Борис Громов 29 страница

– Он не задохнется? – интересуется мой помощник, когда я затрамбовываю тряпку в рот толком не продышавшемуся еще турку.

– Нет, не должен. Я ж ему кадык не раздробил, ушиб только. Минут через пять отойдет. Мешок есть?

Парень кивает и достает из кармана разгрузки плотный джутовый мешок и шнурок. Надо же, какой запасливый молодой человек. Ай да Эли, каких орлов воспитал! Внезапно вспоминаю, сколько всякого интересного я умудрился подслушать, пока мамелюки везли меня в Шарой. Э, нет, брат, шалишь! Я их ошибки повторять не собираюсь. Попросив у Висхата нож, отхватываю от шнурка, протянутого им мне два коротких кусочка, слегка разлохмачиваю их и плотно трамбую полковнику в уши. Пойдет! Не беруши, конечно, но, 'за неимением гербовой'… Нахлобучиваю мешок на голову полковнику, и слегка перетягиваю шнурок на горле, чтобы тот не свалился, но и дышать было можно. Затем, с помощью Висхата переворачиваю Кылыча на живот и стягиваю руки за спиной его же поясным ремнем. Вот ноги пока связывать не стоит – еще чего не хватало, этого кабана на себе носить. Пусть сам бегает, а уж куда – мы подскажем.

Наконец появляется время оглядеться. От тренчика на форменных брюках полковника в карман уходит прочная стальная цепочка. Тяну за нее и вытаскиваю из кармана связку из полудюжины разномастных ключей. Один выделяется особо, и размером, и хитрыми бороздками. Явно от того сейфа, что в кабинете остался. Эх, блин, жалко‑ то как! Но возвращаться назад в штаб не позволят ни Ильяс, ни мой инстинкт самосохранения. Видать – точно не судьба!

Приоткрыв дверь в комнату, я чуть не присвистнул от удивления. Так вот куда, оказывается, весь евроремонт из бывшего райотдела 'переехал'! Вот они, и потолки подвесные, и паркет, и пластиковые панели под дерево… Ай да господин полковник, ай да сукин сын! Тут с улицы заходят Руслан и Ильяс. Остальные, судя по всему, продолжают подходы к дому 'держать'. Объясняю им, что именно нужно искать. Можно было, конечно, и у полковника уточнить, куда он мои вещи дел, но мне почему‑ то совсем не хочется у него изо рта кляп вынимать. Хоть он и признался мне, что по характеру – далеко не пионер‑ герой, но мало ли… Мужик он все‑ таки бывалый, опять же – офицер, бывший диверсант… Еще отчебучит какую глупость, например продышится и вопить начнет, так придется его, дурака, резать. Потом самим когти рвать под обстрелом. Не, плохая идея, однозначно. Лучше сами пороемся, опять же, может, чего интересного найдем.

И ведь нашли же! Первым делом я начал обшаривать полковничий письменный стол и чуть не взвыл от счастья. В верхнем ящике лежали и оба моих ордена, и служебное удостоверение, и 'Командирские', которые я тут же подзавел и надел на руку, и красная бархатная коробочка с Настиным аленьким цветочком. Ай, хорошо! Но это была не единственная ожидавшая меня радость. На спинке спула висит отличной выделки кожаный ремень с кобурой, из которой торчит рукоять 'Кольта'. Красивая все‑ таки игрушка! Вот чисто из принципа затрофею, хоть патронов сорок пятого калибра взять просто неоткуда. Да и фиг с ним! Пусть будет вместо сувенира, на память. Не удержавшись, тяну пистолет из кобуры наружу, и тут мой взгляд цепляется за надпись на вороненой стали затворной рамы: 'Colt Combat Commander'. Что‑ то смутно‑ знакомое колыхнуло в памяти. Точно! Именно эту модель не только в классическом сорок пятом калибре выпускали, но и в тридцать восьмом и в девятимиллиметровом 'парабеллум'. Выщелкиваю магазин. Точно, они, родимые, 9х19 миллиметров 'пара': пуля чуть острее, чем у нашего патрона для 'макарки', и гильза непривычного серебристого цвета с ярким золотистым капсюлем и надписью 'luger' вокруг него. Вот это совсем отлично. Патроны для того же 'Ярыгина' в 'Ратнике' точно есть, а значит, не останется трофей без боеприпасов! Затягиваю ремень с кобурой у себя на поясе. Да уж, ну и видок у меня сейчас, наверное: за спиной – автомат, на поясе – 'Кольт', из одного набедренного кармана штанов АПС торчит, из второго – ГП‑ 25. Полная труба! Угар милитаризма, блин! Русская военная угроза во плоти! К вопросу о птицах: надо бы в полковничьих вещах себе какую‑ нибудь сумочку подобрать под все это барахло, если мой баул не отыщется.

