Гордон Джонс. Жюль Верн дома. Аннотация. Гордон Джонс. ЖЮЛЬ ВЕРН ДОМА

Гордон Джонс

Жюль Верн дома

Аннотация

Интервью, взятое автором у Жюля Верна. Впервые опубликовано в 1904 году.

Источник текста: «Жюль Верн. Маяк на далеком острове. Болид»: Ладомир; Москва; 2010. Серия " Неизвестный Жюль Верн", т. 29.

ISBN 978-5-86218-479-2 (т. 29), 5-86218-022-2

Перевод и примечания – А. Москвин

Scan – Geographer

OCR & spellcheck – anemonic

jules-verne. ru/forum

Гордон Джонс

ЖЮЛЬ ВЕРН ДОМА

Я писал из Парижа, испрашивая чести взять интервью у патриарха романистики, и, вернувшись в Амьен, обрадовался, получив от него записку с простой фразой: «Завтра, в четверг, в 10 ч. утра». И вот точно в назначенный час я оказался в его резиденции, в доме № 44 на бульваре Лонгвиль, большом здании без претензий, типично французском, с прикрытыми ставнями окнами. Назвав свое имя служанке, я был препровожден в салон ожидать прихода великого писателя.

Через несколько минут вошел господин Верн; вежливо поздоровавшись, он уселся в большое кресло и доброжелательно начал беседу.

Судя по внешнему виду, автор «Пяти недель на воздушном шаре» человек еще крепкий, чуть ниже среднего роста, с добрыми голубыми глазами и короткой серебристой бородкой. Одевается постоянно в скромный, свободно сидящий костюм черного цвета и носит, когда находится дома, маленькую домашнюю шапочку с козырьком, помогающую ему во время частых приступов старого недуга — невралгии.

В нем нет ничего показного. Его речь и манеры необычайно скромны, да и вся жизнь писателя, как вам расскажет любой житель Амьена, представляется спокойным и непритязательным уединением. Перед вами простой житель провинции, почти не совершающий визитов, очень редко принимающий гостей, полностью посвятивший себя семье и книгам.

Первый вопрос, естественно, касался его зрения, о котором в английских газетах в последнее время появлялась противоречивая информация.

— Да, — ответил он, — зрение у меня и в самом деле заметно ухудшилось, но не настолько, как об этом пишут в газетах. Левым глазом я вижу почти так же хорошо, как в былые времена, но на правом образовалась катаракта, и доктора советуют сделать операцию. Но я отказываюсь от хирургического вмешательства, потому что в моем возрасте оно может не дать результата.

— Разумеется, в подобных обстоятельствах ваша литературная деятельность затруднена.

— Естественно, я уже не могу работать, как раньше, — отвечал мистер Верн. — В течение многих лет я писал по два тома в год; сейчас я готовлю к печати новый роман. Однако чувствую, что пришло время пожинать плоды своих трудов. Последний роман станет моей сотой книгой[1], и я полагаю, — продолжал он, улыбнувшись, — что вполне заслужил отдых, по крайней мере, если судить по количеству написанного.

— Когда началась ваша писательская карьера? — спросил я.

— На этот вопрос можно ответить по-разному. Лет с двенадцати — четырнадцати я не выпускал пера из рук; в школьные годы я писал в основном стихи. В течение всей жизни мне очень нравились поэтические и драматические произведения, и в поздней юности я опубликовал немало пьес; некоторые из них даже имели определенный успех. Но настоящая известность пришла, когда мне уже перевалило за тридцать, и произошло это в результате внезапного порыва вдохновения. Однажды я подумал, что мог бы с пользой применить полученные знания, соединив научный и романический жанры в одном увлекательно написанном произведении, которое понравилось бы широкой публике. Эта идея так захватила меня, что я немедленно принялся за ее реализацию. В итоге появились «Пять недель на воздушном шаре». Книга имела ошеломляющий успех, читатели расхватывали дополнительные тиражи, а издатель торопил меня с написанием других романов в том же жанре. Я, хоть и не разделял полностью его энтузиазма, пошел ему навстречу. В результате, с тех пор как стали печататься мои романы, я полностью отказался от прежней привязанности и всю свою энергию, все старания обратил на новую страсть.

В самом деле, тот момент, когда вдохновение повелело мистеру Верну писать по-новому, стал по-настоящему счастливым для молодежи. Кто из современных юношей и девушек предпочтет самое прекрасное стихотворение захватывающим дух приключениям капитана Немо или трюкам Робура на его бесподобном «Альбатросе»?

