истины. Продолжайте допрос свидетеля, будьте любезны. М-Р ГАУДИ: Благодарю вас, ваша честь. Мистер Когбёрн, вы были знакомы с покойным Дабом Уортоном, братом моего подзащитного Одуса Уортона? М-Р КОГБЁРН: Мне пришлось его застрелить в целях самозащиты минувшим апрелем в округе Ползущей Змеи на территории чероки. М-Р ГАУДИ: И как это случилось? М-Р КОГБЁРН: Я пытался вручить ему судебный ордер за продажу горячительных напитков индейцам чероки. А он вышел на меня со шкворнем и говорит: «Кочет, я щас тебе и второй глаз выбью». Я защищался. М-Р ГАУДИ: При этом он был вооружен одним только шкворнем от фургонного передка? М-Р КОГБЁРН: Я ж не знал, что у него там еще есть. А шкворень видел. И знаю, как человека можно изувечить одним только шкворнем. М-Р ГАУДИ: А сами вы были вооружены? М-Р КОГБЁРН: Да, сэр. У меня было личное оружие. М-Р ГАУДИ: Какого рода личное оружие? М-Р КОГБЁРН: Револьвер «кольт» сорок четыре сорок. М-Р ГАУДИ: Стало быть, неправда, что вы к нему подкрались под покровом ночи с этим револьвером в руке без всякого предупреждения? М-Р КОГБЁРН: Да, сэр, револьвер я вытащил. М-Р ГАУДИ: Ваше оружие было при этом заряжено и взведено? М-Р КОГБЁРН: Да, сэр. М-Р ГАУДИ: И вы держали его за спиной или утаивали иным образом? М-Р КОГБЁРН: Нет, сэр. М-Р ГАУДИ: Вы хотите сказать, что Даб Уортон пошел на этот взведенный револьвер всего лишь с небольшой железкой в руке? М-Р КОГБЁРН: Так оно и было. М-Р ГАУДИ: Чрезвычайно странно. Так, стало быть, неправда, что второго ноября вы предстали пред Аароном Уортоном и двумя его сыновьями в сходной угрожающей манере, иными словами — выскочили к ним из-под прикрытия с тем же самым смертоносным шестизарядником в руке? М-Р КОГБЁРН: Я всегда стараюсь быть готов. М-Р ГАУДИ: И револьвер был у вас в руке? М-Р КОГБЁРН: Да, сэр. М-Р ГАУДИ: Заряженный и на взводе? М-Р КОГБЁРН: Если он не заряжен и не на взводе, он не выстрелит. М-Р ГАУДИ: Отвечайте на мой вопрос, будьте добры. М-Р КОГБЁРН: Так а в нем смысла нет. СУДЬЯ ПАРКЕР: Не препирайтесь с защитой, мистер Когбёрн.
|
|||||||
|