Пробую открыть второй ящик. Закрыто. Уже интересно, что ж там такого важного и ценного, что полковник в своем же собственном доме на ключ запирает. Сначала думаю вернуться в коридор за связкой ключей, но потом прикидываю прочность ящика и замка и решаю – не стоит время терять. Просовываю в узкую щель клинок Висхатова ножа, который я пока не успел отдать хозяину, благо, что нож у него широкий и явно прочный, а замок, судя по виду, вряд ли сейфовый. И точно, стоило слегка поднажать, используя клинок, как рычаг, раздался треск ломаемого дерева, и ящик послушно выдвинулся. А вот это уже совсем хорошо! В ящике – какие‑ то бумаги. В глаза бросаются печати, размашистые подписи, разрисованные красным и синим карты. Ох, елки, похоже, на улице Исмагилова нынче не просто праздник, а этакий филиал карнавала в Рио! Доставая всю эту увесистую кипу макулатуры, я понимаю, что праздник не только у 'особиста' Олега, на моей улице нынче тоже 'Камаз' с пряниками перевернулся! На дне ящика лежит ноутбук. Причем, не какой‑ нибудь простенький, вроде моего 'Асуса', что остался много лет назад на базе в Беное, на котором я фильмы глядел да в игры играл. Нет, тут машина куда более серьезная: толще обычного ноута почти в два раза, корпус – алюминий и то ли мягкий пластик, то ли резина, словом нечто черное и под пальцем пружинящее. Я похожий видел году в 2005 на ВДНХ, когда там выставка 'Продукция для сухопутных войск' проходила. Там почти такой же агрегат лежал на боку в большом аквариуме, до половину утопленный клавиатурой и экраном в воду, а в ту часть монитора, что высовывалась на поверхность, била струя песка из небольшой пескоструйной машины. И при этом ноут продолжал выполнять какие‑ то вычисления. Словом, военный ноутбук, надежный и неубиваемый. Да, скорее всего какой‑ нибудь 'Кризис' он и не потянул бы, так, с другой стороны, он не для игр создавался. Ай, спасибо вам Атмаджа‑ эфенди. Вы прямо Дед Мороз! Такой подарок мне под елочку! Похоже, я в прошедшем году действительно был хорошим мальчиком. Кстати, интересно, а что ж вы, господин полковник, такие важные и ценные вещи не в сейфе в рабочем кабинете‑ то храните? Хотя, может он трудоголик? Сидит, понимаешь, как Владимир Ильич в Смольном долгими зимними вечерами, трудится… Ну, вот и доработался на дому на свою голову! Ладно, погнали дальше.

А вот с 'дальше' как‑ то не особенно заладилось. Организованный нами четверыми вполне грамотный шмон, больше почти никаких результатов не принес. Нашелся полковничий карабин М‑ 4, к моему величайшему сожалению, без какого‑ либо дополнительного обвеса. Патроны к нему нашлись в запаянных в прозрачный пластик упаковках и, кроме них, несколько пачек пистолетных, которые я без зазрения совести 'прихватизировал'. Отыскались магазины к моему автомату и 'Стечкину', но, снова без патронов. Радиостанции нашлись аж две штуки: мой 'Кенвуд' с зарядным 'стаканом', и принадлежащая полковнику, похожая на обычную портативную 'Моторолу', но с какой‑ то турецкой тарабарщиной вместо названия. Даже мультитул нашелся. Но на этом – все. Ни баула, ни ременно‑ плечевой системы, ни набедренной кобуры с ремнем, ни всех остальных вещей, что в бауле лежали. Похоже, или мамелюки на сувениры растащили все, что командиру не нужно было, или просто выбросили за ненадобностью. Радует только, что я, дабы не привлекать к себе лишнего внимания, в Ростов взял не ту РПС, в которой сюда провалился, а одну из новых, на складе полученных. А вот кобура была еще из 'прежней жизни', да и маскхалат – тоже. Вроде и мелочь, а жалко. Еще хреновенько, что размеры у нас с полковником уж шибко разные: ни в свитера его, ни куртки зимние я просто не влезу. На дворе все ж таки конец пусть и аномально теплого, но все же декабря.