Между тем поэтическая сторона таланта мистера Верна часто проявляется в его описаниях. Вспомните, например, очаровательный роман «Черная Индия»[2], где мы найдем виртуозно-утонченную характеристику девушки Нелл, покидающей подземелье, в котором она провела всю жизнь, и впервые наблюдающей с Артурова Седла великолепие солнечного восхода в Шотландии.

С привычной ему скромностью мистер Верн отказывается считаться автором удивительных изобретений, наводнивших его сочинения.

— Я просто выдвигал гипотезы, — заметил он, — потом, хорошенько обдумав, переносил возникшие у меня идеи в практическую плоскость, в дальнейшем разрабатывая их более или менее убедительным образом в своих целях.

— Но многие из ваших гипотез, двадцать лет назад отвергавшиеся как невероятные, уже воплощены в жизнь? — не унимался я.

— Да, это так, — ответил мистер Верн. — Но мои предположения — лишь естественное продолжение современной научной мысли, и как таковые их, несомненно, могли бы предсказать, кроме меня, десятки других людей. Появление таких изобретений было неизбежно, предсказывали их или нет, и самое большее, на что я могу претендовать, — так это на то, что заглядывал в будущее несколько дальше моих критиков.

В этот момент к нам присоединилась мадам Верн, очаровательная седовласая леди, испытывавшая огромное удовольствие от триумфов своего супруга. Я спросил, помогала ли она созданию некоторых произведений.

— Совсем нет, — ответила она. — Я не принимаю участия в творчестве мужа. Когда роман полностью закончен, я его читаю, но до выхода книги очень слабо представляю ее содержание. Думаю, вы заметили, — продолжала мадам Верн, — что большинство наиболее значительных героев моего мужа — англичане. Он восхищается вашими соотечественниками и говорит, что они великолепно подходят для его романов.

— Да, — подхватил мистер Верн, — англичане, вследствие своей независимости и самообладания, дают превосходных героев, в частности как это было в случае с мистером Филеасом Фоггом, когда интрига романа то и дело сталкивает их со значительными и совершенно не предвиденными трудностями.

Я позволил себе напомнить мистеру Верну, что подобный комплимент не совсем понятен с английской стороны Ла-Манша. В то же время редко кто из молодых здравомыслящих британцев не проводил с большим удовольствием хотя бы несколько часов в компании того или другого выдающегося путешественника из числа героев Жюля Верна.

— От подобных слов я испытываю чувство гордости, — ответил автор. — Ничто не доставляет мне большего удовольствия, чем известие о том, что мои книги способствуют пробуждению интереса и обучению молодых людей (ибо я всегда считал, что книги должны быть в какой-то степени назидательными), в том числе у тех, с кем я никогда бы не смог вступить в контакт иным образом. В теперешнем моем бедственном положении я получаю от английских читателей бесчисленные телеграммы и выражения симпатии. Совсем недавно я был растроган, получив от моих юных друзей с Альбиона великолепно подобранную трость.

— Вы, конечно, бывали в Англии?

— Да, много лет назад, еще совсем молодым человеком. Я добрался до Саутгемптона на собственной яхте, а потом съездил в Лондон и, осмотрев большую часть его достопримечательностей, отправился в Брайтон[3], найдя его очаровательным местечком, со всеми этими молами и великолепными променадами[4]. Однако лучше всего я знаю Ливерпуль, поскольку прожил там некоторое время с друзьями и смог отлично изучить доки и реку Мерси, которые пытался описать в «Плавающем городе».

— Доводилось ли вам когда-либо посещать Шотландию или Ирландию?

— Да, я совершил очень приятное путешествие по Шотландии, где среди прочего посетил Фингалову пещеру на острове Стаффа. Этот обширный провал с таинственным полумраком, темными, поросшими водорослями гротами, изумительными базальтовыми колоннами поразил меня в высшей степени; ему я обязан зарождением идеи книги… — Верн прервался. — Я что-то позабыл ее название. Ты не помнишь? — спросил он у жены.

— «Зеленый луч», не так ли? — подсказала мадам Верн.

— О да, конечно, «Зеленый луч». Вы должны извинить меня, — прибавил он, рассмеявшись, — если из стольких названий не всегда сразу вспоминается нужное.

Замысел многих книг господина Верна некоторым образом связан с тем или иным событием в его жизни.

Кроме «Пяти недель на воздушном шаре» и «Зеленого луча», сюжет «Плавающего города» подсказан путешествием в Америку на борту «Грейт-Истерн». А завязка «Вокруг света в восемьдесят дней», возможно, самого знаменитого из его романов, основана на простом рекламном объявлении для туристов, случайно увиденном в газете.

Я спросил у мистера Верна, какая из его книг нравится ему больше всего.

