Глава восьмая

Наконец-то портной принёс новый кафтан! Миша надел его и посмотрелся в зеркало. А Матрёша и Леночка начали над ним подшучивать.

— Настоящий ты медвежонок, Мишенька! — сказала Матрёша. — Ходишь, ноги прямо ставишь и стучишь громко. А у нас, по-городскому, ступают легко и носки вывёртывают. Вот так. Ну-ка, ещё раз!

И обе заливались смехом.

— А кланяешься, будто тебя стукнули. Надо вот так: плавно, руку вперёд протянуть и будто проводишь черту по полу этой рукой.

Миша поклонился, а Леночка засмеялась так громко, что он обиделся и ушёл.

В своём новом кафтане Миша показался Илье Абрамову, сходил в лабораторию, в мастерскую и даже на конюшню, к кучеру Пантюше, с которым успел подружиться. И все его очень хвалили и говорили, что теперь в Матигорах его не узнают.

Когда Миша вернулся в дом, то встретился в коридоре с маленьким старичком в тёмном суконном кафтане. Старичок держал подмышкой свою шляпу и небольшой пакет, завёрнутый в цветной платок. Увидев Мишу, он поклонился. Миша смутился, так как не привык, чтобы ему кланялись первому, и постарался выразить своё почтение — расшаркался так, как его только что обучали.

Тут старичок, чуть заметно усмехнувшись, спросил, дома ли Михайло Васильевич. Миша ответил, что нет, но обещался скоро быть, и повёл его в кабинет подождать. Но, видно, старичок уже бывал в доме и знал порядки лучше Миши и прямо прошёл мимо кабинета, в комнату студента Абрамова. Абрамов ушёл в университет на лекцию, и комната была пустая.

Здесь старичок сел на край стула, поближе к дверям, бережно приподняв полы кафтана, и положил пакет и шляпу под стул. Миша сел против него, подпёр лицо ладонями. Старичок посмотрел на него внимательно и спросил:

— А позвольте узнать, кем вы приходитесь Михайлу Васильевичу?

Миша назвал себя и объяснил, что приехал в Петербург учиться.

— Счастлив, кто в отроческих годах прикоснулся к науке, — задумчиво сказал старичок.

— А вас маленького не учили?

— Учили колотушками по загривку.

— Колотушками? — И Миша недоверчиво засмеялся. — Какое же это ученье?

— Обыкновенное. Где нищета, где темнота, там и побои. В народе даже выражение есть «учить» вместо «бить». Вы, конечно, племянники знатной особы и родители у вас состоятельные — вам мои слова за шуточку кажутся. А я от этих шуточек до сих пор не опомнюсь.

Старичок достал из кармана платок и табакерку, щёлкнул по крышке, открыл её и, достав щепотку табаку, задумчиво поглядел, но нюхать не стал, а заговорил:

— Отец мой работал на пороховом заводе. И, подросши, я на его место вступил. Грамоте я не знал. Вокруг меня люди такие же были все тёмные, книги в глаза никогда не видели. Неделю они проводили в тяжёлых трудах, а в праздники гуляли и дрались. Эта жизнь мне казалась незавидной, и я стал искать путей, как бы научиться лучшему. Поговорка есть такая: «Рыба ищет, где глубже, человек — где лучше».

Тут старичок, отставив мизинец, поднёс щепотку к ноздре, понюхал, с удовольствием чихнул и утёрся платком.

— А где же лучше? — спросил Миша и подвинулся поближе.

— Везде лучше, да неграмотному человеку никуда пути нету. Но чего человеческая воля не преодолеет! Я и раньше слыхал, что наука хранится в книгах, а как узнал, что книги печатают в типографии, я с завода ушёл и в типографию определился — накатывать краску на литеры. А когда начал понемногу буквы разбирать, стал печатником. Тут меня уж не Андрюшкой стали звать, а по фамилии — Богданов.

Любопытство моё к наукам не утишилось, а жадней стало. В тридцать четыре года засел за латынь в самом нижнем классе академической гимназии и попросился в академическую библиотеку, чтобы в ней вседневно работать.

Как попал я в библиотеку, думал, что нет меня счастливей. Стоят в шкафах книги, и вся премудрость человеческая в них заключена. Я хожу, как шальной, и каждый шкаф мне открыть не только дозволено, но по моей службе в обязанность входит. А мне к ним и подойти неловко: того гляди, заскорузлыми руками переплёт исцарапаешь. Стал я себе в пище отказывать, да зато порядочную одежду завёл. Руки стал мыть хорошим мылом, ногти подрезать и чистить. Перевели меня из уборщиков в помощники библиотекаря. Уж я стал не Андрюшка, не просто Богданов, а Богданов Андрей Иванович.

К тому времени я собрал книжку российских пословиц. Каталоги составлял русским книгам и древним рукописям. До меня этим никто не занимался. И ещё трудился я над российским словарём и более шестидесяти тысяч чистых российских речений собрал и по алфавиту расположил.

Через мой словарь я и удостоился чести познакомиться с Михайлом Васильевичем. Академия наук собралась печатать словарь венецианца Дондоло. Но Михайло Васильевич выступил и не допустил печатать тот словарь, затем что в нём много было ошибок и неправильностей, а вместо того велел продолжать мой словарь.

После заседания я подошёл к Михаилу Васильевичу, чтобы выразить ему свою благодарность, и он меня сразу в лицо признал, потому что постоянно встречал в библиотеке. На мои слова он ответил:

«Благодарить меня незачем. Я давно твои работы знаю. А сейчас подожди меня. Я с делами покончу и довезу тебя до дому, и дорогой побеседуем».

Через некоторое время Михайло Васильевич вышел и, окликнув меня, велел к нему в карету садиться. Я было хотел поместиться на козлах, подле кучера, но он того не допустил и не позволил примоститься на переднюю откидную скамеечку, а усадил рядом с собой. Всю дорогу он со мной беседовал о моём словаре и о древних рукописях и с той поры, когда надобно, обращается ко мне и, по любезности своей, не раз говаривал, что я ему помощник.

— А в чём вы помогаете Михаилу Васильевичу? — спросил Миша.

— Михайло Васильевич выпустил книжечку «Краткий летописец», там моего мёду есть капля. А для «Российской истории», которой первый том Михайло Васильевич уже составил, я делал краткие изложения, выписки из летописей. И вот сейчас для дальнейшей работы новые материалы принёс.

Тут послышался скрип полозьев по снегу, и хлопнула дверь в сенях. Михайло Васильевич вернулся. Андрей Иванович вскочил и, подобрав с полу шляпу и пакет с рукописями, засунул их подмышку и поспешил навстречу.