Рассовываю автоматные магазины по карманам принадлежащего полковнику разгрузочного жилета. Неплохая, кстати, штука. Американцы такой, если мне мой склероз не изменяет, 'плейт‑ кэрриером' называли. Этакий гибрид нашего посконного 'лифчика' и бронежилета: с внутренней стороны есть карманы, в которые можно бронепластины вставить. Довольно удобно, если не нужно никуда долго идти или бежать. В машине или на стационарном посту – вообще благодать. Карманы, правда, явно не под наши магазины: шире и короче, чем нужно. Ну, да ничего, до дома потерпим. Все найденные в доме 'ништяки' и подствольник со 'Стечкиным' упаковываю в обнаруженный в кладовой камуфлированный рейдовый рюкзак. Все вошло и даже места немного осталось. Уже на выходе сдергиваю с вешалки полковничью зимнюю куртку. Нет, не мой все‑ таки размерчик: и руки из рукавов торчат, и пуговицы не застегнуть. С разочарованным вздохом протягиваю ее подошедшему Руслану.

– На, брат, одевайся, а то холодно там.

Тот принимает куртку, правда, оторвав с рукава красный с белыми полумесяцем и звездой флаг, и благодарно кивает.

– А сам как же?

– Как‑ нибудь, – отмахиваюсь я. – Кто ж виноват, что турок нам такой мелкий попался…

– Это не турок мелкий, это ты слишком здоровый, – язвит Ильяс. – Ничего, у меня в переметной сумке свитер есть. Не новый, растянулся немного, но теплый. Думаю, тебе как раз по размеру будет. Все, хватит болтать, хватайте вашего 'языка' и валим отсюда. И так уже больше часа потеряли.

В ущелье нас ждал еще один человек Ильяса, охранявший небольшой табун лошадей.

– Вот как чувствовал, заводных[141] взял, – улыбается Эли. – А то пришлось бы тебе, Миша, за лошадью бежать, за хвост держаться.

– Как бы на самом деле не пришлось, – грустно отвечаю я. – А то наездник‑ то из меня тот еще. Прямо как собака на заборе…

– Что, вообще на лошади ездить не умеешь? – чуть не в один голос искренне изумляются Висхат и Руслан.

– Да вот, как‑ то не сподобился, – развожу в ответ руками.

– Ладно, главное – держись крепче и под копыта не свались, – хлопает меня по плечу Ильяс, протягивая обещанный свитер. – А лошадки у меня умные, сами куда надо довезут.

– Ох, хотелось бы верить, – кряхчу я, взгромождаясь в седло.

Пока я поддевал под 'горку' толстый свитер с высоким горлом, Ильясовы парни сноровисто привязали турка к одной из запасных лошадей. Ай, хорошо! Вот пускай на своей шкуре прочухает, каково это – поперек конячьей хребтины брюхом лежать!

– Ну, куда теперь? – интересуюсь я, когда Ильяс легко, словно мальчишка, вскочив в седло, подъехал поближе и дал команду начать движение. Дальше мы едем бок обок.

– Сначала к нам. Там на пару‑ тройку дней залечь на дно и не отсвечивать, пока турки будут горы шерстить. А потом я вас всех торговым караваном в Дагестан вывезу. Там с Ханкалой свяжетесь, и если ваш 'барашек' на самом деле такой важный, то вас оттуда быстро заберут.

– Ни фига себе, дружище, у тебя уже свои караваны появились?

– А ты думал! Иногда быть нейтралом намного выгоднее, чем воевать. Выстрелы‑ фигистрелы, а кушать‑ то всем хочется. И одежду нормальную носить. Вот я уже двадцать пять лет как чуть ли не единственный человек из наших мест, в которого на границе с Дагестаном не стреляют. Я им дешевый бензин вожу. Они мне – одежду, снаряжение разное, продукты.

– Только с дагестанцами торгуешь?