— Меня часто спрашивают об этом, — ответил хозяин. — По-моему, автор подобен отцу: у него не должно быть любимчиков. Он должен равно ценить все свои творения, потому что все они являются плодом его стараний, пусть и создавались в разном настроении и с неодинаковым приложением темперамента; каждое произведение отражает предельное напряжение мысли и творческой энергии автора в момент их рождения.

Тем не менее, — продолжал он, — хоть лично у меня нет никаких предпочтений, это не означает, что таковых нет у моих читателей. Возможно, и вы, к примеру, сможете выделить роман, который вам нравится больше других.

Я ответил, что для меня наиболее близок конечно же «Двадцать тысяч лье под водой», но главным фаворитом остается «Михаил Строгов», переделанный в драматическую форму и исполняемый как раз в эти дни на сцене парижского театра «Шатле».

Господин Верн был заинтересован сообщением о том, что я видел этот спектакль как раз накануне вечером, и, оживившись, поднялся с кресла, закидывая меня вопросами.

— Скажите, удачно ли он поставлен? — спросил он. — Хорошо ли его принимает публика?

Я заверил его и в том, и в другом. В самом деле, огромная сцена «Шатле» позволила развернуться постановщикам в полной мере: в одной из сцен на подмостках было свыше трехсот актеров, многие из них — верхом.

— Теперь я редко езжу в Париж, — сказал мистер Верн, — но в здешнем театре у меня забронирована ложа, и я часто бываю там. Я очень доволен Амьеном; спокойная атмосфера города подходит мне как нельзя лучше, и у меня нет никакого желания куда-то ехать ради перемены обстановки. Мы живем в этом доме более двадцати лет, здесь наг писано большинство моих книг. Несколько лет назад мы переехали в другой дом, расположенный на углу улицы Шарля Дюбуа, но тот особняк был слишком велик для наших нужд, и мы быстро вернулись.

— Полагаю, когда вы пишете, поток мыслей овладевает вами, лишь когда вы полностью уходите в себя?

— Напротив, — вмешалась мадам Верн. — В этом отношении у мужа нет никаких трудностей. Мы не предпринимаем особых предосторожностей. Он спокойно работает наверху, на втором этаже, и никакой шум его, кажется, не беспокоит. И я, и мои дочери можем делать всё, что хотим, не встречая возражений с его стороны.

— А каков метод вашей работы, месье? — спросил я.

— Мой метод? До самого последнего времени я вставал неизменно в пять часов утра и считал необходимым писать в течение трех часов, до завтрака. Основная масса работы выполняется именно в это время. Хотя позже, днем, я привык работать еще в течение двух часов, но почти все мои романы написаны в те ранние часы, когда большинство людей еще спит. Я всегда любил много читать, особенно ежедневные газеты и еженедельники. У меня вошло в привычку сохранять поразившие меня статьи или отрывки из них, чтобы в дальнейшем на них ссылаться. Именно таким путем я концентрирую свою мысль и в то же время остаюсь в курсе всех научных новостей. Работа эта, согласен, обременительна, но результат с лихвой оправдывает затраченные усилия. При надлежащей классификации даже через несколько лет не испытываешь никаких трудностей с нахождением нужной вырезки.

Большинство читателей поразились бы, увидев в подходе Верна сходство с методом покойного Чарлза Рида[5], столь энергично защищавшимся этим писателем как единственное удовлетворительное средство адаптации автора к калейдоскопической смене событий.

— Какое место в вашей жизни занимают книги современных английских писателей?

— Я прочел много произведений выдающихся английских прозаиков и поэтов, но, к сожалению, не в оригиналах, а в переводах. Мне кажется, что я очень много потерял, не обучившись в свое время английскому языку. Но удобный случай я упустил, а начинать изучать его сейчас мне уже поздно.

— А кто ваш любимый писатель?

— Из ныне живущих или из умерших?

— Давайте остановимся на уже умерших.

— Мне не надо думать над ответом, — с восторгом сказал мистер Верн. — Больше всех я ценю Чарлза Диккенса, намного превосходящего прочих поразительной силой и легкостью выражения. Как юмор соседствует на страницах его книг с изысканным пафосом! Какими реалистичными кажутся его персонажи! Их диалоги звучат как живая речь! Я вместе с женой постоянно перечитываю его шедевры: «Дэвида Копперфилда», «Мартина Чезлвита», «Николаса Никльби», «Лавку древностей» — не так ли?

— Oh, oui! — эмоционально ответила мадам Верн. — Il a vraiment du c? ur[6].