– Почему? – искренне удивляется тот. – И в Грузию с Арменией катаюсь, с тамошними турками торгую, и в Азербайджан. Вот там и оружие покупаю, и боеприпасы. Но это не так выгодно, туда многие из Непримиримых ездят.

– А что, грузин и армян турки, правда, всех под корень извели?

– Правда, – мрачнеет Эли. – Всех, кто убежать не успел. И баб, и детишек. Зверье сумасшедшее! Как можно именем Пророка и Аллаха такое творить? Я не ангел, Миша, ты знаешь, но это уже совсем за гранью…

– Слушай, – соскакиваю я с неприятной для старого друга темы, – а на тебя не подумают, после сегодняшних‑ то событий? Ты же нейтрал, с нашими не воюешь. Вроде как первый под подозрением?

– Вряд ли, Миша. Все знают, что Ильяс‑ хаджи хоть с гяурами не и воюет, но и любви к ним не питает. Опять же, все знают, что у меня уже много лет все бойцы вооружены только тем оружием, которым турки вооружены, русского нет. Американские карабины, немецкие штурмовые винтовки, бельгийского есть немного, пулеметы в основном. Все со складов в Грузии взял, году в двадцатом, наверное. А вот про эти, – Ильяс легонько похлопал ладонью по цевью 'Вала', – даже свои не все знают. Так, держал на всякий случай. Как видишь – пригодились.

Дальше едем молча. Лошади довольно ходко рысят по узкой тропе вдоль русла Шаро‑ Аргуна, его плеск и грохот перекатываемых потоком камней почти полностью заглушают стук их копыт. Высокие обрывистые каменные стены ущелья, поросшие корявыми соснами и березами, скрывают нашу кавалькаду от глаз возможного случайного наблюдателя. А с затянутого низкими, похожими на клочья темно‑ серой ваты, облаками неба вдруг густо начинает сыпать крупными хлопьями мокрый снег, заметая наши следы. Да уж, блин, ничего себе праздничная ночка у тебя сегодня выдалась, Михаил Николаевич. Да, кстати, с Новым Годом тебя, родной, с новым счастьем!

– Что за винтовка такая? – хитро прищуривается Руслан. – Да не поверишь – 'моська'‑ трехлинейка тульская, одна тысяча девятьсот тридцать восьмого года выпуска.

– Иди ты! – отмахиваюсь я, отрываясь от чистки трофейного 'Кольта'. – Быть того не может! Я что по‑ твоему, 'мосинок' никогда не видел?

– Да с этого места мне не сойти! – улыбается мой бывший сокамерник. – Вон, сам погляди, тут даже клеймо есть.

Оставив разобранный 'Combat Commander' на столе, я подхожу к большой квадратной тахте, накрытой цветастым горским покрывалом, на которой развалился Руслан. И действительно, обнаруживаю на затворе протянутой мне снайперки клеймо Тульского оружейного завода и цифры – 1938. Видя растерянность на моей физиономии Руслан улыбается еще шире.

– Самоделка это, Михаил. Но, врать не буду, самоделка дорогая и высококачественная. До Большой Тьмы еще сработанная. Тут ударно‑ спусковой – от 'моси', ствол – от пулемета ПК, только дульник уже самодельный, все остальное – вообще ручная работа. Еще отцу моему покойному на заказ один мастер за большие деньги делал.

– Погоди, ствол от пулемета говоришь? А разве до Тьмы такое частным лицам можно было?

– За большие деньги – можно. Не всем, конечно, и не везде. Но отец мой не последним человеком в республике был, упокой Аллах его душу.

– Ну, тогда понятно. Я как‑ то больше о российских порядках осведомлен, а что там у вас в какой‑ нибудь Киргизии делалось…

– Я вообще‑ то казах! – с обидой и возмущением в голосе перебивает меня он. – И жили мы в Казахстане!

– А, тогда извини! Это, конечно же, в корне меняет дело! – с самым серьезным выражением лица отвечаю я.

Не выдержав, Руслан начинает хохотать, хотя только что явно намеревался изобразить нешуточную обиду.

Уже больше суток мы прячемся в родовом селе Ильяса, в маленькой, но комфортной комнате без окон, запрятанной где‑ то в глубине его большого, сильно напоминающего какую‑ то странную помесь средневековой крепости и современного укрепрайона, дома. Обстановка довольно аскетичная, ничего лишнего. Под ногами – мягкие и теплые войлочные половики. Стены увешаны коврами и шкурами разного зверья: медведя, архара, пары довольно крупных волков. Из мебели есть два дивана, на одном из которых сейчас лежит Руслан, стол, за которым сижу я, да пара табуретов. Далеко не 'Редиссон‑ Славянская', но нам сейчас не комфорт нужен… За дверью постоянно стоит один из Ильясовых сыновей. Меняются они, как я уже подметил, каждые три часа. Как и положено часовым, с поста не отлучаются, в лишние разговоры не вступают. У Эли вообще порядок заведен армейский. Я это еще прошлой ночью понял, когда буквально в паре сотен метров от стены, окружающей Дай, звонко клацнул в ночной тишине затвор и молодой, ломающийся и слегка хриплый от холода голос из‑ за припорошенных снегом камней вдруг требовательно гаркнул:

– Тор, ялх!

– Цха! – тут же отозвался ехавший в головном дозоре Висхат.

– Дик ду[142], – раздалось в ответ, и часовой за камнями потерял к нам всякий интерес.

– Надо же, Эли, я смотрю, ты не забыл Устав гарнизонной‑ караульной службы, – улыбнулся я.

– А ты, похоже, за все эти годы не забыл мои уроки чеченского, – сверкнул зубами в ответ тот.

– Не забыл, но вот со 'всеми этими годами' – история сложная и долгая…

– Раз она такая сложная, то нечего о ней сейчас. Доедем – поговорим.

Доехали. Да уж, серьезно мой старый приятель окопался! Не Ханкала, конечно, и даже не Червленная, но без артиллерии и танков в его деревушке непрошеным гостям делать точно нечего: каменная стена – метра три высотой, огневые точки, судя по калибру торчащих из них стволов, разбарахлят на запчасти атакующую пехоту и легкобронированную технику еще на дальних подступах. Кроме легко узнаваемых из‑ за характерной формы ствола с дырчатым кожухом 'Браунингов'[143] пятидесятого калибра я разглядел в амбразурах еще как минимум пару тридцатимиллиметровых скорострелок с БМП‑ 2. А это, как ни крути – почти четыре километра прицельной дальности, ну, разумеется, не по 'броне', а по пехоте, и скорострельность до восьми сотен в минуту. Такой ДОТ без танка или гаубицы хрен задавишь! А помимо огневой мощи тут, похоже, и гарнизон далеко не чувяком шурпу хлебающий. Понятное дело, Ильяс с собой взял самых доверенных и самых лучших, но даже если остальные хотя бы вполовину так же хороши, как и те, кого я в Шарое в деле поглядел – не завидую я тем, кто придет в Дай с недобрыми намерениями.

По узкой улочке между высокими заборами промчались быстрым галопом. Остальным‑ то ничего, а вот я, уже успевший немного привыкнуть за время пути к спокойной рыси моего конька, чуть из седла не сверзился. Хорошо, сообразил изо всех сил в луку вцепиться. Но все верно: хоть и раннее утро еще, темень на улице непроглядная, но не стоит лишний раз гостей на людях 'светить'. И так часовые, если не слепые от рождения и считать умеют, наверняка углядели, что отряд с момента отъезда на пару человек в численности прибавил. Остается только надеяться, что излишне длинных языков ни у кого среди Ильясовых подчиненных не водится.

Во дворе дома, в который мы влетели через, будто по команде, открывшиеся ворота, нам с Русланом тоже долго болтаться не позволили. Не успел я сползти с лошади и в раскоряку сделать несколько шагов, разминая затекшие ноги, как нас подхватили под руки, и чуть ли не отнесли в эту вот комнату. Последнее, что я успел увидеть, так это как снятого с лошади Кылыча тоже быстро тащат куда‑ то со двора. Наверное, в какой‑ нибудь зиндан, а может и камера тут под такие цели у Эли имеется.

– Кушать будете? – поинтересовался вошедший следом за нами Ильяс.

– Я нет, посплю лучше, – тут же отозвался уже усевшийся на край одного из диванов мой бывший сокамерник.

– А я бы от чайку не отказался, а то замерз как собака, – подаю голос я.