Конечно, приятно слушать автора, отзывающегося о другом писателе со столь неподдельным восхищением, в особенности тогда, когда их, как в данном случае, разделяют не только огромные различия в стиле, но и национальные барьеры.

— А среди живущих авторов кого вы предпочитаете? — спросил я.

— Это очень трудный вопрос, — задумчиво сказал Верн. — Мне надо подумать, прежде чем ответить… Я думаю, что уже можно, upon торил он через какую-то минуту. — Есть один писатель, сочинения которого привлекают меня необычным воображением автора, и я слежу за его книгами с большим интересом. Я имею в виду мистера Г. -Дж. Уэллса. Кое-кто из моих друзей внушал мне, что его произведения в какой-то степени похожи на мои собственные, но мне кажется, что они ошибались. Уэллса я считаю чистым выдумщиком, заслуживающим самой высокой похвалы, но наши методы совершенно непохожи. В своих романах, описывая те или иные изобретения, я всегда пытаюсь опираться на реальную почву и не ссылаться на те процессы или материалы, которые находятся за пределами знаний или технологических возможностей современного инженерного дела.

Возьмем, к примеру, «Наутилус». Если посмотреть на него внимательно, то это подводный механизм, в котором нет ничего чрезвычайного, неизвестного современной науке. Он погружается или всплывает в соответствии с реальными, хорошо изученными процессами; детали управления кораблем и его движитель полностью рациональны и понятны. Даже его движущая сила не составляет секрета. Единственное, в чем я допустил вымысел, — в применении этой силы, но здесь я преднамеренно оставил пробел, чтобы читатель мог сделать свое собственное заключение: эдакий простой технический пропуск, заполняемый, как говорится, каждым натренированным и достаточно практическим умом.

Создания мистера Уэллса относятся бесспорно к довольно далекому от наших дней времени и уровню научных познаний; этим я не хочу сказать, что они выходят за рамки возможного. Он выдумывает не только сами машины, но и материалы, из которых они изготовлены. Возьмите, например, роман «Первые люди на Луне»[7]. Вы помните, что здесь автор ввел абсолютно новое антигравитационное вещество, но мы не находим никаких намеков ни на способ его изготовления, ни на фактический химический состав. Более того, уровень современной науки не позволяет сейчас предсказать метод, каким такое вещество может быть получено. Равным образом и в «Войне миров»[8], романе, которым я бесконечно восхищаюсь, до конца остается неясным, что за существа эти марсиане, как они получают чудесный тепловой луч, используя его для нанесения столь ужасного опустошения в рядах противника.

Напоминаю, — продолжал мистер Верн, — высказав все это, я не хочу пренебрежительно отнестись к методам господина Уэллса. Напротив, я очень высоко ценю его одаренный богатым воображением гений. Я только противопоставляю наши стили и выделяю фундаментальное различие, между ними существующее; и хочу, чтобы вы ясно поняли, что я не высказываю каких-либо суждений о преимуществах одного или другого. Ну а теперь, — добавил он, поднимаясь, — я вижу, что начинаю утомлять вас. Время за беседой проходит так быстро, и мы, знаете ли, проговорили больше часа.

Я заверил мистера Верна, что должно бы пройти много таких часов, прежде чем почувствуешь усталость в его присутствии, но уважение к его времени заставляет меня скрепя сердце закончить визит.

С очаровательной старомодной любезностью хозяин и мадам Верн дали понять, что проводят меня до выхода. Выйдя на солнечную улицу, я в последний раз бросил взгляд на знаменитого писателя: доброжелательный седовласый мужчина стоял в дверях прихожей. Его живой голос — «Au revoir»[9] — догнал меня на мощеной улице и долго еще приятным отзвуком отдавался в ушах, хотя Амьен давно остался позади мчащегося в Дьеп[10] экспресса.

[1] Писатель не имеет в виду количество написанных им романов; двухтомные произведения он считает за две книги, трехтомные — за три.

[2] В оригинале приведено английское название романа: «The Child of the Caverns» («Пещерное дитя»).

[3] Брайтон — известный английский курорт на побережье Ла-Манша.

[4] Променада — место для прогулок, гуляний; в данном случае — широкий бульвар вдоль берега моря.

[5] Рид Чарлз (1814-1884) — британский писатель, адвокат по образованию, автор более сорока пьес и четырнадцати романов на социальную тематику.

[6] О да! … В нем и впрямь есть душа! (фр. )

[7] Роман написан в 1901 г.; в том же году переведен на французский язык.

[8] Роман написан в 1898 г.; переведен на французский язык в 1900 г.

[9] До свиданья! (фр. )

[10] Дьеп — город на севере Франции, в департаменте Приморская Сена, на побережье Ла-Манша.