– Ну, так и сделаем, – кивает Эли. – Ты, парень, спать ложись, а нам с Мишей все равно пошептаться наедине нужно. Вот, заодно и почаевничаем. А на будущее, если есть, пить или там в туалет захотите – перед дверью парни мои дежурить будут, им скажете, они все организуют.

Чаепитие у нас с Ильясом вышло долгое. От него я решил не скрывать ничего и рассказал все, что со мною произошло, начиная со злополучного сентябрьского утра почти три десятилетия назад. Я говорил, прихлебывая душистый чай с чабрецом и медом, а мой постаревший и набравшийся мудрости и житейского опыта друг слушал, изредка что‑ то по мелочам уточняя и задавая наводящие вопросы.

– Вот такие вот пироги, Эли, – закончив наконец свой долгий рассказ, пристально смотрю в глаза Ильясу

Мол, сам смотри, дружище: верить мне, или нет – тебе решать, но факт остается фактом: я тут и мне по‑ прежнему чуть больше тридцати, в то время как ты – уже старик совсем.

– Ничего себе история, Миша, – качает он головой в ответ. – Знаешь, не знал бы я тебя лично – никогда бы в нее не поверил. Но, раз ты тут – значит так было угодно Аллаху. Значит у него на твой счет какие‑ то планы. И мой долг, и как твоего друга, и как истинного правоверного тебе помочь.

– Эли, ты только не обижайся и не принимай мои слова за неблагодарность за все, что ты для меня сделал… Но я ведь не мусульманин! Я не верю в Аллаха. Так какие же у него могут быть на меня планы?

– Эх, Миша‑ Миша, – с легкой улыбкой, враз собравшей в уголках старых и мудрых глаз много пережившего и много повидавшего человека, ответил мне Ильяс, – сразу видно, что сопляк ты еще, хоть и был в свое время чуть не на десять лет меня старше… Если ты не веришь во Всевышнего – это вовсе не значит, что он не верит в тебя… Ну, а то, что решил Он какую‑ то важную миссию возложить не на правоверного, так кто мы такие, чтобы судить о Его замыслах? Он – создатель этого мира, и все что тут делается – происходит исключительно по воле Его.

На несколько секунд он замолкает, достав из кармана массивные четки из черного с белой крапинкой обсидиана, и что‑ то беззвучно шепчет одними губами, наверное – какую‑ то молитву. А потом смотрит на меня своими зелеными глазами, в которых, словно у мальчишки‑ проказника, уже пляшут озорные бесенята:

– Так что, дружище, как ты когда‑ то любил говаривать: 'Поздняк метаться – пол покрашен'!

Да уж, вот такого окончания нашего 'теологического диспута' я точно не ожидал, и, чуть было не подавившись от удивления персиковым вареньем, судорожно сглотнул и в голос расхохотался. Уже через секунду ко мне присоединился и Ильяс.

– Кстати, Эли, а когда же ты успел Хадж‑ то совершить? Я помню, году в девятом или в десятом из Грозного прямые рейсы летали, но ведь желающих было – мама не горюй! Как же ты билеты достать умудрился?

– А я и не доставал, – разводит руками он. – Пешком ходил. В пятнадцатом… Почти два года на дорогу ушло.

Вот это ничего себе! Теперь становится понятным, откуда у Ильяса‑ хаджи среди горцев такой авторитет. Пеший Хадж в Мекку сам по себе поступок незаурядный, а уж после Большой Тьмы, превратившей в радиоактивную пустыню почти весь мир – так и вообще подвиг. Человек, отважившийся на такое, может себе позволить и куда больше, чем нейтралитет в войне. И никто его ни в чем упрекнуть просто не рискнет.

– Силен! – уважительно качаю головой я. – И как это было?

– Страшно, Миша, – задумчиво отвечает Эли. – Я ведь тогда и поседел, в пути. Такого нагляделся – врагу не пожелаешь. Правильно эти древние греки говорили: 'Если боги хотят наказать – они лишают разума'. Те, кто начал эту бойню были полными безумцами. А вслед за ними обезумел и весь остальной мир. Те, кто выжил после взрывов и пережил первые годы Тьмы, уподобились зверям. Честь, достоинство, совесть, доброта – все было забыто. Только сила, только ярость, только злоба… Страшное было время, Миша и страшные вещи творились.

– Как же ты смог добраться до Мекки?

– Видимо, так было угодно Аллаху, – Ильяс снова начал перебирать костяшки своих четок. – Зато как я был вознагражден в конце пути! Представляешь, Мекка цела, девять минаретов Аль‑ Харама[144], как и прежде подпирают небо, а Кааба[145] по‑ прежнему стоит в ее внутреннем дворе, служа киблой[146] всем правоверным… Ладно, что‑ то занесло меня, расчувствовался, ты уж прости. Похоже – старею. Давай, отправляйся‑ ка ты спать. Да и мне вздремнуть не помешает. А то, чувствую, через пару‑ тройку часов вокруг турки такой шухер подымут…

И вот уже больше суток мы с Русланом обитаем в этой комнате. Уже успели и поспать, и поесть густого, острого и горячего хаша и маринованной черемши под свежий лаваш, и чаю попить. Теперь вот он валяется на тахте, а я, борясь со скукой, чищу и без того идеально ухоженный полковничий пистолет. Ну, и лясы точим, не без того. Все расспросы о прошлом казаха‑ снайпера и об обстоятельствах, которые привели его в турецкую камеру, я решил отложить на потом. Часовой за дверью парень, конечно, молчаливый, но ведь не глухой же? Думаю, не стоит лишние проблемы создавать, давая повод ко всяким ненужным подозрениям. Уж если представились знакомыми, то не стоит сейчас подробностями биографии друг друга интересоваться. На это время еще будет. А пока просто травим всякие байки, коих и у меня, и, как выяснилось, у Руслана в запасе превеликое множество.

Дверь вдруг распахивается. На пороге – Ильяс. Вид у него боевой и задорный: глаза сверкают, усы воинственно топорщатся, ни дать ни взять – старый, но еще не потерявший сил котяра после хорошей драки.

– И что ты все с этой ерундовиной возишься, Миша? – тычет он пальцем в 'Кольт', который я продолжаю вертеть в руках. – Бестолковая ж машинка, клянусь Аллахом. Весит много, патронов в магазине мало. Вот какой добывать нужно было.

С этими словами Эли достает из кобуры и демонстрирует мне свою 'Беретту', кажется 'девяносто вторую', если я ничего не путаю.

– Ничего ты, борода, не понимаешь в оружии, – укоризненно качаю головой в ответ. – Это ж не просто пистолет. Это легенда! Его же еще в начале двадцатого века на вооружение приняли. Да я кроме него вообще ни одного ствола, который бы так долго использовался, вспомнить не могу. Ну, разве что пулемет 'Браунинг', они с 'Кольтом' почти ровесники. Так что, тут дело не в весе, не в скорострельности, не в точности и не в емкости магазина. Просто это – Пистолет с большой буквы 'Пэ'. Опять же, я ведь с ним в бой идти не собираюсь. Он мне как сувенир нужен, чисто с эстетической точки зрения: смотреть и любоваться.

– Да, Миша, да ты оказывается этот… Фетишист, маньяк оружейный, – улыбается Ильяс.

– А даже если и так? Кому от этого вред? Ладно, давай, рассказывай, с кем ты там воевал сейчас?

– Что, неужели так заметно?

– Не то слово. Выглядишь как бойцовый кот, разве что не воешь и шерсть не топорщишь.

– Ну‑ ну, – снова скалит в улыбке свои белые, совсем не стариковские зубы Ильяс. – В общем, по вашу душу тут мамелюки были. Правда, предъявлять какие‑ то обвинения сначала поостереглись, скорее так, намеками… Мол, не видали ли мы чего, не слыхали? А под конец так и высказались: мол, ты с кафирами не воюешь, пленника видел, думаем, от тебя информация ушла…

– А ты?

– А я наехал на них, как бульдозер. Под конец так разошелся, чуть сам не поверил, что вас никогда в жизни не видал. Да еще и про оскорбление чести наплел, про нарушение традиций гостеприимства, про то, что они в наших краях все же гости, а уже начинают хозяевам указывать, как жить и что делать. Там кроме мамелюков еще и Непримиримые были, так те уже косо на турок поглядывать стали. Нехорошо так поглядывать. Старший их, Али‑ аскер, как понял, чем дело кончиться может, аж с лица взбледнул. Извинялся долго и красиво, потом уехал, дальше терских диверсантов искать. Но, думаю, подозрения у него все равно остались. Так что, еще несколько дней сидеть вам у меня тихо, как мышам, и не отсвечивать. А потом я вас с торговым караваном в Дагестан вывезу, есть у меня один фокус в запасе…

Ну, блин, старый друг! Ну, Ильяс‑ хаджи! Не ожидал я от тебя такой подставы! Отличный фокус, нечего сказать… Хорошо сейчас Руслану: лежит себе в тайнике, среди ящиков с товаром в кузове грузовичка прямо у меня за спиной и в ус не дует. Еще лучше господину полковнику, того, связанного по рукам‑ ногам, будто кавказская пленница, прежде чем в 'специально обученный' ящик запаковать, еще и дрянью какой‑ то опоили. Так что у Атмаджи‑ эфенди сейчас принудительный 'тихий час'. А слишком здоровый и высокий для всех этих контрабандистских ухоронок Миша, как самый распоследний камикадзе, едет себе внаглую в кабине замыкающей машины, трясется как осиновый лист и от страха потеет. Интересно, кстати, а на кой вообще нейтралу Эли все эти тайники? Да, видно мой старинный друг не только бензином приторговывает…

Одет я в такой же серый комбинезон, черную разгрузку и вязаную шапочку‑ маску, что и остальные охранники Ильясова каравана. На коленях, вместо привычного 'калаша' – в меру покоцанная, что называется, видавшая виды немецкая штурмовая винтовка G‑ 36, та, которая С, в смысле, совсем короткая.. Так что, вроде как все нормально, внешне я ничем от всех остальных не отличаюсь, но, врать не буду, все равно как‑ то не по себе. Вот попадется блок‑ пост с каким‑ нибудь параноидально‑ бдительным или слишком ретивым служакой, потребует он маску снять, и все – хана всей конспирации. С чеченцем меня разве что слепой спутает. Правда, Ильяс перед выездом заверил, что все желающие сунуть нос в перевозимые им товары, или докопаться до его парней в здешних краях давно уже повывелись, но сейчас ситуация особенная. Все ж таки не каждый день тут штабы гарнизонов вырезают, пленников освобождают, да полковников воруют. Так что, турецкие вояки могут и бдительность проявить. С другой стороны, если Ильяс решил все устроить именно так, значит в правильности своих действий уверен. Это мне, как тому хрестоматийному пролетарию, кроме своих цепей (ну, и жизни) терять нечего. А на нем ответственность за целый тейп, пусть и небольшой. Ладно, бог не выдаст, свинья не съест!

Пока я кручу все эти соображения в голове, колонна наша, гремя на ухабах железом и цокая копытами по камням, неспешно ползет по прижавшейся к стене широкого заснеженного ущелья дороге. Хотя, колонна – это слишком громко сказано: три автомобиля в окружении примерно взвода всадников. Все наши грузовики – два бортовых и одна 'керосинка' – уже и сами, наверное, давно забыли, на каком заводе их когда‑ то произвели. А я еще в свое время принадлежавшие болгарским оружейникам 'Камазы' в реквизит для 'Безумного Макса' сватал. Нет, оказывается, те выглядели еще вполне прилично, в отличие от этих монстров чеченского народного автопрома. Думаю, 'керосинка' в прошлой жизни была каким‑ нибудь 'ЗиЛом'‑ молоковозом, а вот о происхождении 'хозяек' я даже гадать не возьмусь. Больше всего они напоминали очень большие пустынные багги, с более‑ менее закрытыми кабинами и вместительными кузовами, на дуги которых были натянуты выцветшие от времени и во многих местах заплатанные брезентовые тенты. Но, при всей своей внешней уродливости и несуразности, были они, похоже, в отличном состоянии. По крайней мере, двигатели работали куда ровнее, чем у грузовика мамелюков, на котором меня в эти горы завезли. Да и едет довольно шустро, чувствуется, что могла бы и раза в два, а то и в три быстрее, вот только тогда верховое сопровождение отстало бы, да и груз на рытвинах горной дороги растерять не долго. Хотя, были и недостатки: через разнокалиберные щели и дыры, коих в кабине было очень много, сквозило немилосердно. Несмотря на теплое шерстяное белье и свитер, поддетые под комбез, я уже начал понемногу подмерзать.